Текст книги "Новый год плюс Бесконечность"

Автор книги: Сергей Челяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

И она поймала отчаянный взгляд Вадима и глазами решительно указала ему:

Вниз! Пока не поздно!

Вадим с замиранием сердца досчитал до трех счастливых раз и нырнул вниз, точно ухнул в ледяную прорубь. Когти тут же рванули его плечи, раздался хруст, и омертвевшему от страха дознавателю почудилось, что это затрещали его собственные кости. Упав на каменный пол, он тут же пополз в сторону, в темноту, ломая ногти, выворачивая пальцы и все еще не веря, что вырвался из смертоносных когтей.

– Эй ты, шелудивый пес! – с ненавистью процедил сквозь зубы Арунас, выходя из-за спины Беаты. – Взгляни-ка сюда!

Чудовище с яростным ревом тяжело подняло голову. Оно было еще сковано вязкойзеркальной магией и двигалось медленно, точно в полусне, еще не вполне владея телом и замутненным сознанием.

Дознаватель прицелился и хладнокровно выстрелив в него сразу из обоих маленьких луков, крепившихся на отполированной дубовой станине самострела. Две осиновые стрелки с посеребренными наконечниками – дань особого уваженияАрунаса к народным поверьям – вонзились в могучее тело зверя по самое оперение, почти полностью утонув в густой шерсти.

Оборотень жалобно взревел, яростно заскреб себя лапами, норовя выдернуть из тела смертоносные стрелки. Потом зашатался и с грохотом грянулся оземь, так что под ногами дознавателей дрогнул пол.

Пятрас тут же подскочил к нему сбоку и со всего размаха вонзил зверю в грудь обломок какой-то доски. Раздался вязкий булькающий звук, точно в бочку с застывающей смолой обрушили массивный камень. А потом Вадим, к тому времени уже стоящий на ногах, хотя еще нетвердо, разрядил в поверженного гиганта пистоль. Хотя пули в нем были самые обыкновенные, без примеси какого бы то ни было, хотя бы и самого завалящего волшебства.

Почти одновременно с падением оборотня сверху, с чердака, раздался тоскливый вой. Они втроем переглянулись и, не сговариваясь, разом бросились на чердак. Арунас и Пятрас – впереди, Вадим – вслед, с упрямством командира, сильно хромая чуть ли не на каждой ступени и перехватывая шаткие перила. Оба плеча его были страшно окровавлены. Поэтому когда Вадим добрался, наконец, наверх, там все было кончено.

В глубине чердака, под слуховым оконцем, возле бесполезного теперь уже фонаря валялся труп огромного молодого волка. Он был пронзен двумя тонкими стержнями – Арунас бил из самострела без промаха из любого положения. Очевидно, волк внезапно выскочил на людей из-под лестницы, ведущей на крышу, но дознаватель Шмуц среагировал мгновенно.

Вадим в замешательстве оглянулся. Внизу, подле тела оборотня, скрестив руки, стояла Беата. Их взгляды встретились.

– Ясь? – тихо спросила старуха.

Дознаватель ошеломленно кивнул.

– Я подозревала, что это может случиться, – опустила голову Беата. А дознаватель Секунда вдруг почувствовал, как земля стремительно уходит из-под ног. Вадим рванулся вперед, чтобы хоть как-то удержаться на грани сознания. Но вместо этого только еще глубже провалился в темноту.

Едва у Вадима прояснилось в голове, как перед ним тут же открылся берег, полого уходящий в море. И странное же это было море!

Там встречались, переплетались и боролись друг с другом разноцветные течения и волны – красные, черные, синие, желтые, зеленые, всякие. И он сам стоял на этом берегу и чувствовал невероятно притягательное, приятное, зовущее тепло, исходящее от воды. Она и сама казалась живой – волнующей тайной, что дышала обещанием нового и неожиданного. Это море звало, оно хотело его, Вадима, требуя скорее присоединиться к игре волн, войти в них и плыть, рассекая разноцветные круги и порождая новые, еще более таинственные и удивительные.

