Текст книги "Новый год плюс Бесконечность"
Автор книги: Сергей Челяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Глава 6
На поиски Арчи
– Я обыскал весь дом, хозяин. Арчи нигде нет.
Пьер стоял перед хозяином навытяжку, как и подобает слуге в минуты серьезных жизненных испытаний для его хозяина.
– Вот как?
Вадим все еще оставался под впечатлением краткого, но весьма неприятного объяснения с Мари. При всей своей скромности и трезвости взгляда на собственную персону баронет никак не мог ожидать столь решительного отказа. Поэтому внезапное исчезновение новоявленного слуги поначалу не слишком-то и встревожило Вадима.
– А он не мог направиться в город, скажем, за покупками? – рассеянно предположил он.
– Только если вы его посылали, сударь, – сухо ответил Пьер.
– Нет, не припоминаю. Зато я помню, что он намеревался принести мне эту куклу. Ну… щелкунчика, что ли, как вы все его тут называете.
– Я знаю, что Арчи видели возле дверей елочного зала, – с достоинством заметил Пьер. – Мне сказала служанка госпожи Мари, которая видела, как Арчи стоял у входа. Он словно чего-то ждал. Боюсь, уж не случилась ли беда, хозяин.
– Кто это может знать, кроме полиции? – осведомился Вадим.
– Полиция здесь ни при чем, – проникновенно сказал слуга. – Я убежден: Арчи чиновники из полиции не помогут, только запутают все и поднимут ненужную сутолоку. Зато здесь есть один господин, к которому я бы рекомендовал обратиться. Пожалуй, лишь он способен действенно помочь в поисках Арчи. И к тому же, я уверен, сделает это без лишней огласки, так сказать, конфиденциально.
– Неужто дело столь серьезно? – озадаченно пробормотал молодой человек.
Пьер промолчал, но взгляд его, устремленный на хозяина, был в высшей степени красноречив.
– Ну, хорошо, Пьер, – вздохнул баронет. – И кто же этот человек?
– С вашего позволения, сударь, это господин Дроссельмейер, – поклонился слуга.
– Крестный? – удивился Вадим. – Вот еще новости! Чем же нам поможет этот старик?
– Это уже зависит только от него, – покачал головой Пьер. – Видите ли, сударь, господин Дроссельмейер в некотором роде – не совсем обычный человек. Можно даже сказать – совсем необычный, ваша милость.
– Любопытно, – заинтересовался Вадим. – И кто же он, по-вашему, Пьер?
– Он – не «по-моему», – медленно покачал головой слуга. – Господин Дроссельмейер – сам по себе.
– Хорошо-хорошо, пожалуйста, не цепляйся к словам, – в голосе баронета проскочила нотка раздражения. – Я понимаю, что ты обеспокоен исчезновением товарища здесь, в чужом и… честно скажу, несколько странном доме. Но ведь и я тоже, и я, Пьер! Мы оба хотим отыскать нашего Арчи.
Пьер покачал головой.
– Мы не можем отыскать его, ваша милость. Но, пожалуй, это может сделать господин Дроссельмейер.
Некоторое время Вадим пристально смотрел на слугу, смиряя гнев, который уже возник и принялся копиться под спудом его самолюбия. А оно и без того оказалось подвергнуто сегодня унизительному и несчастливому испытанию. Наконец молодой баронет призвал на помощь остатки выдержки и медленно сказал, тщательно выговаривая слова и желая лишь одного – не сорваться. Кричать на слуг Вадим считал для себя унизительным.
– Хорошо, мой добрый Пьер. Кто же такой господин Дроссельмейер? Сам по себе? – не удержался Вадим от капельки самопроизвольно выдавившегося яда.
– Пожалуй, он – волшебник, ваша милость, – последовал бесстрастный ответ. – К тому же не из последних.
– Ну, волшебник – это сильно сказано, – засмеялся Дроссельмейер. Они с Вадимом удобно устроились на диванах в кабинете для гостей. Рядом Пьер ловко и невозмутимо управлялся с маленьким столиком, сервируя его под кофе с ликером и коньяком.
