Текст книги "Донор"
Автор книги: Сергей Чилая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
– Погляди назад, Рыжий! – услышал я и оглянулся. В кресле за моей спиной сидела чужестранка .
– Вы! Доброе утро! Неужто Господь дал мне еще одну возможность побыть с вами? Как латыши переносят высоту?
– Бог вам даст еще побыть... Моожет, нэ так романтыычно, как сэйчас....
– Вы хотите сказать, что...
– Да. Вы гооворыл вчээра: "Нааслаждайтэс". Давайтэ наслаждать Элбрус.
Я встал и, развернувшись, уселся к латышке лицом.
– Просто поосыдым! – Сказала она и, стянув с себя майку, подставила солнцу голую грудь и лицо и совсем забыла про меня.
Потрясенный, я плохо помнил, что происходило потом... Когда мы садились в автобус, чтобы ехать в гостиницу, она шепнула мне в ухо:
– Мэнья аалпынысты прыглашают ест шашлык вэчером. Можэм вмэсте...
У меня под ногами зашевелился пол, хотя автобус стоял.
Чужестранка торопилась в грузинский Минздрав за направлением, чтобы ехать дальше в Батуми принимать вступительные экзамены в местном медучилище.
"Как бездонно богато наше бедное государство, – думал я, – если может отправить врачей-латышей через всю страну контролировать ход приемных экзаменов в батумском училище для сестер."
Мы въехали в Тбилиси заполночь. Вахерик остановил машину возле дома, где я жил с родителями, и выжидательно посмотрел на меня.
– Приехали, коллега! – Нервно заметил я, обращаясь к латышке. – Здесь вам предстоит переночевать... Не трусьте! Постелю в своем к-кабинете... Однако квартира пуста: родители отдыхают в военном санатории в Сочи, сестра мотается по загранице с правительственной делегацией, а домработница Манька уехала погостить к родственникам в Полтаву, если вы знаете, где это. Там ее покойный братан заведовал госпиталем инвалидов отечественной войны.
Я старался сгладить возникшую неловкость. Глубоко вздохнув, Вахерик пожелал спокойной ночи и укатил.
Уже под утро я услышал над головой взволнованный голос:
– Моожно вам сьюда, вмэстэ, поожалуста. Боюс.. Там улыцэ дэрутся...
Все в той же эльбрусской ночной рубахе она стояла возле меня, выжидательно глядя. Потерявший от счастья и нежности к ней рассудок, я, вместо того, чтобы взять ее за руку и затащить в постель, встал и принялся искать халат, чтобы посмотреть, что случилось под окном.
– Там дворники-курды п-переговариваются меж собой, подметая улицу, сказал я вернувшись. – У них... такие громкие г-голоса...
Она стояла возле дивана, удивленно переминаясь.
I'm halh-baked! I'm over head and ears in love... I lose my reason...
Через несколько минут, лежа в постели, с сердцем, готовым выпрыгнуть, задыхаясь, я нашептывал ей, осторожно прикасаясь к твердым розовым соскам, торчащим в разные стороны:
– Мне трудно п-привыкнуть к мысли, что вы – та прекрасная девушка, всю п-поверхность к-которой я только что целовал...
Позже, стоя под душем и поглаживая шелковистую кожу чужеземной подружки, мягкие светлые волосы на лобке и торчащие груди, я размышлял, тихо умирая от любви, как поделикатнее узнать ее имя.
– Я хоочу эще, – сказала она, дерзко проведя рукой по моему животу.
Мои пальцы, скользящие вдоль тела чужестранки, проникли в святая святых: горячее и странно влажное в потоке воды, пульсирующее и втягивающее в себя... Я почувствовал, что начинаю пульсировать в такт этому завораживающему свинговому ритму.
– Пооцэлуйтэ мэнья! – сказала девушка и выпрямилась.
Я встал на колени под струи голубой тбилисской воды, и мои губы сразу наткнулись на то горячо и густо влажное меж стройных мальчишеских бедер, пахнувшее молодыми яблоками, где только что побывали пальцы...
