Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Соборность vs фуршетность

Нуль остался нулем и к вечеру следующего дня.

Однако эта неудача только раззадорила Трешнева.

Его баритон в телефонной трубке переливался жизнеутверждающими обертонами.

– Кажется, все солидные библиотеки Москвы мы прочесали. «Кизилового утеса» нет нигде. Полный нуль! Значит, встречусь с арбатскими книжными жучками. Если и у них нет, съездим в Турцию! Надо только пристегнуться к подходящему фуршету. А пока – не опаздывай на Соборную.

Однако в сенях зала Церковных соборов храма Христа Спасителя Ксения увидела не Трешнева, час назад прошивавшего эфир оптимизмом, а человека, бледного то ли от горечи, то ли от злости.

– Что с тобой, Андрюша?! Что случилось?

– Только представь себе! Сейчас подхожу к храму… То есть не к храму, а сюда, к залу заседаний… На ближних подступах стоит Амазасп Гивиевич, явно без пригласительного билета, ждет оказии. А у меня Инессин билет невостребованным остался. Матушка Ольга мне их на всех наших выдала… Я, естественно, с самыми добрыми чувствами подхожу к нему, протягиваю, все-таки человек без друга остался… Возьмите, говорю. А он от меня чуть не отшатнулся… Что такое?! Оказывается, вот что эти организаторы придумали! Сделали билеты двух видов: в серебряных конвертах и в золотых. И тех, у кого серебряные, пустят только на церемонию объявления лауреатов… А вот те, кого удостоили золотых, пройдут и на фуршет… Скажи мне: это демократия? Это соборность?

Он увидел проходившего мимо худощавого бородача с портфелем.

– Сейчас спросим специалиста. Профессор Вахмистров Степан Романович. Исследует как раз соборность, пасхальность и святочность русской литературы. Недавно посвятили его в члены Академии фуршетов в сане новоприобщенного, взяв обещание, что масленичность литературы он тоже включит в круг своего ученого внимания.

Окликнул.

Профессор заулыбался, подошел.

– Скажи, будь ласка, Степан Романович, какой у тебя пригласительный – серебряный али золотой?

Вахмистров развел руками:

– Вообще никакого нет. Я в жюри… Извини, тороплюсь. Мы ведь будем голосовать прямо сейчас, во время церемонии. На фуршете спокойно поговорим. У меня есть пара вопросов…

Скрылся в глубинах пространства.

– Наивный! Думает, где фуршет – там Трешнев!.. Конечно, отчасти он прав – я и без серебряного билета всюду пройду, но важен принцип. Я пройду, президент пройдет, но вот пройдешь ли ты – вопрос. А проводить тебя обходным порядком – значит разменяться на пятаки.

– Ну и что… Зачем нам эти бюрократы в рясах?! Давай просто погуляем, погода прекрасная!

– Какая погода?! И альтернативы есть. Но я тебе о сегрегации говорю! Посмотришь на такое – и задумаешься, не перейти ли под длань отца Михаила Артова. Тем более что он входит в наш Патриарший стол Академии фуршетов…

– А что, у вас и патриарх числится?!

– Упаси боже… – Трешнев с достоинством, степенно перекрестился. – Входят те, кто ходит, а я патриарха на фуршетах пока что не встречал. У нас патриархи светские. Метафорическое обозначение. Слыхала такое: метафора?

– Трешнев, убью.

– Убей меня нежно! Во главе нашего Патриаршего стола – Борис Владимирович. Честно говоря, когда его нет, я грущу. Все-таки возраст, мало ли… может, хворает. А кроме того, он обязательно скажет что-нибудь парадоксальное, свежее… Уверен, что у него и по поводу истории с Горчаковским своя точка зрения есть. Правда, он, кажется, к моменту убийства ушел, но прочее-то все видел, да и сейчас в боевом строю: на «Фуроре» был, сегодня тоже должен быть… Спрошу его обязательно. Также в «патриархи» входят Сергей Георгиевич, Даниил Григорьевич, отец Михаил… И вот, видишь? Рэм Брандт! Тоже принадлежит к Патриаршему столу.

– Это его Бродский назвал «трагическим элегиком»?

