Текст книги "Новый год плюс Бесконечность"
Автор книги: Сергей Челяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
Еще одна стрела с тонким зуденьем пронеслась мимо. Охотник с разинутым в изумлении ртом смотрел, что выделывала в воздухе эта безумная птица! А Тирд вновь взмахнул крыльями, и на этот раз они вняли, послушались его горячей мольбы, перевитой холодными волнами страха и отчаяния. Крылья некоторое время несли Тирда над снегом, совсем низко. И при этом отчаянно свистели! Как у какого-нибудь штатского городского сизаря, надутого от глупости и жирного от объедков, завсегдатая городских помоек и восседателя на каменных изображениях суровых людей и их грустных лошадей!
А затем крылья подняли Тирда, и он полетел, с каждым мгновением набирая скорость. Потом голубь и совсем исчез между деревьями. А человек еще долго стоял у костра, сжимая в побелевших пальцах бесполезный уже теперь лук со взведенной стрелой. Пораженный, он шептал про себя, одними губами, беззвучные, и значит, теперь уже бессильные проклятия.
Тирд летел всю ночь, лишь изредка опускаясь для отдыха на самые укромные ветви. Но теперь он старался облетать стороною сосны, поскольку за минувшие дни бедный голубь порядком устал от резких запахов сосновой смолы и шишек.
Счастливо избегнув губительных стрел, спасенный от хабифалька самоотверженной и верной голубкой, Тирд о многом передумал, прежде чем вдали забрезжили первые проблески рассвета. У него было отличное чувство направления, и к тому же раньше он дважды летал в этой край, раскинувшийся дремучими чащами и непроходимыми буреломами возле самого пограничья. Поэтому Тирд полностью отдался на волю ветра и силу крыльев, а сам мысленно, раз за разом, возвращался назад, в лес сизой голубки. Он вспоминал ее слова, сокрушенно покачивал головой в такт взмахам крыльев, понимая, какие глупости говорил ей порою в ответ, что молчал, когда нужно было говорить, и самонадеянно ораторствовал, когда следовало бы лишний раз не раскрывать клюва. И еще он думал о том, что ждет его впереди.
Тирд теперь вдруг с неожиданной ясностью понял, что помимо его службы, которой он прежде так гордился и всегда ставил превыше всего, оказывается, существует и совсем иная голубиная жизнь и судьба. Он никогда не задумывался о том, что у него может быть подруга, свое гнездо, птенцы. Интересно, сколько их будет, с интересом размышлял Тирд, и на сердце у него становилось теплее. Кровь быстрее бежала в жилах, крылья несли его вперед. И все чаще королевский почтовый гонец ловил себя на мысли, что он уже думает обо всем этом – милой подруге, гнезде, птенцах – как о почти сбывшемся, новом повороте в его жизни.
Ведь иначе я так и буду всю жизнь летать как угорелый, думал он, рассеянно поглядывая на леса, что тянулись внизу. Из одного конца королевства в другой, нося чужие письма и послания, не зная, к чему они, зачем и так ли уж важны. А потом он состарится, крылья уже не смогут держать его в небе так долго, как прежде, он начнет путать маршруты, хозяев. Покуда однажды не потеряет бдительности и его не поймает какой-нибудь зоркий и быстрокрылый фальк. Или хитрый и могучий хабит. Или же задремлет на ветке, и его выследит куница. А то и просто свалится с небес и разобьется о скалы или захлебнется в реке.
И о нем, верном крылатом служаке Тирде, больше никто и никогда не вспомнит. Даже король, чьи послания он так часто носил, рискуя жизнью и заглядывая в глаза смертельным ветрам.
Но самое главное – тогда в его жизни уж точно не будет ни подруги, ни гнезда, ни птенцов. А ведь он мог бы их многому научить, думал Тирд, подставляя натруженные крылья первым лучам белого, почти совсем не греющего зимнего солнца. А всего-то и нужно – сегодня же вечером в укромной темноте голубятни выбраться из ящика с проволочной сеткой, куда его поместят на отдых, найти лазейку и сбежать.
