Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Тanto i ven lo stes [1]1
  Они все равно придут.


[Закрыть]

Девятнадцать ноль-три.

К ожидающей Трешнева Ксении подошла Инесса:

– Они все равно пришли! – В голосе Инессы было радостное возмущение.

– Кто «они»?

– Ученики! Мы их распустили на каникулы, но разрешили приходить в школу, если появятся какие-то вопросы. И вот они пришли. «Завтра день рождения Пушкина, День русского языка, давайте отпразднуем…» И вот сидела, ломала голову, что бы такое занимательное им устроить…

– Придумала?

– Само собой. Теперь могу отдохнуть.

– Тanto i ven lo stes, – раздался позади баритон Трешнева.

– Переведи, Андрон, – потребовала Инесса. – Это по-итальянски?

– Или по-венециански. «Они все равно придут». Когда был в Венеции, разговорился с одним гондольером. На катание по каналам ему меня раскрутить не удалось, зато я узнал эту замечательную фразу. «Тanto i ven lo stes». Так говорят между собой венецианцы о нас, туристах. И для фуршетчиков она очень подходит. Мы все равно придем!

– Но ты же давал мне слово!

– И мне давал, – подтвердила Инесса.

– Это будет очень хороший фуршет! Для меня назидательный и наставительный. Фуршет по случаю выхода книжки моего очередного ученика, обскакавшего своего учителя.

– Что же, у тебя ни одной книжечки нет?!

– Представь себе! Изошел болтовней. Хотя публикаций много. Самых разномастных. Даже стишки есть.

– Стихами ты нас, конечно, удивил! – проговорила Инесса.

– Вот я и хочу сегодня взъяриться, разгорячиться – и рвануть наконец на вольный литературный простор!

Свернули в переулок.

– Магазинчик симпатичный, – объяснял Трешнев. – В подворотне. А там маленькая железная дверь в стене. Ксения, ты здесь бывала?

– Стыдно сказать…

– Не переживай, – сказала Инесса. – Я тоже только однажды. Это они от нечего делать по магазинам болтаются, книгоноши…

Вошли в искомую длинную и полутемную подворотню, обходя заехавшие в нее два, один за другим, фургончика.

– Наверное, как раз презентуемое сочинение привезли… Этого, как бишь его… Боже, какой я старый! Сколько у меня учеников!

– Москва литературно-трущобная, – сказала Инесса, когда Трешнев открыл оцинкованную дверь с надписью масляной краской «Квадрига». Внутри было совершенно темно, и даже лестница просматривалась с трудом.

– Люди! – позвал Трешнев. – У вас здесь света нет!

В этот момент Ксении в лицо влетело резко пахучее облако, и она потеряла сознание…

Чернота чернющая. Вот уж действительно ни зги не видно.

Кстати, а что такое «зга»? Ведь помнила когда-то! Кажется, есть разные толкования слова…

Ксения пошарила вокруг себя.

Что-то вроде деревянного пола, а вокруг никого.

– Ни зги не видно! – громко сказала она в черноту. И повторила в безмолвие: – Ни зги не видно!

– Ксения, ты?! – раздался где-то рядом голос Инессы.

– Я! А где Андрей!

– Здесь Андрей! – отозвался Трешнев тоже откуда-то поблизости. – Если это мне не кажется, сползаемся на мой голос!

Сползлись успешно!

– Ребята, кто помнит, – проговорила Ксения, – что такое «зга»?

– Очень актуально сейчас! – сказал Трешнев.

– Конечно, актуально! – сказала Инесса. – Я тоже ни фига не вижу, но это хоть понятно… Мы нежданно-негаданно получили под нос хороший кукиш, то есть фигу, а от кого – не видим.

– А зга? Успокойся! Здесь никто этого не знает… Кажется, по-древнерусски так или похоже называлась тропинка. Будем живы, посмотрим у Фасмера.

– А мы живы? – спросил Трешнев.

– Смерть автора. Смерть критика. Смерть героев, – произнесла Ксения то, что вдруг пришло ей в голову.

– Смерть романа, Ксения, – оживился Трешнев.

– Смерть романов, – поправила Инесса. – Хотела я тебя, Трешнев, прикончить, но, как видно, и самой придется. В рамках сюжета «Ромео и Джульетта».

