355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Чилая » Донор » Текст книги (страница 4)
Донор
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:41

Текст книги "Донор"


Автор книги: Сергей Чилая



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

БД вспоминал худую, красивую до умопомрачения Даррел, которая, обложившись поваренными книгами, кучей тетрадей с записями блюд грузинской кухни и просто листочками в клеточку с уникальными рецептами, жарила в духовке поросенка, готовясь к очередному приезду Учителя или Кузи, иностранцев или родной сестры с мужем – партийным бонзой в ЦК Компартии Латвии, или варила сациви, названивая по телефону приятельницам и покрикивая на девок-лаборанток, приехавших помочь ей. Девки не сердились, считая большинство ее команд идиотскими. Она была женой БД, совершенно не похожей ни внешне, ни поведением на грузинских женщин. Независимая, даже дерзкая, вызывающе нездешняя и красивая необычной красотой, она толпами влюбляла в себя тбилисскую публику независимо от пола..

– Чээтвэрть стакана тэкуучей вооды из-под крана, молотый грээчэскый орэх и что эщо, дорогууша? – вопрошала она по телефону, постигая процесс лишь после того, как повторяла его сама.

– Я стаавлу бадриджаны на горясчую сковоороду и ждуу... Коррэгирую тэмпратууру... – неуверенно продолжала она, путая понятия поставить и положить, как путала многое в русском языке.

У БД щемило сердце от любви к ней, когда она говорила о стороже у ворот детской больницы, в которой работала: "Этот воротнык – жуткый взятнык. Бэз рубла в болныцу ногой пускаэт." Или о том, что пора мыть их общую машину: "Опьять ты, Рыженкый, забыл отвесты "Жыгул" на помойку!". "Положии кубык фэнтаныла в вэну, Лаамара", – говорила она своей анестезистке во время операции...

Он пригласил Даррел давать наркозы ослам на первых операциях по имплантации искусственных желудочков сердца. Незадолго до этого в Лаборатории побывала группа кардиохирургов из Франции. После обычных в таких случаях знакомства и фуршетной выпивки один из французов рассказал БД, что его сын работает в ветеринарной клинике парижского ипподрома, и что нет ничего более сложного, чем наркоз у лошадей. Эта информация сильно бередила душу БД и, приглашая Даррел, он надеялся не столько на ее профессионализм она никогда в жизни не давала наркоз лошадям – сколько на латышскую осмотрительность.

Благополучно загубив нескольких ослов, вымотав нервы БД и Лабораторной публике, Даррел, искренне полагавшая, что главное дело в кардиохирургии это наркоз, смогла в конце концов так наладить всю процедуру безопасной анестезии, что через пару месяцев он смог доверить наркоз анестезиологам Лаборатории.

Даррел знала, что красива и нестандартна, но не придавала этому большого значения. У нее было прекрасное лицо аристократки, нечаянно попавшей в обычную латышскую семью, и удивительно серые глаза с постоянно сползающими линзами. Однако годы делали свое: Даррел толстела, становилась сварливой, привередливой – к сожалению, не в еде, непреклонной и жесткой в оценках и решениях.

БД стал в ее глазах причиной всех бед семьи латышского периода, и она стреляла в него из всех стволов, произнося мучительные монологи, в которых, как когда-то в ее прекрасных салатах, было намешано все: плохие родители, давшие ему неправильное воспитание; разбаловавшие его сотрудники, женщины, незаслуженно сделавшие из него кумира, приятели, потакавшие ему ради иронии и дурацких шуток, наконец, его жидовское, как она любила говорить, прошлое, наложившее отпечаток на сыновей, которых она постарается вырастить непохожими на него.

Глава 6. Грузины

Порфироносный Пол, с которым в пустом институте мы делали первые опыты по консервации и пересадке сердца, а потом выстроили лабораторию, которого я любил и ценил и который был непререкаемым авторитетом по части грузинского этикета, благородства, образа жизни, норм и принципов, на одном из последних диссертационных банкетов, что еще оставались традиционными в лаборатории, хотя публика сильно обнищала, взял и прилюдно ударил меня ногой в лицо, примеряя будущее изгнание.