– И это говорите вы? – удивился баронет, в замешательстве оглядывая легкий разгром в кабинете, случившийся после того, как крестный по его же просьбе продемонстрировал кое-что из арсенала своего искусства.
– Должен заметить, что этот разговор вряд ли бы когда-нибудь состоялся, если бы не одно, и весьма существенное, обстоятельство, – улыбнулся Дроссельмейер. – Это Пьер. Ему мы обязаны этим.
– Да, сударь, – вежливо поклонился слуга. – Мы с господином Дроссельмейером отчасти знакомы. Самую малость.
– Но вполне достаточно, уверяю вас, чтобы проникнуться взаимным уважением друг к другу, – учтиво наклонил голову крестный. – И пусть мы с ним в этой жизни преследуем, быть может, разные цели, но я готов оказать вам, баронет, посильную услугу в розысках вашего слуги. Разумеется, во многом ради господина Пьера.
И крестный вновь обменялся со слугой церемонными поклонами. Вадим только и переводил озадаченный взор с одного на другого. Видно было, что нынешний ранг и статус Пьера не имели для волшебника ровным счетом никакого значения. Скорее всего, у него было собственное представление и о статусах в этом мире, и о рангах.
«Нужно будет подумать впоследствии и об этом, – сказал себе Вадим. – И хорошо подумать».
– Где же может быть наш Арчибальд? – спросил он крестного. – Он ведь мог и просто уйти куда-то. В том числе и по своим личным делам. Потом – где-то задержаться…
«Так же, как вы, други ситные, и пришли вчера – ниоткуда, ни с того, ни с сего», – еле-еле удержался баронет, чтобы не высказать вслух этих слов.
– Уйти? – переспросил его крестный и даже приложил к уху ладонь, точно к чему-то прислушиваясь. – Нет, не думаю. Господин Арчибальд в последнее время никуда из дома не отлучался.
– Отчего же вы так уверены? – с сомнением пробормотал баронет.
– Я умею чувствовать живых существ в доме, – спокойно пояснил Дроссельмейер. – Сейчас их столько же, сколько было вчера. То есть по приезде в дом ваших… эээ… запоздавших слуг.
Вадим тревожно глянул на Пьера, и тот согласно кивнул. Эге, подумал Вадим, да в этом доме надобно держать ухо востро!
– Значит, вы полагаете, что Арчи по-прежнему пребывает внутри этого дома и в добром здравии? – с надеждой и некоторым облегчением спросил баронет.
– Насчет здравия ничего не могу сказать. Однако замечу с полной определенностью: ваш слуга здесь, в доме, и он жив, – кивнул Дроссельмейер.
– Так где же он? – в нетерпении воскликнул баронет. – И почему мы не можем его найти? Пьер обыскал уже весь дом сверху донизу, советовался с лакеями и дворецким, тайком опросил всех служанок; буквально землю носом рыл, что называется! И – никаких результатов. Что же получается? Мой слуга в приличном доме солидного и благонравного семейства – и как сквозь землю провалился?!
– Я полагаю, по каким-то причинам он может прятаться, – пожал плечами волшебник. – Разумеется, причины эти мне неизвестны. Но они могут быть понятны вам, господа. И если человек скрывается от всех в доме, в том числе и от своего… ммм… хозяина и… гхм… коллеги, у него должны быть для этого веские причины.
– Или же его прячут… – неожиданно подал голос молчавший доселе Пьер. Он аккуратно расставил перед баронетом и крестным кофейные приборы и бутылки с рюмками, после чего остановился поодаль.
– Что вы имеете в виду? – тут же осведомился волшебник. Вадим также заинтересованно обернулся.
– Или он прячется, или его прячут, – развел руками Пьер.
– А что? Вполне здравая мысль, знаете ли, – с жаром воскликнул молодой человек. Дроссельмейер при этом усмехнулся, но почти незаметно, одним лишь уголком рта.