– Его, его… Знаменит с молодости. Причислен к «ахматовским сиротам» и, верно, до сих пор не смог избавиться от ощущения этого сиротства. Он громогласно бедствует и несколько лет назад на упрек друзей в литературной неразборчивости при выборе стихов для перевода заявил, что ему не на что купить даже пельменей…

– Неужели правда?

– Ну, если сказал… Во всяком случае, недавно ему отвалили премию в такую сумму, что хватит не только на пельмени, но и на манты с хинкалями. Правда, на фуршете по этому случаю было все, кроме как раз пельменей, – странное упущение. Зато в качестве сувенира всем присутствующим выдавали магнит для холодильника с фотографией явно голодного Брандта…

– Ой, у меня дочка собирает магниты!

– А у меня жена… Я тебе дам лишний, где-то у меня валяется, для служебных целей. Заодно приобщишь наследницу к нашим идеям… Внучка у меня уже приобщена, а она помладше твоей дочери будет… Ну, Амфитрион с ним, с Брандтом! У него наверняка пригласительный в золотом конверте… Пойдем-ка в зал, послушаем, кому дадут, а потом… Есть идея. То есть не идея, а запасной вариант. Надо всегда иметь несколько вариантов, ведь подлинная свобода – это свобода выбора. Для нас, фурганов, это особенно важно.

– Для кого?!

– Фурганов! Лови этимологию! Веганы – это вегетарианцы. Фриганы – те, кто отыскивает съедобное на помойках, в мусорных баках. А мы – фурганы. Питающиеся на фуршетах. Уразумела?

– Угу.

– Ну, добро. Мудрей потихоньку.

Трешнев, как обычно, вертел головой во все стороны, стараясь разглядеть в сотнях присутствовавших тех людей, которые могут ему понадобиться.

Вдруг насторожился, снял очки, протер, надел опять, всмотрелся…

– Сиди-ка здесь.

Побежал по лестнице амфитеатра куда-то вниз и вскоре вернулся в сопровождении молодого рослого офицера в парадной летной форме.

– Знакомься! Мой сын – капитан ВВС Трешнев Глеб Андреевич. А это Ксения Витальевна… как твоя фамилия?.. ах да, Котляр. Кандидат филологических наук, академик Академии фуршетов.

Сын, улыбнувшись, поздоровался:

– Папа, вижу, твоя академия разрастается…

– Это правда, сын! Растем, работаем с народом… Как сюда залетел? Ты ведь до июля должен быть в Ахтубинске.

– А я и есть! Просто в связи с присуждением Соборной премии получили специальное задание: привезти сюда священнослужителей южнороссийских епархий. Ну, естественно, и сами, экипажем, приехали посмотреть…

– Пригласительные золотые?

– Папа! У нас своя программа!

– Ты надолго?

– Увы! Завтра ночью улетаем в Питер… Повезем священников туда.

– В Пи-итер… Завтра в Питер…

– Поздно вечером. Ночью.

– Еще лучше! А нас с собой сможете взять?

– Кого взять? Вас с Ксенией… Витальевной?..

– И президиум Академии фуршетов… То есть человек пять, около этого. Дело в том, что двадцать шестого в Питере – присуждение премии «Пушкинский Дом». Хотелось бы поприсутствовать. Потянешь такое? – Трешнев подмигнул своему красавцу.

– Не могу ронять высокий титул твоего сына, папа. Сделаю. Только нужны паспортные данные всех, кто полетит…

– Разумеется, ведь это самолет. Не подведем! Ты ночевать у нас будешь?

– Хотелось бы.

– Я тебе все подготовлю. Утром будем и со списком, и с данными…

Глеб Андреевич отправился к своим, а Трешнев оживился:

– И на «Пушкинский Дом» слетаем, и «Кизиловый утес» по библиотекам Питера поищем… Готова?

– Готова, – ошарашенно проговорила Ксения.

– Досточтимые сударыни и судари! – разнесся звонкий девичий голос под сводами зала. – Слово предоставляется лауреату Соборной литературной премии Николаю Владимировичу Куприну!

– Какому Куприну? – вздернулся Трешнев. Оказывается, пока они вели свои разговоры, объявили лауреата. – Ну, образованцы! Представляешь, премию дали Курпину, а эта свиристелка – «Куприн»! Вот тебе еще одно свидетельство развала школьного литературного образования!

