Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Трешнев безмолвствовал.

– Скажу тебе честно, Инесса, я пыталась читать. – Ксения решила немного отвлечь учительницу-литературоведа от Трешнева. – Но засыпала на первых страницах. Явно это не моя литература.

– Ну, ребята, – теперь возмущение Инессы приобрело новое направление, – вы дилетанты, что ли? Еще скажите: «нравится» – «не нравится»! Это что, фуршетные закуски?! Что, вас не учили элементарщине: надо знать, зачем читаешь текст, – сразу от скуки и следа не останется! Ты, Ксения, предложила мне сделать стилистический анализ – я сделала. Честно выполнила свою часть работы.

Борис посмотрел на часы, а потом на неоскудевающий стол академиков-фуршетчиков.

– Как мне жаль, братцы, уходить от вас! Но Денис Денисович время мне назначил жестко! Надо соответствовать. Инесса, пока в двух словах – общее впечатление от романа.

– Про сюжет и композицию я сказала. Персонажей многовато, но все же такого столпотворения, как в первых двух, здесь нет. А вот стилистически, конечно, разнобой велик. Крымские эпизоды просто вываливаются своим качеством из все же рыхловатого тела романа, где можно натолкнуться и на кулинарные рецепты, и на довольно подробное описание родов, почему-то напомнившее мне руководство по акушерству и гинекологии, которое я читала, когда готовилась рожать… Вот, если коротко.

– Понял! И побежал! – Борис встал. – Спасибо, академики, спасибо, дорогая Инесса! – Он взял руку Инессы, как видно, тяжелую от серебряных колец и браслетов. Проникновенно расцеловал пальцы. А Ксению лишь изволил чмокнуть в щеку.

– Один вопрос, – проговорил в этот момент Трешнев. – Помнится, на фуршете или сразу после него у Арины Старцевой произошло расстройство желудка. По нашему предположению, после шампанского, которое они с Горчаковским прилюдно выпили. Если это не нарушит тайну следствия, хотелось бы знать…

– Не нарушит! – Борька хмыкнул. – Я все же к столу пришел, решил не заострять – и аппетита никому не портить. Тайны особой нет, и вам могу сказать: у лауреата тоже началось расстройство желудка, он отправился в туалет – где и был убит.

– Значит… – сказал президент.

– Значит, следствие продолжается! – и Борис почти бегом покинул кафе «Лит-Fak».

Как у кого, а у Ксении никакого желания после такого финала продолжать фуршет не возникло. Тем более не хотелось наблюдать за дальнейшим общением Трешнева с Инессой. Сославшись на то, что ей надо еще заглянуть на работу, Ксения, попросив у Инессы свой же экземпляр романа Горчаковского, убежала вслед за кузеном.

– Только закладки сохрани! – крикнула ей вслед героиня встречи.

Ночь с Пелепенченко

Но ни на какую работу Ксения не поехала, а отправилась домой.

Что и говорить, Инесса ее и здесь сделала! Ведь Ксения сама сунула ей «Радужную стерлядь» в надежде, что опочит на ней усталая словесница, как она, Ксения, опочила. Нет! Вывела историю с романом в интересную, хотя и малопонятную пока сторону.

Ксения чувствовала, однако, что именно этот доклад, как она его назвала, и ее подводит к чему-то неожиданному. Вот и решила вновь растопырить свою сумку тяжеленной книгой.

Но дома, увидев пылившийся возле музыкального центра уже подзабытый сувенирный футлярчик с диском, где главы из «Радужной стерляди» читал Пелепенченко, Ксения решила воспользоваться своим преимуществом перед Инессой, у которой такого диска не было.

Послушаем, как интерпретировал роман-лауреат народный артист…

Анатолия Пелепенченко Ксении довелось видеть в профессии трижды, так как на убийственном фуршете он не появился.

Первый раз это было на концерте, которым завершалась научно-практическая конференция, где участвовала Ксения.

Пелепенченко приехал с композицией по рассказам Фазиля Искандера. Читал живо, но во время выступления произошло небольшое происшествие.