– Вполне, – согласился волшебник. – Тогда нам с вами пора вновь отправиться на его поиски. Как предпочитаете, чтобы мы это делали – вместе или порознь?
– Лучше, конечно, вместе, – предложил баронет и, покосившись на слугу, увидел, как Пьер ему чуть заметно кивнул.
– Тогда допиваем ликер – и вперед! – заключил крестный. И они воздали должное бенедиктину, шартрезу и горькому миндальному. После чего втроем бесстрашно отправились в домашний обход.
Спустя час они осмотрели весь дом. Обшарили кладовые. Облазили чердаки, из-за чего поневоле пришлось снимать часть зимнего утепления под недовольными взглядами домоправителя. Заглянули в отхожие места, в том числе для слуг и служанок. Пьер изучил внутренности даже огромных котлов, которые использовали только для бесплатных обедов в дни благотворительной заботы о городской бедноте. Однако дотошный слуга обнаружил там лишь присохшие к дну остатки каши, за что повар получил от Дроссельмейера крепкий нагоняй. Вот только следов Арчибальда нигде не было.
Последним в перечне их поисков был елочный зал. Баронет, слуга и крестный обошли его несколько раз, рассеянно посматривая на ветви. Словно там, среди хвои, игрушек и веселой пышной мишуры, вытянувшись вдоль ствола или укрывшись за разноцветными бумажными цепями, гирляндами и китайскими фонариками, мог прятаться взрослый человек!
Напоследок Дроссельмейер задержался возле елки. Он даже опустился на колени, разгребая срубленные ветки и вату, на которой лежали в изобилии подарки и игрушки. В его напряженном сопении слышалась явная досада. Когда он поднялся, кряхтя и отряхивая иголки с коленей, ни Вадим, ни тем паче Пьер не стали спрашивать, что же он так долго искал там, возле ствола, под ветвями. Но волшебник сам объявил причину неудовольствия.
– Этой треклятой куклы опять нет, – прошептал он, все еще шаря взглядом среди ветвей.
Вадим и Пьер переглянулись. Они смекнули, о ком идет речь.
– Мари теперь все чаще и чаще уносит куклу на ночь в постель, – тихо сказал крестный. – Это у нее уже становится просто манией. И черт меня дернул ее в свое время купить…
– Так, выходит, щелкунчика подарили вы? – удивленно воскликнул Вадим.
– Ну, разумеется, кто же еще! – в сердцах сухо щелкнул пальцами Дроссельмейер. – Я приглядел его однажды на восточном базаре, это было три года назад. И за эти три года Мари настолько привязалась к уродливой кукле, что я начинаю уже всерьез беспокоиться за душевное здоровье нашей девочки.
– Зачем же вы купили ей такого урода? – покачал головой Вадим.
– Видите ли, в чем дело: само по себе уродство забавно, – рассудительно произнес Дроссельмейер. – Позволю себе заметить, что уродства пугаются по большому счету только слабые и больные люди. Сильные же зачастую смотрятся в уродство как в зеркало, поскольку оно не менее притягательно, нежели красота. Если только – не более. Вы разве не замечали?
– Порочно, вы хотите сказать? – возразил баронет.
Пьер тем временем шел вдоль елки, тихо трогая ветки, касаясь игрушек, мишуры, свечей. Глаза его были полузакрыты, он был погружен в себя. Очевидно, что теперешняя беседа баронета и крестного мало его занимала. И в том, как Пьер это делал – касался игрушек, трогал ветви, поглаживал цепи и гирлянды, – очевидно, таился какой-то смысл. Но понять его Вадим пока не мог и только поглядывал искоса на слугу.
Наконец тот остановился и потупил бессмысленный взгляд. «Совсем, бедняга, расстроился, – сочувственно подумал Вадим. – Похоже, он что-то там шепчет, точно говорит сам с собой. Нужно будет заставить его выпить рюмку коньяка перед сном, хоть бы даже и пришлось сделать это насильно». Надо сказать, что Пьер в отличие от Арчибальда спиртным не злоупотреблял, хотя давеча выпил с Арчи пару бокалов. Кроме того, у него был немалый опыт и познания в алкоголе, судя по тому, с каким умением, вкусом и знанием дела он разливал ликеры и смешивал их с кофе.