Вадим почувствовал приятное тепло на руках. Он поднес их к глазам и, пораженный, увидел на ладонях разноцветные капли и пятна. Словно море уже пришло к нему само, не ожидая разрешения. Он встряхнул руками что было сил, и с пальцев сорвались светящиеся брызги – холодные, фосфоресцирующие, влажные. А на руках остались пятна – красные, липкие и горячие. Вадим смотрел на них и чувствовал, как на лбу понемногу выступает холодная испарина, все тело становится легким, нечувствительным и совсем-совсем чужим. Точно душа впервые ощутила себя отдельно от тела и узнала свою легкость, прозрачность и чистоту.

Вадим попробовал сделать неуверенный шаг к воде.

– Я бы на твоем месте лучше осталась на берегу, – раздался рядом негромкий, спокойный голос. Возле него стояла ведьма.

Прикрыв ладонью глаза, она смотрела вдаль. Ноги ее утопали в песке, но волны огибали старуху с обеих сторон. Они точно опасались Беаты или просто не желали иметь с ней ничего общего.

– Где мы? – спросил Вадим, всматриваясь в дымную морскую даль.

– В общем-то, там же, где и были, – ответила Беата. – Это – просто немного другой угол зрения на привычные вещи.

– А почему я все вижу так… странно? И где все остальные – Пятрас, Арунас?

– Собственно говоря, здесь должен быть только ты. А я здесь потому, что я так хочу.

– Что все это значит? – нахмурился Вадим.

– Тебя ведь оцарапал оборотень, – не поворачивая головы, сухо молвила старуха. И тут же остановила готовое вырваться у дознавателя испуганное восклицание. – Не бойся. Во-первых, не укусил, а лишь оцарапал. – И добавила как-то странно: – Плечи – это, знаешь ли, еще далеко не крылья.

– А что – во-вторых? – пролепетал Вадим непослушными, омертвелыми губами.

– То, что ты – все-таки здесь, а не там.

– Где – там? – Вадим безотрывно смотрел в море, точно силился разглядеть вдали что-то новое, мудрое, быть может, как раз и дающее объяснение всему случившемуся с ним в эту ночь.

– Другая жизнь, – пожала плечами старуха. – Все по-другому.

– А почему мы не идем туда? – наивно спросил дознаватель.

– Там ночь. И луна, – пояснила Беата. – А человек создан все-таки большей частью для солнечного света.

– Но ведь меня ранил оборотень, – возразил Вадим. – Наверное, я должен идти за ним.

Странное дело, сейчас он рассуждал о себе как о стороннем, чужом человеке!

– Мы, обычные люди, тоже частенько, знаешь ли, причиняем боль своим близким.

– Слушай, Беата, – хрипло спросил Вадим. – Помнишь, что ты там давеча говорила? Насчет любви?

Старуха некоторое время с сожалением смотрела на дознавателя, а затем разомкнула сухие, сморщенные губы.

– А ты, небось, думал, что оборотень кусает лишь со зла? Да еще такого знатного хлопца, как твоя милость?

И, весьма довольная своей шуткой, старуха засмеялась, точно рассыпала мелкие речные камешки по лестнице.

– А с чего же, Беата? – дознаватель попытался тоже улыбнуться, но улыбка вышла совсем кривая, более похожая на разочарованную гримасу.

– Он кусает, когда хочет сделать таким же, как он, – заметила ведьма. – Чтобы ты чувствовал, слышал, видел и делал все остальное так же, как он. Может показаться, что он уводит тебя из твоего мира, из прошлой жизни. Это верно. Но ведь он предлагает взамен совершенно иной мир! Мир оборотня. А это, по сути, все, что есть у него самого. Он предлагает тебе разделить с ним его мир. Ну-ка попробуй ответить, на что это более всего похоже? Не это ли порой называется любовью? – И, видя, что дознаватель молчит, старуха прибавила: – Другое дело, что ты не ушел в это море,а стоишь сейчас со мною на берегу. И знаешь почему?

Вадим покачал головой. Он был мрачен и подавлен сказанным ведьмой.

– Потому что ты еще не познал истинной любви. И тебе покуда нечем измерить то, от чего ты сегодня способен отказаться. У тебя нет пока тех гирь, что подчас лежат на душе грузом, тягостнее которого трудно сыскать и в подлунном мире, и под солнечным светом.