В какой-то момент разыгравшийся на сцене Пелепенченко вдруг застыл, а пребывавший в благоговейном эстетическом восприятии зал погрузился в окончательную тишину.

И в этой почти космической тишине – ее представляют, наверное, все – вдруг все громче и громче стали звучать щелчки фотоаппаратного затвора.

Репортер конференции, до этого момента серой тенью носившийся по всему залу и не раз взбегавший по боковым ступенькам на сцену, теперь открыл для себя счастливую возможность запечатлеть прежде подвижного, как веретено, Пелепенченко в артистической статике.

Щелкая затвором с нарастающей частотой, он из глубин полутемного зала упорно приближался к неподвижной фигуре народного артиста.

Наконец вновь взобрался на сцену и, всячески извиваясь для использования всех возможностей своего объектива, начал наступать на Пелепенченко.

И вдруг этот не самого высокого роста артист, во всяком случае заметно ниже, тоще и попросту старше фотографа, ожил и, взмахнув фалдами своего черного концертного фрака, обернулся каким-то неведомым существом, похожим и на грача, и на ворона, и на Чапаева в бурке из знаменитого фильма.

Этот парящий над зрителями демон с невероятной легкостью ухватил фотографа за ворот куртки и потащил по сцене к ступенькам. Ступеньки, все до одной, сверху вниз, фотографом были пересчитаны, но рухнуть ему на пол Пелепенченко не позволил, а поволок несносного хроникера к выходу.

Телом фотографа широкие двери были распахнуты, оно вылетело в кромешную темноту фойе и грузно там шлепнулось. Затем последовал не менее внушительный удар, очевидно произведенный тяжелой фотокамерой.

Во тьме исчез и сам Пелепенченко, но лишь для того, чтобы до отказа набитый зал-пятисотка услышал его короткое: «Сволочь!»

Вновь появившись при свете красной аварийной лампочки над дверным проемом, народный артист с балетной легкостью венецианского дзанни обеими руками плотно закрыл широкие двери, прыжком взлетел на сцену, застыл на мгновение в прежней позе, реактивным прострелом зала подавил даже тень попытки аплодисментов – и продолжил свой моноспектакль.

После конференции ученое сообщество бурно обсуждало этот поступок мастера. Мнения, как водится, разделились на равновеликие «про» и «контра», что грозило тупиком. Вдруг один из присутствовавших напомнил коллегам высказывание известной остроумицы Дороти Паркер: «Поскребите актера – и вы найдете актрису». По его мнению, поступок Пелепенченко был следствием истеричности его натуры, отдавал обыкновенным хамством и неуважением к своему коллеге – фотохудожнику.

В следующий раз Ксения увидела креативного Пелепенченко в роли Глумова в модном спектакле «Довольно простоты!» по пьесе Островского. Ксения никогда не была театралкой, отдавая предпочтение хорошему кино. Но у подружки заболел сын, горели билеты, и Ксения нежданно-негаданно оказалась вместе с завзятой театралкой-сослуживицей в театре «Ангажемент плюс», известном своими шумными постановками.

Сослуживица и порассказала кое-что про Пелепенченко. За годы сценической службы он сменил семь театров в Москве, а также играл на подмостках Киева, Минска и Алма-Аты, заслужив от братьев-актеров и сестер-актрис прозвище Толик Быстроутекающий.

Его постоянно кто-то приглашал к себе на спектакль или даже в труппу, но вскоре Пелепенченко вновь появлялся в ресторане еще старого, несгоревшего Дома актера на углу Пушкинской площади, слева от памятника солнцу нашей поэзии, а потом в ресторане Дома актера новоприобретенного, на Арбате. Это означало: он опять с кем-то разорвал отношения и ждет интересных предложений. Одним из таких интересных предложений и была роль Глумова.

Как всегда, Пелепенченко играл с огромным напором, но одна сцена особенно потрясала зал, одновременно повергая зрителей в полное недоумение.