Тирд знал, как в случае чего выбираться из птичьей клетки. В свое время его научил этому хитрому искусству вожак стаи, мудрый Фирст. Нужно было только зацепить клювом крючок и откинуть его в сторону. Тогда одна сторона клетки будет свободной, и можно протиснуться между сеткой и стенкой соседнего ящика.
Однажды Тирд для баловства уже проделывал этот фокус. Потом он, конечно же, поскорее вернул крючок обратно, потому что никогда не мыслил себе другой судьбы, кроме королевской службы, страшно гордился ею и не променял бы ни на какую иную судьбу. Сейчас же голубь вспоминал, как это сделал, и в сердце крепла новая, прежде не знакомая ему уверенность, что все в его судьбе еще можно изменить. Потому что он жаждал вновь увидеть голубку.
Иногда он думал, что крепко виноват перед ней, поскольку не остался в лесу, а покинул ее, пусть даже и по зову долга. Чем далее он размышлял об этом, тем больше и скорее уравновешивались воображаемые весы, на одной чаше которых покоилась его служба и вся предыдущая жизнь, на другой же – любовь и нежность к голубке. Теперь он даже не знал наверняка, что главнее, но чувствовал, что это равновесие шатко и недолговечно. Он все еще гнал от себя мысль, что теперь совершает, ошибку, сознательно предпочтя свое прошлое – надеждам на будущее, о котором он никогда не задумывался. Но он изо всех сил надеялся, что птичьи боги его простят и дадут ему еще один, пусть даже и последний, шанс на любовь.
Только завершить этот полет, отдать то, что должно, и потом он все наверстает, благо обратно его будут нести уже крылья любви. Ведь он не совершил ничего дурного, он просто выполняет свой долг, как и подобает настоящему голубю.
Так думал Тирд, успокаивая и оправдывая себя, в мыслях желая теперь совсем иного.
Шагнуть ей навстречу, заглянуть в кроткие лучистые глаза, осторожно и бережно обнять крылом и тихо шепнуть: ну, вот я и вернулся. Эта воображаемая картина уже не раз представала перед мысленным взором Тирда, покуда он миновал туманные леса, за которым потянулась череда озер. Он был уже на подлете и внимательно оглядывал округу. Сердце его сладко замирало. За ночь Тирд иначе осмыслил свою жизнь, в которой прежде было только объяснимое прошлое и вполне предсказуемое настоящее. Теперь же он впервые думал, мечтал и верил в будущее.
Крылатое будущее, в котором Тирд больше уже никогда не будет одиноким.
Мертвые тела он увидел, когда уже совсем рассвело.
Едва оборвалась белая гладь озерного льда, как взору испуганного голубя открылись десятки людских трупов, припорошенных снегом. Среди них встречались лошадиные туши, и остовы сожженных телег, и оглобли огромных обозных фур. Более всего Тирда привели в ужас дымы, которые еще курились над кучами угольев и пепла. Голубь почти физически чувствовал тепло, медленно уходящее с поля битвы, точно из умершего и остывающего тела. И чем дальше, тем больше было убитых людей и коней – многие сотни поверженных, бездыханных, распростертых на земле, сплетенных меж собой и застывших навеки. Сверху Тирду были видны места, где бой был наиболее яростным и ожесточенным: точно вскипевшие буруны стремительной воды замерли и замерзли то тут, то там; схлестнувшиеся валы воинов в черно-зеленом и темно-синем, разбившиеся друг о друга… И сам Тирд летел над страшным мертвым полем недавней битвы словно маленький осколок живого льда, брошенного в небо невесть чьей могущественной рукой, теперь уже непонятно – в кого и зачем.
Все недавние страхи Тирда разом вернулись.
Он мерно взмахивал омертвелыми крыльями, сердечко камушком билось в груди, и холод сковал клюв, не позволяя издать даже горестный стон. Но шли минуты, и впереди показались палатки и шатры. Вокруг возле разожженных костров медленно двигались и вяло хлопотали люди, готовили пищу, чистили оружие, беседовали или просто молчали. Это был лагерь победителей.
Голубь с надеждой оглядывал их, но пока не видел знакомых цветов. И вдруг впереди мелькнул высокий шест с безвольно повисшим флажком. Это был условный знак для него, почтового голубя. Место, куда он должен был прилететь.