Между тем лауреат, писатель, которого, смутно помнила Ксения, относили к «деревенщикам», заговорил:

– Вы знаете, это счастье! С одной стороны, когда я соглашался быть выдвинутым на эту премию, не знал, какая впереди нервотрепка. Думал: ну, дадут – не дадут. Получу, если что, авансом, чтобы мне еще пожить и поработать во славу Божию и во славу нашей любимой, нашей единственной России. А тут такие испытания! Одного из семи надо выбрать!

Зал ответил понимающими аплодисментами, которые лауреат воспринял иначе.

– Хорошо, я коротко скажу. Была такая история: меня Господь посетил, а у меня дом сгорел на родине, в котором мне надо сделать музей православной культуры. И когда мне сказал Витя: «Вас выдвигают», – я согласился. Думаю, может, дадут копеечку. Это сторона материальная…

Огромный зал вновь радостно отозвался бурными аплодисментами, а Трешнев успел вставить:

– Хотя Николай Владимирович Литературного института не кончал, а был выпускником военно-политического училища, где, помнится, обучают риторике, косноязычен он, в несовпадение со своей прозой, как наш основатель, Алексей Максимович Горький. Тот обычно, когда его приглашали выступить, отказывался: «Я вам лучше напишу».

– Но есть сторона соборная, – продолжал Курпин, – величие подвига Кирилла и Мефодия, которые вырастили и русскую литературу, и русский ум. Вот английский язык. Где он появляется, там экономические расчеты, там политические интересы, там завоевание сырьевых баз…

– Ну, кажется, можно отходить от точки, – сказал Трешнев. – Николай Владимирович, предвкушающий фуршет в свою честь, очень своевременно напомнил мне об английском языке, контекстуально американского варианта. Ведь мы сейчас пойдем в резиденцию американского посла. Там сегодня дают концерт традиционного винтаж-кантри, разумеется с предфуршетом и фуршетом-грандиозо. Я приглашен, а билет на два лица.

– Вторым лицом там записана, как обычно, Инесса Владиславовна?

– Ну что ты такая недоброжелательная! У американцев даже отцов и матерей теперь отменили – родитель-ван, родитель-ту. А пригласительные подавно безличные. Даже моя фамилия не обозначена, вот, смотри!

Ксения посмотрела. Не врет. Не обозначена.

– Прошу вас, сударыня! Завоюем их воплощенные в фуршетные блюда сырьевые базы.

Но и от соборной точки отойти с Трешневым без дивертисментов не удалось.

При выходе из зала они нос к носу столкнулись с Камельковским. На этот раз хозяин туманного «Парнаса» неожиданно растерялся и попросту застыл перед ними.

– Здравствуйте, Донат Авессаломович! – Трешнев поклонился Камельковскому едва ли не в пояс. – Несказанно рад вас здесь видеть! По нынешней моде обратились в православие и пришли замаливать грехи? Дело благое, но тогда вам не сюда. Здесь пируют, а если молиться – с другого входа. Пойдемте, я покажу.

– Как вам не стыдно, Андрей! – возмущенно заговорил Камельковский свистящим шепотом, заглушая, однако, сбивчивую речь Курпина. – Вы же держите себя за православного фундаменталиста, я знаю, читал у вас в Фейсбуке, а глумитесь над старым, больным человеком. Да, я толерантен, я верю в общечеловеческие ценности…

– И, как понимаю, готовы расплатиться со своими работниками и авторами, не исключая и меня. – Трешнев перетаптывался перед грузным Камельковским, не позволяя ему проскользнуть в зал. – Или у вас иные планы, и вы хотите предложить дружбу издательскому отделу Патриархии?! Прекрасно! Я выступлю вашим рекомендателем…

Камельковский взвыл, развернулся и умчался в темноту коридоров.

– Неужели он так виноват, как вы об этом говорите?! – сердобольно спросила Ксения, когда они вышли на свет Божий и Трешнев повлек ее в сторону Гоголевского бульвара.

– Разумеется, нет! – оживился Трешнев. – Поскольку нам не ведомы все его делишки, вероятно, Камельковский облапошил гораздо больше людей, чем нам видится.