В ответ на реплику Софьи Турусиной: «Я полюблю его, как родного сына», – Глумов, как предписывалось Островским, подходил с почтением к ней, но, когда она протягивала ему руку для поцелуя, с персонажа Пелепенченко каким-то невероятным образом полностью слетала вся одежда. После чего Турусина падала в обморок и подхваченная Пелепенченко – Глумовым, уносилась за кулисы.

Не менее, чем новаторское режиссерское истолкование классического образа, Ксению поразило природное обличье Пелепенченко. Не обладая сколько-нибудь достойной шевелюрой, обнаженный народный артист весь, не исключая спины и ягодиц, был покрыт густой черной шерстью, так что казалось: купчиху утащил маленький Кинг-Конг.

Была еще и третья встреча с Пелепенченко. Из Киева в Москву неожиданно нагрянул ее ближнезарубежный муж Сашка, с некоторых пор ставший Олесем, но угарной национальной самоидентификации все же не поддавшийся.

Впрочем, он всегда объявлялся неожиданно, только на этот раз прибыл не один, а как сопровождающий знаменитого еще с советских времен украинского поэта, лауреата Государственных премий СССР, кавалера орденов Ленина и Октябрьской революции, а уже в новом тысячелетии Героя Украины Павло Борисовича Драклёнычко.

Опубликовавший незадолго до перестройки огромную аллегорическую поэму «Чорний слуга, брунатный господар, жовте жито, блакитне небо», живописующую злокозненную деятельность бандеровского движения на территории оккупированной гитлеровцами Украины, и удостоившийся личной благодарности Юрия Андропова, Павло Борисович вскоре так же страстно писал о героях Чернобыля, а затем обличал московскую власть, до Чернобыля доведшую. Экзотически сочетая приверженность космополитическим коммунистическим идеям с лозунгами украинского национального возрождения, Драклёнычко всегда оставался в номенклатурной обойме украинского политического истеблишмента. Исключенный из компартии независимой Украины за активную поддержку оранжевой революции, вскоре он был возведен Виктором Ющенко в ранг Героя Украины – за самоотверженное служение стране на литературной, государственной и международной нивах и выдающийся вклад в сохранение национальной духовной культуры. А еще через несколько лет отправил почтой свою геройскую звезду тому же Ющенко – так протестуя против присвоения звания Героя Украины Степану Бандере. Впрочем, когда Донецкий суд ющенковский указ насчет Бандеры опротестовал, Драклёнычко согласился свою блуждающую звезду на лацкан личного парадного пиджака вернуть.

Явился он с этой звездой и в Москву, куда был приглашен Геннадием Зюгановым в рамках развития процессов международного коммунистического движения, прихватив с собой Сашку-Олеся как представителя цивилизованного украинского бизнеса. Однако Зюганов Зюгановым, а ностальгика ностальгикой. Тоскуя, как видно, по совписовскому быту, Драклёнычко решил посетить ресторан Центрального дома литераторов. Для эскорта отправились с дамами: Сашка, естественно, с Ксенией, а Павло Борисович разыскал и пригласил, как поняла Ксения, свою былую московскую возлюбленную – литературоведку Марину Лукогорскую, с которой познакомился в те времена, когда начались попытки открыть музей Михаила Булгакова в Киеве.

Марина Яновна, хорошо сохраняющая, как говорится, следы молодой красоты (Ксения оценила вкус Драклёнычко) и, вероятно, пребывавшая в загадочном раннепенсионном возрасте работоактивной москвички, расцеловавшись в вестибюле ЦДЛ со всеми, включая Ксению, выяснила, что сегодня и Пестрый зал, и Дубовый зал ресторана арендованы под фуршет мероприятия, которое пока что идет в Большом зале.

Тут же висела огромная афиша: «Художник, предприниматель, новатор» – авторский вечер прозаика, доктора философских наук Сергея Разумовского с участием академиков РАЕН, заслуженных профессоров МГУ и РГГУ, а также писателя Александра Проханова, литературных критиков Льва Аннинского и Владимира Бондаренко. Народный артист РФ Анатолий Пелепенченко выступает со сценической композицией романа Разумовского «Интерпретатор», а солисты Большого театра – с хореографической фантазией на темы того же сочинения.