И у входа в шатер стоял знакомый Тирду человек – низенький лысый мужчина, с засученными рукавами серой от постоянных стирок рубахи и в своем вечном кожаном фартуке, скрывавшем весьма объемный животик. Этот человек уже дважды встречал Тирда в этой палатке и угощал нежнейшим распаренным зерном и специально подогретой родниковой водой, слаще которой Тирду не приходилось пробовать нигде, даже в столице. Лысый в фартуке озабоченно оглядывал сваленную возле шатра кучу одеял, лошадиных попон и грязных ковров. И он совсем не смотрел в небо. Потому что здесь Тирда уже не ждали.
Голубь собрал остаток сил и плавно спланировал на серый, угольный снег перед шатром. И когда лысый обернулся, Тирд громко и важно заворковал – королевский посланец вернулся.
– К вам Магнус, ваша милость, – поклонился крепкий мужчина в маленьком круглом панцире, надетом поверх овчинного полушубка.
– Что он хочет? – осведомился высокий чернобородый мужчина в длинном теплом плаще и тяжелых кавалерийских сапогах. Он быстро писал щегольским белоснежным пером за раскладным столом, хитроумно собранным из крышек от ящиков полковой маркитантской службы.
– Господин Магнус твердит, что дело не терпит отлагательства, но откроет его лишь вам, – пожал плечами мужчина.
– Ну, что ж, пусть войдет, коли так срочно, – кивнул бородач и с неудовольствием глянул на письмо, которое теперь предстояло отложить.
Человек в кожаном фартуке вошел в шатер и бросился к бородачу. Он всплеснул руками и закричал неожиданно тонким, почти бабьим голосом:
– Невероятное дело, ваша милость, мастер Гюнтер!
– А что такое? – осведомился бородач, в голосе которого все еще сквозили недовольные нотки.
– Голубь вернулся, – в глубочайшем возбуждении воскликнул человек в фартуке и тут же, словно спохватившись, прикрыл ладонью рот. И это тоже было не совсем мужское движение.
– Какой голубь? – не понял бородач.
– Тот самый, – уже тише пробормотал человек в фартуке. – Один из трех, известных вам. Относительно которых было личное и строжайше секретное распоряжение вашей милости.
– Вернулся? – нахмурился бородач. – Но ведь это невозможно!
– И тем не менее это так, – развел руками его помощник.
Казалось, ни тот ни другой не были рады тому, что сегодня откуда-то прилетел какой-то там секретный голубь. Во всяком случае, взгляд мастера Гюнтера, обращенный на подручного, добрым назвать было никак нельзя.
– И что он принес? – наконец спросил бородач.
– Что и должен был, – ответил человек в фартуке. – Ложное письмо.
И вновь наступило напряженное молчание. Бородач, казалось, был потрясен.
– А остальные птицы? – обжег он подчиненного раскаленным взглядом.
– Как мы и думали. Ни одна из двух других не вернулась. Можно с абсолютной уверенностью утверждать, они попали в руки людей герцога Иоганна. Те их действительно ждали по всей границе Корнельского леса, ловчие и егеря. В полном соответствии с вашими предположениями…
– А этот, значит, долетел?
– Долетел, – вздохнул человек в фартуке. – По сути, если быть до конца точным, он опоздал всего на четыре часа.
– Невероятно, – прошептал бородач. – Марк, но ведь это просто невероятно…
– Все ваши указания были исполнены самым наистрожаишим образом, – торопливо забормотал обладатель бабьего голоса Марк. – В корм почтовым птицам были введены специальные добавки, в воду – нужные травы. Он просто не мог долететь. Физически…
– Да, – кивнул бородач. – Очевидно, не мог.
Он встал из-за стола, прошелся по шатру и остановился напротив крохотного окошечка, слишком малого, чтобы пропускать сюда яркий свет.
– А если бы долетели и другие? – задумчиво спросил он, словно обращался к самому себе.
– Ошибки быть не могло. То, что этот голубь не попал к ним в руки – просто чудо, мастер Гюнтер. И, кроме того, на самый исключительный и невероятный случай, вроде этого голубя, был еще Рикк.