Когда через час мы ехали в метро, весь вагон пялился на нее. Это были потрясающе счастливые дни, когда время остановилось и все свободное место вокруг занимала эта потрясающая девка.
– П-послушайте! – сказал я на второй день нашей общей тбилисской жизни, глядя, как она трудится над макияжем. Точно так же она занималась любовью или покупала фрукты на шумном и пряном грузинском базаре.
– П-послушайте! – повторил я и нежно взял ее за руку, чтобы прервать увлеченное занятие косметикой. – Я з-задам вопрос.
Видимо, в моем голосе прозвучало волнение, потому что она оставила макияж и внимательно посмотрела на меня.
– Мне п-показалось, что вы ни разу н-не назвали меня п-по имени.
– Нэ знаю, что луучше. Мэнье нраавытся "Рыыжий", но бооюс.
– Зовите Рыжим! – обрадовался я. – А к-как вас н-называть? Может, есть с-стародавняя к-кликуха...
– Я нэ все понымааю...
Она не успела закончить, потому что я заорал:
– Вспомнил! – И увидел засыпанный снегом игрушечный город, и сани Снежной Королевы, запряженные тройкой быстроногих коней, и мальчика Кая с осколком зеркала в сердце, и бегущую следом красавицу-сестру Герду...
Глава 7. The Latvian Great Gatsby
Прошло два года. БД постиг несложные принципы местного бизнеса, основанные на стратегии простой и понятной, как вареная колбаса, служившая когда-то символом благополучия. Ему нравился крупный бизнес. Выстраивание стратегии очередного проекта компании становилось не менее интересной и увлекательной задачей, чем прошлые научные исследования, где всегда требовался стратегический ум, нетрадиционное мышление и решительность.
Железная хватка Большого Босса, его кипучая энергия, знание местного рынка и обычаев, связи в правительстве и парламенте, деньги, открывавшие любые двери и исполнявшие любые желания, в сочетании с творческим потенциалом БД, его контактами с западными банками, казалось, обеспечивали беспроигрышную реализацию любого проекта и бизнес-стабильность компании. Однако творческого союза не получалось. Босс не верил в БД, в его возможности, в данные его анализов, в разработанную им стратегию.
– Нищий БД не в состоянии предложить что-либого путного в бизнесе, иначе он сам был бы давно богат... Пусть занимается переводами, – говорил Босс.
С этим трудно было не согласиться, но БД был упрям.
– Допустим, вы не верите в мои способности, – обиженно возражал он.
– Пойми ты! – Перебивал Босс. – Талантливыми людьми, не добившимися успеха, можно мостить мостовые в Риге.
– Все равно, рано или поздно вам придется признать и принять то, что я делаю, потому что без этого компания обречена: вы уже начинаете делать ошибки в бизнесе.
– Какиеблядьошибки! – вскакивал Босс, наливаясь яростью.
– Вы стали делать ошибки не п-потому, что утратили с-способность предугадывать события и знать лучше других, что случится через две недели. Бизнес в Латвии становится другим, более цивилизованным, и требует теперь для успешной реализации не столько интуиции, сколько интеллекта...
Однако постепенно БД стал наиболее информированным человеком в компании, обеспечивал контакты с зарубежными партнерами, занимался поиском новых, и Босс с удовольствием выслушивал его монологи о философии бизнеса,.
– Почему, – ворчал на Босса БД, – п-предлагая городу хорошо продвинутый проект строительства нового отеля, вы бегаете в Рижскую Думу, предлагая себя, как последняя... – БД на секунду задумался, подыскивая слово и, видя, что Босс тоже заинтересованно ждет, не закончил сравнения: – П-почему бы вам подчеркнуто равнодушно не заявить городу через газеты и ящик, что мы выстроим г-гостиницу с теми, кто предложит лучшие условия, – продолжал БД. Уверяю вас, сразу появится очередь желающих, которым не надо объяснять в чем состоит привлекательность проекта: желающие сами начнут убеждать себя в этом... Этот п-пример привел один удачливый американец, который п-построил свое состояние на пустом месте!
– Я тоже на пустом! – Перебил Босс
– С-согласен. Однако иногда вы ведете свой бизнес так, что внезапно увидеть вас – значит поймать с поличными...