Как всегда, первое слово было предоставлено научному руководителю. Я, взяв любимый стакан из нержавейки, встал и собрался привычно пошутить по поводу хорошей работы диссертанта, которая и не могла быть плохой, потому что вышла из стен замечательной лаборатории. Однако вместо этого назидательно изрек:

– Ч-человек не является, к счастью, ни венцом, ни творцом, ни даже целью природы. Он лишь инструмент познания и развития, и к этому надо относится с пониманием и делать все, чтобы эти процессы не прерывались... Я рад, что лабораторная публика понимает это и мы продолжаем работу, и сегодняшняя защита лучшее тому подтверждение...

Потом поднялся Пол и, сильно волнуясь, сказал:

– Мы сегодня, генацвале, будем говорить только по грузински, за что приношу извинения иностранным гостям. Мы живем в свободной стране и предпочитаем говорить на родном языке... – И без паузы продолжил уже по-грузински. Привычный шум голосов смолк. Замолчал, наконец, и Пол... Неловкость нарастала.

– Ты что спятил, парень? – Растерянно спросил я, понимая, что все это серьезно, даже слишком, и выходит не только за рамки приличий.

"Началось... Вот так бездарно они выталкивают меня из лаборатории, подумал я, вслушиваясь в привычно истеричный пафос гамсахурдиевской речи на многодневном митинге, транслируемом по радио. – Почему они так беспросветно грубы и жестоки со мной?"

Ситуация требовала немедленных действий и нельзя было делать вид, что ничего не происходит. Вспомнился Мерфи: "Smile... tomorrow will be worse". Но улыбаться я уже не мог и нервно продолжал по-английски:

– Okay! Let us separate and meet again when we will be able to speak Russian, аnd I'll be the first to leave this meeting... – Я встал и начал пробираться к выходу, с трудом протискиваясь сквозь столы, стулья и чьи-то ноги.

– You, Paul! You will never set the Themes on fire. You can not get your teeth into the Lab, – кричал я в запальчивости, испытавая ужас и стыд и уверенность, что меня остановят, прежде чем доберусь до двери...

Я садился в машину, когда подбежал Горелик и, путано объясняя что-то, начал тащить за рукав.

– Идите, вы, Горелик, вместе с дурной грузинской публикой к чертям собачьим... и не смейте дергать меня за рукав. Fuck off yourself! Можете делать все, что хотите, и говорить на иврите или по-абхазски...

Тут я увидел Этери. Она медленно шла с опущеннной головой, тихо позвякивая железками в карманах, и я понял, что больше всего в этот жуткий день меня беспокоило тревожное ожидание утраты и что сейчас эта утрата так неохотно и медленно приближается ко мне.

Я вышел из машины, обнял ее и погладил по волосам:

– You will never run out of the wrong things, – равнодушно сказала Этери.

– Do not be silly, Honey! If we have nothing to lose by change, relax.

– Нет, БД! Я тоже собралась. Я уезжаю.

– Ты с-спятила! Где у тебя свербит? Что ты выдумала, чертова девка, и что скажет твой отчим?

– Он не отчим... – Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что снова начинаю видеть мир ее глазами.

Этот мир возникал постепенно, будто оттаивали запотевшие с мороза очки. Вакханалия красок, звуков, чего-то еще, манящего и волнующего, что я не научился излагать человеческим языком, атаковали так, что я терял сознание. Когда сознание возвращалось, мир представал более упорядоченным, и проносящиеся во всех направлениях световые потоки и звуки постепенно выстраивались в символы или образы, интерпретация которых требовала значительных усилий... Иногда моих усилий хватало, чтобы остановить любой звуковой или световой образ в том мире и детально рассмотреть его, и, хотя слово "рассмотреть" ничего не объясняет, я уже знал об этом предмете или событии всю предисторию, новейшую историю и будущие события. К сожалению, сил не доставло, чтобы из потоков образов выдергивать те, что интересовали меня. Этери, стараясь помочь, брала меня за руку, но я не мог или не хотел ее помощи, и она не настаивала.