– Ах, да… – прошептал бородач. – Рикк…
– Смею вас уверить, мастер, – поспешно заговорил Марк, – бедняга Рикк отдался им в руки просто мастерски. У противника и мысли не могло возникнуть, что он выдаст им ложную информацию о дне нашего наступления. Я не первый год в секретной службе, и его легенду мы сочиняли тщательно как никогда.
– Где теперь Рикк? Его нашли? – тихо спросил бородач.
Марк молча покачал головой. И бородач понял его, даром что стоял к подчиненному спиной. Ведь он тоже был не первый год в секретной службе.
– Они действительно не были готовы, что мы ударим на день раньше, – убежденно пробормотал мастер Гюнтер. – В воскресенье, а не в понедельник.
– Иначе мы бы тут с вами, быть может, уже и не стояли, – вздохнул Марк.
– Ты прав, – ответил бородач. – Как и всегда, Марк.
– Ваша милость, – почтительно наклонил голову человек в фартуке.
– Вот ведь удивительная вещь – война, – мрачно проговорил мастер Гюнтер. – Кто бы сказал, что подчас ее можно выиграть посредством лишь одного ложного слова, двух отравленных почтовых голубей и одного шпиона, нарочно отдавшегося в руки врага.
– Рикк спас всех нас, – сдавленно пробормотал Марк.
– Вместе с парой птиц, – как ложное эхо откликнулся мастер Гюнтер. – И знаешь, Марк, будь моя воля, я бы поставил этим двум несчастным голубям памятник. Их мы тоже толкнули в чужую сеть. Как и славного Рикка.
– Голуби – всего лишь птицы, – философски заключил Марк. – Они летят от одной знакомой кормушки к другой. Увы, это так. А Рикк пошел на смерть сам. У него ведь всю семью…
– Да… Помню, – сказал бородач. – Рикку следовало бы вручить орден, но только кому его теперь передашь? У шпионов очень редко бывают близкие люди… – Он некоторое время размышлял, после чего развел руками. – Может, отдать этот орден тебе, Марк?
– Благодарю вас, мастер Гюнтер, – грустно улыбнулся Марк. – Но вы ведь сами знаете: мое сословие не дает права на получение ордена. Даже за… исключительные заслуги перед короной.
– Ладно… Ступай, мой добрый Марк, – махнул рукой бородач. – Однажды мы вернемся к этому разговору, обещаю тебе.
– Благодарю вашу милость, – поклонился человек в фартуке и пошел прочь. Но у самых брезентовых створок на выходе из палатки обернулся и робко спросил: – Прошу еще раз прощения, ваша милость. А что же прикажете теперь делать с Тирдом?
– С кем? – удивился бородач.
– С тем голубем. Который прилетел к нам сегодня…
– Гм… А что с ним вообще нужно делать? – непонимающе переспросил мастер Гюнтер.
– Ну, в общем-то, птице, конечно, следует сначала хорошенечко отдохнуть… – пожал плечами Марк. – А затем – может, отправить его обратно, в столицу? Теперь уже – с верным письмом, о нашей великой и заслуженной победе над коварным и хитрым врагом? Птица-то, по всему видать, отчаянная. Думаю, хлебнул немало лиха наш голубок, пока долетел сюда. И ведь не знала его птичья голова, что несет фальшивое письмо и что свои же, хозяева, его, по сути, и предали.
– Что значит жизнь одного голубя в сравнении с тысячами людей? – задумчиво сказал бородач. А затем поднял воспаленные, припухшие от бессонницы глаза под тяжелыми веками и… неожиданно улыбнулся.
– А знаешь что, мой добрый Марк? Иногда мне кажется, что на войне побеждают все-таки именно те, кто способен превозмочь себя и свершить невозможное. И не только такие, как бедняга Рикк, но и как этот голубь… как там, бишь его?
– Тирд, – улыбнулся человек в фартуке.
– Да. Тирд. Простой голубь. Тот, который долетел, – кивнул бородач и усмехнулся. – Пусть даже никому, на первый взгляд, это теперь и не нужно.