Босс не стал талантливым стратегом в бизнесе. Он был счастливчиком, родившимся в рубашке, с галстуком, которому всегда везло и будет везти, что бы он ни делал...
– Ангел в белом присматривает за вами и в трудную минуту выходит из-за спины... всегда, – говорил БД. – Там есть и второй: первый душу с-спасает, другой т-тело бережет...
Они сидели в VIP-зале рижского ночного клуба, наблюдая сквозь стеклянную стену, как развлекается на дискотеке их гость – одна из ключевых фигур компании стратегического инвестора.
– Нет никаких ангелов! – раздраженно сказал Босс.
– За время м-моей с-службы у вас емкости береговых нефтехранилищ терминала выросли в семь раз... Даже в самые кризисные времена все довольно быстро улаживается и вступает в привычные берега прибыльного бизнеса, а нашими партнерами становятся все более солидные нефтяные и финансовые компании... А вы говорите нету... Вот он – перед вами...
– Ты, что либлядь?! – Удивился Босс не сильно и отвернулся к прозрачной стене, ловя вспышки лазерных лучей, прорезавших туман дискотеки.
– Мне кажется, не суетливые обсуждения деталей на совете директоров с-сохраняли и приумножали ваш бизнес, а мои ироничные выступления...
– Почему ты тогда твердишьблядь, что я чувствую перспективу в бизнесе спинным мозгом? – Напрягся Босс
– Ну, в-во-первых, что-то чувствуете... А, во-вторых, короля играет свита... Вы ведь вбили себе в голову, раз беден, значит не способен принимать правильных решений... У меня совсем другие ценности... Представьте... Приходит мальчик и начинает удачно оперировать то, что по всем законам оперировать нельзя... Или молодой ученый начинает придирчиво пересматривать устои кардиохирургии и т-трансплантологии... Не каждый руководитель позволит и вытерпит это. Ваш совет директоров, можете быть уверены, сам ли или вашими руками, но вскорости расправится со мной... Так было уже не раз: меня изгоняли... из к-клинической хирургии, потом из экспериментальной, когда им казалось, что нужда во мне отпадала... А нужда не отпадала... Просто жизнь становилась другой без таких, как я: поверхностнее, агрессивнее, сиюминутнее, нетерпимее...
– Как хирург ты давно никому не нужен, даже даром, – стал надувать щеки Босс. – Сколько ты уже не оперируешь?
"Он прав, – подумал БД, не особенно удивляясь проницательности хозяина. – Хирург из меня никакой сегодня... Но мозг-то, в отличие от рук, оперирует постоянно, помимо воли... даже вопреки, выбирая самые сложные и атипичные случаи, заставляя не только глядеть в неотличимую от настоящей рану грудной или брюшной клетки, в которой руки привычно манипулируют... Мозг упрямо исследует проблему донорских органов, ставит мучительные эксперименты, отвергая идею за идеей в поиске единственного решения, которое может явиться на cовете директоров, в лифте, бассейне, на переговорах, во время занятий любовью или утреннего бега в парке неподалеку от дома...
– Ты хочешь сказать, что успехи, достигнутые компанией, – твоя заслуга? – услышал он удивительно спокойный голос Босса.
– Они – результат нашего с вами взаимодействия, – сказал БД и уставился в прозрачную стену VIP-зала, рассекаемую лучами осветительного устройства... И сразу, глубоко в подсознании, в частых вспышках-очередях, высвечивающих прерывистые контуры человеческих тел, дергающихся в неслышном танце, он увидел безлюдную операционную и модуль с перфузируемым сердцем, которое одиноко сокращалось на подставке...
"Чем изощреннее модели консервации органов предлагает мой мозг, тем отчетливей сознаю, что эта привычная и хорошо наезженная дорога не ведет к успеху, – подумал БД. – Я не просто просмотрел: я проскочил указатель поворота... Это совсем не та дорога... и, похоже, транспортное средство тоже не то... – И вдруг в сумраке низкорослого густого ельника заприметил, подивившись сильно, семейство белых грибов, толчками выбирающихся из-под земли, присыпанной желтоватой хвоей... Грибы делались все больше, трансформируясь в плотные почти недифференцируемые образования, напоминавшие четырехкамерные мышечные мешки-насосы, которые в лучах коротких вспышек яркого света дискотеки, каким-то чудом добравшегося сюда, в густой ельник, стали густеть красным и медленно пульсировать, словно в танце под едва слышимую только ими музыку постепенно усиливая частоту сокращений и силу...
