Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Наконец вернулся.

– Стратег! Зная, что здесь хотят устроить Анжелеткиной трилогии вселенскую смазь, решил вначале потрепать недругам нервы апологетическими выступлениями… Но за истомной филологиней у него записаны Охотнорядская, Бессарабова и Арсений Замостьянов.

– Юра что, совсем в детство впал?! – спросил Ласов. – Эта тройка от сочинения камня на камне не оставит! А потом – мы?

– Не мы, а ты! Мы с Ксенией к тому времени уже будем ловить взволнованными ноздрями аромат плова с осетриной, открывая презентацию Гилянкиной книжки. Тебе пока некуда торопиться: далее там в списке стоят Ксения Молдавская и Мария Порядина…

– И что же, он думает, они ее обласкают?!

– Навряд ли. Потом еще что-то хочет сказать Мария Веденяпина, ну а дальше напалм самой Анжелетты Кимовны в виде ее ответов на вопросы и тезисы, прозвучавшие в течение обсуждения. Возможно, он будет усилен Мариэттой Чудаковой, которая при мне сбросила Ничепуренко эсэмэску, что пребывает где-то в пробке на пути сюда. Следом… – зал озарился молнией фотовспышки, впрочем, уже далеко не первой сегодня. – Следом выступление директора издательства, а это человек крепкий, хотя драйва Камельковского ему не хватает. Затем…

В этот момент Шутова встала и повелительным жестом остановила докладчицу.

– Юрий Дмитриевич, ведется ли хотя бы аудиозапись нашего заседания? – требовательно вопросила она.

По растерянности Ничепуренко было понятно, что об этом ему ничего не ведомо. Но вдруг неожиданно пришла на помощь Клара Кораллова, с места помахав штоком со своим винтажным микрофоном.

– Конечно же ведется, уважаемая Анжелетта Кимовна!

Доброжелательность вновь сменила испуг на лице Ничепуренко, Шутова успокоенно уткнулась в свой блокнот, грудастая докторантка вновь забубнила, а Трешнев бросил Ксении:

– Позвони сегодня же Борису и скажи, чтобы побеседовали с Кларой Коралловой. Вдруг эта старшая сестра Майи Пешковой и на «Норрке» записала что-то представляющее для них интерес? – После чего вновь повернулся к Ласову. – Продолжаю. После директора дадут слово одному из вон тех сереньких Серенек (я их так любя зову, они тезки, Сергеи, иногда меня печатают на своем диске с книжными обзорами): это главный редактор и шеф-редактор журнала «Литература» издательского дома «Первое сентября», Волков и Дмитренко. Кто-то из них или оба, по обстоятельствам, разовьют контрудар. Волков с позиций политкорректной толерантности или толерантной политкорректности, а Дмитренко в качестве либерального консерватора православно-традиционалистского извода. А потом выйдешь ты, Леша, и резюмируешь все произошедшее, добив врагов Анжелетты в этом логове детской литературы. Делегирую тебе весь свой боезапас.

– Ты бы лучше остался! А кто после меня?

– После тебя – только фуршет! Алексей Ласов, как интеллектуальный тяжеловес, гуру культурологии и третейский судья, наконец явится собранию под занавес. Это, кстати, нормальный прием. Может, заметил, что Примадонна, то есть Пугачиха, Алла Борисовна, на концертах всегда выступала последней. Выше – только небо! Так что не посрами Академию фуршетов и свой ответственный титул первого и пожизненного президента ея!

– А что ты хотел сказать о трилогии?

– Какая разница! Они перескубутся между собой так, что любое твое умиротворяющее слово будет для всех благом. Кстати, ты, надеюсь, заметил, докторесса эта… – Трешнев устремил взор вперед, – …явно не ограничивает свое бытие эксплицитностью и деконструктивизмом…

– Пожалуй, ты прав, – оживляясь, потянул Ласов. – Может, ее с собой захватить?

– Сам не опоздай, Лавлейсов! Кстати, я бы на твоем месте содрал с Юры деньги на такси… За стратегическую звездность надо платить!