Он задумался на миг, а затем приказал:
– Этого голубя больше с почтой не отправлять. Он проявил геройство и храбрость, не хуже истинного солдата, доставляя секретное письмо. Нам нужно больше таких птиц в Королевской почтовой Службе – сильных, упрямых, самоотверженных. Полагаю, что этот голубь даст хорошее потомство.
Магнус кивнул, осторожно улыбаясь.
– Поэтому ты сейчас же пойдешь, мой добрый Марк, и переселишь этого голубя отдельно от всех остальных курьерских птиц. В хорошую, крепкую клетку, обитую мягкой тканью. Питание и содержание этого… Тирда… должно быть самым наилучшим. По возвращении войска в столицу приказываю поместить голубя в специальную закрытую вольеру и употреблять исключительно для улучшения породы. Всех его потомков в будущем использовать на самых важных и ответственных почтовых маршрутах. Можешь исполнять.
– Слушаюсь, ваша милость, – улыбнулся Марк и торопливо вышел из палатки. Приказы начальника он привык исполнять немедля.
Тирд не слышал, как его вынули из общего вольера, бесцеремонно распугав и разогнав при этом прочих голубей. Он не чувствовал, как его несут куда-то, не заметил скрипа снега под тяжелыми коваными сапогами. Не ощутил, когда его положили на мягкую подстилку в другую клетку – с крепкими запорами, на замках, обитую по углам упругим плюшем, светлую и просторную. После этого клетку накрыли куском плотной ткани – чтобы этот измученный дальней и трудной дорогой голубь спокойно спал, выздоравливал и набирался сил.
Всего этого Тирд не слышал, не чувствовал и не понимал. Он крепко спал, и ему снился радостный, прекрасный сон. В этом сне он словно наяву летел на крепких и сильных, замечательно отдохнувших крыльях в темный зимний лес. Туда, где сосны побелены инеем, снежные сугробы даруют тепло и спасение и полно пищи для голубей. Ведь некоторые голуби, оказывается, больше всего на свете любят еловые и сосновые семечки. И пусть даже вкупе с хвойной смолой.
Именно так, наверное, и должна пахнуть настоящая, истинная свобода – хвоей и ветром. А иначе, если не поторопишь сердце и крылья, твоя голубка будет очень беспокоиться.
лестница-3
Как он снова очутился на лестнице, Вадим не помнил и не знал. Прежде он спал как убитый, намаявшись невесть какими трудами, о которых не помнил даже во сне. Так, сонный и не чувствующий ничего ни в себе, ни вокруг, он оказался на следующем лестничном пролете. И открыл глаза.
Ни Пьера, ни Арчи нигде не было. Он сунул руку в карман, надеясь обнаружить хотя бы елочные фигурки, но вытащил только жесткое черное перо. В другом кармане было еще одно, на этот раз с серым отливом.
Вадим некоторое время задумчиво изучал их, после чего пожал плечами и бросил в лестничный пролет. Перья подхватило ветром, они закружились штопором, как спелые кленовые крылатки, и исчезли.
На этот раз волшебство было к нему благосклоннее – не строило ловушек и не разверзало пропасти под ногами. Даже позволило Вадиму выспаться и забыть все случившееся прежде окончательно и без следа.
Последним растаял вкус ветра во рту – медленно, неохотно, не сразу. Для этого Вадиму, не подозревавшему, откуда этот холодный смолистый запах, пришлось даже выкурить длинную мятую сигарету. Он стрельнул ее у прохожего, и тот сунул ему под нос, почти не глядя, пачку «Явы» и зажигалку. Целую же пачку покупать было не с руки – Вадим за всю жизнь так и не пристрастился к нехитрому искусству вдыхать и выдыхать дым табака, сухого и терпкого, как иные воспоминания.
День четвертый
ТО, ЧТО ТЕРЯЕТСЯ – ТО, ЧТО ПРИХОДИТ
Глава 23
Разговор в зимнем городе
Трамвай в последний раз скрипнул колесами и безжизненно застыл. Вагоновожатая отняла от уха рацию и тихо выругалась в сторону. Затем раздраженно глянула назад, в салон и торжествующим тоном объявила:
– Трамвай дальше не пойдет, с рельсов сошли. Выходите!