– Надо же! – сокрушенно воскликнула Ксения. – Совсем отстала от современной литературы! Какие знаменитости! А я ничего об этом Разумовском не слышала… Обязательно достану и прочитаю…

– Ничего доставать не надо! – желчно прервала ее Марина, сразу перешедшая на «ты». – Поднимись наверх, в фойе Большого зала. Там наверняка раздают эту и другие книжки Разумовского. А дождешься конца вечера, – правда, ждать придется долго, – Сергей Григорьевич тебе и надпишет. Авторский вечер ее удивил! Сегодня с утра о Разумовском и канал «Культура», и московский, и российский, и «Эхо Москвы» рассказывают, а в книжных магазинах книги Разумовского выставлены на самых видных местах… Так что этот вечер – лишь тутти-фрутти большой панамы!

– Почему панамы?! – Ксения не могла вникнуть в смысл феерической речи Лукогорской.

– Да потому, что главное слово в этой афишище: предприниматель. Разумовский из врачей-гинекологов выбился в крупные бизнесмены по нефтянке. Такой новый сам-себя-издат! Может не только издать, но и купить читателей-почитателей!.. Если у вас есть время, пройдем в зал, места, думаю, кое-как отыщем, послушаем все это гимнославие новому Достоевскому, Толстому и Бунину в одном лице, а потом двинем на фуршетную халяву… Кстати! – с возбужденной радостью воскликнула она, полуобнимая Драклёнычко. – Если ты, пан Павло, Герой Украины, скажешь со сцены несколько одобрительных слов по адресу Разумовского, нам всем обеспечено застолье в VIP-секторе фуршета! Я стиль Сергея Григорьевича знаю!

Драклёнычко несколько опешил.

– Так я же ж ничого у його не читав. – Павло Борисович заговорил почему-то на суржике, хотя только что изъяснялся на хорошем, словесно богатом русском языке.

– И не надо! Умрешь на первых же страницах, и к преступлениям москалей против Украйны прибавится твоя гибель в первопрестольной! А еще гроб везти… Нет, не надо читать! Вспомни, сколько лет ты возглавлял парторганизацию украинских советских письменников! И здесь так, как на партсобрании: горячо одобряю и поддерживаю, мы все, как один, сплотившись вокруг… Главное – не задумываться! Ты же поэт! Можно и какие-то отвлеченные стишки прочитать, например про голодомор… У тебя про голодомор есть?

Драклёнычко, насупившийся, как Тарас Шевченко на классическом портрете, кивнул.

– Ну и прочитай. Только не очень длинные, чтоб дополнительно не затягивать, а то уже очень кушать хочется.

Однако и Герой Украины, и Сашка-Сашко-Олесь участие в чествовании Разумовского после некоторых колебаний отвергли, и Марина убежала договариваться с ресторанными распорядителями об эксклюзивном столике для них на краю грядущего фуршета.

А Ксения, по своему характеру мало доверявшая посторонним оценкам, решила все же заглянуть в Большой зал и посмотреть на происходящее.

И попала как раз на выступление Пелепенченко.

Мастер есть мастер!

Что он произносит и про что это – Ксения за все время слушания так и не поняла. Вероятно, это было нечто об одиночестве человека в неуютном мире, но многообразный голос этого воистину народного артиста обновленной России погрузил переполненный зал в благоговейное внимание. Внимала и Ксения – до самозабвения. Из пут чтецкого искусства ее вытащил только Сашка: они втроем уже давно сидели за накрытым столом и ждали ее…

Ксения включила запись романа Горчаковского, сделанную Пелепенченко.

Голос так же завораживал. Но отдаться во власть Пелепенченко ей не позволило напутствие Инессы: главное – знать, для чего тебе надо это прочитать, для чего послушать. Ксения хотела прежде всего узнать, какие главы из романа отобраны для аудиозаписи.