– Сейчас же пробки! Я пешком быстрей перейду к вам, переулками и бульварами. Можно и метро…

– Чудак человек! Возьмешь на такси – а сам в метро! Как мы сейчас. Впрочем, Юра по Москве ездит на велосипеде, так что одолжи у него – и прикатывай! А он пусть, когда все здесь наконец разрулит, приходит за велосипедом к нам!

– Ты, Андрюша, столько идей нафонтанировал, что я ими захлебнулась! Пойду-ка я домой! – Ксении наконец удалось вставить в этот бурный поток несколько слов.

– Вот те на! – Трешнев выхватил ее из ряда и потащил к выходу. – Леша! На связи!

У дверей, увидев на столе все ту же огромную бутыль, оплетенную лозой, притормозил:

– Промочим горло! – И к парню с девушкой, раскладывавшим по тарелочкам печенье и конфеты: – Ребята, нельзя ли нам по полстаканчика, а то горло от этих докладов пересохло!

– Почему же нет? – радостно улыбнулся парень. – С удовольствием! Молоко свежайшее, сегодня утром надоенное. Юрий Дмитриевич сам из Озер притащил!

Трешнев дернул Ксению от стола так, что она хотя и не упала, но ногу подвернула.

«Лада-Надежда»

– Молоко перед фуршетом, тем более с осетриной – это что-то! – не мог успокоиться Трешнев, когда они уже спускались от метро «Кузнецкий мост» вниз, к Неглинной, по направлению к Евро-Азиатскому центру. – Повторить нежданную негаданность Арины Старцевой как-то слишком банально.

Пока они заседали в Доме литераторов, на Москву пролился дождь, и теперь приходилось шагать по нескончаемым лужам.

– Честно говоря, я не пойму, зачем вообще собралось это заседание, – наконец заговорила Ксения. – По-моему, у каждого там были свои цели. Жаль, что мы не послушали оппонентов!

– Я же тебе предлагал остаться! Пришла бы с Ласовым…

«А ты в это время нес бы свою словесную пургу уже Инессе – и не только…» – с досадой подумала Ксения. А вслух сказала:

– Хотя я, конечно, уверена: даже психологически делать Бурбулиса, Чубайса или хотя бы Гайдара положительными героями книг для детей – это что-то другое, отличное от писательской смелости…

– Спросишь об этом у Анжелетты в приватном порядке. Она нередко бывает на фуршетах. Но девчата будут бить ее не за то…

Свернули на Неглинную. Здесь луж было еще больше.

– Посмотри, – сказал Трешнев. – На улице, где располагается здание главного банка России, мостовая немногим лучше, чем на картинах художника Рябушкина, изображающих Москву семнадцатого века… И так круглый год! Я здесь в марте, в оттепель, поскользнулся на ледяном надолбе так, что рухнул между двумя джипами на колени, словно мусульманин при намазе… Несколько дней хромал. После титанических усилий мэра и гастарбайтеров по замощению Москвы плиткой даже центр стал непроходимым – но при этом фуршетное движение вовсю развивается, социальный оптимизм власти нарастает. Великая страна!

– Ты про девчат не договорил, – напомнила Ксения.

– Девчата работают по несокрушимому принципу: главное – не уметь, а знать, как надо. Они знают, как надо в детской литературе. Готовые рецептурные книги: сколько чернухи, сколько толерантности, сколько рефлексии и какой, сколько нонсенса и абсурда и сколько психологизма… Новые Крупские!

– Как ты их!

– А как еще? Что, книжки эти для них пишутся?! Я все детское теперь на внучке проверяю…

– А у тебя что, и внучка есть?!

– Конечно, есть. Если есть сын, ведь может быть и внучка? Вероника Глебовна есть! А рецептов детской литературы нет! Но надо, чтобы было интересно. Вот и Анжелетта рассказывает истории, а не выдумывает сюжет… И у нее хоть и не все, а получается… Девчонки злятся: тетка срывает немаленькие тиражи, а их сальерианские потуги – в отвал… Детей не обдуришь.

– А «Настоящие пионеры»?!

– Ты знаешь, это не трэш. Я смотрел довольно внимательно: написано хорошо. Анжелетта не умеет писать плохо. Персонажи, понятно, еще те, но все же это заряжает на скандал и может увлечь многих взрослых. И тогда они попали! Дочитают до конца. Анжелетта действительно написала триллер, психиатрический триллер… Про всю нашу длящуюся жизнь. Могла бы взять эпиграф из «Записок сумасшедшего»: «Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой?..» Черт!

