Текст книги "Смерть на фуршете"

Автор книги: Сергей Дмитренко

Соавторы: Наталья Кременчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Горячего не было

Заздравные звуки наконец смолкли, и публика, гремя стульями, поднялась, с тем чтобы направиться в залы эллинизма и цезаризма. Однако Трешнев и Караванов вновь к застолью не рванули – стали оглядываться.

– А разве мы сюда не покушать пришли? – ядовито произнесла Ксения, с особой силой упирая на слово «покушать».

– Это от нас никуда не денется. И тебя накормим. Члены Академии фуршетов приходят на мероприятия не затем, чтобы выпить-закусить, а затем, чтобы повстречаться с нужными людьми. Кроме того, ты, наверное, позабыла: твой брат просил нас оказать ему информационную поддержку. А по-ихнему – содействие следствию.

– А что мы можем здесь увидеть? Не хочется думать, что при таких проверках и здесь кого-то убьют! Что касается просьбы Бориса… Он попросил прочитать «Радужную стерлядь», я и читаю… Вот вы читаете?

– А где я провел первую половину дня?! – почти возмутился Трешнев. – Пошел в, прости господи, эту вечную «Ленинку» и заказал все книги, которые вошли в лонг-лист «Нового русского романа».

– Предчувствия тебя не обманули? – спросил Воля.

– Ничего нового! Лонг-лист даже при беглом просмотре куда интереснее и богаче шортика. Я даже начал составлять свой, и в него пока что не попало ни одно из тех сочинений, которые были нам представлены позавчера «Норркой». Даже Абарбарова, которого Инесса уже объявила моим учеником. Раздумываю и над шоферской исповедью Реброва: что это – мое человеческое почтение к поколению моего отца и ко всем воевавшим? Или все же старик поднялся над стандартно-добротным описательством советской литературы к высшему лиризму человека, всю жизнь проторчавшего на семи ветрах?..

– А роман Горчаковского?

– С этим сразу все понятно. Разве я не говорил тебе, что это не литература, а проект? Не поленился – заглянул по пути сюда в Дом книги. Стенды с «Радужной стерлядью» встречают тебя сразу за детекторными рамками. Хватай, оплачивай и беги, счастливый, приобщенный к мейнстриму продаж.

– То же самое я видел вчера в «Библиоглобусе», – сказал Воля.

– Если ты думаешь, Ксения, что в магазине «Москва» сейчас каждому посетителю по символической цене навязывают «Записки охотника» или хотя бы переиздание «Китай-города» Петра Дмитриевича Боборыкина – жестоко ошибаешься. По Москве и по всей России разворачивается продажа «Радужной стерляди». И никак иначе!

– Андрей! – окликнул Воля. – Академик Стахнов! И Клюшников.

– Прекрасно! – воскликнул Трешнев и стремительно бросился вперед, в объятия двух мужчин примерно его возраста или чуть постарше.

– А это кто? – спросила Ксения у Караванова.

– О, это гусарский стол Академии фуршетов!

– Но они вовсе не похожи на гусаров.

– Гусары берут не внешностью, а удалью. Это Аркадий Клюшников и академик Лев Стахнов. Могут выпить столько, сколько есть. А кончится, найдут еще.

– Интересные у вас академические критерии.

– Объективные. Тем более что Лев – академик трех академий: нашей, академии «Клюковка» и литературной академии «Тридцать восемь попугаев».

– Странные названия… Ну, «Клюковка», догадываюсь, это что-то на почве любви к высокому градусу… Но «Тридцать восемь попугаев»… Детский сад какой-то!

– Понятно, официально она называется по-другому… Но ее учреждали именно тридцать восемь литературных деятелей, и потому на нашем внутрилитературном жаргоне она называется так.

– Так называются знаменитые советские мультики!

– А мы что говорим?! Только учрежданты об этих мультиках забыли… или не интересовались, что их дети-внуки смотрят. Не могли довести число учредителей хотя бы до сорока…

– Это вы на себя со Трешневым намекаете? – на этот раз Ксения с удовольствием своим ядом дезодорировала Караванова.