Ксения посмотрела на него. Говорит и смотрит своими зелеными глазами совершенно серьезно.

– Не вникай в это, Ксения, – продолжил академик-метр д'отель. – Спи спокойно и ограничься уроками на будущее. Издательский бизнес не самый чистенький, но Авессаломыч – просто-таки ископаемый бегемот…

– Здравствуйте, Ксения Витальевна и Андрей Филиппович, – это приветствие невидимого им человека прозвучало с немыслимой благостностью.

Они согласно обернулись.

Это был Андрей Вершунов собственной персоной. Рядом стоял мальчик лет четырех, в бейсболке.

– Здравствуйте, Андрей! – было очевидно, что Трешнев просто опешил. – Вы как здесь?

Академик-метр д’отель возвел очи на купола храма Христа Спасителя.

– Моя супруга, Евгения Евгеньевна, пошла по делам в Музей изобразительных искусств, а мы с сыном гуляем. А вы что здесь поделываете?

– Как что? Разумеется, молились о заблудших душах.

– Все шутите?

– Совсем нет. – Воспользовавшись тем, что мальчик, прискакивая на одной ножке, удалялся от них, Трешнев понизил голос: – Читал ваши рассуждения в защиту прав педерастов…

– Cексуальных меньшинств, – кротко проговорил Вершунов, опустив ресницы. – Меньшинства тоже должны иметь права.

– Согласен! – Нет, этот человек не мог говорить тихо. – Но мне думается, главное меньшинство на земле – дети. У них есть права? – Трешнев кивнул в сторону беззаботно прыгающего мальчика.

Вершунов развел руками, что Ксении было непонятно, а Трешнева только раззадорило.

– Сколько у вас детей?

– Трое, – каким-то блеющим голосом проговорил Вершунов. – Сын, дочь и вот Павел, младший.

– Почти уверен, ваши дети уже не знают, что много лет радуга была символом детства и знаком ордена Улыбки, которым награждали детских писателей. По всему миру. Да и вы с супругой вашей, люди молодые, наверное, этого не знаете. Для вас радуга – навязчивый символ педерастов…

– ЛГБТ-сообщества. И вообще-то в ней не семь цветов… – с терпеливостью учителя попытался изложить свое видение радуги Вершунов.

– То есть под видом настоящего спрятано фуфло! Такая же фальшивка, как ордена Сажи Умалатовой. – Трешнев заговорил торопливо: мальчик, подпрыгивая, стал возвращаться. – Вам-то лично нужно, чтобы ваши дети знали только такую радугу? Чтобы вместо нормального роста с поллюциями, с первой эрекцией, с неизъяснимым волнением при виде девочек…

– Андрей Филиппович, с нами дама! – воскликнул Вершунов.

– Дама?! Вы еще сохраняете в своем лексиконе это различие?! Не вы ли писали о том, что есть справедливость в том, что родители будут уравнены в правах и вместо «мама – папа» перенумерованы в «родитель-один, родитель-два»?

Мальчик подскакал к ним, и Трешнев улыбнулся.

– До свидания, милостивый государь. К сожалению, мы с Ксенией Витальевной торопимся. – Протянул ему руку. – Держи фанерку! – Мальчик бойко хлопнул своей ладонью по трешневской. – Желаем тебе счастливого детства!

– Спасибо, – серьезно сказал мальчик. – Я обязательно буду взрослым.

– Ну, конечно. Только не торопись! – улыбнулся Трешнев и, не обращая внимания на Вершунова, двинулся вперед, в сторону площади.

Ксения, не оглядываясь, поспешила за ним.

Но это было поистине время неожиданных встреч.

Когда они свернули на Сивцев Вражек и Ксения наконец решилась спросить Трешнева, как эти его взгляды примиряются с тем, что он идет в посольство страны, отстаивающей взгляды противоположные, Трешнев вдруг с балетной грацией скакнул в сторону. Там, близ магазина «Ароматный мир», в понуром размышлении стоял не кто иной, как профессор Полоскухин.

– Здравствуйте, Герман Гурьевич!

– Что? – безучастно отозвался тот.

– Я спрашиваю, почему вас не было на Соборной премии?

– Но, как вижу, и вас там тоже нет, – парировал Полоскухин. – Я не пошел по принципиальным соображениям. А вы почему не пошли?