Последнее междометие относилось, однако, не к Гоголю, а к тому, что Трешнев погрузил свою летнюю туфлю в какую-то коварную лужу едва ли не по щиколотку.

– Ну вот! – сокрушенно сказал он. – Гайдар с Бурбулисом нам виноваты! Поналивали здесь луж…

Ворча, поплелся дальше.

– Инесса тоже куда-то пропала. Не звонит… Наверное, опять крокодил директор в школе задержал…

– Еще бы! Такую красавицу… – съязвила Ксения и тут же нарвалась.

– Что есть, то есть… Я же ей подробно объяснил, как идти! И бывала она здесь! Но, как все натуральные, коренные москвички, наделена географическим дебилизмом… А мы уже почти приплыли.

Зазвонил его телефон.

Трешнев выхватил «моторолу» из кармана, раскрыл, приложил к уху.

– Где ты?! Что? Видишь меня? А я не вижу! С какой бабой? Это Ксения! – Трешнев повертел головой и обратился к Ксении: – Говорит, что нас видит! Ты ее видишь?

– Не помню, сколько не видела… Могу и не узнать!

– Вот же она! – радостно заорал Трешнев.

Всего в нескольких метрах от них, на островке в разрыве бульвара, у довольно большого автомобиля оливкового цвета, стояла Инесса.

– Чего звонишь?! – закричал Трешнев, бросаясь к ней через проезд и таща за собой Ксению.

– А что же мне – горло драть через улицу?! – возмутилась Инесса. – Увидела вас – и позвонила. Ксения, это ты?

– А ты что подумала?

– Приди в мои объятия! – Трешнев произнес эту свою фразу, уже слышанную Ксенией ранее и однажды обращенную к ней. Наверняка подхватил у кого-то и вооружился.

– Как я, нормально припарковалась? – спросила Инесса, не размыкая объятий после традиционного троекратного трешневского поцелуя. – Не эвакуируют?

Трешнев осмотрелся:

– Здесь вроде можно. Пойдемте, девчата!

– Рюшик, ты сегодня уже пил?

«Рюшик»! Ксения чуть не упала на проезжей части.

– Что я мог пить, майне либе?! Юра выставил только молоко… совсем погрузился в младенчество… а сюда мы пока не дошли… Да я и вчера, на «Фуроре», почти не пил…

– Вот и прекрасно! Отгонишь мою «Надежду» со мною вместе, а я выпью.

И она протянула Трешневу ключи от авто.

– Сейчас в машине слушала новости… Федор Бондарчук объявил, что будет продюсировать экранизацию этой вашей «Радужной стерляди» и видит в главной роли Алексея Воробьева…

– Как ты все успеваешь?! – с уважением воскликнул Трешнев.

– Для этого, Рюшенька, надо вставать в шесть утра, – наставительно проговорила Инесса. – Ежедневно. А про Лешу Воробьева мне рассказывают ученицы.

– Скоро вы увидите праздник бескорыстия! – Трешнев мгновенно переключался с одного на другое. – Это будет презентация фуршета, а книжка выступит чем-то вроде аперитива.

– Ты хоть скажи, что за книжка! – с учительской требовательностью произнесла Инесса. – Неудобно получается…

Только теперь Ксения стала соображать, что сразу ошеломило ее в облике этой автомобилистки. Платиновая блондинка Инесса – ростом, пожалуй, не только померяется с Трешневым, но и выиграет у него пару сантиметров – была в стильных песочных бриджах до середины икры и в бледно-бирюзовой блузке, сильно открывающей грудь («Впрочем, второй размер, – отметила Ксения, – здесь паритет!»). Кожаные сандалии, явно купленные не на рынке при Савеловском вокзале, а ногти на руках и на ногах покрыты темно-синим, до черноты, лаком.