– Ты говоришь так, словно укус оборотня – благо, – нахмурился Вадим. – И я от него отказываюсь. А ты сама, Беата, проходила через такое испытание? Такой любовью?

Он спросил, потому что ему очень не понравились последние слова ведьмы.

Потому что еще минуту назад некая часть его существа внимала словам Беаты с сочувствием.

И он ощущал это в себе, и это тревожило его чрезвычайно.

– В каждом из нас есть лунная половина, – ответила ведьма. – Однажды она вдруг освещает твою жизнь не менее ярко, нежели солнце. И тогда ты делаешь выбор: шагнуть в неведомые воды или же – остаться на берегу.

– Нет, Беата. Я плохо плаваю и всегда помню об этом, – покачал головой дознаватель.

– И слава всем святым, – кивнула ведьма. – Мы с тобой не можем и представить, какие глубины порой могут скрывать темные волны. Поэтому лучше вовсе не задаваться целью их узнать. Даже если ты – хороший дознаватель.

Вадим взглянул на ладони. Прежние красные и липкие пятна побурели, выцвели и теперь были почти неразличимы. Даже кровь останавливается и умирает, когда ей больше некуда течь.

И потому все куда-то ушло, и вернулась только боль. Привычная и оттого – успокаивающая душу.

– Жив? – тревожно спросил чей-то голос, испуганный и взволнованный. – Чертов оборотень здорово поцарапал его. Уж не заразил ли?

– Наверняка нет, – второй был более хладнокровен. – У людей ведь так: если ты сильный и богобоязненный человек, то отторгнешь любое колдовство. Даже дьявольского отродья.

– Вы просто слепцы и глупцы… – ответил им третий голос, старушечий, суровый и скорбный. – Велика ли беда – в колдовстве? Он-то ведь отринул нечто большее – любовь.

– Что за любовь такую? – одновременно изумились двое.

– А вот и то, – сварливо отрезала третья. – И рисковал при этом. Потому как отталкивать любовь – это как раз и может быть самым опасным делом. Тем более если тут перемешаны и луна, и солнце.

В эту минуту Вадим тоже захотел непременно ответить. Непременно ответить всем троим, сколь бы разными они ни были.

Сказать, что это все-таки неправда и все совсем не так.

Потому что к любви нельзя принудить.

Или получить ее в подарок.

Потому что нечаянный подарок далеко не всегда желанен сердцу и созвучен душе.

Но открыть глаза, чтобы увидеть глаза говоривших и поспорить с ними, у него уже не оставалось никаких сил.

лестница-2

– Вы держались молодцом, хозяин, – с уважением сказал Пьер, и Арчи согласно кивнул.

– Не знаю, – покачал головой Вадим. У него отчаянно ломило в висках и постоянно сохли губы. – Вроде все обошлось, а в душе пустота какая-то. Точно выжгли все огнем или морозом выстудило.

– Это оборотень хотел забрать вас, – предположил Арчи, – а для этого ему было нужно, чтобы вы утратили себя, хозяин. Новое всегда лучше рисовать на чистом листе. Если, конечно, верить старой ведьме…

– Признаться, мне становится не по себе, как только я принимаюсь вспоминать эту часовню, – сокрушенно сказал Вадим. – И я бы хотел поскорее избавиться от этих воспоминаний. По-моему, сейчас лучший способ сделать это – отправляться дальше. Не будем мешкать…

И, не дожидаясь своих слуг, он погладил перила и зашагал по ступенькам наверх.

Пьер с Арчибальдом переглянулись и… остались на месте.

Вадим тем временем уже достиг лестничного пролета. Он обернулся и помахал слугам, призывая их последовать за ним. Пьер и Арчи с интересом следили за ним, но не двигались с места.

«Вечно они что-нибудь выдумают…» – в сердцах подумал Вадим. И в тот же миг ступеньки треснули, проломились под ним и полетели в тартарары. Глубочайшая, прямо-таки бездонная пропасть в одночасье разверзлась под ним, точно из-под ног молодого человека с силой выдернули земную твердь. Вадим не успел даже взмахнуть руками.