Вдруг вздернулась:

– Эй, комсомольцы! Неужели отдадим проклятым буржуинам наши вечно юные сердца задаром?!

– Батя, кажись, очнулись! – раздался откуда-то с недалеких вершин тяжелый молодой голос.

Наступила космическая тишина, в которой были слышны отзвуки каких-то переговоров по радиосвязи или мобильному.

– Живы?! – раздался сверху хрипловато-густой баритон, кажется намеренно или технически искаженный динамиком.

– Как видите, – ответил Трешнев.

– Да, ты парень с юмором, – отозвался баритон. – Чего мне на вас смотреть? На фуршетах ваших насмотрелся!

– А зачем сюда позвали?

– Сам пришел, любопытный! Но баб-то своих зачем привел?!

– Мы сами пришли! – сказала Инесса. – Взрослые, самостоятельные люди.

– Теперь выпутывайтесь!

– Зачем вам еще три трупа?

– Вы не трупы, а персонажи. А есть такие персонажи, которых обязательно надо убивать.

– Но нас в макулатуру не сдашь! Все-таки центр Москвы!

– А с чего вы взяли, что это центр Москвы?! Вас давно вывезли куда надо.

– Что-то мы не помним, чтобы нас везли куда-то!

– Везли!.. Если нам понадобится, мы не только вас, и Пушкина, и Есенина, и обоих Гоголей отсюда вывезем.

– И что же у вас останется?!

– Жизнь! Жизнь как нам нравится. Пир! Жратва самая такая! Женщины!.. Ну, конечно, кому надо – мужчины!

– Вы забыли про алкогольные напитки, – подал голос Трешнев.

– Все включено. В жратву! Мы живем настоящими ощущениями, не теми, которые вы пытаетесь извлечь из своих маленьких буковок…

– Какие-то вы не те книжки читаете! – в Ксении совсем не вовремя пробудился педагог.

– Мы их вообще не читаем! – Невидимый захохотал, правда, с некоторой натугой.

– Кто вы? Фантомас?

– Фантомас – это в кино! А у нас – литература.

– В такой литературе Фантомас как раз и появился!

– Надоели! Намеки не воспринимаете! Угрозы тоже! Самое последнее предупреждение сделали, но вас ничем не пронять. Так что пеняйте только на себя!

Раздался громкий хлопок, зашипело – Ксения стала терять сознание. Последнее, что она почувствовала, – слабеющая рука Трешнева…

Ксения, очнувшись, обнаружила, что ничком лежит на свежей, молодой, ярко-зеленой траве, а перед ней расстилаются заросли белой медуницы. Было светло, солнечно, хотя и не очень ярко.

Она приподнялась…

«Вот это да!»

Вновь рухнула на траву.

Жива?

Наконец опомнилась.

Жива!

Но – голая.

Голая и живая.

А то, что голая… Значит, родилась заново.

Вновь приподнялась, села, осмотрелась.

Рядом, так же ничком, неподвижно лежал Трешнев. И тоже совершенно без одежды.

Она потрясла его за плечо. Теплое!

– Андрей! Живой?

Трешнев шевельнулся.

Прорычал что-то, не поднимая головы. Может, зевнул?

Но вот и голову поднял, уже привычным для Ксении образом покрутил ею.

– Это же Тверской бульвар! Как… – оборвал сам себя. – Понятно. Ну, можно сказать, родились в сорочке.

– Еще бы она оказалась поблизости… – Ксения сидела так, чтобы как можно больше прикрыть грудь и все такое подобное.

– А где Инесса?! – Трешнев встрепенулся, вскочил, словно взлетел над этим Тверским бульваром, завертелся, оглядывая все вокруг своим близоруким взглядом. Очков, которые он обычно то надевал, то снимал, сейчас на нем не было.

– Вон же… Инесса… – Ксения едва удержалась, чтоб не сказать «твоя Инесса».

Трешнев всмотрелся в сторону той аллеи, куда указывала Ксения, и послушно опустился на траву рядом с нею.

Инесса, также в полной своей натуральности, шла по аллее, от них удаляясь.

– Куда это она? – удивилась Ксения.