– При чем здесь мы?! У нас своя академия, без лимитных списков! И вообще, нас неразъемно изначально не двое, а трое! Всегда помните про Алексея Максимилиановича Ласова. Он – наш первый и пожизненный президент, и все мы сплотились вокруг него, как некогда советский народ вокруг родной коммунистической партии, ее любимого центрального комитета, ленинского политбюро и лично…

– И чем это сплочение закончилось?..

– У нас так не окончится. Мы – организация мобильная и ультрадемократическая, если вспомнить наше… как эти биофизики говорят, Воля? Да, то-ле… рантное отношение к халявщикам. А вот у тридцати восьми попугаевдела сейчас – увы и ах! Подвели спонсоры. Переключились на Олимпиаду в Сочи. А ведь была могучая организация. Учредились под раздачу одной из самых денежных премий – «Москворечье». С тремя номинациями: «Аполлон», «Иван» и «Александр»… Но позвольте, Ксения, экскурс на этом закончить. Нас Андрей зовет.

Подошли к тройке академиков. Воля вслед за Трешневым также отдал должное дружеским объятиям, а Ксения была представлена как сочувствующая фуршетному движению и «входящая во вкус».

– Тем паче, дама и господа, посмотрим на последний горизонт «Фурора», – предложил с широкой доброжелательной улыбкой академик Стахнов.

Да, предварительное заключение Караванова было точным.

Вина было много. Даже излишне много. Какие-то полуофицианты в фартуках выносили лишнее бутылками.

Вина было много, но ничего больше, собственно, не было.

Маленькие розеточки, вероятно поначалу с сухариками и арахисом, уже были опустошены.

– Вот, полюбуйся! – сказал Трешнев. – Фуршет только начался, а уже все кончилось. Закуска в отсутствии, а при этом народ заставили сдать сумки в гардероб. Когда у вас нечего выносить – зачем же их сдавать? А с другой стороны, если бы я сейчас был с сумкой, мы бы перекусили пребываемыми там пирожками, апельсинами и даже шоколадкой.

– Хочу шоколадку! – оживилась Ксения.

– Придется потерпеть до исхода отсюда. Посмотрим на эту драму. Драму, неостановимо развертывающуюся. Лети-лети, метеорит! Убей нас всех, голодных и непьяных…

С бокалами вина они встали поодаль, и Трешнев продолжил свой разговор с академиками.

– Значит, траур в «Бестере» сочетается с кипучей деятельностью? – Андрей с презрением посмотрел на блики света, играющие на поверхности вина, и сделал щедрый, совсем не гурманский глоток.

Академик Стахнов с неменьшим самопреодолением проглотил свое красное вино и недоуменно посмотрел на Трешнева и на Клюшникова, который, как и Трешнев, пил белое.

– Как ваше?

– Моча молодого поросенка, по классическому определению, – отозвался Трешнев, сделав еще глоток, а Ксения, с таким же белым вином в бокале, следовавшая его примеру, едва не захлебнулась. – И что у вас за кипучая деятельность? – не отступал он от Стахнова.

– Ты нас с Аркадием на «Норрке» видел? – уныло спросил только что улыбавшийся Стахнов. В его руках вновь был бокал с вином, на этот раз белым. Как видно, сравнение Трешнева его не только не отвратило, а даже раззадорило.

– Не видели они нас на «Норрке»! – горько произнес Аркадий Клюшников. – А не видели потому, что нас не было!

– А не было нас потому, что мы, как папы Карлы, сидели в редакции и гнали к сдаче сборник горчаковской прозы!

– А гнали мы сборник горчаковской прозы потому, что наутро его должны были начать печатать!

Все это Стахнов и Клюшников говорили с нарастающим драматизмом.

– А должны были его печатать потому, что вы уже тогда знали: именно Горчаковский будет лауреатом! – вдруг выпалила Ксения.

– Тоже мне тайна! – выдохнул Стахнов. – Спонсорство премии связано с «Бестером», от него и лауреаты.

– Из шестерки финалистов три книги изданы «Бестером», – добавил Клюшников.

– А роман Данияры Мальмет напечатан в средневолжском филиале «Бестера», хоть именуется он совсем по-другому, – сказал Воля.