– Вот оно, решение, – обрадовался он, удивляясь и тут же забывая о своем открытии.
Когда компания приступила к реализации одной из очередных идей Босса строительству концертного зала на месте развалин старого замка, БД нашел человека, согласившегося стать менеджером проекта. Шестидесятилетний американец Уолтер с еврейской фамилией Громберг слыл одним из самых известных специалистов в этой области, обеспечивая прибыльные гастроли звезд любой величины... Он представил БД полный список своих наград за раскручивание подобных заведений, вплоть до ордена Почетного Легиона.
БД вместе с американцем строил планы по привлечению концертирующих групп из США в будущий концертный зал.
– I think we need a couple of articles in the American magazines about Latvia, Riga, Concert Hall, your, Walter, participation in this project as well as a short description of the Big Boss autobiography...– сказал БД.
– Okay! – ответил Уолтер. – Write a sketch about the Complex and give me the short reference about the Big Boss.
БД притащился к Боссу:
– Можете коротенько рассказать о себе для американского журнала?
Тот не стал удивляться:
– Давай сейчас и начнем.
– Поехали! Опустим детство, школьные г-годы, про которые мне известно, что вы были не самим лучшим учеником, службу в Советской Армии и п-перейдем к самому интересному.
Босс с любопытством посмотрел на БД:
– Что ты имеешь в виду?
– Что-то не стандартное, что сразу бы выделило вас из общей серой советской массы... Д-диссиденство, например, – ляпнул БД первое, что пришло на ум, – стремительная научная или политическая карьера, лицензия на управление истребителем, владение несколькими иностранными языками, русский и латышский, не в счет, т-тяга с пеленок к предпринимательству...
– Стоп! – схватил его за руку Босс. – Поговорим о предпринимательстве. Только скажи, почему ты школой пренебрег?
– Американцам это до ф-фонаря.
– Я не только торгую нефтью. Я собрал в компании десяток порядочных и хорошо образованных людей, многие из которых – цвет нашей нации, и, если уж совсем честно, плачу им не за труды...
– Здесь и м-моя з-заслуга... Л-любой из этих цветков нации, может одним именем своим сделать больше, чем дюжина трудолюбивых скобарей. Конфуций прав: "Тяжелый труд к богатству не ведет".
– Поэтому они здесь, а не для того, чтобы я мог гордиться собственным зверинцем, – сказал Босс.
– Вы гордитесь, рядясь в тряпье и щеголяя дурными манерами в окружении цвета н-нации, – продолжал БД. – В этом нет ничего плохого...
– Мне просто не надо никому доказывать хорошей одеждой и манерами, что я богат, известен и у меня хороший вкус, – сказал Босс. – Главным виновником хорошего вкуса был институт кинематографии, который мне удалось закончить... Москва, как наркотик, возбуждала, требуя действий, и я постоянно совершал их: пил, трахал всех подряд, пропускал занятия, занимался подпольным бизнесом, потому что в Москве без денег больших все равно что смотреть в акваланге затертую порнушную кассету.
– Я всегда платил, – излагал Босс, обильно матерясь, перекладывая с места на место гениталии и тыча под нос БД английские туфли, – если понимал, что другого выхода нет, и это помогло мне закончить институт. Я платил за несданные экзамены, за семинары, курсовые работы, за красивых женщин. Приходилось много работать, но канав, как Конфуций, я никогда не копал...
БД старался понять постоянно рефлексирующую, грубую, скорее даже хамскую и деликатную одновременно натуру Большого Босса, его проницательность и слепоту, распутство и ханжескую сдержанность, блестящее умение выстраивать стратегию бизнеса и тут же, противореча себе, совершать идиотские ошибки, зачеркивающие достигнутые результаты; непостоянство, капризы, благородство и жлобство, жадность и щедрость. Понять, как он, правдами и неправдами, заполучив большие деньги, сумел не профукать их, как большинство, но создать огромный холдинг, постоянно развивающийся, наращивающий капитал и объемы производства.