– Отнюдь, – вернул его к прежней нити рассуждений голос Дроссельмейера. – Уродство вовсе не порочно. Суть его есть служение.
– Кому же из окружающих урода людей надобно такое служение? И зачем? Разве что созерцать его отвратительность, закаляя волю, чувства, выдержку, наконец? – Вадим изобразил на лице в высшей степени скептическую гримаску.
– При чем здесь люди? – приподнял брови волшебник. – Разве люди – высшее мерило наших деяний? Очевидно, суть уродства – служение Богу.
– Вы хотите сказать, уродство угодно Богу? – чуть ли не вскричал Вадим.
– А как же? – хладнокровно ответил волшебник. – Смиренная гордыня – этого уже, согласитесь, немало для вступления на стезю добродетели. И не забывайте о жалости. Уродство неизменно вызывает светлую жалость у людей добродетельных и темное злорадство – у порочных. Чужое уродство, если хотите, отделяет зерна от плевел в наших собственных душах. Именно жалость омывает их подобно крупам под неослабевающей струей воды.
– Многие полагают напротив, что жалость унижает, – покачал головой баронет.
– А разве унижает любовь? – всерьез удивился Дроссельмейер.
– Мне кажется, напротив: жалость как раз любовь и убивает, – возразил Вадим.
– Незрелую и неискреннюю – возможно, – кивнул крестный. – Но в некоторых славянских странах слово «жалею» зачастую считается синонимом слова «люблю». Там женщины без тени сомнения ставят знак равенства между этими словами.
– Следуя вашей логике, можно предположить, что госпожа Мари испытывает к этой уродливой игрушке самые нежные чувства… – криво усмехнулся баронет.
– Ну, к куску дерева-то – вряд ли, – ответил Дроссельмейер. – А вот к образу, заключенному внутри этой забавной и трогательной оболочки, – вполне возможно. Юные девушки, знаете ли, любезный баронет, порой склонны идеализировать и одухотворять самые неожиданные вещи. Почему же тогда и нашей Мари не обратить взор своей души, возможно, более зоркий и проницательный, нежели глаза остальных домочадцев, на бедную игрушку? Она, эта игрушка, уже сама по себе – милый и трогательный образ.
Он некоторое время молчал, обдумывая что-то.
– К тому же не так давно кто-то умудрился ее сломать, – напомнил крестный. – И тогда это уже несчастье в квадрате. В обратной пропорции оно может вызвать совершенно непредсказуемую реакцию девичьего сердца. И я скажу вам так, дорогой Вадим: ох уж мне эти движения женских душ!
Пьер, стоящий поодаль, издал тихое восклицание. Собеседники обернулись и увидели, что слуга пристально смотрит на одну из игрушек, висящих на елке.
– Я нашел его, – негромко сказал Пьер. И указал на черно-красную фигурку с застывшей улыбкой на размалеванном лице.
Вадим перевел взгляд со слуги на игрушку и обратно, намереваясь уже выразительно крутануть пальцем у виска. Но Дроссельмейер будто угадал это намерение и строго покачал головой. Затем с неожиданной сноровкой и ловкостью крестный стремительно метнулся к елке. Там Дроссельмейер приблизил лицо почти вплотную к игрушке, долго на нее смотрел, а затем прикрыл глаза, точно прислушиваясь. После чего обернулся и удовлетворенно вздохнул.
– Что ж, в ней действительно пульсирует жизнь. Браво, Пьер! Вы в очередной раз меня поражаете….
Слуга почтительно наклонил голову.
– Что вы хотите этим сказать? – изумился Вадим.
Некоторое время Дроссельмейер разглядывал молодого баронета почти так же, как минуту назад – елочную игрушку. Затем хмыкнул и жестом пригласил Вадима коснуться рукой стеклянного арлекина.