Все это вместе наверняка разило Трешнева наповал. Они рядом всего несколько минут, а ощущение приближающейся опасности нарастает со скоростью метеорита. С какой собачьей готовностью подхватил-поймал Трешнев пожалованные ему ключи от машины! Правда, Ксения представить себе не могла, как в таком одеянии можно вести уроки в каком-нибудь восьмом, подавно в одиннадцатом классе…

А Трешнев разливался стаей соловьев, если, конечно, эти птицы способны петь хором! Про книжки они пусть не беспокоятся – все получат по экземпляру с сердечным автографом Гиляны. Кому надо, она даст дополнительно…

– И что нам потом с этой книжкой делать, даже с одной? – желчно спросила Ксения, наслушавшаяся в эти дни от Трешнева всяких рассказов об агрессивности графоманов и о трагедии современной русской словесности, стонущей под их игом.

– Как что?! Читать! – удивился Трешнев. – Гиляна хорошо пишет!

– По-русски? – деловито осведомилась Инесса.

– Конечно! Всегда по-русски. Вы на ее имя и фамилию не смотрите. У Гиляны не фамилия даже, а псевдоним. Гиляна Шавдал.

– А что он означает? – спросила Ксения.

– Да, Андрон, что он означает?! – подхватила Инесса.

– Сейчас видно, девчата, что вы совсем молодые и учились в университете после распада Союза. Это же героиня калмыцкого эпоса, знаменитая ханша. Неужели вам не читали спецкурс «Фольклор народов СССР»?!

– Мы прогуливали, – со значением произнесла Инесса. – Как раз с представителями народов СССР и дальнего зарубежья.

– Ну, тогда у вас с представлениями об этнических достоинствах многоликого человечества все должно быть в порядке. Фамилия в студенчестве у Гиляны была то ли Манджиева, а то и Лиджиева… Вот и поменяла, понятно, для звучности. Восток, как отмечено в одном общеизвестном трюизме с претензией на афоризм, – дело тонкое. Студенты у меня зачетом к экзамену сдавали физиологический очерк о дне сегодняшнем, и Гиляна так расписала свою работу сторожихой на автостоянке, что я ей автоматом пятерку на экзамене поставил.

Обе, и Ксения, и Инесса, столь пристально посмотрели на Трешнева, что тот даже опустил свои неукротимые глаза яркого огуречного цвета.

– Это не то, о чем вы обе подумали, но не хотите спросить! – воскликнул он. – Слухи о моей безнравственности несколько преувеличены. Просто люблю талантливых людей, а талантам, как заповедал нам Лев Адольфович, надо помогать… Между прочим, Гиляна уже после Литинститута защитила диссертацию по проблемам переформатирования региональных элит, работает в геологоразведочных компаниях, и книжку ей профинансировали они… Я вообще противник издания книг за свой счет, считаю это самостроком, но здесь не самострок! Увидите…

– Кстати, воспитатель литературных талантов, – перебила Трешнева Инесса, – ты не разыскал еще Антона Абарбарова?

– Честно говоря, и не разыскивал. Я его ни в чем не подозреваю, а если к нему есть какие-то вопросы у Ксениного брата, – ты, наверное, знаешь, Борис в группе по расследованию убийств на фуршете «Норрки», – то он и разыщет.

– Жалко, если парень ни за что пострадает, – задумчиво произнесла Инесса.

Они свернули в переулок, потом в какую-то зарешеченную подворотню с полуоткрытой, однако, калиткой.

В небольшом дворике, образованном двух– и трехэтажными обшарпанными хибарками, теснились дорогие автомобили. Разумеется, лужи простирались и здесь.

Пробрались к поцарапанной стальной двери, выкрашенной в грязно-серый цвет. Зато большая медная вывеска справа от нее выглядела яркой протезной заплатой на этом покосившемся памятнике центральномосковского самостроя тех времен, когда окрестности Трубной площади входили в тройку самых злачных мест первопрестольной.

«Евро-Азиатский литературный клуб», – прочитала Ксения.

Последний ужин Позвонка

Трешнев нажал кнопку, и, после того как он представился, встав под малоприметный глазок камеры на уровне второго этажа, им открыли.