Щелкая клавишами и прыгая по хронометражу на шкале вперед и назад, заглядывая в текст (помогали закладки Инессы), кое-что записывая в свой Moleskine, в конце концов Ксения поняла, что ее догадка, вспыхнувшая еще в кафе «Лит-Fak», подтверждается.

В основу звукового варианта «Радужной стерляди» легли именно крымские главы романа.

Ксения посмотрела на часы.

Очень хотелось позвонить Трешневу, но ее давным-давно приучили не звонить без экстраординарных причин в нерабочее время по домашним телефонам.

Тем более что по-прежнему ничего внятного о семейных обстоятельствах Трешнева Ксения не знала.

Наедине с Трешневым

В метро, по пути на работу, Ксения встретила знакомого музыканта – пожилого джентльмена с изысканными манерами. Разговорились. Разумеется, о свежем номере «New-газеты», которую этот Эдуард Борисович держал в руках. Здесь была напечатана первая глава нового романа Дениса Димитрова «Смерть на фуршете».

– И как вам? Увлекает? – спросила Ксения, попросив газету и затаив дыхание.

– Только что купил, – махнул Эдуард Борисович рукой. – Еще не прочел. Димитров – талантливый парень.

Она нашла страницы, где подвалом было напечатано искомое: «Денис Димитров. Смерть на фуршете: Роман-меню».Под заголовком мелко-мелко было набрано: « Все события, сюжетные ходы, коллизии и персонажи данного беллетристического сочинения выдуманы. Любые совпадения с действительностью являются случайностями, не предусмотренными автором». А ниже стояло: «Блюдо первое. Бифштекс с кровью».

– Интересно, это как-то связано с убийством Игоря Горчаковского после вручения премии «Новый русский роман»?

– Опосредованно – нет сомнений. Я ведь смотрю и другую прессу, и телевизионные новости, и Интернет. Так что мне интересно, куда он вывернет.

– А что говорят по поводу убийства СМИ?

– Надо заметить, информационный повод сохраняется. Ведь убийца или скорее убийцы не найдены. Я уже не говорю о заказчиках. Пресс-служба Следственного комитета делает лишь общие заявления о продвижении расследования. Зато Интернет и массмедиа бурлят. Многие связывают это двойное («А на самом деле тройное!» – вспомнила Ксения о так и не увиденном ею покойном Позвонке) убийство с исчезновением одного из финалистов премии, Антона Абарбарова. Считают, что он к этому как-то причастен.

– Мне рассказывал один знакомый, – сказала Ксения, – он был на этой убийственной церемонии, что Абарбаров быстро напился и ушел еще до убийства Горчаковского.

– Ну, не знаю… В одной из публикаций корреспондент, ссылаясь на некий компетентный источник, говорит, что действительно Абарбаров был пьян и его в мертвецки пьяном виде обнаружили спящим где-то в задних рядах пустого зала. Но, извините, сыграть пьяного проще, чем пьяному сыграть трезвого, – это старая актерская истина. Ушел он позже, вместе с другими, после проверки. А потом исчез… Я, кстати, Антону только сочувствую: какие-то антисемиты уже раскопали в его родословной еврейские корни и теперь пишут в своих блогах и форумах об очередном заговоре мирового сионизма против русской литературы и культуры. Хорошо, конечно, что Алла Гербер и другие правозащитники тут же выступили с заявлениями и напомнили погромщикам и о презумпции невиновности, и о том, что, возможно, и сам Антон стал жертвой преступников, но факт есть факт: на каждый роток не накинешь платок…

Из рутины рабочего дня Ксению вывел, как уже стало привычным, звонок Трешнева.

– Новости есть? Борис не звонил? – Он расспрашивал с таким напором, будто руководил бригадой следователей по раскрытию фуршетного убийства.

Затем сообщил, что сегодня у него намечены важные встречи на церемонии вручения «Губернской премии», коротко «Салтыковки» или, еще короче, «Щедринки»…

– И такая есть?

– Есть и такая! Встречаемся у метро «Кропоткинская».