– Полагаю, что слова в данном случае вряд ли возымеют столь же ясное действие, как осязание. Убедитесь сами, баронет.
Вадим нерешительно протянул руку, но волшебник на миг задержал ее в своих сухих и длинных пальцах.
– Вам нужен правильный вывод,господин Монтаг. Имейте это в виду. Иначе вы сразу вступите на ложный путь, и развеять ваш скепсис будет чрезвычайно затруднительно. Однако, полагаю, картина вполне очевидна.
Вадим выслушал Дроссельмейера, послушно протянул руку и коснулся елочной фигурки. На лице его понемногу отразилось неуверенное удивление. Он даже крепче сжал игрушку, рискуя раздавить хоть и толстое, но все-таки стекло. После чего обернулся к Пьеру.
– Черт возьми, да он теплый!
Пьер в знак согласия почтительно поклонился. А Дроссельмейер просиял.
– Позвольте, господин Монтаг, в свою очередь и мне задать вам вопрос. Признаюсь, сейчас он меня весьма интересует. Если даже не сказать больше – интригует.
– Я к вашим услугам, – баронет все еще пребывал в смятении. Он не сводил глаз с елочной игрушки, которая тихо вращалась на крепкой льняной нити. – Что вы хотите теперь узнать от меня? Но имейте в виду, после того я сам засыплю вас вопросами.
– Бога ради. Узнать пока хочу только единственное, – кивнул Дроссельмейер. – Каким образом все-таки вам удалось заполучить в услужение двух таких необычных и занимательных, хотя и, разумеется, в высшей степени достойных господ?
– Вы имеете в виду моих слуг? Обоих? – остро глянул на него баронет.
– Я имею в виду господ Пьера и Арчи, – уклончиво ответил крестный. При этом он как бы невзначай опустил слово «слуги», и это обстоятельство не ускользнуло от внимания молодого человека. Как и то, что Дроссельмейер назвал его слуг «господами».
«Что ж, ведь я как ничего толком о них не знал, так до сих пор и не знаю», – подумал в тот же миг Вадим.
– Я и сам себе задаю этот вопрос, сударь.
Ответом ему была лучезарная улыбка волшебника.
В тот же миг двери распахнулись, и в зал вошла Мари.
Глава 7
Зубы
Вид у девушки был торжествующий. В руках она несла свою драгоценную куклу. Щелкунчик уютно устроился на ее груди, словно живое существо, свернувшись калачиком. И только безвольно болтающиеся гусарские сапожки говорили о том, что это игрушка, а не спящий ребенок. Правда, голова куклы была повернута так, что мужчины не видели ее зубов.
– Милая Мари! – тревожно всплеснул руками крестный. – Полноте, можно ли вам вставать с постели? Лихорадка может возвратиться!
– Если я останусь в постели еще хотя бы на день, боюсь, моя лихорадка еще усугубится, – гневно сказала девушка.
Она была удивительно красива сейчас, когда отступающая болезнь еще давала о себе знать. Нервный румянец, проступающий легкими пятнами на бледном лице; сверкающие звездным льдом огромные, чуть удивленные глаза; лебединый поворот головы, спокойствие руки и расслабленность пальцев. И – кукла, лежащая у нее на руках, точно дитя в любящих объятиях мадонны.
Если бы только не разинутый безобразный рот щелкунчика и огромные прямоугольные зубы.
– Что вы имеете в виду, милая? – изумился Дроссельмейер. – Неужто постель сыра? Или сквозит в окна?
– Хуже, много хуже, крестный, – капризно надула губки Мари. – Неужто вы не слыхали о мышиной лихорадке? Наши крестьяне часто ею болеют, и теперь, видимо, тут хотят уморить этим и меня?
При этом она пристально взглянула почему-то на Вадима.