Внутри попытки евроремонта сочетались с вполне советским сиротским дизайном. Поднялись на второй этаж и здесь, в комнате, предназначенной, очевидно, для гардероба, стали свидетелями явно скандальной ситуации, причем одной из его сторон был не кто иной, как деликатнейший Владимир Караванов. Сейчас он был от возбуждения красен, щетина на его щеках топорщилась, и он наступал на человека предстарческого возраста, но сложения могучего, с мясистым лицом и тяжелыми губами. Последний пребывал в единоборстве с собственной летней курткой – пытался ее то ли надеть, то ли снять.

– Я бы на вашем месте, Донат Авессаломович, не расхаживал по литературным сообществам в рассуждении, чего бы у них безвозвратно слопать, – наступал Караванов, – а почаще, вместо утренней молитвы, смотрел, например, на ведомость ваших задолженностей. До какой низости надо дойти, чтобы зажулить зарплату матерям с малолетними детьми…

«Камельковский!» – догадалась Ксения.

– Не я их делал матерями, не я их делал одиночками! – шамкал верблюжьими губами владелец издательства «Парнас», ловя рукав куртки.

– Зато вы их дурили, изначально недоплачивали за сдельную работу, а потом и вовсе перестали платить. И еще имеете бесстыдство судиться с ними! Но я вам обещал и подтверждаю: вы и ваш чудесный юрисконсульт из судов не вылезете! Ждите новых исков – теперь от тех, кого вы обдурили с гонорарами…

– Гонорары! – воскликнул Трешнев. – Я слышу слово, которое как на товарища Камельковского, так и на меня производит завораживающее действие. Неужели вы, дорогой Донат Авессаломович, пришли сюда, в эти славные стены, с тем чтобы наконец не стяжать, а платить?! И конечно, помните, что должны мне даже в чистом выражении, без процентов за просрочку, тысячу евро, это если в пересчете на европейскую валюту. Хотя я, разумеется, согласно принятым в России финансовым правилам, готов получить российскими рублями по курсу на день обещанной выплаты. Правда, это было два года назад, и курс евро тогда…

Последние слова Трешнев произносил уже в спину Камельковскому, который, кое-как облачив себя в собственную куртку, убегал по лестнице со впечатляющей прытью.

Трешнев пожал Караванову руку:

– Молодец! Действительно, надо и мне подать на него в суд. А то, как вижу, этот жулик-альтруист продолжает искать новые объекты для секвестирования.

– Представляешь! – Лицо Караванова принимало нормальный цвет. – Приперся сюда с предложением сделать «Парнас» базовым издательством Евро-Азиатского клуба. При этом стал врать, что такие же договоренности на этот счет у него есть и с российским ПЕН-центром… Но Бог шельму метит! Я как раз пришел на вечер к Гиляне и услышал, как он парит мозги Омару и главбуху. Вот и ввязался… Не думаю, конечно, что Омар на его брехню повелся бы, но все-таки избавил его от ритуальных формул сожаления и намеков на будущие туманные перспективы…

– Молодец! – повторил Трешнев. – Пока что забудем это и пройдем к месту праздника.

В небольшом зале с ковролином на полу было уютно, причем примерно четверть площади занимал огромный овальный стол, сплошь заставленный яствами и бутылками. Но столь страстно воспевавшегося Трешневым плова с осетриной не наблюдалось.

Народу было человек двадцать, ну, двадцать пять. Начались взаимные приветствия.

Гиляна Шавдал оказалась такой же яркой, как и ее книга «Амулет Лагани», разложенная повсюду. Ксения, взяв экземпляр, села на один из диванов. Инесса не чинилась – опустилась рядом.

– Пожалуй, разуюсь, – сказала она вдруг. – Весь день на ногах, да еще в туфлях!

Увидев вопросительный взгляд Ксении, пожаловалась:

– Директору нашему не в школе работать, а в старшины роты определиться! Ханжа! Заставляет даже в такую жару ходить в блайзерах, блузках с шейными платками и в колготках! Не в чулках, только в колготках!

– Он что, проверяет?!

– Глаз наметанный! Я же говорю: настоящий старшина! Мне папа рассказывал, у него в дивизии был такой… Курощук…

– У тебя отец военный?

– Был… Увы… Генерал-майор… Умер.

Отец у Ксении был полковником в отставке, правда, дай бог ему здоровья, жив – сидел сейчас с матерью и с ее Стефанией в Реутове.