– Мы были, но ушли после торжественной части. Теперь ходить на фуршеты становится опасным! – меланхолически проговорил Трешнев. – Горчаковский, Кущина… А на «Щедринке» в Музее Пушкина едва не погиб профессор Хурмилов.

– Пустяки! – хмыкнул Полоскухин. – Ванюшка просто надрался как зюзя и оступился на лестнице. Я его видел сегодня утром – у него все в порядке. Он-то как раз собирался пойти на Соборную, даже раздобыл себе особый пригласительный на их фуршет…

– Что вы говорите?! Какой особый пригласительный?

– Будто вы не знаете! – Полоскухин с иронической недоверчивостью посмотрел на Трешнева. – У «соборщиков» просто так на фуршет не пройти. Узкие врата. Я всегда доказывал преимущество экуменизма перед соборностью!

Но у Трешнева, судя по его нетерпеливому перетаптыванию на месте, не было расчета вступать в богословско-гастрономическую дискуссию.

– Зато на Соборной мы краем уха слышали разговор, что «Радужная стерлядь» написана вовсе не Горчаковским, а каким-то турком и просто переведена какими-то литературными неграми на русский язык.

Полоскухин промолчал не более десяти секунд, после чего, как-то прихрюкнув, воскликнул:

– Тоже мне новость! Да об этом уже неделю вся Москва говорит. Не удивлюсь, если и другие сочинения покойного имеют мутное происхождение.

– Но народ-то читает! – возразила Ксения. – А теперь и кино собираются ставить…

– Ну, мало ли… – воскликнул Полоскухин. – Эпоха постмодернизма. Смерть автора. Смерть литературы… Можно справлять тризну. Хотя цены на спиртное вновь подскочили.

И он шагнул к дверям «Ароматного мира».

Русские пельмени в американском дворике

– Тебе не стыдно? – спросила Ксения, когда они вновь остались вдвоем.

– О чем ты? – удивился Трешнев.

– Разве ты не обещал Стахнову не рассказывать об этом самом «Кизиловом утесе»?

– А я ничего конкретного Полоскухину и не рассказал! Только намекнул. Недостающие подробности прибавит он сам. Это в наших интересах – и в интересах твоего брата – устроить скандал вокруг романа. Горчаковский уже ничего не скажет, зато легче будет расследовать эти убийства. То есть я попросту помогаю твоему брату.

Безупречная логика!

– А зачем мы идем в американское посольство? – спросила Ксения, когда перед их глазами возникла ограда знаменитого Спасо-Хауса. – Поужинать чизгамбургерами?

– Нет, этот анклав американской территории, кажется, полностью свободен от бигшмаков. И хотдогов тоже не будет. Гостеприимные янки предложат тебе разнообразное меню… Или ты часто бываешь здесь и тебе прискучило?

– Никогда не была. Только читала, что дом описан в «Мастере и Маргарите».

– Ну, значит, есть предмет для сравнения и ассоциаций. Я тоже здесь не частый гость, но вот пригласили – почему бы не пойти. Тем более люблю народную музыку, даже если это музыка американского народа.

– Почему «даже»?

– Они же не аборигены! Нет почвы. Только судьба. Сброд! Сплылись туда со всех краев света, а теперь и вовсе слетаются. Все такие сами по себе энергичные. Попятили индейцев. Коктейль! Искусство у них тоже такое. Во всяком случае, без тоски и печали…

Документы на входе проверили на удивление быстро, без проволочек, и через несколько мгновений они уже вступили в высокий зал с огромной люстрой, переполненный людьми. Привычно расхаживали официанты с подносами.

Ксения взяла бокал шампанского, а Трешнев – кока-колу со льдом.

– Пьянит сильнее, чем твое игристое. У американцев я пью исключительно колу и бурбон. Надо же хоть как-то проявить уважение к хозяевам.

– Только подумать, – удивилась Ксения, – сколько совсем недавно повсюду в прессе было обсуждений и осуждений похода каких-то московских писателей и депутатов в американское посольство. Чуть ли не шпионами их изображали! А здесь, смотрю, опять и депутатов полно, и писатели… Или снова есть возможность попасть в историю?

– Сравнила! Сегодня – концерт!