– Чего вы боитесь, БД? – Спрашивала она. – Разве вам не интересно узнать то, что вы хотите?

придется платить.

– Вы циник. Эти знания бесплатны. Там вы могли бы узнать много нового про консервацию...

– Б-бесплатных знаний, как и чудес не бывает. Из одной мухи можно сделать только одного слона. Ты знаешь это не хуже, но гонишь меня туда опять и опять, как на службу, будто исполняешь чью-то волю... А про консервацию органов там известно еще меньше, чем здесь...

– Рыжий! Рыжий, погоди! – В мой только что упорядоченный мир образов и звуков, каждый раз заново создаваемый девочкой-лаборантом, ворвался Кузин крик. Я с трудом выбрался из Этери в свою машину и увидел, как Кузьма, поблескивая могучим животом, отрывающим пуговицы на рубашке, приближается к машине.

– Ты совсемохуелРыжий! Зачем эти демарши, – горячился Кузьма, глядя как отскакивают пуговицы. – Пойми, дурень, твоя публика сегодня празднует не защиту очередной диссертации, но свободу своей страны... Не твоей, заметь, но своей, и ты на этом празднике лишний!

"Он научился формулировать не хуже меня, – машинально подумал я. – А как спорить с самим собой?"

Вечеринка начала перемещаться к моей машине, вокруг которой собралась лабораторная публика, постепенно выбирающаяся из зала, гости из Москвы и Берлина, родственники диссертанта, которые все время лезли целоваться... Появился Царь.

– Надо вернуться в зал, Боринька. Вы всех обидите, – сказал он мягко.

– Обижу?! -Вскипел я. – М-меня выставили... Где теперь дерьмовое грузинское б-благородство? Пол хочет заведовать лабораторией? О'кей. Пусть заведует... С таким же успехом он может управлять Большой Медведицей или писать партитуры... Лаборатория умирает. Вы наблюдаете агонию... Видите Этери? Подойдите, возьмите ее за руку и почувствуете и, может быть, поймете то, что вам еще только предстоит узнать...

Вскоре капот моей "Волги" украсила накрахмаленная белая скатерть с едой и выпивкой. Из мощных динамиков автомобиля неслось любимое "Happy Go Lackey Local" в исполнении трио Оскара Питерсона. Кто-то сунул в руку бутылку виски "Johnеy Walker" и я сделал большой глоток, и вскоре мне стало все равно, на каком языке говорит вечеринка, гуляющая на капоте.

Через час подошел Горелик с новой бутылкой виски.

– Этот вам прислал Пол, – выжидающе сказал он.

– У меня п-пока есть, – ответил я, понимая, что не надо было говорить "пока", и отвернулся.

– Напрасно вы так болезненно реагируете, – начал Горелик. – Никто не собирается занимать ваше место в лаборатории и тем более Пол. Помните, когда вы только начинали создавать лабораторию, он, как последняя санитарка, мыл инструменты и драил пол в операционной... Простите его!

– Евангелие говорит, что п-прощать надо врагам. О друзьях там ничего не сказано...

– БД! Рушится уклад тбилисской жизни, а вы шутите, как всегда, и не замечаете ничего, кроме искусственного сердца и донорских органов! – Кричал Горелик, трезвея и стараясь отобрать у меня почти пустую бутылку виски.

– Умение смеяться, когда хочется плакать, и делает человека человеком. Зачем вам моя б-бутылка? – спросил я и продолжал:

– Уклад не расшатывается сам. Его расшатывают придурки, что ездят по улицам с ф-флагами, и те, что торчат на митингах, где ничего не происходит, кроме раздачи еды и денег зачинщикам.