Трешнев молчал, вглядываясь.

– Она, наверное, нудистка. – Ксения, прикрывавшая руками грудь, постаралась произнести это как можно пренебрежительнее.

– Или натуристка, – задумчиво проговорил Трешнев. Он всмотрелся туда, где шла и вдруг остановилась Инесса. Остановилась она перед кем-то, принадлежавшим к мужскому полу – сидевшим на скамейке. – Чего это она?! Нашла выход?

Как видно, Инесса заговорила с сидевшим. Впрочем, тот сразу вскочил, стал, размахивая руками, что-то объяснять их подруге.

– Она нашла выход. – Трешнев был спокоен.

– А чего его находить! – заносчиво сказала Ксения. – Надо просто вызвать мили… полицию!

– Полиция должна к местам происшествия приезжать сама. И нам сейчас не полиция нужна, а побыстрее унести отсюда ноги вместе с нашими грешными телами и садовыми головами.

– Кажется, звонит по телефону, – сказал Трешнев. – Интересно кому.

– Мужу! – хмыкнула Ксения.

– Муж на дежурстве, – бесцветным голосом отозвался Трешнев.

Инесса повернулась и направилась к ним.

Подошла, присела перед полулежащим Трешневым на корточки, потеребила его за нос:

– Ну, что, московские рабочие, в тоске? Живы, жертвою в революционной борьбе не пали…

– А мы вовсе не в тоске, – прогундосил Трешнев, так как его нос Инесса продолжала поглаживать. – И даже согласны, как рабочие, вступить в традиционный союз с трудовым крестьянством…

У Ксении вдруг закружилась голова от невероятности всего происходящего: она увидела, что их вынужденным пристанищем оказался бульварный газон с клумбой, в центр которой торчком был врыт большой серый куб.

«В память о революционной борьбе московских рабочих в сентябре 1905 года и в октябре 1917 года», – было выбито на его грани. А сверху, на ребро были водружены знакомые трешневские очки.

– Андрей, твои очки! – придя в себя, воскликнула Ксения.

– Правда, Андрей, – твои!

Трешнев тоже оглянулся, посмотрел, но к очкам не потянулся.

– Надо же, куда нас выложили! Уподобили товарищам Жебрунову и Барболину…

– Тоже фуршетчики? – иронически спросила Ксения.

Нет, абсурд не рассеивался, хотя вокруг было светло, разгоралось утреннее солнце, тянуло свежим ветерком…

– Московские хулиганы семнадцатого года, погибшие в начинавшейся смуте и быстренько ставшие большевистскими новомучениками. Что называется, положили начало кладбищу у Кремлевской стены…

– Андрей! Не надо о кладбищах! – вдруг воззвала Инесса. – Ты вообще понимаешь, что с нами произошло? И могло произойти!

– Всех не передушат – читателей не останется, – бодро отозвался Трешнев. – Куда ты звонила?

– Борису, конечно! Ксениному брату.

– Он же во Владивостоке! Ты что, наизусть помнишь Борькин телефон? – Это они оба, и Трешнев, и Ксения, воскликнули одновременно.

– Вообще-то он оказался в Москве, а телефоны я запоминаю с лету, – ответила Инесса. – Борис скоро за нами приедет. Так что еще поживем.

– Кстати, который теперь час? – вздернулся Трешнев.

– Начало седьмого, если по медведевскому времени. То есть, если нормально, пять утра. Самый сон! Так рано даже я не встаю.

С бульвара просигналили, и Ксения увидела Борькин джип.

Он включил аварийку и пошел им навстречу.

– Ну и ну, дамы и месье! Я думал, вы, Инесса, все же немного преувеличили…

– В принципе ничего особенного, если бы не предыстория. В конце концов, с этого сезона в Нью-Йорке можно прогуливаться топлес. А какой расчет нам отставать от Нью-Йорка!

Все это Инесса говорила, неостановимо идя к джипу и забираясь в него.

Влезла было и Ксения.

Как и положено джентльмену, Трешнев садился в джип последним.

Но вдруг, словно забыв о своем внешнем виде, застыл, поставив ногу на ступеньку.

– Андрюша, что там у тебя? – с интонацией терпеливой учительницы спросила Инесса.