– А тогда?

– А тогда надо было поставить спектакль. Вот его и поставили и разыграли. Как рассчитывали, получили много шума вместо оваций и успокоились до следующего раза.

– Значит, можно не терять аппетита?

– Смешно! Но рассчитывай силы – это пока предфуршет. Главное – после концерта. Пельмени в Спасо-Хаусе несравненные! Сострадаю Брандту – хотя он, возможно, и сюда успеет… Пока пройдет по Волхонке до Спаскопесковской, соборные разносолы улягутся. Но мы сейчас – лишь утоляем голод.

Однако, судя по количеству нагруженного на тарелку, трешневский голод был неутоляем. Только появление посла прервало неостановимое поглощение академиком-метр д’отелем холодных закусок.

Посол был обаятелен, хорошо подстрижен и походил на Джона Фицджералда Кеннеди. Только, наверное, ростом пониже.

– Дамы и господа! – Улыбка у посла была не стандартно американская, а обычная, радостная улыбка хозяина праздника. – Сейчас мы будем начинаться! Зову всех в зал!

Прошли в концертный зал, где Трешнев не раздумывая усадил Ксению в первом ряду и уселся сам – места оказались близ кресел посла с женой. Их разделяли только фотограф и художник, во время концерта непрерывно заполнявший своими рисунками и портретами большие листы.

Полился нескончаемый винтаж-кантри, вполне кабачково-салунная музыка – столь же пищеварительно-приятная, сколь и совершенно безразличная ко всему остальному. Впрочем, в конце концов они с Трешневым, поддавшись примеру посла с женой и еще нескольких пар, даже потанцевали.

После аплодисментов начался основной фуршет.

Пельмени – нескольких видов – действительно оказались превосходными, но Трешнев так и не высмотрел Рэма Бранта, чтобы порадовать страдающего от недоедания Орфея. Зато неугомонный увидел кого-то иного, что побудило академика-метр д’отеля допить стакан чистого бурбона и с наказом Ксении ждать броситься к группе мужчин спортивного сложения и его примерно возраста.

Вернулся Андрей Филиппович довольный. Предварительно свернув к столу с алкоголем, принес ей бокал вина и себе – стакан на этот раз джина, вновь без добавок.

– Прекрасно! – воскликнул он, делая щедрый глоток. – Будем здоровы! Странно, что твой брат не сказал нам главного.

– А что он должен был сказать?

– То, что Горчаковского вырубили не ударом шпажки в сонную артерию. Это была лишь имитация убийства. Потому и крови было мало, что меня насторожило, еще когда Егор Травин подробности рассказывал.

– Горчаковский что, жив?! – изумилась Ксения.

– Увы! Погиб. Но, как полагает Михаил Викторович, от профессионального удара в шею. Ладонью. И Элеонора Кущина тоже.

– А как же удушение шарфом?!

– Шарф был. Но тоже последующая имитация. Где-то тут. – Трешнев приподнял стакан к своей скульптурной шее, – у людей рефлексогенные зоны. Сильный удар по ним – и все. Остановка сердца, остановка дыхания – и никаких следов. Просто нехватка кислорода. Можно писать некрологи и проводить гражданскую панихиду. Парни со Львом Львовичем мне все объяснили.

– Кто это? Какие парни?!

– У Михаила Викторовича я несколько лет назад брал интервью для нашей газеты… А со Львом Львовичем Малахитовым, Борисом Горошковым и Гешей Стратофонтовым меня познакомил Василий Павлович… Профессионалы! Жалко, что Малахитова-старшего с ними не было. Настоящий супермен. Куда там Шварценеггеру или Сталлоне!..

Трешнев говорил это с такой невозмутимостью, как будто она должна была знать всех этих неведомых профессионалов. И попробуй спроси! Скорее всего, поднимет на смех.

– Не знала, Андрей, что ты и со спецслужбами дружишь…

– Неисповедимы пути журналистские. Теперь-то они уже на пенсии, хотя бывших суперменов не бывает. Но наивны, как дети. Все, что мне нужно, рассказали и объяснили. Все падкие на пиар, на внимание к собственной персоне.

Значит, угадала.