– Итак, вы закончили школу, отслужили оловянным с-солдатиком в Красной Армии, вернулись в Ригу, осмотрелись и задумались о своем предназначении, резюмировал БД
– Во мне бушевал неистребимый дух предков, – горячился Босс. – Я понял, что должен начать собственное дело вопреки жестким правилам Уголовного Кодекса СССР. Если бы не подоспела перестройка, мой предпринимательский дух наверняка привел бы меня в тюрьму...
– Излагаете совсем неплохо.
– Те, кто стремились к собственной независимости накануне перестройки, занимались выращиванием и продажей цветов. Это был единственный легальный способ зарабатывания денег вне государственных структур Латвии.
– Итак, вы принялись за цветы, но, разумеется, не стали, как все ходить по камням, а п-пошли своей дорогой...
– Именно так и было. Мои коллеги продавали товар, где придется. Самые разумные возили рассаду в Ленинград на "Жигулях".
– Зная вас, могу предположить, что вы сразу набили цветами рейсовый автобус, отправлявшийся в П-питер.
Босс не повел глазом и равнодушно произнес:
– Каждый раз, когда мне надо было переправить цветы в Ленинград, я обращался к военному командованию транспортной авиации, расквартированному в Риге, и загружал цветами какой-нибудь ихний самолет...
БД встал на цыпочки, выражая восторг по поводу цветочных подвигов хозяина. В те времена достать транспортный самолет Военно-воздушных сил СССР – об аренде военных самолетов речи не было вообще, – было не менее сложно, чем получить квартиру в Кремле.
– Позже я сумел договориться с самолетным начальством и стал возить цветы в Сибирь и на Дальний Восток, стараясь попадать на праздники. Я был набит деньгами и стал сорить ими... Ты, ведь, говорил: "Деньги что навоз. Надо разбрасывать...". Однако моих мозгов хватило, чтобы остановить праздники с постоянной выпивкой и бабами и заплатить за учебу в институте. И хотя выпивка и бабы так и оставались слабостями, доставлявшими наслаждение и мешавшими всю жизнь, я закончил институт и был готов к новым подвигам. Завершились съемки фильма, где я был директором картины. Я водил дружбу с известными актерами и режиссерами. Мир вокруг был прекрасен. Перестройка открывала новые возможности, и я замер, приготовившись к прыжку...
Большой Босс был джентльменом и неординарной фигурой. БД, как никто другой, знал, что Босс был латышским Гэтсби, великим и странным, удачливым и рассчетливым. Эта мысль раздражала, успокаивала и умиротворяла. В его душе смешались зависть к человеку, сумевшему только собственными талантами пробиться на самый верх социальной и финансовой лестницы, заработав миллионы там, где интеллигентный умница БД потерпел крах, и невольная гордость, что хоть служит он не капризному ничтожеству, но яркой личности... Деградирующий без хирургии, без друзей и коллег, БД не мог взять в толк, что соревнуется с Боссом, на чужом поле, в чужой для себя игре, играет с хозяином в теннис, а тот валит его на корт приемами карате, и, несмотря на мощные подачи и выходы к сетке, БД проигрывал.
Глава 8. Поти
Через несколько дней, из Батуми, где заканчивались вступительные экзамены в медучилище, я отправился с чужестранкой на прогулку в соседний город Поти....
Я долго плавал среди огромных волн, шумно накатывающих на берег. Такие большие волны бывают только в Поти. Я демонстрировал мастерство человека с детских лет посещавшего бассейн. Потом я лежал подле нее, целуя худенькие плечи и читая Тютчева, забыв, что он ей недоступен...
Мы перекусили в местном кафе и побрели по безлюдному пляжу. Через полчаса мы оказались на песчаном островке, заросшем тростником, разделись догола в одной из бухточек и принялись целоваться. Черная тучка, в которой бесшумно сверкали молнии, быстро приближалась к нам, занимая небо. Усилившийся ветер тревожно и странно гудел в тростнике.