Что же до баронета, то при первых мгновениях явления Мари он стоял, совсем смешавшись. Странная связь между девушкой и этим уродливым щелкунчиком начинала обретать в голове баронета некие черты, пусть пока еще и неопределенные и расплывчатые. И здесь, по его мнению, каким-то образом сразу всплывала ужасная история, что приключилась с его слугой. Арчи так и не сумел доставить ему эту чертову куклу, и вместо того сам повис на ниточке. Если только можно верить этому странному человеку, Дроссельмейеру, вкупе с Пьером, который теперь вызывал у Вадима большое уважение. Точно некий сторонний голос тихо, но уверенно шепнул ему прямо в ухо: эге, брат, да тут, пожалуй, не обошлось без колдовства!
Вадим поднял глаза, но девушка уже распекала крестного.
– Кругом меня – мыши! Это возмутительно! – фыркнула Мари.
Кукла сильно качнулась в ее руках, точно кивая в подтверждение: мол, все так, господа, я все видел доподлинно и лично убедился сам, причем не далее как нынешней ночью!
– Помилуйте, откуда же им взяться? – засмеялся Дроссельмейер. – Уверяю, Мари, вам просто что-то привиделось, не иначе. Во тьме ночной, так сказать, в виденьях дерзновенных…
– Ах, вы ничего не понимаете, крестный! – вдруг вскричала девушка. – Вы желаете доказательств? Извольте!
Брезгливым жестом она вынула откуда-то из недр своих теплых одеяний платочек тонкого красного шелка, завязанный узелком, и швырнула его Дроссельмейеру под ноги. Он шлепнулся как маленький и мягкий комочек – внутри определенно что-то было завязано. Крестный внимательно смотрел на девушку, даже не пытаясь нагнуться. Вместо него Пьер осторожно поднял платок и бережно развернул.
В первый миг Вадим не понял, что там. Но, шагнув ближе, с ужасом увидел свисающий понурый мыший хвост. Он был длинный и мокрый.
Слуга спокойно ухватил хвост двумя пальцами и бесстрастно выхватил из узелка его отвратительное содержимое. Глазам баронета предстала половинка мышиного тельца; очевидно, кто-то разорвал мышь и завернул ее в девичий платочек. Картина была просто ужасная. Точно выкатилась отрубленная человеческая голова.
Но второй половины мышьего тела в платочке не было, только черные пятна крови на темно-красном шелку. Вадим расширившимся от страха глазами смотрел на девушку, а та нервно указала пальцем на мышиные останки и расхохоталась, как безумная.
– Вот! Надеюсь, теперь никто не будет считать меня сумасшедшей? Мыши есть, они существуют, и они уже наводнили весь этот ужасный, холодный, мертвый дом! Скоро мы все будем просто давить их ногами, едва встав с постелей!
Она резко развернулась, шурша юбками, с самым торжествующим видом, но тут же остановилась и медленно поворотила голову в сторону баронета. На сей раз молодой человек выдержал ее горящий взгляд, хотя ему показалось, что он почти физически ощутил исходящее от Мари презрение и ненависть.
– Вы разве все еще здесь, господин Монтаг? Поверьте, всем будет лучше, ежели вы уедете. Прошу извинить за откровенность, – заметила она язвительно с очаровательной полуулыбкой на капризных пухлых губах. – Но я, увы, героиня не вашего романа. Место подле меня занято навеки. Так и знайте! И – прощайте же, вы еще успеете быть счастливым.
Нежданно грустная улыбка озарила ее лицо. Но затем девушка упрямо мотнула головой, точно птица, встряхивающаяся поутру от прохладной росы. Твердыми шагами, не свойственными больной, Мари вышла из залы и оставила позади себя совершеннейшую немую сцену.
Первым пришел в себя Вадим.
– Это… это просто неслыханно! Бог мой! Неужто дражайшие мои родители всерьез когда-то могли… Остановить свой выбор на девушке, которая с легкостью достает из ридикюля разорванных крыс? Это что – тоже девичьи капризы? Да ведь тут просто анфан террибль какой-то… в юбке к тому же. Пьер! Мы немедленно пакуем чемоданы.