А Ксения посмотрела.

Почти бегом к ним приближался Денис Димитров. На этот раз он был одет в какой-то полуразодранный кафтан и такие же шаровары. Его лицо было перепачкано сажей, щеки избороздили глубокие царапины…

– Денис! – окликнул его Трешнев. – Ты как здесь? Что с тобой?

Димитров, озаряя все вокруг своим термоядерным взглядом, приостановился, протянул Трешневу руку, также покрытую багровыми царапинами и черными полосами.

– Здорово, Андрей! Делаю цикл «Московские пожары», а машина с оператором поехала не туда… Вот, пытаемся перехватить. А у вас тоже съемка? Потом расскажешь.

И он, легко увернувшись от мчащегося по бульвару кроссовера, устремился в сторону Сытинского тупика.

Изъятие из рая

Борис развез их с бульвара по домам, предложив днем встретиться всем вместе, включая президента и Караванова, где-нибудь в подходящем месте.

– Может, на книжной ярмарке в Доме художника? – предложил Трешнев. – Там полно всяких презентаций… или это конспиративно?

– При современных средствах прослушивания любая конспирация – плевая, – заметил Борис. – Собственно, ничего секретного я вам рассказывать не собираюсь, да и на многое не имею права.

– Значит, узнаем из желтоватой прессы, – вставил Трешнев.

– Разумеется. И нам так удобнее. Тем более что ваши непрошеные опекуны, наверное, пока оставят вас в покое… при правильном вашем поведении.

И вот они вшестером сидели за столиком крымского кафе, среди литературно-художественного шума и гама посетителей.

– Конечно, когда страна разворовывается, наши литпроблемки кажутся игрой в кубики… – начал Трешнев.

– Как видно, и здесь у нас тоже чересчур… – Борис внимательно посмотрел на них. – Мне очень жаль, что от меня ушло это дело…

– Целее будешь! – сказала Ксения.

– Нам всем надо беречься! – Борис вздохнул. – То, что я вам скажу, – лишь в удовлетворение вашего любопытства. И ради успокоения. Вы просто оказались слишком причастными к этому и знаете больше других ваших коллег. Ну и достаточно! Честное слово, не надо пока это обсуждать…

– Послушай, Боря! – не удержалась Ксения. – Может, вообще тогда ничего не надо говорить?! Меньше знаешь – есть надежда, что проснешься.

– Это просто необходимая разъяснительно-профилактическая беседа. По праву следствия.

– Ну, разъясняй!

– У следствия есть версия, что Горчаковский Игорь Феликсович пал жертвой ревности.

– Вот тебе и на! – воскликнула Инесса.

– Но ревности особого рода. Сейчас объясню.

– Все-таки литература… – вставила Ксения.

– Нет же! Не влюбляйся, Ксения, в молодых! И ты, Инесса, не влюбляйся! Когда Сухорядова привела Горчаковского в «Бестер» как материал, подходящий для раскрутки, в него неожиданно влюбилась сватья Оляпина. То есть теща его младшего сына.

– А она откуда там взялась? – удивилась Инесса.

– Татьяна Гавриловна контролирует рыболовецкий флот, а «Бестер» – как бы ее хобби. Ведь она до того, как попала на комсомольскую работу, окончила факультет русского языка и литературы какого-то пединститута… Но хобби сейчас без бизнеса не бывает, а «Бестер» – бизнес очень серьезный… Так все дело и шло. И пришло к закономерному этапу…

– Не убивать же за это! – воскликнула Инесса.

– А никто и не собирался… Дети, и зять со снохою, и даже сват вначале смотрели на этот мезальянс почти равнодушно… По нашим данным, Татьяна Гавриловна стерпела, когда обнаружила, что литературные успехи ее избранника куда скромнее, чем прочие… – Борис сделал долгую паузу. – Очевидно, такая, а не обратная диспропорция была для нее приемлемой… В конце концов…

– В конце концов, «Горчаковский» – это проект, – не удержавшись, подсказал Трешнев.

– Хорошее слово! А на проект работает команда… С этим вы окончательно разобрались и сами…

– Там еще много неясного, – опять врезался Трешнев.