– Так звучыт орган Рыыгас Доомэ, – сказала она прерывистым шепотом.
– Мыслящий тростник... под ветром, – сказал я. – Кажется, Плутарх... или Паскаль... И Тютчев написал про это замечательные стихи...
– Мээнье страшно! Едэм обратно. В кораблык.
– Не трусь! – я впервые называл ее на ты. – Со мною тебе нечего бояться. – Рука скользнула к нежным волоскам в паху и вниз, в еще сухую глубину...
Мы стояли в окружении странно гудящего тростника, тесно прижавшись животами и неистово раскачивались, не замечая ни сильного дождя, который барабанил уже несколько минут, ни рева ветра, несущего с собой царапающие кожу шуршащие тростниковые листья, ни наступивших сумерек. Гроза усиливалась, вовсю громыхая раскатами, и мы, стараясь поскорей раствориться друг в друге, увеличивали движения слипшихся тел.
"Как ты это делаешь? – удивлялся во мне хирург-экспериментатор. – Там гладкая мускулатура, которой нельзя управлять. Это все равно, что пытаться взглядом двигать стакан с водой..."
– Нэ ухоодыть! Постойтэ так... Хочу подвыыгать стаакан...
Мы долго бегали под дождем, периодически падая на мокрый песок, а когда собрались идти обратно, наступила ночь.
– Н-надо с-спешить! – Занервничал я.
Мы принялись искать одежду и, обшарив все близлежащие заросли тростника, нашли мою большую серую майку с надписью Adidas на спине и один ее туфель. Все остальное исчезло вместе с очками, без которых я ничего не видел. Драматизм и комизм ситуации были настолько очевидны, насколько нелепы, что я принялся хохотать, забыв о подружке.
Разорвав майку на две части, я протянул ей больший кусок. Она легко справилась со своим обрывком, умело завязав его на талии. Я посмотрел и, оставшись довольным осмотром, сказал:
– I'm afraid we're lost.
– We'd better ask for directions? – ответила она.
– I'll ask it at the next Police Station. Go ahead, Darell! – я впервые назвал ее именем, которое останется с ней навсегда, на всю жизнь, и протянул руку.
– Груудкы, – виновато сказала она, потянув пальцами за твердые соски.
– По мне, в таком виде ты можешь показаться на трибуне мавзолея, улыбнулся я. – С-странно, но ты не к-кажешься голой. Идем.
– Менье надо подмыть...
– Не дури, Д-даррел! П-похоже, ты и впрямь собралась в Кремль. Боюсь, гигиенические процедуры и макияж тебе понадобятся не с-скоро...
– Гдээ забрать дэньги в обратную дорогу? – Не унималась она.
Она начинала нервничать. Я подошел к ней и поцеловал.
– В этой жуткой экстремаловке, чужестранка, т-ты вела себя п-просто п-потрясающе... как настоящая леди... What do I do make you want me. Steady, Honey. You're well done. Don't worry. Worse things happen. We will find our way...
Когда мы, наконец, вышли к пляжу, было совсем темно.
– It's pitch-dark! Moreover there is not a living soul! – подытожил я.
– Выыжу свэт горыыт там! – сказала она и взяла меня за руку.
Через несколько минут мы подошли к домику спасателей, сквозь тонкие стенки которого доносилось негромкое пение. Взобравшись по лестнице и приоткрыв дверь, я увидел в полумраке за столом трех молодых грузин, не похожих на сексуальных вегетарианцев... Приблизившись, я разглядел большую пятилитровую бутыль с вином.
– Гамарджоба! – сказал я близоруко щурясь. – П-простите, что в-вторгаюсь. – Я мучительно подбирал слова, стараясь скрыть волнение, понимая, что чужестранка без лифчика, с обрывком майки на бедрах может вызвать у них такие сексуальные желания, с которыми они не захотят или не смогут совладать.
– Я в-врач из Тбилиси, – начал я. – Б-борис Коневский, п-профессор К-коневский из института х-хирургии. Может быть, к-кто-то из вас с-слышал или ч-читал в г-газетах...