Пассажиры дружно принялись вставать, обмениваясь на ходу недовольными репликами. Некоторые требовали назад деньги за билеты, но большинство равнодушно выходило на улицу. На маленький островок безопасности, который сердито огибали машины, вечно спешащие и брызгающие снежной грязью из-под колес.
Она осталась сидеть, с прямой спиной, задумчивостью в лице, строгими серыми глазами.
– А вам что, не ясно сказано? – прикрикнула на пассажирку вагоновожатая. – Живо выходим, сейчас вагон цеплять будут.
И она повернулась широкой жирной спиной, обтянутой жилетиком дорожно-оранжевого цвета, и спустилась по лесенке к рельсам.
Вагонохозяйка не видела, как пассажирка встала и осторожно пошла вдоль сидений, методично касаясь высоких спинок. Возле средних дверей она остановилась. Вытянула перед собой длинный и тонкий нескладной зонт. Ощупала пространство впереди. Потом сделала нетвердый шаг, после – еще один, и оказалась на земле, на их вынужденной остановке, посередине поворота на проспект.
В тот же миг двери за ней с шумом захлопнулись. Ни к чему зря холодить салон, печки и так работают из рук вон плохо. А через полчаса вагон должны выволочь обратно и вновь поставить на рельсы. Начинался обычный рабочий день, хотя сегодня уже мало кто работал всерьез: город был полностью захвачен в плен веселыми и деловитыми предновогодними хлопотами.
Пассажирка постояла на островке безопасности, изредка поворачивая голову и прислушиваясь к окружающим звукам. Затем тихонечко пошла через дорогу, чутко ловя в уличном шуме соловьиное посвистывание далекого светофора. Наконец она пересекла полосу движения и вышла на тротуар, предварительно осторожно и тщательно обстукав бордюр. Подошла к киоску журналов и газет, невидяще оглянулась и замерла.
И тут на нее с разбегу налетел прохожий.
Молодой мужчина в удобной, хотя и слегка коротковатой дубленке, еле успел подхватить молодую женщину. Она так и обмерла от неожиданности в его руках, после чего сделала слабую попытку высвободиться. Мужчина немедленно выпустил ее из нечаянных объятий и поставил на тротуар. Она повела головой, точно норовя заглянуть ему за спину, не таится ли там кто-то еще, столь же неуклюжий и внезапный.
Но в этом взгляде не было его, молодого мужчины в дубленке. Ее глаза не остановились на нем ни на мгновение, даром что их лица были друг против друга. Как два стекла в оконной раме. Несколько мгновений мужчина пристально смотрел на жертву своей невнимательности; причем, несмотря на приятные черты и мягкий шарм миловидного лица дамы, глядел он на нее с беспокойством и тревогой. Наконец она шагнула в сторону, а он, соответственно, обрел дар речи.
– Вы не ушиблись? Простите, ради бога, я просто, видимо, задумался на ходу.
– Ничего страшного, – сухо ответила она, теперь уже устремив глаза ему в подбородок. Это странное обстоятельство еще сильнее обеспокоило мужчину.
– С вами все хорошо? – озадаченно спросил он. – Все нормально?
– Нет, – робко улыбнулась она. – Со мною не все хорошо. Но это пустяки – скоро пройдет.
В следующее мгновение мужчина в дубленке все понял. Это была не их обоюдная рассеянность. Стоящая перед ним приятная, невысокая дама ничего не видела. Она была слепа.
Мужчина быстро огляделся по сторонам, для чего-то посмотрел на часы и на краткий миг задумался. Дама, казалось, и вовсе забыла о нем. Достав из кармана маленький кружевной платок, она осторожно вытирала лицо, на котором весело таяли быстрые мелкие снежинки.
Наконец мужчина покачал головой и решительно взял даму под руку. Она даже не вскрикнула. Он наклонился к ее щеке и прошептал что-то – вкрадчивое, мягкое, нежное. Так, наверное, говорят в подобных случаях мужчины с симпатичными дамами, встреченными ими впервые. Она выслушала его слова, улыбнулась и, подумав, почти незаметно кивнула. А потом тихо назвала свой домашний адрес. Всего два слова. Улицу и дом.