Борис поднял над столом ладонь.

– Продолжаю. Как мы установили, в какой-то момент Игорь Феликсович стал заявлять Татьяне Гавриловне о своих имущественных интересах…

– Проекты ведь кончаются, надо и о будущем позаботиться! – сочувственно произнес президент.

– А может, она за него замуж хотела? – высказала свое Инесса. – И такое бывает!

– У нас нет данных о том, что Татьяна Гавриловна хотела оформить свои отношения с Игорем Феликсовичем юридически.

– И? – поторопила Инесса, ей ведь надо было идти к школьникам на Пушкинский праздник.

– Она, несмотря на то что покойный порой отвлекался на некоторых своих сверстниц и куда более молодых особ, оставалась к нему вполне привязанной до самого конца и даже приехала на его похороны. И рыдала там вполне натурально.

– Убийца-то кто?

– Напоминаю, следствие продолжается. При неожиданных финансовых аппетитах Горчаковского возникало несколько вариантов разрешения ситуации. Разумеется, никто не собирался эти аппетиты удовлетворять. С какой стати?! Он получал достаточно большие деньги – в соотношении с его трудовыми усилиями всех родов, но никто, включая саму Татьяну Гавриловну, не собирался делать его совладельцем «Бестера», как он того хотел…

– Эх! – воскликнул вдруг Воля, но свой возглас никак не пояснил.

– Да, это был для семейки Оляпина «эх»! Но они не хотели отказываться от уже раскрученного, как вы говорите, проекта «Горчаковский»… И вот кому-то – следствие продолжается – пришло в голову то, что пришло.

– Публично отравить Горчаковского?!

– А других фактов нет, – пожал плечами Борис. – Может, они намечали представить это как скоропостижную смерть…

– От радости, что ли?

– История знает такие случаи, – заметил президент. – Древние греки их довольно тщательно фиксировали, но традиция развития не получила.

– «Смерть на лоне славы»! – оживился Трешнев. – Этот вывод у меня самого давно внутри болтается… Такая смерть Горчаковского привлекает к его книгам внимание, продажи растут, а затем начнется, думаю, то, что архив покойного окажется безразмерным, и в этой бездне найдется множество шедевров…

– Доживем – увидим, – сказал Борис. – Дальнейшее вы и сами знаете. Отравленную рыбу украли – Горчаковского пришлось убирать другим способом. При этом отправили на тот свет несчастливо подвернувшуюся эту девочку-критикессу…

– А официантов за что?! – воскликнула Инесса.

– За то же самое! – Борис вздохнул. – За деньги. Они свою игру начали еще в зале, когда прихватили сиреневый шарф, случайно оброненный подружкой Татьяны Гавриловны, и обмотали им шею Элеоноры Кущиной… Затем, конечно, начали шантажировать заказчика – ну и далее по тексту, как у вас говорят.

– Да! – Ксения от волнения задела пластиковый стаканчик с водой, и он пролился на столешницу. – Как здорово намечалось! Один труп похотливого графомана – и литература обретает новые возможности. А получилось…

– Обратное превращение клюквенного сока в кровь, – сказал Трешнев.

– Инновация, – сказал президент. – Хотя известный интеллектуал Ульянов-Ленин небезосновательно отметил, что интеллигенция – это не мозг нации, а ее дерьмо, все же не все разделяют это мнение. И сами интеллигенты его тоже не разделяют. Во всяком случае, на развитие потребностей общества потребления работают вовсю. А поскольку работают, постольку и получают.

– То, что вы нам рассказали, – это версия следствия? – спросил Трешнев.

– Да. И моя тоже. Извините, без эмоций, но я всегда должен учитывать, что со мной в обозримом будущем тоже может что-то случиться. И мне важно, чтобы как можно больше надежных людей знали то, что знаю я… Тем более такие писучие, как вы.

– Это ты уже нас профилактируешь? – спросила Ксения.

– Скорее себя. Хотя они вовсю разыгрались, все же на этих двух несчастных рейнджерах-официантах, как видно, решили закончить счет трупам. Если болтовня прекратится, разумеется. Они не любят, когда болтают и требуют денег. Жадность и с их точки зрения смертный грех.