– А ты не преувеличиваешь свое обаяние? Едва ли эти спецпенсионеры забрели сюда просто так. Неужели только чтобы музыку послушать?! А теперь заодно и лапшу на твои ушки навешали. Сам же использовал Полоскухина для распространения слухов!

– Положим, не слухов, а достоверной информации. Также учти, что я к ним сам подошел и вопросы задавал очень аккуратно. Я за свою жизнь сотни интервью взял и умею собеседника развести на откровенность. И потом, зачем им переводить бытовые подробности в факты профессионального убийства? Одно дело: Арина Старцева ткнула Горчаковского фуршетной шпажкой…

– В мужском туалете?!

– Ты что, не видела Арину?! Без проблем всюду и всегда.

– Это новая версия?

– Пример широты диапазона. Арина в данном конкретном случае чиста, как голубица. Просто ей повезло, что в туалете, который она тоже явно посещала, ее не подстерегал убийца. Финалисты – не лауреаты. Могут посещать нужники без опаски.

– И какие в итоге выводы?

– На поверхности. Заказное убийство. Ищи-свищи. Передавай привет Борису, если позвонит. Зря он так недоверчив по отношению к литераторам. Мы тоже кое-что соображаем.

Американский фуршет продолжился уже безо всяких неожиданностей, только действительно с аппетитом Ксения не рассчитала.

Да и Трешнев выглядел заметно погрузневшим и неповоротливым, хотя все же не удержался от того, чтобы сделать с ней несколько фотографий в библиотеке посольства, куда они забрели на исходе фуршета.

– Пригодятся для истории.

Чтобы получить парную, попросил какую-то длинноногую девицу, а ответно сфотографировал и ее на фоне камина и у письменного стола с большой фотографией посла в объятиях президента. Правда, не президента Академии фуршетов, а всего лишь президента Северо-Американских соединенных штатов.

Наконец, в числе последних, выбрались из посольства. Размягченно побрели уцелевшими арбатскими переулками к метро.

Вдруг их окликнул не кто иной, как Алексей Максимилианович Ласов. Вид у президента Академии фуршетов был изнуренный.

– Леша! – обрадовался Трешнев. – Ты как здесь?! С какого фуршета?

– Какой там фуршет! – лицо Ласова исказилось морщинами изможденности. – Пригласили на заседание клуба поэтов-билингвистов. И на тебе! Оказывается, у них даже чай не предусмотрен. Более того, вход платный!

– И что ты? Повернулся и ушел?

– Представь: купил билет, словно обмороченный этой их ведущей, Лялей. Кстати, тоже твоя бывшая студентка…

– Да, вырастил поколение! – горделиво признал Трешнев. И сразу изменил тон: – Ты что же, не знал? У них всегда платная сухомятка, то есть шаром покати. Зато споры жаркие!

– Шашлыки и кебабы жарить можно! – в сердцах воскликнул Ласов. – А вы откуда? Небось не просто так прогуливаетесь…

– Водил Ксению в американское посольство, приобщал к традиционной музыке нашего потенциального соперника. Погружал в лоно толерантности и политкорректности…

– А меня ты не мог погрузить?.. – ревниво воскликнул президент.

– Не мог, Леша, не мог. Приглашение на два лица и притом досталось мне только сегодня днем… Игра случая. Но ты не переживай. Ксюхе у московского дяди Сэма не понравилось, – Ксения изумленно воззрилась на своего невообразимого спутника, – и следующее приглашение – твое!

– Отправь Алексея Максимилиановича с Инессой Владиславной! – нашлась Ксения.

Но и Трешнев не растерялся:

– Думаю, президент возражать не будет, а Инесса рассмотрит твое предложение.

Впрочем, президента посулы Стрешнева не вдохновляли.

– А кто там был из наших? – нетерпеливо спросил он. – Саша Люсый был?

– Странно, однако Саши Люсого мы там не видели, – твердо заявил Трешнев.

– Действительно, странно, – удивился и Ласов. – Ведь он только что напечатал в «ЭксЛибрисе» дружескую рецензию на американскую книгу. Могли бы и уважить…

– Прагматики, – махнул рукой Трешнев, будто совсем позабыв, что полчаса назад с трудом пришел в себя после посольских деликатесов, – холодные прагматики. Ты к метро? Повлачимся вместе?