– Как вам будет угодно, – склонил голову слуга. Он уже завернул мыший трупик обратно в шелковую тряпицу и спрятал. – Но, хозяин, прежде мы должны освободить Арчи…
И он почтительно взглянул на крестного. Тот, однако, выглядел крайне заинтересованным чем-то, даже – оживленным.
– А вы обратили внимание на куклу, господа?
– Знаете, уважаемый Дроссельмейер, – в сердцах воскликнул молодой человек. – Мне кажется, что она, Мари то есть, просто чокнулась на этом проклятом зверозубе! Вы слышали, на что она намекала? Мне уже вполне понятно, а вам, господин крестный, полагаю, и доподлинно известно. Юная мадемуазель Мари питает сердечную склонность лишь к одному существу – своему чертову щелкунчику, вот что я вам скажу.
– Возможно, возможно, – увлеченно пробормотал крестный. – Но сейчас – вы не обратили внимания на одну очень существенную деталь касательно ее куклы?
– А как же, – меланхолично отозвался Пьер. И осторожно указал пальцем на свой рот.
– Ага! – вскричал Дроссельмейер, потирая руки от удовольствия. – С вами положительно интересно иметь дело, господин Пьер.
– А в чем, собственно, дело? – подозрительно воззрился на них молодой баронет.
– Вы не заметили, что случилось с зубами куклы? Этого щелкунчика? – спросил крестный, глядя в упор на баронета.
– Вроде, нет, – озадаченно пробормотал Вадим. – Хотя постойте… Они были в чем-то испачканы, по-моему.
– Они были красные, – коротко бросил Дроссельмейер. – Точно от крови.
– То есть как? – опешил Вадим, натужно соображая под сочувственными и понимающими взглядами крестного и слуги. – Вы что же, хотите сказать, что этот ее… что чертов щелкунчик нынче ожил, поймал и убил мышь? После чего, как кот, отдал ее хозяйке?
– Почему бы и нет? – философски заметил Дроссельмейер. – Ведь факт налицо: у куклы были окровавленные зубы. И, самое странное, что этого не заметила Мари.
– Или же заметила, – прибавил слуга. – И отчего-то пожелала продемонстрировать это в высшей степени странное и печальное обстоятельство господину баронету.
– Вот именно, – подтвердил крестный. – Странное и печальное.
Вадим с минуту смотрел на обоих. После чего горестно покачал головой.
– Знаете, господа… После столь вызывающей и мерзкой сцены я уже ничему не удивлюсь. Даже тому, что мадемуазель Мари могла сама поймать эту несчастную мышь и расправиться с нею посредством щелкунчика. Механизм его, знаете ли, вполне позволяет…
Крестный и слуга одновременно уставились на баронета с одинаковым выражением на лицах.
– Как вы сказали? – слегка заикаясь, переспросил Дроссельмейер.
– А что такого? – равнодушно осведомился Вадим.
– Хозяин хотел сказать, что это мадемуазель Мари защищает куклу от мышей, – бесстрастно промолвил Пьер.
– Что-о-о?
Теперь настала пора удивиться уже молодому человеку. Физиономия баронета вытянулась, и он стал похож тоже на какого-то незадачливого грызуна, перепуганного крылатой и страшной тенью, только что стремительно скользнувшей к нему с высоты.
– Полно, Пьер! – пожал он плечами. – Я вовсе не хотел сказать… этакого! То была попросту неуместная и глупая шутка, высказанная в сердцах. Поскольку все мы теперь раздосадованы и… увлечены… Разумеется, мадемуазель, судя по сегодняшнему, тоже слегка… эксцентрична. Но, помилуйте – не до такой же степени!
– А деревянная кукла, охотящаяся по ночам на мышей в канун Нового года, вас, баронет, стало быть, не столь сильно смущает? – слегка прищурился крестный.
– Милого друга и защитить порою надобно, – непонятно к чему произнес Пьер. Однако Дроссельмейер, похоже, его прекрасно понял. И они хитро и понимающе посмотрели друг на друга как два убежденных заговорщика.