Встретились.

– Куда мы идем?

– Не куда – а зачем! Мы всегда идем на фуршет. Это поле нашего общения – поле нашей жизни. Но, как говорят продвинутые пердагоги, нужна замотивированность. Объедалово и опивалово быстро становится банальностью. А мне надо поговорить с компетентными людьми.

– Как понимаю, опять по убийству Горчаковского, господин следователь?

– Нет! Убийством занимается твой славный брательник. А я хочу оказать ему профессиональную помощь. Выступить, так сказать, литературным консультантом. Меня интересует творческая биография покойного.

– Очень интересно! Я тебе говорила, что на диске, где Пелепенченко читает главы из романа Горчаковского, это главным образом именно крымские главы, которые отметила Инесса?

– Не говорила! Ты – молчала! И ты молчала?! Дай твой диплом филолога – порву его на мелкие клочки!

– Это ты дай мне свой диплом литературного работника – и я его порву! Ты что же, не слушал запись?! – Ксения, воспользовавшись случаем, легко потрепала его за ухо, несколько оттопыренное, что ей особенно нравилось. – Ты считаешь это важным?

– Кто это спрашивает? Что ты вообще делала во время учения на филфаке?!

– Влюблялась! – гордо бросила Ксения, но этот протест, провозглашенный над бездной, Трешнев пропустил мимо ушей.

– Надо было на лекции ходить. Хотя бы иногда!

– Вот и просвети меня сейчас, в формате последипломного образования: что это за «Щедринка»?

– Как ты, наверное, догадываешься, она связана с именем гения русской и мировой сатиры Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина…

Ксения показала академику-метр д’отелю язык.

– В России имя лакомое, поэтому салтыков-щедринских премий, по-моему, две или три. Но эта – самая известная. Официальное название – «Губернская литературная премия имени Салтыкова-Щедрина», и дают ее преимущественно писателям, живущим за пределами Москвы и Питера, пишущим о российской глубинке… То есть добротный середняк. «Губернские очерки» Щедрина читала?

– В университете, – отважно соврала Ксения и правдиво уточнила: – Андрей, ты забыл: я лингвист!

– Перечитай, лингвист! Поразишься, как мало что изменилось. А говорят: обличитель самодержавия. Нет! Препаратор человека и общества как такового!

– И кому на этот раз дали?

– Откуда я знаю! Объявят. Что это у тебя так благоухает? – Трешнев кивнул на Ксенину сумку.

– Киевские ковбасы! Муж передал с оказией.

– А он что у тебя, в Киеве? В такую жару передал?

– Приятель мужа летел в Москву, а муж меня любит и знает, что я от украинской колбасы просто-таки умираю.

– Что, у вас на работе холодильника нет? Пока еще домой доберешься!

– Он, кстати, и бутыль медовой с перцем передал…

– Ну и муженек у тебя… Супруге – бутылку водки! Авиарейсом!

– Это он для тестя, то есть для отца моего. А ему сейчас никак нельзя. Обследуется. Так что хочу угостить тебя.

– Это прекрасно! Но ведь угостить, а не отравить испортившимся продуктом! Порой и дезинфекция водкой бессильна.

– Да, Трешнев, ты умеешь говорить комплименты!

– Как заметил земляк твоего мужа, правду говорить легко и приятно.

– Слушать не всегда приятно. Хотя начинаю привыкать… Ладно! А почему в Музее Пушкина церемония?

– Где еще? Премия несколько раз меняла спонсоров: то губернатора какого-нибудь подоят, то бизнесмена нестоличного заинтересуют… Музея Салтыкова в Москве нет. Родовую усадьбу в Спас-Угле так и не восстановили, хотя советская власть клялась и почти что божилась… Теперь там только бобры свои хатки строят… В Твери или в Кирове-Вятке, где есть его музеи, устраивать фуршеты при таком колеблемом финансировании накладно… Что же, туда жюри и литературную тусовку спецпоездом или хотя бы спецэлектричкой возить?! А потом кто-то вспомнил, что Салтыков-Щедрин не только окончил Царскосельский лицей, но и был там провозглашен «Пушкиным тринадцатого выпуска». Сообщаю для выпускниц филфака известный историко-литературный факт: в лицее была традиция определять на каждом курсе самого литературно талантливого и давать ему такой титул, по номеру курса. Потому и стали вручать «Губернскую Щедринку» в Музее Пушкина.