Трешнев, как и говорил, посмотрел на часы и начал презентацию.

Явно в этом человеке, несмотря на его громогласные заявления о приверженности пещерному, а может, и зоологическому антикоммунизму, погибал большевистский демагог-агитатор.

Вперив взгляд в изобильный стол, располагавшийся у противоположной стены зальчика, Трешнев предсказуемо начал с цитирования пушкинского стихотворения, но тут же заявил, что, в отличие от «солнца нашей поэзии», он не говорит: «Прощай, любезная калмычка!» – а, напротив, приветствует Гиляну Шавдал, которая некогда была его лучшей студенткой в Литинституте, а теперь, спустя годы, вновь появилась в пространстве столичной литературы, с тем чтобы порадовать всех присутствующих и вообще всех читателей своей новой книги результатами неудержимого творческого роста!

Каким-то образом, даже не заглядывая при этом в «Амулет Лагани», Трешнев вдруг провел сравнительный анализ двух редакций какого-то рассказа виновницы торжества и доказал, что главная творческая проблема автора – только в выборе из нескольких прекрасных вариантов ею написанного одного, наипрекраснейшего…

Ксения, может быть, и послушала бы эти трели и даже кое-какие головокружительные фразы записала бы, но рядом сидела Инесса, блаженно пошевеливающая босыми пальцами с воронеными ногтями, и присутствие этой уверенной в себе амазонки аппетита не прибавляло.

«Интересно, что она думает обо мне?» Ксения искоса посмотрела на лицо Инессы, но та, казалось, была полностью загипнотизирована трешневской речью.

Вообще, как видно, вся презентация имела предварительно-заздравный характер, и выступающие, без какого-либо исключения, не сводившие глаз с накрытого стола, состязались только в метафорической вычурности похвал, возносимых книге и ее создательнице.

За время выступлений Ксения несколько раз открывала «Амулет Лагани» на разных страницах и получала подтверждение слов Трешнева: писать девушка действительно умеет, и никто бы не доказал, что русский язык был для нее неродным. Да, наверное, он был родным. Тем более оказалось трудно понять, почему эту точную прозу, иногда жестковатую по стилю, но с особой, степной живописностью нужно заваливать коврами и расшитым войлоком орнаментальных похвал, столь же завораживающих, сколь и безличных…

Наконец дали слово самой Гиляне. Она с некоторым надрывом поблагодарила выступавших и стала читать отрывок из своего рассказа.

В этот момент в дверях появился президент Академии фуршетов. То, что он сюда очень торопился, было понятно по его лицу, покрытому мелкими капельками похожего на щучью икру пота. Но в лице этом было еще что-то неизбывно тревожное, не исчезнувшее даже после того, как Ласов бросил взгляд на нетронутый пока что стол и понял, что главное не началось.

Трешнев, вероятно, ничего этого не заметил. Он с радостью указал президенту на стул рядом с собою. Тот, разумеется, сел, и вновь Ксения разглядела в его взгляде пробивающую даже толстые стекла очков не только стойкую тревогу, но и черные тени мистического ужаса.

Не затягивая дело, Гиляна закончила свое чтение, встреченное предвкушающими аплодисментами.

Но Трешнев вдруг продемонстрировал склонность к садизму, впрочем, возможно, извинительную и даже приятную для Гиляны.

– Дорогие друзья! – с воодушевлением воскликнул он. – Я очень рад, что наш дружный хор поклонников Гиляны обрел мощное пополнение. Как видите, пришел всеми нами уважаемый филолог-культуролог Алексей Максимилианович Ласов. Прибыл он с жаркого ристалища в Доме литераторов. Мы знаем, что лишь благодаря умиротворяющим словам Алексея Максимилиановича, сказанным там в завершение дискуссии, она не перешла в рукопашную. Здесь у нас атмосфера всеобщего взаимопонимания, но и эта атмосфера требует озонирующего ласовского слова, с тем чтобы достичь кристальной чистоты кастальских вод…

Поняв, что немного запутался, Трешнев взял продолжавшего сидеть Ласова за плечи и немного приподнял его.

Но президент все не мог выйти из ступора.