Горелик пытался возражать, но я не слушал его:

"Иди и рази беспощадно, ибо близится царство божие!" – не про грузин... Про вас: "Хвалите Господа, ибо он благостен!"

Я сделал глоток: виски закончился неожиданно быстро, и я машинально потянулся к гореликовой бутылке. Я так и не вернулся в ресторанный зал и пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом неподвижно сидела Этери с прямой спиной и смотрела в никуда белыми глазами.

Я попросил, чтоб развезли гостей и присел вместе с Кузей на ступеньки. Кузя перепил и устал, и сильно потел, и по красному лицу я понял, что у него поднялось давление.

– П-поехали домой. Даррел даст тебе гипотензивных.

– Нет. Только чачу! – сказал Кузьма и полез в машину.

– Надо ехать в хашную, Боринька. – вырос Пол у меня за спиной.

– П-почему ты не на том дерьмовом митинге... и почему русски? медленно закипая спросил я.

– Рыжий! – старался разрядить обстановку Кузя. – Бери Горелика, и поехали. За Полом я присмотрю.

Я знал, что перечить пьяному Кузе бессмысленно.

Глава 7. Сочи: прогулка с Осей

БД несколько лет проработал в компании Хуго Риттенбергса. Вначале тот определил его переводчиком, предварительно спросив, что он умеет делать.

– П-пожалуй, ничего интересного для вас. Знаю английский, компьютерные программы, играю на саксофоне, фортепиано, плаваю прилично, теннис, оперирую немного...

– Что еще? – спросил, позевывая Хуго. БД видел, что тому не интересен ни он сам, ни его интеллигентская болтовня, и не обижался. Хуго выложил ноги в дорогих итальянских башмаках на полированную крышку стола и передвинул сквозь ткань брюк удивительно большие гениталии.

Оскар Берзиньш, деверь БД – его жена приходилась родной сестрой Даррел, – в прошлом секретарь ЦК комсомола, потом один из секретарей ЦК Компартии Латвии, а теперь государственный чиновник высокого ранга в независимом государстве, взял его с собой на вечеринку по случаю открытия новой бензоколонки Риттенбергса в Риге. Деверь, которого БД звал еврейским именем Ося, напряженно вслушивался в общественное мнение, определявшее его поведение. Он был сдержан, осторожен, хорошо одевался, в отличие от большинства местных чиновников, и любил носить очки, не подозревая, что для этого мало быть умным.

Между БД и Осей не было большой дружбы. Они встречались из-за жен, у которых было так много общего, что иногда становилось непонятно, кто на ком женат. БД любил повторять по этому поводу: – Нас с Осей связывают не столько родственные узы, сколько классовая солидарность.

Лет десять назад мы с Осей и сестрами-женами отправились на отдых в Сочи. Царь забронировал для нас двухместные номера в гостинице "Приморской', а сам расположился по соседству в номере-люксе. Он только что, не без моей помощи, получил звание академика и во всю наслаждался еще необрыдшими поздравлениями, банкетами, банями, пикниками, которые следовали друг за другом с пугающим постоянством. Интеллигентный Царь стоически сносил знаки внимания к своей особе, позволяя блеску короны падать на мои лицо и тело, слегка подсвечивая Даррел и родственников отраженным светом.

Кто-то из Царевых друзей переслал ему поездом из Тбилиси двадцати-литровую бутыль редкостного кахетинского вина, и мы с Осей, освободившись от вязкого прессинга сестричек, отправились за ней на вокзал.

В те добрые времена тотального дефицита даже в Сочи, предназначенном для приятного времяпрепровождения всей богатой, но бедной страны, попытка завладеть бутылкой пива, к тому же утром, приравнивалась к подвигу. Перед тем как двинуться на вокзал, мы решили заглянуть в "Распределитель для Узкого Круга", адрес которого на вчерашнем банкете мне сообщил местный партийный бонза, припадавший весь вечер к ноге Царя.

Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с паролем, написанным Дарреловой губной памадой, в потной, после ночного пьянства, руке.

Человек у входа критически посмотрел на нас. Мои драные кожаные шорты, старая армейская майка "US Army" и сильно обгоревшее на солнце лицо, усыпанное мелкими веснушками, на фоне жидкой бороды Оси, его английской трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику беспокойство. Он придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль. Мы с Осей старались соблюсти достоинство, но пауза затягивалась. Я не выдержал и небрежно-сурово посмотрел в глаза придурка:

– Хотите потерять место, голубчик? Н-немедленно вызовите старшего! Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед.

Если бы в Кахетии в те времена замшелого социализма открыли "McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В опрятном и пригожем помещении стояло несколько столов, вокруг которых вольготно сидели начальственного вида люди в темных костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они без опаски громко матерились и с наслаждением поедали мясные и рыбные деликатесы, запивая дефицитным чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки, пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами.

Часом позже навстречу нам по перрону шел серьезный грузин-проводник с густыми усами и огромной бутылью вина в руках.

– Эй! – окликнул я его. – К-куда п-путь держите, генацвале?

Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя на меня, как охранник у дверей распределителя.

– П-похоже, этот груз предназначен не для вас, товарищ! – как можно мягче сказал я, улыбаясь и видя, что проводнику мучительно не хочется расставаться с бутылью. Однако, в отличие от утреннего придурка, он сразу усек, кто мы.

– Вино для академика Гвеселиани?

– Да! Для батоно Давида, – грустно сказал грузин и в последний раз поглядел на бутыль.

Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в которую мы с трудом затолкали бутылку, обмотав ее свежевыглаженной Осиной рубахой, и он, поеживаясь от непривычки, остался в простой советской майке странного цвета, без названия.

Водка с чешским пивом еще сильно гуляли в нас, и мы чувствовали себя свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи.

Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал:

– Лучше всего двигануть на сочинский базар. Часть вина продадим, а на вырученные деньги купим еду и... съедим.

Сдержанный партиец Ося недоверчиво смотрел на меня, считая в уме варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул.

Это была изнуряющая поездка с пересадками в раскаленных сочинских автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров.

Когда мы добрались до рынка, то чувствовали себя почти счастливыми. Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул на себя измятую рубаху и посмотрел на меня.

– Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами? – Спросил я, делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку.

Вокруг собралась небольшая толпа сочинских торговок, которые вместе с нами начали дегустировать вино. Вскоре возле бутыли высилась гора фруктов, сыры, овощи, хлеб-лаваш и огромный вяленый лещ. Вино убывало очень медленно, и мы с Осей купались в любви рыночной публики.

– Чтой-то вы не больно похожи на торговцев вином, мужики! – выступила вдруг с заявлением молодая девка в синих джинсах и синем с красным платке, плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы.

– Откуда у вас г-грибы в июле? – Удивился я, прикасаясь к странным созданиям, похожим на гномов.

– Место на горе знаю, – просто сказала девка и, повернувшись к толпе возле нас, сказала дурным громким голосом: – Гляди, бабы! Этот рыжий, прям как наш учитель по физике. А второй – райисполкомовский. Точно! Они все там в белых рубахах ходют, когда даже на базар...

Большего оскорбления для Оси, всегда элегантного, в отличие от остальной высокой партийной латышской мешпухи, нельзя было придумать. Он сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам.

– Н-напрасно вы засуетились, Ося, – заметил я. – Шпенглер говорил, что общечеловеческой этики не существует... Он был философом... К с-сожалению, беспартийным, но... классиком.

Мы выпили еще. Девка в джинсах, что продавала грибы, стала выказывать мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно поглядывала в мою сторону.

– Иди ко мне жить, Рыжий! – Неожиданно прошептала девка. – У нас свой дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем...

– А что мне надо будет делать? -Не удержался я.

– Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, она мучительно подбирала слова и не находила...

– К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель...

– Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала...

Подошел Ося:

– Нам пора, – и потянул за майку.

– Вы слишком эмоциональны, барышня, – сказал я, вырывая майку из цепких Осиных пальцев. – Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто потрясающе совершенны. Такими простыми и надежными... должны быть трансплантируемые органы... – Я вдруг замолчал, задумавшись, и, сказав "прощайте", удивленно уставился на Осю: – Да, да! Органы-грибы... выращиваемые из кардиоцитов, почечных или печеночных клеток. Т-только кто мне укажет место на горе, где они растут в июле?

Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль.

Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед, выставив локти в стороны.

Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни на базаре, и широким жестом предложил поставить бутыль возле ног.

– Б-боюсь, она вам будет мешать, – робко заметил я.

– Не бзди! – Успокоил шофер.

– Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров.

– Не-е! – ответил водитель. – У меня свое вон, – и показал на трехлитровую банку с пластмассовой крышкой, в дырку которой был погружен тайгоновый катетер от одноразовой системы для переливания крови. Длинный конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора.

– Хлебните, мужики, – великодушно предложил он, и мы втроем, прямо на ходу поочередно втянули в себе автобусное вино.

Когда уже почти ночью мы вышли из автобуса и медленно стали перемещаться к гостинице, стараясь оттянуть встречу с сестричками – покидая гостиницу в шесть утра, мы обещали вернуться через два часа, – Ося возмущенно изрек:

– Как вам нравится: шофер городского автобуса в центре Сочи – города коммунистического труда: мало, что сам пьет прямо на ходу, но предлагает выпивку пассажирам!

– Похоже, старина, вы обмануты ущербностью идеалов, за которые боролись всю жизнь на высокой партийной работе, – сказал я. – Водитель провинциального автобуса сумел разрушить их за несколько минут.

– Одинадцатый час ночи, – нервно сказал Ося и посмотрел на меня.

– Ну и что! – Храбро ответил я. – Сейчас устроим вечеринку и порадуем девок-сестер. Я почитаю им Рильке. Это он написал когда-то: "Камни не виноваты". А Царь обойдется в этот раз без вина...

Ося показал ему Хуго Риттенбергса, и он, еще чувствую себя свадебным генералом, ожидал хотя бы пятиминутной беседы. Однако Риттенбергс лишь издали поглядывал на него, но подходить для знакомства не спешил.

БД постарался одеться для выхода в свет и долго перебирал в шкафу выходящие из моды пиджаки, пока не нашел темно-синего американца с красивыми пуговицами и серые фланелевые штаны. Повязал дорогой клубный галстук и остался доволен собой. У него было умное, кричаще интеллигентное и значительное лицо с мелкими мальчишескими веснушками, хорошие очки, густые коричневые, как у лошади, волосы и туфли от Ллойда. К ним с Оскаром подходили, знакомились, но БД интересовал только Хуго Риттенбергс, хотя тогда он не знал ни имени, ни фамилии этого человека.

В течение часа со стаканом в руке, в который миловидная и очень высокая барменша постоянно подливала "Ballantine's", БД наблюдал за ним. Хорошо одетый Риттенбергс носился от одной группы людей к другой, не обращая внимания на БД, а потом внезапно подошел и сказал без акцента:

– Здравствуйте! Оскар рассказал о вас. Сегодня нам не удастся поговорить. Приходите в офис завтра утром. Знаете, где это?

– З-здравствуйте! – ответил БД, пожимая сухую руку. – Спасибо, что подошли. Н-не знаю, но утром буду обязательно.

– Вы спрашиваете: "Ч-что еще я могу?" – обиделся БД, сидя следующим утром в кабинете Риттенбергса, забыв на минуту, куда и зачем пришел. Т-того, что я могу, хватило бы на дюжину ваших сотрудников.