Стремительное падение, шелест пера и тихий свист крыльев – все, что запомнилось ему в эти последние мгновения. А потом настала сухая, морозная тишина.

День третий
ТОТ, КОТОРЫЙ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…

А. С. Пушкин

Глава 18
Падение

Ветер и ледяной снег разом ударили в грудь, толкнув изо всех сил жестким колючим крылом. Резкая боль, отчаянное стремление удержаться в небе и тревожный, предательский свист перьев – то, чего с ним не случалось никогда еще с самого детства, поскольку было вытравлено месяцами изнурительных тренировок и специальным кормом. И наконец, тщетная попытка уцепиться когтями за обледенелые ветви.

Недавнее потепление обернулось суровым ночным морозцем, и каждая ветка, каждый кривой сук были пленены в прозрачную твердую оболочку льда. А лед – это всегда предвестие беды и неудачи, во всяком случае, в пернатой жизни. Тирда [4]4
  Third – третий. Англ. Прим. автора.


[Закрыть]бросило порывом колючего леденящего ветра прямо на ветви ближней сосны, которую он опрометчиво пытался обогнуть уже на исходе последних сил. Он безнадежно протянул вперед лапы, но только скользнул бесчувственными крючками морщинистых когтей по скользким сучьям и, не сумев уцепиться, тяжело прянул вниз.

К счастью, вожак Фирст в свое время прочно вдолбил Тирду в голову своим твердым горбатым клювом непреложную истину: если падаешь от болезни или усталости в зимнем лесу, постарайся угодить в сугроб и моли птичью удачу, чтобы он оказался поглубже. Если есть уверенность, что сугроб глубокий, лучше не расправлять крылья – меньше риск переломать плечевые кости или большие маховые перья. Снег примет тебя в свои рыхлые объятия, смягчит удар, остудит разгоряченное тело и закипающую в полете кровь. А заодно и укроет от врага. Ибо что может заставить опуститься наземь в полете сильного и опытного голубя Почтовой фельдъегерской Службы двора Ее Величества, как не жестокий и коварный враг, от которого нет спасения в небе?

Но если враг не перестает искать тебя и на земле, высматривая зорким, пронзительным глазом, примечая все возможные убежища? Или уже караулит на дереве, на крепкой ветке, где можно ждать вечно? И даже если тебе повезло и ты увернулся от посланного вдогонку злобного ловчего сокола и спрятался от него в снегу – сколько просидишь ты в сугробе? Не шелохнувшись, чувствуя, как стынет кровь в жилах, замерзает тело и тебя быстро и неумолимо убивает холод?

Тирд не знал, кто положил в его кормушку мокрое и порченое зерно, чем отдавала вода в поилке и почему его отправили с письмом, не дав на отдых времени, определенного жесткими правилами устава Службы. Не знал он, и откуда свалился на него с посеребренных стужей небес хищный и коварный фальк – сокол, специально натренированный для ловли почтовых голубей. Прежде Тирд уже летал тут несколько раз и соблюдал все меры предосторожности, редко поднимаясь над верхушками огромных кряжистых сосен. Ветви этих лесных великанов в здешних лесах росли чуть ли не до самой земли, иной раз образуя вокруг стволов широкие раскидистые шатры хвойных лап. И надо же было случиться, чтобы этот фальк вывалился из-за туч как раз в тот миг, когда у Тирда стало темнеть в глазах и начали слабнуть и отказывать верные и всего час назад сильные крылья!

Впрочем, Тирду и на этот раз повезло: ледяная корка наста еще не успела затвердеть. Иначе он мог бы запросто расшибиться об этот снежный панцирь, отлитый и высвистанныйза ночь в лесу лютым морозом. Напряженно освежая в воспаленной памяти наставления старого Фирста, перепуганный Тирд попытался сразу же забиться поглубже в снег. После чего, усиленно работая клювом и, увы, короткой шеей, он стал извиваться, ввинчиваясь вбок и в сторону, подальше от того места, где упал. Фирст рассказывал, что ястреб, к примеру, умеет примечать места падения куропаток – больших любительниц зарываться под снег – и попросту выволакивает их из лунок. А те сидят, не шелохнувшись, воображая себя в полной безопасности!