Так они, с киевскими ковбасами, вошли в залитый светом атриум музея. Никто ничего не спросил. Такое впечатление, что Трешнева здесь знала даже охрана, ибо у других входящих пригласительные придирчиво проверяли.

Когда она сказала о своем наблюдении Андрею, он рассмеялся:

– Это ничего не значит. Все зависит от обстоятельств. Вот на Горьковской премии всегда бывает Людмила Путина, и, поскольку она по статусу «охраняемое лицо», попасть на церемонию с улицы почти невозможно. Даже для профессиональных халявщиков. Кстати, от отношения организаторов к халявщикам тоже многое зависит. Одни к ним относятся равнодушно, как сегодня, другие, наряду с Гришей Бурцевичем, пытаются бороться. В этих же стенах несколько лет назад, на вручении Новой Пушкинской премии, бригада халявщиков в течение трех, много пяти начальных минут после объявления фуршета вынесла подчистую всю деликатесную часть со столов. Как это им удалось, осталось загадкой даже для нашего всезнающего и всеопытнейшего президента Академии фуршетов. Этим, однако, дело не ограничилось: в тот раз из-под носа официантов так же вынесли весь коньяк и виски…

– А может, это сами официанты…

– Согласен, фуршетные официанты – это особая каста, но координатор премии, моя подруга Катя, проведя тщательное расследование, официантов оставила вне подозрений. И на следующий год организовала целый комплекс мероприятий по защите фуршета от халявщиков. Достаточно сказать, что проходили сюда все мы, приглашенные и дважды перерегистрированные, не через этот, главный портал, а какими-то служебными путями, через подвалы с коммуникациями, чуть ли не ползком. И теперь представь: когда мы вчетвером, желанные гости: Инесса, Воля, президент и я – все в пыли и паутине, вышли наконец к месту действия, первые, кого увидели, были нетерпеливо расхаживающие по этому фойе покойный ныне Позвонок, Парасолька и Амазасп Гивиевич!

– Ну, ты врешь! – воскликнула Ксения.

– Вру, что в пыли и паутине?!

– Врешь, что с вами была твоя изысканная Инесса!

– Как раз не вру. Можешь сама у нее спросить. Она же пе-да-го-ги-ня! Ежедневный опыт работы с детьми. Без авантюризма не выживешь.

– Бог с вами! Мне надо сдать сумку в гардероб…

Затем вновь поднялись в атриум, и Ксения в который раз за эти майские дни оказалась в теперь уже полузнакомом, но по-прежнему полуфантомно-полуфетишном мире литературной Москвы.

Вновь впечатляло предвкушающее скитание десятков разношерстно одетых, в основном уже немолодых людей, пока без тарелок и бокалов в руках. Явно, челябинско-трешневский метеорит нанес бы свободной русской литературе немалый урон и здесь.

Хотя Трешнев сказал, что «Щедринка» – премия средняя. Но что он вкладывает в понятие «средняя»: уровень литературы или качество банкета?

Они сели в середине, сбоку. Андрей и здесь со всеми раскланивался, вертел головой направо и налево – наверное, высматривал тех, с кем намечены «важные встречи», и пока не находил.

Знал он, понятно, и даму, замеченную Ксенией еще на «Норрке». Это оказалась известная эссеистка, прославившаяся своими острыми статьями еще в прежней «Литературке». В детстве, на уроках труда, чтобы не так скучно было осваивать швы и стежки, они читали их по очереди вслух, восторгаясь стилем и смелостью автора. Но это было давно, когда ей было лет тринадцать… Да, тринадцать, четверть века назад…

Но – прочь стежки, статьи и дам былых времен!