Все знают эти академики!

– А горячее будет?! – вдруг раздался позади них отчаянный в своей девичьей наивности голос, обращенный, вероятно, к официанту.

Ответ прозвучал окончательным приговором:

– Нет, горячего не будет! Все на столах!

Между тем на столах были только стопки бумажных салфеток и множество стаканчиков с усовершенствованными зубочистками. Которые могли понадобиться только именно после горячего. Или жарено-горячего.

– Меня не перестает восхищать интуиция нашего президента, – сказал Трешнев. – Он, правда, жену встречает, но, когда я говорил с ним накануне и призывал приехать сюда из аэропорта, он твердо сказал, что не приедет. И прибавил: «Ничего там не будет». Это точная цитата.

– За то мы его и назначили пожизненно, – отозвался Караванов.

– Возьмем еще хотя бы вина, – почти со скорбью в голосе предложил Стахнов Клюшникову, и они поплелись к слабоалкогольным этим столам.

– А что, Аркадий и Лев – редакторы Горчаковского? – спросила Ксения.

– Нет, основным редактором у покойного была и, думаю, остается Мариночка Сухорядова. Воля про нее вчера рассказывал. А эти крепкие парни – как раз литературные негры, о которых ты тоже уже слышала.

– Как?! Академик-негр?! – изумилась Ксения.

– Твоя правда. При возможной необходимости получить в посольстве США гостевую визу и мне, и тебе, вероятно, откажут на основании употребления этнонеполиткорректного слова. Спроси по-другому. Академик – литературный афроамериканец… – Трешнев иронически улыбался. – Ты же не вчера на свет родилась! Аркашка – прекрасный поэт, его стихи с лету запоминаются… Хочешь, прямо сейчас прочту про ласточку… Впрочем, подождем его возвращения, ему будет приятно. Но стихи не кормят. Вот он и сидит переделывает чужую графоманию, переписывает, а чаще просто дописывает…

– А трижды академик?

– Он стихи не пишет. Хуже. Пишет миниатюры в прозе. Одну в месяц, не чаще. Лауреат нескольких премий, в том числе международных, для литературных миниатюристов. Но это не кормит совсем, а фуршеты… Видишь, как они кормят… – Клюшников и Стахнов медленно брели вдоль пустых белых столов в тщетной надежде найти что-то съестное. – Так что и ему остается только негритянство-афроамериканство… Конечно, это конфиденциальные труды. Всем нам в договорах прописывается особый пункт на этот счет…

К ним подошел уже замеченный прежде Герман Гурьевич Полоскухин. Поздоровался, бросив особый взгляд на Ксению. Судя по рассказанному о нем, профессору было странно видеть незнакомое лицо в родной среде.

– Хотя и отношусь я к Берестовскому как к политэмигранту и моя святая обязанность шестидесятника поддерживать тех, кого пинает власть, – он все же идиот. Если ты сам пьешь только вино, поинтересуйся у своих помощников: может, они тебе расскажут, что в стране, где ты родился и прожил много лет, большая часть взрослого населения пьет не вино, а водку! Это же надо было такое отчубучить: ни одной бутылки! Форменный идиот!

При этом Полоскухин держал в руке полувыпитый бокал с красным вином, и по характеру речи было понятно, что этот бокал для него – не первый.

– А может, Герман Гурьевич, это не идиотизм, а садизм? – с кротостью во взгляде предположил Трешнев. – Выпьете, мол, на халяву и вино!

– Может, и так, – задумчиво проговорил Полоскухин. – Хотя на вино он не поскупился.

– Сбрасывает залежавшееся-застоявшееся, – гнул свое Трешнев.

– И не говорите, Андрей, – махнул рукой Полоскухин. – Выпью еще с академиком Стахновым и с Аркашкой да и пойду…

– Ну, если даже Полоскухин без принуждения уходит… – протянул Воля.

– Пойдемте, ребята! – попросила и Ксения.

– С Маришкой так и не повидались! – с тоской произнес Трешнев. – А ведь договаривались…

– Ну не видно же твоей Маришки! – с раздражением воскликнула Ксения. – Наверное, прячется от этого позора со своими норвежскими парламентариями!