Но силы уже окончательно покинули Тирда, поэтому он просто застыл под снеговой периной, не чувствуя ни лап, ни крыльев, ни даже собственного дыхания. И в тот же миг с неба пал сокол.

Этого Тирд никак не ожидал. Соколы всегда норовили поймать добычу на лету, предпочитая не опускаться наземь. Этот же легко опустился на снег и теперь ходил прямо над Тирдом, изредка притопывая тяжелой когтистой лапой. Это могло означать лишь одно: противник Тирда пробовал ногами наст, одновременно пытаясь учуять голубя под снегом. Видимо, сугроб оказался слишком большим и широким, и невидимый Тирду враг сейчас озадаченно выискивал, куда же мог деться этот дерзкий голубь. Ясно, что хищник собирался отыскать Тирда и ударами лап выцепить его из снега, как безмозглую куропатку.

Тирд с запоздалым ужасом понял: он попался, потому что его противником был хабифальк, чудовищная смесь хабита – остроглазого лесного ястреба с резвокрылым соколом. Для соколиной составляющей хабифалька чаще всего избирались крупные кречеты; кроме того, в каждом третьем поколении хабифалька непременно подмешана кровь горного беркута. Отсюда и огромные размеры злобной птицы, сочетавшей в себе лучшие качества этих пернатых хищников.

Сверху, над Тирдом и скрывающим его сугробом, сильно зашумели деревья. Наконец хищник почуял голубя и мощно ударил лапой, взламывая наст и раскапывая снег. Тирд пулей вылетел из сугроба, откуда только силы взялись! Но, хотя птицы Почтовой фельдъегерской Службы и тем более пиджины – голуби-курьеры – были оснащены защитой в виде легких кованых шипов на лапках, против хабифалька они не стоили ровным счетом ничего. Сил взлететь у Тирда уже не оставалось. Он даже не попытался развести крылья. Его враг уже взъерошил жесткие перья на затылке, собираясь прыгнуть на несчастного, беспомощного Тирда, вонзить когти в спину и забить его клювом.

Деревья тем временем зашумели вновь.

Вдруг за спиной хабифалька послышалось хриплое, но весьма решительное карканье. Из-за ствола раскидистой сосны бочком-бочком к хабифальку быстрыми прыжками приближался корвус – большой иссиня-черный лесной ворон. Обреченный Тирд задрожал всем телом, полагая, что это явился стервятник, намереваясь в скором времени поживиться остатками пиршества хищника. Однако хабифальк встопорщился, раскрыл клюв и яростно свистнул, вызывая соперника на бой.

Лесные вороны-корвусы – сильные и решительные птицы. Однако Тирд никогда прежде не слыхал, чтобы пути Черного народа столь воинственно пересекались с кланом Ястребов и Соколиным племенем. Ворон же явно намеревался поспорить с хабифальком за легкую добычу, которой ему, конечно же, представлялся бедный Тирд.

Ястребиный глаз недобро следил за вороном, который смело направлялся к нему, высоко подпрыгивая по сугробам. Неожиданно хабифальк насторожился, повернул голову, встопорщил перья и громко, негодующе крикнул: с другого края поляны к нему приближался еще один ворон! Поперек крыльев у того тянулись чуть заметные переливы серых полос, точно седина на висках у пожилого, умудренного опытом мужчины. Вороны, очевидно, были заодно: они бесстрашно скакали к хабифальку с двух сторон, собираясь отобрать обессилевшую добычу.

Тирд, несмотря на отчаянное положение, был немало удивлен такой манерой двигаться, несвойственной корвусам. Вороны предпочитают расхаживать, важно и царственно, даже в моменты опасности, поскольку мало кого боятся и в пернатом, и в четвероногом мире. У каждого из пришельцев были широко раскрыты клювы, точно они испытывали сильную жару. Разбойный нрав корвусов, их стремление повсюду творить бесчинства были хорошо известны Тирду, и от результатов их схватки с хабифальком он не ждал для себя ничего хорошего.