Грузины с укоризной разглядывали меня и молчали.
"Трое здоровых мужиков. Она, конечно, не умрет, если они станут насиловать ее, но может остаться инвалидом... и еще психологический стресс.". Я пересчитывал варианты, чтобы знать, что нас ждет и как далеко я могу зайти в переговорах. Я понимал: захоти они изнасиловать чужестранку, мне не остановить их.
– Я здесь отдыхаю с женой и детьми. – Я прислушался к себе и, решив, что пока не сделал ошибок, продолжал. – П-пока мы п-плавали, украли нашу одежду, мои очки, сумки с документами и деньгами. Очень расчитываю на ваше понимание и помощь, джентельмены, – я замолчал, ожидая реакции.
– А где жена, доктор? – Глухой голос, без привычного грузинского акцента, навел на меня тоску.
"Кто этот сукин сын, что так хорошо говорит по-русски? – подумал я, близоруко вглядываясь в лица людей за столом. – Тусклый, глухой и невыразительный голос человека, который не остановится ни перед чем..."
– Садитесь, батоно доктор, – сказал толстый, горбоносый парень с длинными светлыми волосами, падающими на глаза, и уступил стул.
– Спасибо! Моя жена там за дверью...
– Я приведу ее, – сказал тот со светлыми волосами, что уступил место.
– Н-н-нет! Я с-сам! – И бросился к двери, но тут же вернулся обратно: Она н-н-не может! Она голая! П-почти с-совсем! – я с трудом выкрикивал слова, размахивая рукми и вглядываясь в их лица.
– Омари! – глухой тусклый голос был совершенно спокоен. -Приведи ее!
Из-за стола встал тот, кого звали Омаром: тощий, as lean as a rake, и высокий, не смотря на сутулую спину, с рыжими, как у Сталина, усами под носом и темными волосами.
– Я сам, – сказал я и вышел за дверь.
– Я здээс, Боорыс! – раздирающий душу акцент родил во мне отчаянно щемящюю жалость к этой прекрасной молодой женщине, которая не подозревает, что может с ней приключиться сейчас... и со мной.
– Хоолодно. Мэнье скоро надо домой. Заамэрзаю совсэм.
– Пойдем. Стой за спиной и молчи... А что делать с грудками?
Она прикрыла груди ладонями, совершенно расплющив их.
– Нет! Так еще хуже. Опусти руки, Даррел. Выпрями спину, пусть торчат. Покажи, что не трусишь... – Я перестал заикаться от страха.
Молодые мужики, видимо, таращились на чужеземку. Я не видел их лиц без очков, только слышал, как сделалось прерывистым и шумным их дыхание. Похоть клубилась и густела пропионатом тестостерона, заполнявшим на глазах дощатую комнатку. Чужестранка тоже почувствовала опасность, но гораздо острее и сильнее, потому что лицо ее окаменело, побелело, присыпанное мукой, и она, забыв обо всем, вышла из-за спины и, странно бледная, с зажатым в пальцах обрывком майки, вытянулась, замерев в странно вызывающей позе...
– Тоже мне, Зоя Космодемьянская! – сквозь жуткий страх сумел улыбнуться я, не понимая, что она в ступоре...
Грузины заговорили разом, размахивая руками. Парень с бородой подошел к ней, положил руку на голую грудку, и я почувствовал, что воздух желаний можно резать ножом...
– Не хватало, чтобы и она начала возбуждаться, – мелькнуло в голове, и мне отчаянно захотел обнять ее и, идя напролом, защитить, но я понимал, что сейчас этого лучше не делать.
– Поцелуй меня, девушка! – тот же густой хриплый голос без акцента. Парень с бородой неотрывно смотрел ей в лицо.
Чужестранка не двинулась с места, продолжая глядеть мимо парня.
– Господи! – сказал вслух я. – Да она в ступоре! В шоке! Она просто не понимает и не видит, что здесь происходит...
Я почувствовал, как парни с интересом уставились на меня, на миг позабыв о латышке...
– Вы не станете насиловать ее! – сказал я. – Вам тогда придется нас убить... Обоих... Вам этого не простят... Вас найдут...