К счастью, вновь распахнулась дверь и в зал вошел высокий красавец восточного обличья с огромным блюдом весь вечер прогнозировавшегося плова с осетриной.

Мистический ужас во взоре Ласова достиг черноты ночи и вдруг упокоился в рисовых недрах экзотического кушанья.

– Друзья мои, – сказал он придушенным голосом, – рад, что я здесь, среди вас! Как исследователь локальных текстов, теперь твердо знаю: «каспийский текст» с появлением прозы Гиляны Шавдал обретает классические черты. – Жалобно посмотрел на несколько ошеломленного Трешнева, затем шагнул к столу, плову и к создательнице этого фуршета:

– Гиляна! Можно, я тебя расцелую?

Поцелуи эти были похожи на удушение нового классика в объятиях вознесшего ее ученого. Но Ксения видела: Ласов по-прежнему не может окончательно прийти в себя.

Так и есть! Все в зале, не исключая босую Инессу, наконец двинули к столу, и только Ласов, Трешнев и подошедшая к ним Ксения оказались отдельно.

– Что там произошло? – Трешнев наконец сообразил, что президент пребывает в полуобморочном состоянии. – Неужели ты напился у них молока и теперь опасаешься есть рыбу и овощи?

Ласов помотал головой.

– Оксана Охотнорядская вцепилась в волосы Анжелетте Кимовне?

Отрицательное качание головой.

– Марианна Бессарабова вцепилась?!

Полное молчание.

– Ты выступил?! На фуршете перехватил?

Ласов выдохнул, обнял их обоих за плечи и тихо произнес:

– Позвонок умер.

– Как?! Его же не было! Пришел на фуршет и умер?!

– Нет, – твердо сказал президент. Как видно, поделившись принесенной им вестью, он обрел некоторое спокойствие в данных ему ощущениях. – Умер ночью, после фуршета, на котором погибли Горчаковский и Элеонора.

– Так… – Трешнев тоже взял себя в руки, тем более что к ним приближалась Инесса с тарелкой плова и рюмкой водки в руках. За ней следовал, также не с пустыми руками, академик-учреводитель Владимир Караванов. – Давай выпьем… То есть ты с ребятами выпьешь – и расскажешь все, что узнал на этом душераздирающем празднике современной детской литературы.

И Ласов, осушив стопку водки вместо обычного для него вина, рассказал.

После завершения большой баталии в Малом зале начался этот детский фуршет с молоком и чаем.

Президент перед уходом решил подойти к Амазаспу Гивиевичу и немножко покуражиться. Высказаться в том смысле, что стареем, брат, стареем, интуиция, мол, уже не та, и вместо того, чтобы идти, как прежде, на тучные фуршеты, довольствуетесь лишь ничепуренковскими коржиками. Вот Позвонок-то небось давным-давно пребывает на фуршете правильном.

Как самокритично признался Ласов, он с февраля не мог забыть Амазаспу Гивиевичу рейдерского захвата капустного кочана, сплошь утыканного шпажками с королевскими креветками, – фирменного блюда ресторана «Александр Грин», где проходил фуршет молодежной премии «Бригантина».

Но вдруг Амазасп Гивиевич жалобно посмотрел на президента и сообщил, что Позвонок смертельно отравился рыбой в ту же роковую ночь «норрковского» фуршета.

Несмотря на изначальное противостояние Академии фуршетов и халявщиков, – впрочем, президент время от времени называл недружественное соединение Высшей школой халявы, а Позвонка ее научным руководителем, – на этот раз Амазасп Гивиевич, неожиданно, может быть, впервые в жизни осознавший бренность всего сущего, и президент, также понявший, что не всегда спасет даже гастроэнтеролог, обменялись информацией и мнениями.

По информации Гивиевича, Позвонок в тот вечер торопился куда-то по срочным побочным делам (но явно не на другой фуршет), а потому не мог дождаться того, зачем пришел. Но каким-то образом проник за кулисы зала, где шла церемония «Норрки», и, помимо прочего, спер оттуда стерлядь с сервировочного столика. Вернувшись домой ночью, он этой стерлядью начал ужинать и тут же рухнул замертво.

Его обнаружила только через сутки дочь, жившая с семьей отдельно и встревоженная тем, что отец второй вечер ничего не несет им с фуршетов.