Вороны налетели на хищника, словно два опытных волка – на грозного медведя. Они высоко подпрыгивали и при всяком удобном случае норовили рвануть противника клювом. Клюв у ворона, как известно, крепче камня, с легкостью дробит лошадиную и человечью кость, поэтому хабифальку приходилось несладко. Корвусы старались держаться подальше от смертоносных лап, ловко увертывались от ударов мощного клюва и при этом сами изрядно трепали врага. Тирд же бессильно лежал на боку, все глубже погружаясь в снег, у него не было сил спасаться бегством – ноги больше не держали почтового гонца, и вдобавок он совсем не чувствовал крыльев.

Мало-помалу хабифальк освоился с необычной манерой корвусов вести бой, стал активно огрызаться и в свою очередь делать опасные выпады. Разок он почти достал когтистой лапой черного жителя лесов, но того немедленно выручил второй, с седыми переливами на крыльях. Вороны вообще действовали на удивление ловко и слаженно, и только это уберегло их в первые минуты от неминуемой гибели.

Внезапно яростно кричащий хабифальк замер, вытянув голову, и вороны встали тоже. Сверху, с неба посыпал крупный снег, и на нижнюю ветку сосны, прямо над головами дерущихся тихо и плавно опустилась голубка.

Это был настоящий лесной вяхирь, ее перья переливались самыми разными оттенками синих и сизых цветов. Она тихо и кротко сидела на ветке, ничуть не боясь сражения. Лучистые и выразительные глаза голубки были устремлены на бедного Тирда.

Тирд оторопел: он прежде никогда не видел таких бесстрашных птиц, осмеливающихся как ни в чем не бывало сидеть рядом с тремя своими злейшими врагами. А голубка смотрела на него, и в глазах ее застыла такая печаль и отрешенность, что он тысячу раз пожалел, что судьба застала его наедине с такой красавицей и – в столь жалком положении. Тирд даже сделал попытку взлететь, но только слегка подпрыгнул и неуклюже свалился обратно, в уже совсем не тающую под ним глубокую вмятину в сугробе. И в самое последнее мгновение вдруг почувствовал, что шум птичьей битвы внезапно утих. Хабифальк по-прежнему стоял, раскрыв клюв и предостерегающе приподняв страшную лапу. Оба ворона также остановились, раскинув крылья и припав к снегу. Изредка покачивая головами, они зорко следили за противником.

Голубка затрепетала крыльями и тихо заворковала. Ястреб в ответ зашипел и засвистал, быстро крутя головой, точно намереваясь стряхнуть с себя что-то, невидимо опутавшее его. Голубка внимательно оглядела ястреба и вновь проворковала несколько фраз, теперь уже громче. Тут же в ответ ей сварливо закричали вороны, точно подтверждая правоту своей госпожи. Тирд просто не верил своим красным глазам!

Хищник наклонил голову, нехотя и в то же время точно прислушиваясь. Затем злобно копнул снег лохматой от перьев ногой, громко выкрикнул какое-то птичье оскорбление и с треском расправил крылья. Затем оттолкнулся, высоко подпрыгнул и тяжело полетел прочь. На лету, однако, хабифальк повернул голову и ожег голубку холодным мстительным взором, точно намереваясь запомнить ее, чтобы однажды снова вернуться. Через минуту он уже исчез за ветвями ближайших сосен.

Корвусы встретили бегство врага громким насмешливым карканьем. Голубка ответила ласковым воркованием, точно успокаивая своих слуг. Они же действительно служат ей, поразился Тирд, видя, как послушно смолкли оба ворона и устремили на свою госпожу взгляды, полные почтительного внимания. И это было последним, что увидел Тирд: тонкая прозрачная пленка затянула его глаза, крылья распластались на снегу, и силы оставили бесстрашного почтового голубя.

Не покинуло его только кольцо на лапке, к которому была приторочена легкая, как березовый листок, берестяная торбочка для письма. И даже лишившись сил и чувств, голубь продолжал ощущать на ноге привычное присутствие почти невесомого груза срочной королевской почты.