БД понимал, что сидящий перед ним человек, демонстративно положивший ноги на стол перед его носом, не в состоянии оценить ни его хирургическое мастерство, ни мозги, ни что-то еще, без чего нет БД, который все знает, все понимает и все может, как когда-то говорила Этери.

– Могу выдоить козу! – БД начал терять контроль, понимая, что проиграл и Хуго сейчас выставит его. Но тот вдруг снял ноги со стола и, внимательно посмотрев на него, искренне удивился:

– Шутите!

– Никогда не был так с-серьезен... Неважно, что я могу. Любимая женщина с чужой планеты говорила, что я могу многое... почти все... Ваш вседорожник под окном? Хотите заведу?

Хуго не ответил, но БД видел, что не хочет.

– Тогда включу дворники. – И тут же брызнула на лобовое стекло вода и дворники, несколько раз махнув по мокрому, привычно застыли.

– С-сформулируйте задачу из сферы вашего бизнеса, – продолжал наступать БД, – а я постараюсь ее решить, если, разумеется, задача будет корректной, а вы, поверив в мои силы, не станете мешать.

За окном заурчал мотор вседорожника. Хуго выпрыгнул из кресла и с ужасом уставился на дым, кольцами вылетающий из выхлопной трубы.

– Этот с-стакан с пивом, что справа на столе, вам очень дорог?

Хуго промолчал, а БД почувствовал, что готов переместить самого Риттенбергса вместе с дорогим и тяжелым кожанным креслом под его задом. Он мельком взглянул на стакан, и тот чуть приподнялся над столом, желто-коричнево всплеснул пивом и, образовав тысячу мелких пузырьков, после недолгих раздумий, медленно двинулся в сторону Хуго и замер неподалеку. Тот изменился в лице, но не двинулся с места. БД подошел к окну, чувствуя спиной, как наклоняется стакан, и пиво тоненькой струйкой льется на гладкую и голую поверхность стола, разлетаясь разноцветными брызгами. БД шевельнул плечом, и стакан наполнился новой порцией пива, которое, достигнув краев, замерло и, не переливаясь через край, стало странно подниматься кверху, трансформируясь в пивную бутылку темного стекла без этикетки...

"Если бы вы имели веру с зерно горчичное, то сказали бы вы этой шелковице: вырвись с корнем и пересадись в море, и она послушалась бы вас" процитировал БД Евангелие от Луки, зная уже, что принят.

– Вы сказали, что говорите по-английски? – Раздался голос Хуго.

– Н-немножко, – не поворачиваясь, ответил он.

– Тогда начните переводчиком. Испытательный срок – три месяца. Жду вас завтра в девять.

Глава 8. В тбилисской хашной

Уже под утро – было около четырех, – после того идиотского заявления Пола на банкете, на двух машинах мы подъехали к хашной в Старом Тбилиси. На дворе стоял май. Вечные тбилисские дворники – пестро одетые женщины-курды, сметали в большие сиренево-розовые кучи лепестки цветущих деревьев с непривычно тихих и безлюдных улиц. Даже из палаток демонстрантов, что стояли на проспекте Руставели, не было слышно обычного гама.

Мы сдвинули столы и уселись в центре почти пустой хашной, где все: стены, пол, два пожилых завсегдатая-алкаша, тихо и очень чисто тянувших нескончаемое грузинское многоголосье, на удивление худой буфетчик, официант и пожилая русская женщина, протиравшая грязным полотенцем граненые стаканы, – пропахло чесноком, чачей, горячим хлебом и ни с чем не сравнимым запахом свежеприготовленного хаши.

Подошел официант и молча расставил на столах тарелки с зеленью, молодыми огурцами и помидорами, грузинским сыром, чищеными грецкими орехами, холодной форелью, щедро посыпанной барбарисом. Потом принес горячий хлеб, несколько бутылок местного лимонада и десяток граненых стаканов сомнительной чистоты, на три четверти заполненных чачей. Помедлив, официант отлил из стакана на блюдце немного чачи и поджег.