История попала даже в массмедиа: о ней рассказали «Московский комсомолец» и телепрограмма «ЧП», но никто не связал ее с происшедшим на «Новом русском романе».

– Туман сгущается! – воскликнул Трешнев. – Если Позвонок умер мгновенно, значит, это было не простое отравление рыбой в жару или, например, по причине ботулизма. Блюдо было с ядом?

– Теперь понятна эта заминка с вывозом стерляди на сцену… На место украденной принесли новую… – вспомнила Ксения.

– Позвони поскорее Борису! – резонно напомнил Караванов. – Пусть разбирается и с этим… Ведь получается, что Горчаковский должен был умереть прямо на сцене!

– А вдруг он бы стал угощать стерлядью и Купряшина, и Галину Сошникову, и финалистов?! Что бы получилось!

– Вряд ли! – возразил Трешнев. – Скорее всего, яд был мгновенного действия… Леша! Гивиевич не говорил: Позвонка уже похоронили?

– Кажется, нет. Все-таки в подобных случаях проводят какое-то расследование… Это все к Борису. Весь аппетит у меня отбила эта история!

– Ну, не превращайся в пуганую ворону! – Трешнев схватил с тарелки Инессы кусок рыбы и отправил в рот. – Ты что, здешней осетрины боишься?! – И распорядился: – Ксения, закусишь и ступай в коридор – там потише, позвони Борису. Расскажи эту историю с Позвонком. И про записи Клары Коралловой не забудь…

Ксения разрезала его, трущегося о плечо Инессы, лазерным взглядом:

– Так и сказать: Позвонок отравился стерлядью?

– Конечно, у Позвонка есть имя, – оживился президент. – Я по пути сюда посмотрел по айфону ссылки. Его зовут Владимир Феофилов, а подробности твой Борис найдет на сайте «МК»…

Пока Ксения дозванивалась Борису и говорила с ним, фуршет разгорелся вовсю.

Чествования Гиляны продолжились в формате бесконечных тостов. Инесса, вероятно уже утолившая голод, дремала в кресле, а ее роскошные сандалии разбросанно валялись в разных углах зала.

Трешнев, поневоле оказавшийся трезвенником, вел беседу с дамой, очень похожей на Гиляну, очевидно ее матерью.

Увидев Ксению, подозвал ее:

– Вот, Валентина…

– Можно просто Валя, – вставила дама.

– Валентина Бююрчиновна рассказывает, что Антон Абарбаров одно время ухаживал за Гиляной… Они у нас в Литинституте на разных курсах учились…

– Да, – подтвердила «Валя». – Так и было. Он однажды меня встретил и жаловался, что Гиляна его всерьез не воспринимает, потому что он наполовину еврей. Дурачок такой! Я над ним посмеялась тогда. Да, говорю, плохо, что наполовину! Был бы чистый еврей, обязательно воспринимала бы… Мы – интернационалисты! Гилянка Антона уважала, по телефону с ним часами болтала, но тогда в своего туркмена влюбилась… Видели его, он плов внес… Много ей крови попортил, бабник проклятый… Жаловался, что Курбанбаши их туркменский его преследует, а сам!.. Теперь узнал, что она со своим вторым мужем развелась… этот у нее португальцем оказался… и вот приперся… Плов стал готовить…

Было видно, что Трешнева мало интересует матримониальная история Гиляны, он думает о другом.

– Скажите, Валя, – Трешнев улучил момент, когда словоохотливая мать отхлебнула вина и стала закусывать, – может, Гиляна знает, как у Антона потом на личном фронте сложилось? О каких-то подругах его…

– Конечно, знает! – обрадовалась Валя. – И сейчас расскажет! Да это и я знаю. Кое-что по секрету от Гилянки. Сейчас поймете почему. Когда она за этого туркмена вышла, вскоре с Антоном где-то пересеклась. И он ей сказал, что наконец встретил настоящую женщину – Гилянка даже обижалась на него, не виновата же она, что этот туркмен меж них всунулся… В общем, эта женщина – врач из госпиталя, где он лежал после ранения в Чечне. Тогда был просто пациент, а когда в Москве ее встретил, случилась любовь…