В скором времени снег заметно утих, и теперь редкие, пушистые и порхающие снежинки летели над городом, отчего путь сам собою казался легким, а беседа – приятной. Мужчина говорил, все более увлекаясь собственным красноречием. Дама же внимательно слушала, изредка вставляя то улыбку, то доброжелательную реплику. Тротуар тянулся вдоль заснеженных рельсов, по которым изредка бежали трамваи, сердито звеня на перекрестках и поворотах, но эти двое их совсем не замечали. Они были увлечены прелестью нечаянного зимнего знакомства, и до Нового года оставалось всего ничего. Мужчина, как водится, провожал, а дама не противилась. Так бывает очень часто, и совсем не обязательно – в конце календаря.
– Честно говоря, я думал, что вы сейчас накинетесь на меня с кулаками! – смеялся мужчина. – Вот дубина, тупица, слепая тетеря…
Но, выговорив последние слова, он внезапно осекся и опасливо посмотрел на спутницу. К счастью, ей хватало проницательности не обижаться, к тому же она, видимо, легко относилась и к собственной жизни, и к ее беде.
– Хорошо еще, что все не так страшно, не так неотвратимо, – тихо говорила она, привычно глядя теперь под ноги и осторожно обходя черные ледяные катки, почти заметенные порошей и оттого таящие в себе веселое предательство. – Когда это случилось со мною в первый раз… вот тогда было по-настоящему жутко. Вы, наверное, даже представить себе не можете, Вадим, что значит, когда в твоих глазах вдруг напрочь выключается свет. И все, что ты видел прежде вокруг себя, о чем догадывался… Или не видел, но знал, что оно где-то здесь, рядом, за спиной… Все это вдруг уходит.
– Я понимаю, – проговорил мужчина. – Я и сам чувствую иногда, как что-то уходит. Искренность. Непосредственность детства. Друзья. Деньги, наконец.
Они посмотрели друг на друга: он – весело и притворно, она – подслеповато, но изумленно. И разом расхохотались.
– А если серьезно, – продолжил он, – как-то мне довелось увидеть, как исчезло все. Осталось только небо над головой.
– А как же с нравственным законом внутри вас? – улыбнулась женщина и покрепче ухватилась за мужской локоть.
– О, тогда я еще только постигал мир и его законы, – улыбнулся мужчина. – Сворачиваем?
И они весело перебежали дорогу перед отчаянно трезвонящим старым красным трамваем. Мелькнуло сердитое лицо вагоновожатой, размытое за мутным окном водительской кабины, и все слова, брошенные ею в сердцах легкомысленной парочке, так и остались запертыми внутри и очень скоро увяли.
– Держу пари, что она сказала: под Новый год все сходят с ума, а пешеходы – тем паче, – серьезно сказала женщина, и мужчина посмотрел на нее в немалом удивлении.
– Ничего удивительного, – пояснила женщина. – Дело в том, Вадим, – я как раз собиралась вам это сказать пару минут назад, – что я ведь не слепа в общепринятом понятии. Точнее сказать, я вообще не слепа.
Мужчина внимательно слушал ее. Может быть, он был теперь лишь чуть напряженнее и внимательнее, чем минуту назад.
– Это болезнь, – задумчиво сказал женщина. – Нечто вроде приступов. Они случаются со мной раз или два в сезон. Осенью и зимой – чаще. Наверное, виною тому холода.
– И долго они длятся? – уточнил мужчина. – Ведь вы уже разглядели трамвай, от которого мы только что спаслись бегством, верно?
– Только отчасти, – кивнула женщина. – Удивительно, что очень часто зрение возвращается как-то странно: вот, к примеру, я могу не видеть целого предмета, но могу увидеть его часть. А иногда – даже то, что у него внутри.
– Вы меня, Наталья, просто пугаете! – мужчина состроил притворную гримаску, но тут же спохватился. – Так что же это: выходит, вы не видели трамвая, но разглядели вагоновожатую? Потому что она была внутри,так?
– Не знаю, – смешалась его спутница. – Возможно, что и так. А что же тогда случилось с вами?