– Можно подумать, они бессребреники!

– Книги для них – просто бизнес. Товар. И главное – доходы от этого товара. – Борис отхлебнул воды из пластикового стаканчика. – А теперь – совершенно гласное. Можете рассказывать на каждом углу! Напускать, так сказать, дыму на остальное. Ваш Камельковский тоже оказался в разработке.

– Надеюсь, что он никогда и ни в какой мере, например, «моим» не будет, – сказала Ксения под одобрительное посапывание Трешнева. – Он все же оказался как-то причастен…

– Нет, просто погорел на собственной жадности. Опять она, родимая! К нам в управление пришли стажеры, и, чтобы как-то их занять, я отправил ребят еще раз проверить «Парнас». Причастности Камельковского к убийствам они не обнаружили, зато откопали такое, что позволит им не только блестяще практику пройти, но и внести свой вклад в примерное наказание этого суррогатчика.

– Каким образом им это удалось?

– Читать внимательно надо! Как зовут Камельковского?

– Донат Авессаломович.

– Да, так его называют, так пишется во всех его болтливых интервью, так начертано и на его визитках, которые он всем щедро раздает. Но самое главное, он выступает как Донат Авессаломович во всех договорах, которые подписывает с авторами…

– А как иначе? – удивился Трешнев. – Он обязан – поскольку генеральный директор. И я с ним, когда он меня нежно грабил, тоже подписывал.

– Есть иначе! В его паспорте, а также в других документах он значится как Давид Авессаломович. А это означает, что все договоры, где он Донат, юридически ничтожны и подлежат переоформлению…

– А зачем это ему нужно?!

– Наивный человек, – улыбнулся Борис. – Передергивание с именем создает ему люфт для махинаций с авторами. Если с таким договором автор обратится в суд, то можно будет обвинить его в недосмотре, свалить вину на секретаря, редактора, оформлявшего договор, и так далее. Недаром у него устроена такая текучка кадров. А самому наивно хлопать глазенками и лить крокодиловы слезы, что опять обманули… Но от наших ребят-девчат ему будет трудновато вывернуться. Они не без оснований – или, точнее, с полным основанием – подозревают, что весь кавардак устроен Камельковским для того, чтобы уходить от налогов. А этого даже наше дырявое законодательство не прощает! Также у него чехарда с названиями издательства, его регистрацией и юридическими адресами… Достаточно трех-четырех исков от авторов – и ваш лже-Донат будет страстно мечтать о том, чтобы спрятаться от остального мира на одной из своих дач – и гулять там с любимой собачкой, громко скуля ей о своей горестной судьбе добряка мецената…

– Иски мы ему обеспечим! – твердо сказал Трешнев. – Думаю, тремя-четырьмя дело не обойдется… Коллегам только объясни!

– Будет чем заняться на ближайшем фуршете! – обрадовался Караванов. – Соберу всех пролетевших в «Парнасе»… Ведь у него немало есть и просроченных договоров, и недоплаты… Пусть и роялти его проверят! Книги «Парнаса» разлетаются, а их авторам он заявляет, что они даже аванс не отбили.

– Послушайте, – врезалась в его фантазию Ксения. – С моральным лицом и финансовой физиономией Камельковского понятно, но он строгал бабло и никогда не скрывал этого. А вы, тонкие и звонкие, продавая свой труд, а кое-кто и талант, ему помогали. И значит, стали причастными к распространению его, как ты выражаешься, макулатуры. Так, может, оставить дедушку в покое наедине с его собачкой, а заняться собой…

– Вона куда ты поворачиваешь! – Трешнев просверлил ее своими изумрудными глазами. – В таком разе должен тебе заметить: я лично не халтурил. И очень многие из нас, «негров», тоже не халтурили. Донатка вместе с дядей Валерой набрали ведь не каких-то абитуриентов Литинститута, срезавшихся на творческом конкурсе. Ты молодая, не помнишь, а люди в те поры девяностые бегали, как своры голодных собак, заработок искали… Прозаики, драматурги – и кинодраматурги. И переводчики! Сколько он переводчиков вовлек! А люди там с абсолютным чувством слова. Им легче хорошо написать, чем спустя рукава схалтурить. Те детективы, которые я Донатке написал, по пять-шесть тиражей выдерживали… Их и сейчас читать можно! Отражают время…

Было видно, что Трешнев не только разозлился на ее правдолюбство. Он словно продолжил вслух спор с самим собой. Но быстро взял себя в руки:

– Ладно. Проехали. В любом случае Авессаломыча наказать надо. Даже не наказать – интернировать от литературы. Наследил он там достаточно, наработал материал для историков культуры, теперь пусть на следственные органы поработает…

Он залпом выпил шампанское – которое только и было на этом летучем фуршете.