Ведущий под звуки времен «Могучей кучки» объявил начало церемонии награждения «Щедринкой» не только с заученно сусальными интонациями, но и нисколько не конфузясь такой заученности.

Хотя на сцене пока ничего особенного не происходило. Вот сюда поднялась молодая женщина, нет, девушка. В грязно-белом длинном свитере, укрывавшем ее всю, – ни юбки, ни брюк, ни даже, кажется, лосин на ней не было, один грубый шерстяной свитер из некрашеной пряжи – и сразу сапоги. Высокие, черные, почти до бедер.

– Кто это? – спросила тихонько Ксения.

– Звезда современной критики! – восклицательным предложением отозвался Трешнев.

– Вот эта?! – Ксения не удержалась от своего восклицания, совсем не восторженного, а возмущенно-удивленного.

– А что?

Нет, лучше промолчать. Не станет же она говорить, что звезда должна быть немного постарше.

Что может сказать миру и людям двадцати– или сколько-там-ей-летняя журналисточка, больше похожая на школьницу, чем на критика?

– И что, ты читаешь ее статьи? Как, кстати, твою школьницу зовут?

Но Трешнев посмотрел так, что она поняла: надо или молчать, или пересаживаться на другое место.

– Зовут ее Алена Мостовец. Она из «новомирских». А вообще – странные комментарии. – Он отвернулся и стал смотреть на звезду с нескрываемым интересом.

Из-за стола президиума поднялся высокий седой человек. Больше ей ничего не удалось разглядеть. Только то, что высокий и седой. И еще, кажется, очень усталый и очень больной. Именно очень. Но это уже так, ощущение.

На очередное Ксенино «кто это?» Трешнев разразился настоящей тирадой:

– Это Сам! – Самбыло произнесено так, будто было написано большими буквами. Нет, очень большими. Не меньше двадцать восьмого кегля.

– А сам– это кто? – заскулила Ксения, интонационно уменьшив Самогов четыре раза. До седьмого кегля. Строчными.

– Первое место по рейтингу журнала «Литература»! Ты сегодня в ударе. Не пойму: Ксения Котляр – это филолог или кто?

– Я читала… Просто у меня телевизора нет, – тоненько пискнула Ксения в ответ, и Трешнев наконец понял, что она просто придуривается.

– Все, Ксюха, не мешай мне! Я работаю! И не веди себя как героиня Толстого в сцене посещения оперы.

Ксения и сама давно уже хотела пересесть, даже место во втором ряду слева успела приметить, чтобы не раздражать Андрея своими простыми вопросами и про звезду, и про Самогои кто там еще явится.

Надо отдаться действу сполна, не отвлекаясь ни на Трешнева, ни на его странный интерес к новой критике. Потом объяснит, что с тех пор, как выбросила перегоревший телевизор и не сразу купила новый, который почему-то почти не смотрит, она и в самом деле мало кого знает и узнаёт. Но ведь это не преступление! Не все же родились в литературном лесу… Да, в нем есть и дуб, и клен, и липа – те, кто у всех на виду, те, кого ни с кем не спутаешь. Есть там и свой подлесок. Его тоже кто-нибудь знает. Но ведь эту звездудаже к подлеску не пришпандоришь.

Еще надо будет объяснить, что она и вправду филолог. С красным дипломом. И с прочими документами. Хотя вообще-то неизвестно, всякого ли, у кого такой диплом, можно назвать филологом. Насчет себя, если без официозов, Ксения до сих пор сомневается…

Опять она погрузилась в совсем ненужные сомнения! Смотри на сцену! Вот они, люди дня– финалисты. Согласно статусу премии – пишущий люд из глубинки. Все как на подбор застенчивые, словно ошалевшие от этого атриума.

И вдруг (она не поняла как – слишком ушла в себя) выяснилось: самого главногоне случится. Не случится потому, что «щедринская» лауреатка не явилась на вручение.

«Не явилась!» – то тут, то там стало раздаваться по залу. Сначала шепотом, но вскоре шепот перестал быть таковым…