– Ах, да, – вспомнил Вадим. – Ну, ничего уж такого сверхъестественного. В детстве меня сбила машина. Такой допотопный грузовичок с деревянными бортами. Отшвырнуло ударом на несколько метров.
– Какой ужас! – испуганно проговорила Наталья.
– Да ничего страшного, могло быть и хуже, – улыбнулся Вадим. – Но я до сих пор помню: все звуки выключились, ко мне бегут со всех сторон какие-то люди, разевают беззвучно рты, как рыбы, что-то кричат, тянут руки. А я лежу, и передо мною – синее небо и огромные облака. Прямо как у Толстого, князь Болконский на поле боя.
– Действительно, – кивнула женщина.
– И тогда я впервые почувствовал, как все может исчезнуть. И при этом ничего не случится.
– Как это?
– Понимаете, Наташа, мне просто было интересно. Я и сам почти ничего не чувствовал, но дело было не в этом. Все вдруг потеряло свой смысл, даже люди вокруг – только это небо. И тогда мне почему-то показалось, что можно жить даже с одним только небом. И облаками. Если вдруг уходит все остальное.
Всякая дорога имеет окончание, и даже в больших городах ее зачастую можно пройти быстрее, чем поначалу ожидается. Способность видеть, и, очевидно, не только внутри, но и снаружи, понемногу возвращалась к Наталье. Поэтому когда они поравнялись с ее домом, она уже уверенно указала на подъезд. И тут же смущенно улыбнулась.
– Извините, Вадим, что не могу пригласить вас домой.
– Да, от чашечки утреннего кофе я бы не отказался, – безнадежно махнул рукой молодой человек. – Как это говорят американцы, когда хотят расстаться с человеком навсегда: как-нибудь позавтракаем вместе, идет? А последнее слово в русской транскрипции явно звучит как «идиот». Со всеми вытекающими…
– Просто у нас такой бардак сейчас, откровенно говоря, – грустно улыбнулась женщина. – Предновогодние хлопоты, и вдобавок дочка слегла с ангиной. А тут и мне нужно собираться в больницу.
– А что еще? – тревожно спросил молодой человек, и это у него вырвалось столь громко и эмоционально, что Наталья засмеялась.
– Ничего нового, – все старые болячки. После этих приступов слепоты меня всегда кладут на пару недель в больницу, обследоваться. Да и профилактика, говорят. Хорошо хоть меня там смотрят хорошие знакомые. Впрочем, почему «кладут» – ложусь сама. Врачебное предписание у меня на этот счет строгое – не ранее чем через трое суток явиться с вещами и пижамой, так сказать.
– Вы – дисциплинированный пациент? – мягко сказал молодой человек.
Она пожала плечами.
– Наверное…. Да и все-таки дочь. Нужно думать о будущем. В том числе и ее.
– Понимаю, – кивнул Вадим. – А сколько дочке?
– Шесть уже. Седьмой пошел, – сказала Наталья таким тоном, точно речь шла о пожилой даме или, во всяком случае, хотя бы о женщине вполне средних по нынешним женским приоритетам лет.
– Да еще и ангина, – посочувствовал Вадим.
– В довершение всего, – кивнула Наталья. – Я – в больницу, значит, сидеть в Новый год моей Варьке с бабулей. Будут пить чай с малиновым вареньем и смотреть телевизор. Да еще слушать ее рассказы и комментарии нашей суровой российской действительности.
– Ну, телевизор – это они любят, – неуверенно возразил молодой человек. – Вон рекламы – все дети наизусть шпарят, как скороговорки. Хоть задом наперед! И мультики по всем каналам, только успевай переключать.
– Это все так, – согласилась Наталья и непроизвольно обернулась к подъезду. Молодой человек тут же мысленно обругал себя; дама явно уже замерзла, разговоры с ним разговаривая, да и вообще… И он зябко, по возможности незаметно, переступил с ноги на ногу, прислушиваясь и к словам дамы, и к собственным ощущениям.
– Бабуля у нас просто золото, и телевизор японский. Но сами посудите, каково девочке ее лет остаться на Новый год с бабушкой, одной? К тому же мы с нею собирались завтра идти на «Щелкунчика».