– Полноте вам, – махнул рукой молодой человек. – Давайте же, наконец, думать, как нам спасти несчастного Арчи. Мне кажется, господин Дроссельмейер, это – более по вашей части.
– Что ж, подумаем вместе, – согласился крестный. – Мне кажется, ответ отчасти заключен и в этом щелкунчике. Как бы нам не пришлось еще и защищать его. Как Мари, например. Что же до Арчи, то проще всего снять заклятие, разумеется, именно тому, кто его и наложил. Но утро должно объяснить вечер. Ночью вершатся только темные дела.
Несколько мгновений Вадим в замешательстве смотрел на Дроссельмейера, после чего скрипнул зубами и в нетерпении увлек его за собой.
– Ну, хватит. Будем надеяться на свои силы и ваши возможности. Признаться, я огорчен, что мне придется ждать до завтра. Отныне я не намерен оставаться в этом доме ни минуты лишней.
– Тогда проследуем в ваш кабинет, – предложил крестный. – Нам необходимо до завтра кое-что приготовить.
И трое мужчин спешно направились из елочного зала вон. В дверях Пьер обернулся и с сожалением посмотрел на елку, туда, где средь ветвей безмолвно и бесчувственно висел его злосчастный товарищ и компаньон. После чего вздохнул, покачал головой и поспешил по коридору вслед за своим хозяином. После полуночи он собирался сюда вернуться.
Большие часы в гостиной тихо пробили половину двенадцатого.
В другом конце дома большая деревянная кукла с оскаленными зубами беззвучно шевельнулась. Ее огромная голова лежала на подушке возле горячего плеча девушки. Мари спала и во сне понемногу забывала все, что с нею произошло полчаса назад. То, что с ней случилось гораздо раньше, почти полдня назад, она уже забыла навсегда.
– Ну, полно, хватит уже, – не то прошептала, не то прошелестела кукла. Глаза ее несколько раз открылись и закрылись вновь, точно кукла попробовала послушность органов и членов. Затем согнулась рука, вытянулась нога, тело покачалось из стороны в сторону, как причудливый маятник. И наконец, пришли в движение зубы. Кукла тихо прищелкнула ими, затем еще и еще.
Потом свесила одну ногу через край кровати, выпростала тело из-под одеяла и неловко соскользнула на прикроватный коврик. Толстый персидский ворс смягчил стук деревянного тела о пол. Щелкунчик встал и медленно повернул голову, зорко всматриваясь в лицо спящей. Оно было спокойно и безмятежно. Мягкая прядь легла Мари на щеку и колебалась под легким дыханием девушки, благополучно забывающей теперь все, чего помнить ей, по мнению щелкунчика, было не должно. Затем кукла удовлетворенно отвернулась и прищелкнула стругаными некрашеными пальцами.
– Все слишком скоро, – пробормотала она деревянным голосом, лишенным и красок, и чувств. – Она поторопилась отослать баронета. Мы это исправим. Ведь от любви до ненависти – один шаг. Теперь ей придется его полюбить. Х-х-х-а… И меня – вместе с ним. Вот смешно.
И кукла замерла до поры до времени у кровати, точно свалилась от неловкого движения девушки. Только часы тихо отстукивали на стене: – Она поторопилась. Мы это исправим. Один шаг. Трик-и-трак…
В такт часам тихо раскачивался на еловой ветке маленький красно-черный арлекин. Но никто этого в елочном зале увидеть не мог.
За окнами сгущались сумерки. Синие тени ползли по снегам, удлиняясь и темнея, а в окнах гостевого кабинета горел свет – там оживленно спорили и переговаривались двое. Третий же, поодаль, аккуратно наполнял чашки свежайшим ароматным кофе.
Мало-помалу движение нити, на которой висел елочный арлекин, замедлялось, умирало, покуда не замерло окончательно. Арлекин вновь был неподвижен, и только широкая улыбка, застывшая на аляповатом, размалеванном лице, казалась сейчас гримасой страха. Поскольку близилась полночь.