– Заткнись профессорхуев! – сказал тот, что с бородой, хорошо говоривший по-русски и ударил кулаком в лицо.
Я отлетел к стене, чувствуя как распухает нос, занимая все лицо. Во рту стало солено и горячо от крови, но боли и страха уже не было... Я сел на пол и, вытянув руку, попытался нащупать опору, чтобы встать. В это время новый удар, большой, тяжелый, черный и горячий, как редкие валуны в жаркий полдень на потинском пляже, вновь опрокинул меня и погнал по вымощенной необтесанным булыжником дороге... Дорога круто уходила вниз, под гору, мне с трудом удавалось удерживать набиравшую скорость машину, которая неуклюже подпрыгивала, раскачиваясь и странно дребезжа...
Потом я увидел глухую стену, сложенную из такого же булыжника, перегородившую дорогу, но слишком поздно... и врезался в нее на всем ходу... Вокруг гудело, будто я сидел слишком близко к настраиваемому органу. Гул вытеснил дорогу, по которой я только что ехал в чужой машине, море и даже небо. Он обволакивал меня, качая, защищая и вознося... Я понял, что могу положиться на него и мне уже не причинят вреда и боли.
Было хорошо и удобно, лишь немного тревожно, словно сидишь глубокой ночью за письменным столом над очередной статьей, в которой есть странно волнующие, необычные данные, не согласующиеся с представлениями традиционной хирургии, и их надо поглубже запрятать в текст, чтоб статью опубликовали... Гул затихал...
Потом я увидел устройство для консервации органов. Тусклый металл, неожиданно превращающийся в участки жидкокристаллического дисплея с крупными яркими цифрами в самых неожиданных местах; непривычно острые грани, прорезающие эллиптические поверхности, бесшумные насосы, почти знакомые емкости с газами и масса сенсорных клавиш с загадочной символикой, а в центре – гелеобразная полость-колыбель с платформой для консервируемого органа, окруженная манипуляторами...
Я не помнил, как выбирался из разбитой машины и сколько пролежал на мокром песке. Голова, набитая камнями, больно стучащими изнутри при движении, казалась огромным маракасом, которым слишком долго трясли...
Лицо, когда я прикоснулся к нему рукой, было надуто сильным отеком. Я нащупал разбитые губы с болтавшимися кусочками ткани... Позже мне удалось открыть один глаз, растянув веки пальцами... Была ночь. Шел дождь, холодный и сильный. Я несколько раз пытался собраться с мыслями, но ничего не получалось. Анализ не шел дальше разбитого лица, жуткой головной боли, маракасов и холодной ночи... Потом я увидел поблизости небольшой досчатый дом с лестницей и, с трудом вскарабкавшись по ней, постучал – никто не открывал... Потянув за скобу я вполз в комнату, освещенную маленькой лампочкой без абажура на длинном шнуре, раскачивающейся от ветра.
Единственным глазом я увидел длинный деревянный стол. На столе на спине неподвижно лежала голая женщина, неудобно свесив ноги. У противоположного края стола виднелась голова человека, который, видимо, спал, сидя верхом на стуле. На топчане валетом лежали еще двое...
Я встал с колен и приблизился к столу... Прямо передо мной, притягивая взгляд, вызывающе бесстыдно располагалась женская промежность с ярко белым треугольником незагорелой кожи... Я близоруко наклонился, стараясь рассмотреть тускло отсвечивающее мокрое розовое пятно, которое растеклось над лобком, покрывая гениталии и даже бедра... И увидел тоненькую струйку крови, вытекающую из влагалища и множество синяков ссадин на коже...
Мозг "под шубой" из синяков и опухолей зашевелился и совсем другая женщина, пьяная, сильно побитая простушка, лежала передо мной в гинекологическом кресле приемного покоя в одном из родильных домов Свердловска с разведенными ногами и огромным животом, готовым к родам, и большой, темно-зеленого стекла бутылкой из-под "Шампанского", торчащей из ее влагалища... Гениталии плотно обхватывали бутылку и извлечь ее простым потягом не удавалось, но тоненькая струйка крови находила дорогу, просачиваясь наружу...