– Вот это ты совсем зря! – возмутился и Трешнев. – Она, что ли, за это безобразие отвечает?! Музей Берестовскому только площадку предоставил, небось под его щедрые посулы. А когда Маришка накрывает, гостей на машинах развозят: своими ногами сил нет – от переедания. Подтверди, Воля!

– Да… – вздохнул Караванов. – Сюда бы хоть одну тарелочку с ее фуршета. Нам бы хватило!

– В конце концов, у меня кое-что есть в сумке! – взбодрился Трешнев. – Пойдем поскорее!

– Андрюша, вы что, уже уходите?! – легка на помине, трешневская однокурсница Маришка стояла перед ними.

– Мариша, а где же норвежцы? – ответил Трешнев вопросом на вопрос. – Может, привезли с собой хотя бы норвежской селедки, а то здесь совсем закусывать нечего?

– И не говори! Стыд кромешный! Норвежцев потихоньку увезли восвояси кормить в какой-то ресторан. Норвежцы уже в прошлом. – Дама оглядела пустынные столы. – И ведь народ подумает, что это мы жлобимся! Хорошо, у нас Берестовский проводит в последний раз…

– Говорят, что эта церемония у него вообще в последний раз…

– Как знать? Он ведь как саламандра и феникс в одном лице… Ну, ладно… До следующего года еще дожить надо…

Воля поднес даме два бокала вина – белого и красного, на выбор.

– Мое – это виски, джин, текила, – отмахнулась Маришка. – И те – по настроению. Андрюша, это с Полоскухиным вы говорили только что?

– С ним, сердечным.

– Ведь он пушкинист, хотела у него спросить. Недавно была в Англии, и там мне попалась статья, где утверждалось не что иное, как: да, Сальери повинен в смерти Моцарта, однако он не травил его, а попросту постоянно таскал по тогдашним фуршетам. Но здоровье у Моцарта было не самое крепкое, и австрийская кухня не самая легкая. Так Моцарт и с рабочего ритма сбивался, а потом от постоянных перееданий и перепиваний вовсе загнулся. Вот и хочу спросить у Полоскухина: знает ли он эту версию? Как его величать по отчеству?

– Можно, я тебе за него отвечу? – Трешнев поискал глазами Полоскухина и убедился, что он по-прежнему пытается достичь необходимого для него алкогольного качества количеством выпиваемого. – А потом, если захочешь, подойдешь и сравнишь наши ответы. Во-первых, Герман Гурьевич скажет, что эту версию он давным-давно знает. Во-вторых, заявит, что это полная чепуха и что ее автор сошел с ума, правда, автора не назовет. Наконец, спросит тебя, почему на фуршете нет водки.

– А он что, меня знает? Знает, что я здесь зам?

– Мариша, тебя знают, однако он про водку у всех спрашивает. Такой метафизический вопрос. А про Моцарта очень интересно и правдоподобно. Я это называю – непротиворечивая версия. Прочитал бы глазами…

– Принесу. Заходи как-нибудь чаю попить…

У Мариши уже вовсю звонил мобильный телефон. Она посмотрела на вызов.

– Увы, друзья, убежала! До встреч! – улыбнулась всем, исчезая среди фуршетчиков, разочарованно скитающихся вокруг, не имея сил расстаться с надеждами.

– Пойдемте! – призвал Андрей. – Вино без закуски распаляет аппетит.

– Слушайте! – Ксения остановилась перед лестницей, ведущей к гардеробу, где томились сумки Трешнева и Караванова. – Как я не сообразила! Ведь Арина Старцева сказала, что у нее… после выпитого шампанского на фуршете… случилось… – Она подбирала слова. – …расстройство желудка! Но шампанское она пила вместе с Горчаковским… И бокал о пол шваркнула… И Горчаковский следом шваркнул… И вскоре Горчаковского обнаружили в туалете…

Видя изумление на лице Трешнева – совсем девка рехнулась в мире искусства и литературы! – Ксения поспешила рассказать академикам о том, что они пропустили мимо ушей. Да и она поначалу тоже.

– Так, – сказал Трешнев. – Сейчас выйдем, сядем где-нибудь поблизости в тихом месте… Немедленно позвонишь своему Борьке. Может, пригодятся ему эти брызги стекла и шампанского.

Президент в ранге Аллы Пугачевой

Как ни жаловался Трешнев на нерегулярность и скудость фуршетов, оказалось, что и на следующий день они не будут прозябать по своим домам наедине с «Радужной стерлядью». Отправятся вначале в Дом литераторов, на обсуждение новых детских книг Анжелетты Шутовой, а потом в Евро-Азиатский литературный клуб, где пройдет презентация книжки одной бывшей трешневской студентки.

– Там, наконец, и с Инессой встретишься! – нахально пообещал он в завершение разговора по телефону. – Она все же надеется вырваться из своего пространства, пропахшего мелом и промокашками.

Выходило, как обычно, два варианта: принять информацию к сведению или разбить о стенку сотовый, по которому это было услышано. Но модель была недавно куплена, недешевая, а телефоны о стену, по рассказу Караванова, уже бил Камельковский. Нет, не будет она уподобляться истеричным мужчинам!

Вчера она рассказала Борису об экстравагантном признании Арины, и он – как иначе? – решил немедленно проверить работу судмедэкспертов по трупу Горчаковского. Во всяком случае, они ничего подобного в своем заключении не дали. Ни о каких признаках отравления и речи не было.

И Ксения, накануне вновь заснувшая с «Радужной стерлядью» в руках, сидя на службе, предавалась криминологическим фантазиям, с нетерпением ожидая – нет, не трешневского, а Борькиного звонка, чтобы узнать, что же обнаружили эксперты.

Но вновь позвонил Трешнев. Это уже входило в традицию.

– В Доме литераторов фуршет едва ли будет, там детская литература, к тому же ведет Юра Ничепуренко. Этот большой человек по совместительству с писательством – биофизик, доктор наук и, наверное, знает тайну извлечения фуршетных радостей из воздуха. Я бы не пошел, но нам с президентом надо поддержать Анжелетту Кимовну. Так что, если хочешь, приходи сразу в Евро-Азиатский клуб, это в самом центре, рядом с Сандуновским переулком… Там будет всё.

– Нет, – сказала Ксения. – Я вошла во вкус твоих фуршетов, хотя ем я мало. И почти не пью. Мне как раз очень интересно, какая она, современная детская литература. Дочь растет.

Так она с Трешневым и Ласовым оказалась в Малом зале большого Дома литераторов.

Едва войдя, академики обменялись удивленными взглядами.

Слева и справа от входа располагались столы. На правом, поменьше, разложили для продажи детские книги Ничепуренко, Шутовой, Евгения Клюева и Артура Гиваргизова. Стол слева был довольно большим, на нем стояли упаковки с соком и минеральной водой, картонные разнокалиберные коробки и какая-то большая бутыль темного стекла, оплетенная лозой.

– Андрюша, неужели Юра внял твоим наставлениям и наконец вырос, вырос фуршетно? – спросил Ласов.

– Ласкаю себя надеждою, – важно сказал Трешнев. – Косвенное подтверждение тому – присутствие здесь Амазаспа Гивиевича.

На предпоследнем ряду Ксения высмотрела седого, благообразного джентльмена, ставшего почти родным со времен первого фуршета. Правда, выглядел он довольно понуро.

– С другой стороны, мы вновь констатируем отсутствие Позвонка. И Парасольки нет…

– Появятся! Зато уже вся в работе Клара Кораллова. – Трешнев кивнул в сторону также знакомой Ксении благообразной дамы, совавшей свой допотопный микрофон под нос Анжелетте Шутовой. – Думаю, все пройдет нормально. Но наедаться не будем! У евро-азиатов нас ждут плов с осетриной и береки, дотур, боурсаки, ботишал, гаплама, кавурдак…

– Ты что, поваренную книгу народов СССР выучил? – иронически спросила Ксения.

– Запомнил на практических занятиях! И ты все это и увидишь, и отведаешь. Правда, халявщики о нашем предстоящем пире не знают. Евро-азиаты умеют шифроваться, да и пространство там интимное… Так что уходить будем по одному, чтобы на наш след не напал Амазасп Гивиевич!

Увидев обескураженное лицо Ксении, пояснил:

– Профессиональная шутка. Смотри на сцену!

Пока они вели перерегистрацию халявщиков, Ничепуренко успел открыть заседание.

Начал он его с сообщения о том, что тираж детской книги Дениса Димитрова «Грибы и огурцы», переведенной в истекшем году на китайский язык, перевалил за миллион экземпляров, в связи с чем представитель министерства культуры Китая вручит автору особую грамоту в виде шелкового свитка. Но поскольку Денис Денисович задерживается на записи культурно-просветительского ток-шоу «Сам не дурак», вручение будет произведено перед фуршетом (академики многозначительно, словно авгуры, переглянулись), к которому Димитров обещал приехать. А пока товарищ из Поднебесной может познакомиться с другими достижениями современной российской детской литературы… И Ничепуренко приглашающе указал на стенд рядом с ним, где стояли книжки «Ярмарочный мальчик», «Помощник царям», «Начальник связи», «Смеяться и свистеть», а также что-то еще, размещенное пониже, из рядов не разглядеть.

Затем приступили к обсуждению трилогии для подростков Анжелетты Шутовой «Настоящие пионеры».

Ксения открыла бордовую книжицу Moleskineи по привычке начала вести свой приватный протокол.

Ее поначалу удивило архаичное название трилогии, но, послушав вступительное слово автора, она осознала панораму ее замысла.

Прежде ей приходилось видеть Анжелетту Кимовну только по телевизору, но часто. В советское время она была известным историком литературы, а также издала для детей несколько биографических повестей о писателях – Чехове, Зощенко, Булгакове, Расуле Гамзатове… В годы перестройки Шутова вместе со своей университетской подругой Мариэттой Чудаковой стали выдающимися общественницами, и однажды кто-то из коммунистов, то ли Полозков, то ли Зюганов, назвал их вместе с Валерией Новодворской «валькириями контрреволюции».

Ксении всегда нравилась Шутова за чистую, богатую речь с мягким старомосковским произношением. Правда, то, что говорила политизированная ученая дама в своих многочисленных телеинтервью и беседах, лингвист с университетским дипломом Котляр не всегда понимала.

Однако сегодня Анжелетта Кимовна излагала четко и внятно, как лектор с таким стажем, которого с лихвой достало бы на выписывание максимальной пенсии.

Ксения отдалась скорописи.

Несколько лет назад Шутова задумала приключенческий роман для подростков. Но, заметив, что тяга к приключениям у современных детей сочетается с политической малограмотностью, профессор-филолог решила обратиться к жанру политического триллера, который бы: а) развеял у молодежи превратные представления об одном якобы совершенно счастливом государстве – СССР; б) объяснил логику и смысл проводимых после падения коммунизма экономических и политических реформ. Было еще и «в», но…

– Чудесный замысел! – отвлек от конспектирования Трешнев. – Объяснить в детской книжке то, что, кажется, не может понять даже Владимир Вольфович Жириновский, – это, я вам скажу, смело!

– Признаюсь, поначалу я не представляла, что моя первоначальная задумка разрастется до трех книг, – Шутова вещала с интонациями председательствующего в общеизвестной «тройке», – и роман превратится в трилогию. Первая часть – «Инфант», написанная в жанровой форме рыцарского романа, посвящена Егору Гайдару. Вторая – «Рыжий», жанровая форма – плутовской роман, – Анатолию Чубайсу. Завершающая часть трилогии, со всеми признаками готического романа, но русского, под названием «Крокодил», имеет своим главным персонажем Геннадия Бурбулиса.

Сказав еще несколько слов о структуре своего сочинения и заявив о желании очистить слово «пионер» от коммунистической копоти, Шутова умолкла, пообещав ответить на все вопросы после завершения обсуждения.

Затем, вытащив из сумки толстый блокнот и ручку, она поместилась рядом с Ничепуренко и приготовилась записывать.

Первым получил слово усатый пожилой джентльмен с белоснежно-седой шевелюрой, в белой же рубашке с коротким рукавом, украшенной большим галстуком-бабочкой, переливавшимся, словно оперение фазана. Его аристократический облик поддерживался и увесистой резной тростью. Джентльмен был представлен как профессор консерватории. И профессор, потрясая тростью, будто огромной дирижерской палочкой, начал с того, что справедливо проклял всех чиновников министерства образования до седьмого колена. Затем он потребовал немедленного включения трилогии «Настоящие пионеры» во все школьные программы с последующим написанием по ней диктантов, изложений, сочинений и проведением интеллектуального тестирования на знание содержания.

Осушив своевременно поднесенный Юрием Ничепуренко пластиковый стаканчик с водой, профессор вернулся на свое место в первом ряду и бурным шепотом продолжил обсуждение высказанных им предложений с соседями.

Затем перед публикой появился рослый брюнет неопределенного возраста, с челюстями, в банальных описаниях называемых бульдожьими.

– Замысел прекрасный, – начал он голосом, похожим на рев заводского гудка, – но не доведен до объединяющей точки. Четвертая часть тетралогии должна называться «Белый дом», и писать ее нужно в духе ориентально-колониального романа. Советую посмотреть на предмет творческого переосмысления «Альгамбру» Вашингтона Ирвинга и «Погоню за наживой» Николая Каразина.

– Василий Кромский, – пояснил Ласов, махнув рукой в сторону брюнета. – Бывший участник команды Ельцина – Бурбулиса, а теперь меценат. Издает журнал «Европеец». Обычно несет ахинею, смешанную с проблесками гениальности при порывах к стихийному францисканству. Знаменит с той поры, как еще в девяностом году в институте, которым руководил, организовал сбор партбилетов как макулатуры. Всем сдавшим вручал в обмен первое отечественное издание поэмы «Москва – Петушки», но вынужден был свернуть дело, так как запасы книжки кончились, а обещанный «Петушкам» на замену «Архипелаг ГУЛАГ» задержался где-то в типографии.

Да, признаки бессистемной начитанности в речи Кромского были налицо. В течение десяти минут он дважды смог вознести деятельность Егора Гайдара до высот Гоббса и Адама Смита, титуловать его спасителем России, а затем с мощью торнадо обрушиться на гайдаровскую концепцию перехода к рынку и обозвать ее такой же авантюрой, что и деятельность агронома Лысенко, только всероссийского масштаба.

– Способный сотрудник журнала «Коммунист», Гайдар не имел никакого представления о реальной экономике… – иерихонский голос Кромского, отбросившего микрофон, сминал пространство продолговатого Малого зала. – В то время как Бальцерович уже провел в Польше провальную «шоковую терапию», Чубайс, не вынеся из этого никаких уроков, отверг программу постепенного, щадящего население перехода к рыночным отношениям, включая справедливую систему именных чеков в твердой валюте, позволяющих молодежи получить хорошее образование, старикам – хорошие пенсии, а предприимчивой части населения – задел для бизнеса. Вместо этого – фантики ваучеров, подарок для авантюристов типа Березовского и Берестовского…

– А Бурбулис… – подала голос Шутова, едва различимый в кромском реве, но он расслышал.

– И преподаватель марксизма-ленинизма Бурбулис тем более ответствен за то, что произошло!

Шторы на окнах колыхались все сильнее.

И вдруг буря Кромского, свернувшаяся в какой-то невероятный смерч, состоящий из разнородных цитат, имен, статистических выкладок и стихотворных отрывков, распрямилась в умиротворяющую кисею.

– Переходный период, о котором за последние двадцать лет сказал и написал так много мудрого и прозорливого Егор Тимурович Гайдар, продолжается. И мы будем продолжать собирать, изучать и пропагандировать его наследие…

– Алексей Максимилианович, как полагаешь, хороши ли фуршеты на Гайдаровском форуме? – спросил Трешнев, по сегодняшним ввалившимся щекам которого было видно, что он уже проголодался.

– Общий там только в первый день. – президент, как всегда, ответ дал точный. – Но, говорят, достойный.

– …и достойное место в этой пропаганде среди российских матерей и юношества займет не только трилогия, но, надеюсь, и тетралогия, а то и пенталогия нашей уважаемой Анжелетты Кимовны.

Кромский покинул линию огня.

Поблагодарив оратора, Ничепуренко дал слово какому-то художнику-мультипликатору в бейсболке с пышным гербом непонятного города или учреждения, в майке, выглядевшей так, будто она скроена из огромной газетной полосы, а на малиновых брюках зеленого шитья арабская вязь сплеталась с желтыми японскими иероглифами.

«Интересно, что у него написано на обуви?» – подумала Ксения, но таковой у разноцветного мультипликатора с ее места было не разглядеть.

Художник, подтверждая представление о том, что красноречие не самая сильная сторона мастеров кисти, довольно гундосым голосом, заикаясь без заикания и повторяя слова, стал размышлять вслух о проблемах визуальности в современном мире и о клиповом мышлении…

– Эдак мы здесь пионерскую зорьку встретим! – заерзал на своем стуле Трешнев. – Надо поторопить Юру!

Он быстро написал несколько слов на извлеченной из сумки глянцевой карточке и передал по рядам ведущему.

Ничепуренко прочитал и развел руками, показывая и Трешневу, и всему залу стандартный лист, весь исписанный.

– Ну, предупреждение вы получили! – зловеще проговорил Трешнев. – К евро-азиатам я опоздать не могу: Гиляна просила меня вести презентацию. Если не даст слово после этого расписного – уходим!

– Может, я позже подойду? – ровным голосом проговорил президент, не отрывая взгляда от косноязычного художника. – Там ведь фуршет сразу не начнется, а мне не только выступить, но и с Юрой нужно еще кое-какие дела обсудить.

Нет слов, Ласову необходимо было проинспектировать фуршет и здесь.

– Что ж, – согласился Трешнев, – это милосердно по отношению к Анжелетте Кимовне и снисходительно по отношению к Юре: ему еще много придется совершенствоваться в ведении дискуссий и «круглых столов». Пора бы драматизировать действо! Почему к барьеру не выходит находящаяся среди нас Марианна Бессарабова или хотя бы Мария Порядина?

Между тем художник стал показывать какие-то рисунки, и Ксения кое-как, не без помощи Ласова и Трешнева, поняла, что невнятный маэстро предлагает перевести для начала трилогию Шутовой в комиксы, а потом на их основании сделать многосерийный анимационный фильм.

Это предложение зал встретил аплодисментами, хотя Анжелетта Кимовна вновь порывалась что-то сказать. И вновь Ничепуренко этого ей не позволил.

Он предоставил слово худой, но при этом грудастой девице в больших очках, обозначив ее как докторантку педагогического университета, пишущую диссертацию о шутовских произведениях для детей. На левом фланге зала довольно шумно задвигали стульями.

– Там сидят главные нападающие на трилогию, – пояснил Трешнев. – критикессы Оксана Охотнорядская и Марианна Бессарабова.

– Дамы и господа! – начала девица, заглядывая в довольно толстенькую стопку бумаги, удерживаемую на весу. – Тема моего доклада обозначена следующим образом: «Травестирование постмодернистских стратегий в соцреалистическом контексте как художественный принцип в трилогии Анжелетты Кимовны Шутовой “Настоящие пионеры” при видоизменении дискурса жанровой формы и социокультурного нарратива персонажей».

– Выступление на защите репетирует, – уверенно определил Ласов.

– У тебя тоже таким волапюком написано? – спросил Трешнев Ксению.

– Вам сдам на проверку! – огрызнулась она.

– Не помешает. – Вдруг Трешнев встрепенулся. – Что же он с нами творит! Ведь эта душегубка зарядила на полчаса, а при безвольном ведущем и на все сорок минут.

Легкой молнией, чего никак нельзя было ожидать от его комплекции, Трешнев бросился сквозь зал к столу с Ничепуренко и Шутовой. Не обращая внимания на громкий монотон докладчицы, стал вести свои переговоры.