– И вообще, Ксения Витальевна, ты что, воплощенная совесть наша?! Я с тобой встречаюсь ради приятного времяпрепровождения, а ты норовишь вложить персты в разверстыя мои раны… И зачем?

Ксения молчала, наверное, как в сотый раз за последние недели размышляя: встать и уйти навсегда или подождать еще чуток?

– Все! – сказал Трешнев. – Предадимся течению жизни. Как говорят на родине твоего мужа, як буде, так буде. Но тебе даю честное ленинское: когда наш подполковник юстиции призовет меня подать на Камельковского заявление и приискать мне подобных, я посоветуюсь с тобою. Крепко посоветуюсь.

– Угомонись, Андрон! – потребовала Инесса. – И есть перспективы найти заказчиков Горчаковского?

Все посмотрели на нее с изумлением, но Борис – благодарно.

– Работа по поиску заказчиков ведется, – размеренно, словно в микрофон, проговорил он. – Следствие продолжается. Проект «Горчаковский» развивается, а «Бестером» готовится новый издательский проект, и для него выбран довольно талантливый молодой писатель… Он уже представлен владелице издательства и спонсорам премий. Угадайте с трех раз, кто это?

– Может, запишем на бумажках и сравним? – предложил Трешнев.

– Давай, – сразу согласился Караванов, а президент достал свой «монблан».

«Бумажками», разумеется, стали лежащие здесь желтые салфетки.

– Мне тоже можно? – спросила Ксения.

– Валяй, – разрешил Трешнев. – У нас демократия.

– А я не буду, – вдруг отказалась Инесса. – Я слишком часто играю с детьми, чтобы заниматься этим еще и со взрослыми.

Действительно, как дети, прячась друг от друга, они записали свое, свернули салфетки и вручили Борису.

Тот, сохраняя интригу, не раскрыл их разом, а заглянул в каждую и только затем, словно в покере, выложил перед ними три салфетки.

На каждой разными почерками была изображена одна и та же фамилия. «Вершунов».

– Профессионалы, – развел руками Борис.

– А четвертая? – потребовал Трешнев.

Борис выложил и четвертую, Ксенину.

«Вершунов?» – стояло на ней.

– Я не раз говорил, Ксюха, – сказал Трешнев, – тебе не хватает уверенности в собственных знаниях.

– А если мне просто не нравится такое решение! – сказала Ксения. – У меня своя точка зрения.

– Тогда иди в «Бестер» и доведи до них свою точку зрения. Если они тебя, разумеется, выслушают. А затем послушай, что они тебе скажут. И ступай, солнцем палима…

– Тебе, Ксения, проще открыть собственный «Бестер», – совершенно дружелюбно проговорил Караванов. – Ты ведь теперь – лауреат «Рудого Панька»!

Ксения показала ему кулак.

– А еще проще – охмурить какого-нибудь олигарха средней руки. – Президент посредством косвенных комплиментов решил развить тему.

– Романтики! Со своими мечтаниями вы не двинетесь дальше издания двух-трех книг с последующей полной потерей благосклонности ваших спонсоров. – Трешнев выпил еще один стаканчик шампанского и закусил, поморщившись, шоколадной конфетой.

– Так что же нам теперь делать? – со странно знакомой интонацией спросила Инесса.

– Тебе наконец выспаться во время летнего отпуска и продолжать учить детей! Учить их читать хорошие книжки, пока их еще переиздают.

– О своем трудоопределении позаботиться не хочешь? – иронически проговорила Инесса.

– А мы будем продолжать, неуклонно и самоотверженно, оставаться на фуршетном фронте. Кто, если не мы? Только халявщики!