Мы сделали несколько глотков. Говорить не хотелось. Даже Кузя притих. Чача делала свое дело. Когда принесли хаши, публика тихо засыпала.

Этери стояла у окна и глядела на улицу. Проехала поливочная машина. Из-за черепичных крыш старого города всходило солнце. Громко перекрикивались дворники. Два мужика в центре зала продолжали тихо и чисто петь. Я подошел к Этери и встал за ее спиной, любуясь восходом.

– "I can't give you anything but love...", – прошептал я название шедевра Армстронга, беря ее за плечи.

Она повернулась:

– Образованность и ирония, БД, которыми вы пропитаны насквозь и которыми так гордитесь, постоянно совершенствуя их, и которые демонстративно надеваете на себя, как дорогое пальто, отгораживаясь от остального мира, если что-то, не дай Бог, не так, как хотелось, сыграли с вами злую шутку. Вы перестали быть интеллигентом, готовым ради принципов, как вы мне объясняли, хоть в Сибирь, как декабристы, хоть на мученическую смерть, как Галилей. Вы перестали быть бойцом и в кардиохирургии, и в своей собственной жизни, и стали всеядным, ценя душевный комфорт превыше всего, несмотря на редкие демарши, вроде сегодняшнего, когда не реагировать – себе дороже. Ваши демонстративная честность и чистоплотность стали скафандром, внутри которого вам хорошо одному и никто вам там больше не нужен, ни ваши сыновья, ни я, ни Даррел, ни Кузьма с Полом, ни Филипп. Вам надо, чтобы вас, как короля играет свита, играла ваша лаборатория, ваши родные и друзья. Самое удивительное, что все мы это делаем охотно, не ожидая от вас ничего взамен. Но вы должны отдавать что-то, чего мы неосознанно ждем, понимая, что только вы можете дать это...

– Н-не привередничай, Honey. Что плохого в стремлении быть не таким, как все, если оно не противоречит здравому смыслу?

Но Этери упрямилась и гнула свое:

– Мне кажется, вы искренне верите, что мир должен вставать на цыпочки, когда вы выходите из подъезда собственного дома, и удивляетесь, если этого не происходит или происходит не слишком демонстративно или недостаточно быстро... Чтобы стать мессией, вам не хватает страданий и веры. Вы считаете себя незаменимым, но опустите палец в чашку с водой и посмотрите, какое отверстие останется после того, как вы вынете его...

– Если влюблен в самого себя, то по крайней мере знаешь, что у тебя не много соперников, – я улыбнулся и коснулся пальцем соска, приподнимающего ткань серой майки на ее груди. – Я раздаю с-себя, раздаю, дуреха! Не знаю, сколько раздал, и что осталось, но всегда раздавал и, надеюсь, буду раздавать... П-просто, раздавая себя, я не надрываюсь и не кричу об этом на всех углах, как принято. Это происходит незаметно. Даже ты этого не видишь. Не перебивай. Ну, не всегда видишь. А вместо твоего "короля играет свита с большой охотою" я получаю то, что получаю... К п-примеру, сегодняшний Полов демарш...

Этери улыбнулась, отодвинула мою руку от грудки и сказала:

– С вами трудно спорить. Может, во мне говорят обида и злость, не на вас, на себя, потому что мне мало вас. Мало! А вы, – она на секунду задумалась и вдруг улыбнулась облегченно: – Вы, БД – Вечный Жид!

– Ну уж нет! – обиделся я.

– Не в том смысле, что Христу оскорбительно скамейку не поднес на страдальческом пути на Голгофу... Я знаю, вы бы тут же его на функциональную кровать уложили, распорядились, чтобы поставить внутривенно капельницу и стали обрабатывать раны. Вечный Жид – потому что интеллигент, потому что еврей, к тому же рыжий, потому что гонимый, как сейчас пытается изгнать вас Пол, не ведая, что творит, как вас изгоняли из клиники в Свердловске.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю