Текст книги "Новый год плюс Бесконечность"
Автор книги: Сергей Челяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
– Бить? Тебя? – опешил Вадим. – Это как же?
– А вот так, обыкновенно, – зло огрызнулась Наталья. – Ногами и со всего размаху. Знаешь… и еще как-то… трусливо, что ли. Точно смертельно боялся чего-то. Отскакивал всякий раз как заяц. Пнет и отскочит. И орал все время. Мне это особенно запомнилось почему-то.
– Ничего не понимаю, – озадаченно произнес Вадим. – Твой муж взбесился, что ли?
– Я не знаю, – медленно покачала головой женщина. – И до сих пор не знаю, что тогда с ним было.
Вадим молчал. Он лишь на миг представил всю абсурдность этой картины и нахмурился. Чертовщина какая-то… Не слишком ли много напастей – для одной-то маленькой женщины?
– Страшно вспомнить, как я пришла в себя тогда, – продолжила Наталья. – Зрение понемногу вернулось, но все по-прежнему было как в тумане. В пьяном тумане… Павла нигде не было, он сбежал куда-то в лес. Кое-как я добралась до электрички. А там меня подобрали три сердобольные старушки, поздние дачницы. Этакие божьи одуванчики. Они-то и довезли меня до города, а внук одной бабушки подбросил потом на машине домой.
– А муж?
– Павел появился только через двое суток. И пришел не один. Привел с собой двоих приятелей. Я их в нашем доме прежде никогда не видела. Видимо, сослуживцы. Или, скорее, школьные приятели. О них вспоминают чаще всего в таких вот… исключительных случаях.
– Зачем? И почему – с секундантами? – криво усмехнулся Вадим.
– Честно говоря, у меня на это только один ответ, – пробормотала женщина. – Он по-прежнему боялся.
– Опять боялся? Но чего? – воскликнул молодой человек.
– Наверное, меня, – устало подытожила его собеседница. – Признаться, других предположений за эти годы у меня уже не осталось.
– Что же было дальше? Зачем он приходил?
– Он пришел передать, что уезжает. И предварительно хочет со мной развестись. Собственно говоря, в тот день он уже и подал на развод. Так сказать, объявил войну в одностороннем порядке.
Молодая женщина горько усмехнулась.
– Ну, дела, – в сердцах хмыкнул Вадим. – Так прямо и сказал?
– Нет, – ответила Наталья. – Не прямо. Со мной говорил один из его товарищей. Спокойный такой, рассудительный, как адвокат. А Павел больше со мной так и не говорил ни разу. И после суда тоже. Я ждала, но он прошел мимо и даже не оглянулся.
– Извини меня, – смутился молодой человек. – Нелегко это все вспоминать, мне бы следовало прежде подумать, чем спрашивать.
– А, пустое, – махнула она ладошкой, точно актер, управляющий перчаточной куклой. – Уже все и так быльем поросло. Я ведь, признаться, до сих пор так ничего толком и не поняла. В тот день, когда они пришли, Павел отвернулся и молча просидел в углу. Только пару раз взглянул – когда случайно в комнату забежала Варька, и под конец, когда уже в дверях был. Но что меня сильнее всего поразило: в его глазах я увидела злобу. Ты не поверишь, Вадим, это была такая неизбывная злоба! Просто лютая ненависть… Я тогда чуть с ума не сошла.
– И теперь… тоже ничего не думаешь? – тихо спросил молодой человек.
– А что я могу? – поджала губы Наталья. – Что вообще можно поделать с таким… с таким предательством.
Последнее слово она выговорила, чуть помедлив. И взглянула на него умоляюще.
– Пойми, Вадим, я ведь ни в чем не виновата! Я ничего ему не сделала. И Варька тоже.
– А они общались? После?
– Ну, да… – кивнула Наталья. – Он несколько раз приходил. Они с дочкой гуляли в воскресенье. Ходили в парк, еще куда-то.
– И что?
– И ничего, – вздохнула Наталья. – Если о чем и говорили, Варька про то молчит. Она ведь вся в меня – девушка с характером. А потом Павел уехал. В другой город. Наверное, чтобы подальше от меня быть…
«Ага, тут есть о чем поразмыслить на досуге», – мысленно прикинул Вадим.
А она вдруг сказала – спокойно и просто:
– Так что у меня к тебе предложение. Серьезное. Ты не хочешь переехать к нам?
– Что значит – к вам? – опешил Вадим. – В каком смысле?
– В самом простом, – тихо произнесла она, кажется, одними губами. – Чтобы жить вместе – я и ты. Ну, и Варька с нами, конечно.
С минуту он непонимающе смотрел на нее, а ее глаза смотрели на него. Потом понемногу опомнился.
– Это что… и есть твоя «очень простая, но важная вещь»?
Она молча кивнула, глядя на него преданными карими глазами.
– И ты что, считаешь, что для этого уже есть основания?
– Конечно, – сказала она. – Ведь тебе грозит опасность.
Глава 29
Круги чужие и своя
Они доехали до ее дома молча, в гулкой, полупустой маршрутке, которую швыряло на каждой ухабе. Слово прозвучало и требовало ответа. Но почему-то так выходило, что каждое из слов должно было прозвучать на «чужой территории». Как будто от вопроса до ответа пролег неблизкий путь – от одних окон до других дверей.
– Все повторяется? – она кивнула на двери своего подъезда. – Вчера было почти так же.
Он промолчал. Она тем не менее кивнула неизвестно чему и открыла дверь. Затем оглянулась. И он после секундного колебания вошел следом.
Квартира Натальи еще сохраняла следы вчерашнего веселья. На столе рассыпаны коробочки и тюбики красок. Кисти отмокают в пластмассовом стаканчике. На подоконнике и спинке дивана расстелены полосы толстой ворсистой цветной бумаги. Под столом – пара колпаков, усыпанных разноцветной клееной стеклянной пылью.
– Нет, – пробормотал Вадим, рассеянно оглядев комнату. – Ничего не повторяется.
– Отчего же? – улыбнулась хозяйка. – Снова день, и ты снова здесь. И я вижу тебя и слышу твой голос. Подумай, ведь это уже немало.
– Все другое, – проскрипел молодой человек тоном ворона-вещуна. – Вчера здесь был спектакль, феерия, маски… даже аплодисменты, по-моему, – сощурился он и слегка подфутболил носком мягкого шлепанца высокий картонный колпак. – А нынче…
– Вечор, ты помнишь, вьюга злилась… – усмехнулась Наталья. – Что же нынче явило тебе окно нового дня?
– Пьеса-то уже сыграна, – развел руками Вадим. – Зрители разошлись отсыпаться, театр закрыт. И только двое усталых актеров вышли на подмостки покурить и поговорить.
– О чем же они говорят? – близоруко сощурилась хозяйка.
– Уж не о придуманных историях, это точно, – меланхолично покачал головой Вадим. – О проблемах более реальных. Например, пьесе, у которой еще не написано конца. И сюжет гораздо серьезнее, нежели у всех предыдущих постановок. А прежде спасительная будка суфлера пустует – некому подать нужную, верную реплику. Я думаю, сейчас им обоим очень страшно, только они при этом старательно не хотят подать вида.
– Может быть, – задумчиво произнесла Наталья. И упрямо мотнула головой. – Но ты все равно не прав, с самого начала своего трагического монолога.
И улыбнулась.
– Интересно, почему? – с ленивым интересом сумрачно произнес Вадим.
– Да потому что все на свете рано или поздно повторяется. Даже ваш спектакль.
– Как фарс или уже – трагедия? – усмехнулся молодой человек.
– Кончай ты эти аналогии и выкрутасы, – в сердцах произнесла женщина и тут же улыбнулась, как сквозь невыплаканные слезы. – Я тебе говорю на полном серьезе: вашу пьесу я уже видела. И не раз, между прочим.
– Ты это о чем? – вконец запутался молодой человек.
– Да о «Щелкунчике». О постановке, которую вы вчера тут показывали нам с Варькой! – задорно подбоченилась Наталья. – Надеюсь, ты не станешь утверждать, что это – ваша авторская пьеса?
– Ну… в общем, да, не совсем, – согласился Вадим. – Она на основе старой стэмовской миниатюры…
– Которая, между прочим, давно известна в самых разных институтах, – добавила женщина. – Ее ставили и у нас, театр студенческих миниатюр на факультетской сцене. Конечно, текст был немного другой, не было всех этих дешевых голубоватых приколов…
– Сейчас, между прочим, дети знают побольше нашего о теневых сторонах жизни, – виновато, но убежденно ответил Вадим.
– Да ерунда это. Я вовсе не о том! – усмехнулась Наталья. – По сути точно такой же сценарий делали ребята в нашем институте. Был у нас такой СТЭМ «Радар». И, между прочим, мне тогда прочили роль Маши!
– Ого! – похвалил ее молодой человек. – А что, премьера не состоялась?
– Почему же? Состоялась, – пожала плечами Наталья. Она опустилась на стул и произнесла уже совсем иным тоном: – Только играла Машу другая. Режиссер наотрез отказался утверждать меня. И потому на роль взяли одну разбитную и отвязную девицу. Мы даже не были с нею знакомы.
– В театре так бывает, – кивнул Вадим. – И в жизни тоже.
– Угу, – подтвердила Наталья. – Театр убедил меня, что на сцене я – бездарь. А помогла ему в этом жизнь – в лице моего мужа. Он-то как раз и был режиссером того треклятого СТЭМа. Очень умным и правильным.
– Понятно, – протянул Вадим и тут же возмущенно вскинул голову. – Это что же: выходит, ты вчера делала вид, что тебе все нравится, все в новинку. А на самом деле… О, женщины, вам имя…
– Ну, вот еще, глупости! – сердито огрызнулась женщина по имени Вероломство. – Мы с Варькой были как раз в полном и абсолютном восторге. Я даже с трудом узнала эту миниатюру в вашей интер… трепации. Твои друзья были выше всяких похвал. Да и ты – тоже на высоте. Нашему бы СТЭМу тогда – да такую голову!
– Да ладно, чего там, – смущенно отмахнулся Вадим, однако не сумел скрыть польщенной усмешки. – Просто на меня вчера вроде как накатило, после того, как мы с тобой утром познакомились и тут же расстались. Несправедливо же это! Да и мужики поддержали…
– Вы просто добрые деды морозы! Настоящие волшебники, – убежденно заявила Наталья, после чего взгляд ее посерьезнел.
– Ну, что ты скажешь?
Он пожал плечами.
– Не знаю… Во всяком случае, пока не вижу повода так… спешить.
– И это говорит мужчина? Который к тому же мне нравится? – усмехнулась она. – Вот уж никогда бы не поверила.
– Я тоже, – смущенно пробормотал Вадим.
– Знаешь, – она аккуратно расставляла на столе все для чая: открывала варенье, нарезала булочку, поднимала крышку масленки над чистым желтым бруском с выступившими прозрачными каплями влаги. – Я ведь очень хорошо представляю сейчас твои мысли. И мне кажется, ты пытаешься уйти в самозащиту, как в скорлупу. Это когда ударишься обо что-то ногой, и с такой силой, с такой болью, что аж до слез. В первую минуту даже страшно снимать ботинок, заворачивать носок… А он-то уже начинает предательски прилипать к пальцам, это ведь кровь, настоящая. И страшно увидеть масштаб разрушений…
Она зябко повела плечами – мягкими, полукруглыми, чуть покатыми – красивыми даже под темной плотной шалью.
– Но ведь иначе ты даже не будешь знать, в какой момент нарвешься и на что! Я же буду залогом твоей безопасности, если хочешь знать.
Он покачал головой.
– И ты что, согласна быть при мне всю жизнь? Охранять, предупреждать о первых симптомах того, что мне и понять-то не суждено?
– Нет, не только, – горячо сказала она. – Я хочу, чтобы и ты был со мной всю жизнь. Только – не «при мне», а со мной, с Варькой; с нами вместе, в общем.
Она помолчала, а он, подлец, тоже не нашелся что ответить в первую минуту. И в последующие – увы, тоже.
– Конечно, это не должно быть так сразу, – продолжала она, опустив голову, глухим голосом, точно оправдывалась. – Ты будешь бывать у нас, приходить, когда захочешь, со временем – оставаться… с ночевой. И уже потом сам примешь окончательное решение. Я же прекрасно понимаю: мужчины не любят, когда за них решают женщины. Тем более, когда дело касается их так называемой свободы. Как будто свободы не должно быть и у женщин…
– Ясно. Мне все-таки надо подумать, – проговорил Вадим. – И тебе, Наташа, тоже.
– Понимаешь, – она все еще не подняла головы, – просто я боюсь, что с тобой что-нибудь случится раньше, чем это можно предполагать. И тогда будет ужасно, если я не окажусь рядом.
Она замолчала, нервно теребя краешек скатерти. Чашки, так и оставшиеся пустыми, ненужный теперь чайник с жалким, беспомощным сливочником. Блюдца, розетки, вазочки с вареньем. Маленький уютный остров, на котором только и возможно переждать жизненные грозы, укрыться в шалаше, вырыть бомбоубежище.
Здесь не исполняются земные законы, думал он, угрюмо уставившись в окно, за которым не было видно ни двора, ни даже неба. Только черные силуэты деревьев, раскинувших голые корявые ветви, в тщетной надежде защитить, удержать и охранить навсегда. Так же как и она, подумал Вадим, все будет так. Пока в них однажды не ударит молния, и они рухнут на эти окна, занавески, блюдца и розетки с вареньями.
– Ты не понимаешь, да? – наконец сказал он, чувствуя, как слова сухо и остро хрустят на зубах огромными кристаллическими песчинками. – Как я буду здесь жить, у вас? Под вечным присмотром, как прокаженный? Ловить брошенные украдкой сочувственные взгляды твоей повзрослевшей дочери? А потом начну искать и в твоих глазах тревогу, осторожность и – страх? За дочку, за себя, за привычную жизнь? Предлагаешь схорониться за тобой, как за стеной? А эта стена с каждым днем будет незаметно крошиться, разваливаться под напором стрел и таранов. Своих и чужих.
– Да, – согласилась она. – И своих, и чужих. Но больше всего меня беспокоит, что ты думаешь сейчас прежде всего о своих стрелах… и таранах.
– Я не понимаю, что ты говоришь, – в глазах Вадима сквозило недоумение.
– Ты боишься обратить предательство, которое ожидает тебя, против… близких тебе людей. Таких, как мы с Варькой, например.
– Нет, – ответил он. – Тебе, наверное, трудно понять, но я не боюсь предать тебя.
Она испытующе смотрела на него, точно взвешивая его и себя на невидимых женских весах. Но он мерил мужскими.
– Ты всегда будешь готова к обману. К фальши, неискренности с моей стороны. Поскольку всегда все принимаешь прежде всего на свой счет. Но, как знать, может, тем самым ты обманешь и меня? Перепутав жалость с любовью?
«Мне не следовало этого говорить, – подумал он. – Слишком жестоко. Пусть на мне будет этот грех. Поскольку грех мысли – еще не грех поступка. А я не дам ему созреть».
– Хорошо, – сказала она. – Как хочешь. Если так тебе будет легче жить, одному, во тьме – тогда уходи. Но ты можешь вернуться. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Мне кажется, что, отвергая теперь, ты только открываешь другую дверь. А она ведет в ту же сторону, что и прежняя.
«Ошибаешься, милая, мне уже не нужно искать никаких дверей. Все ясно и так. А значит, надо бежать. От таких, как ты – милых, хороших и верных. Пришла пора».
Так подумал Вадим. Но, разумеется, вслух произнес совсем иное.
– Ты не поверишь, – сказал он. – Но так будет действительно легче. Нам обоим. Есть люди, которые в болезни ищут не общества и поддержки, а только чтобы их оставили в покое. Наедине со своей болью им легче справиться, чем на людях. И я, похоже, из таких.
– Почему? – теперь уже почти равнодушно спросила она.
Он пожал плечами.
– Может быть, так больше шансов, что зарубцуется. Я, знаешь ли, очень не хочу душевных стигматов. Рано или поздно язвы вскроются вновь и станут еще глубже, болезненнее и зловоннее.
– Очень жаль, – вздохнула она. – Очень.
И он вздохнул, но промолчал.
– Что ж тогда говорить? Все понятно, – сказала Наталья. И это был для него последний шанс повернуть разговор вспять.
Но он уже что-то знал о себе, тревожно прислушиваясь к своему сердцу, чувствуя, как оно замирает от болезненных и пугающих предчувствий.
– Ты извини, но у меня к тебе есть еще одна просьба, —она поднялась из-за стола.
– Хорошо. Конечно, – согласился он. – Я сделаю все, как ты просишь.
– Да не беспокойся особенно, – кивнула Наталья. – Просто Варька очень хотела еще раз тебя увидеть. Может, поболтать немного…. Теперь уже, видимо, напоследок… Мне кажется, она еще не спит.
И она прошла в кухню и плотно притворила за собой дверь. Что ж, в самом деле, где же еще женщина во все века может спрятаться от нелюбви?
Вадим некоторое время смирно сидел за столом.
Потом, сам не зная почему, аккуратно сложил все, к чему прикасался – чашку, блюдце, тарелочку, ложку – в одну стопочку-пирамидку. Встал, не попадая в пушистые домашние шлепанцы и осторожно, стараясь не скрипнуть на предательских половицах, прошел в спальню. Опустился в глубокое, порядком разболтанное кресло и прикрыл глаза козырьком ладони.
В детской горел слабый свет, но сейчас он показался Вадиму слепящим и злым. И, может быть, поэтому девочка не спала.
Глава 30
Огонек
– Ну, что, вы там уже наговорились? – прошептала Варенька. Она свернулась шелковым калачиком под огромным розовым одеялом, поблескивающим в ночном свете, и смотрела на Вадима.
Мужчина кивнул и с наслаждением вытянул ноги. Вадиму они сейчас представлялись бревнами – огромными, бесформенными, сучковатыми, что вытянулись длинной вереницей на самой середине реки, внезапно утратившей течение.
– А ты чего не спишь? – шепнул он, пробуя приноровиться к атмосфере комнаты, погруженной в полутьму. На стене у изголовья теплился крохотный стеклянный светлячок.
– Подслушиваю, – тихо засмеялась девочка.
– И как, получается? – улыбнулся Вадим.
– Не очень, – пожала острыми, худыми плечиками девочка.
– Ты гляди не раскрывайся, – предупредил Вадим. – А то к завтрему не выздоровеешь.
– К завтраку? – снова усмехнулась девочка и важно заметила: – Это не беда. Главное, чтобы к вечеру успеть, до ужина – елку надо наряжать. Я, между прочим, сама в этом году вырезала гирлянду из цветной бумаги. А то надоели эти стеклянные бусы да дождики – древние, ничего в них нет интересненького.
– Дело хозяйское, – кивнул Вадим, не зная, что сказать еще. – Ты хотела меня о чем-то попросить, мама говорила?
– А ты надолго уходишь или насовсем?
– Да ты что?! – чуть громче прошептал Вадим и заговорщицки подмигнул Вареньке. – У нас же такой маленький город… Разве в нем можно от вас спрятаться?
Однако реакция на его слова последовала совершенно иная, нежели та, на которую рассчитывал молодой человек. Девочка прикрыла глаза, некоторое время молча шевелила губами, словно подсчитывала что-то про себя, а затем рассудительно произнесла:
– В нашем – можно. И есть другие города. Значит – насовсем.
– Вот еще глупости, – поспешно стал переубеждать ее Вадим. Но тут же осекся, натолкнувшись на строгий, внимательный взгляд детских глаз, которые теперь казались еще больше из-за тени, отбрасываемой ночником позади постели.
– Папа тоже так говорил. Примерно так, – поправилась она, не сводя глаз с мужчины, застывшего в кресле. – А потом сбежал в другой город.
– Почему же – сбежал? – проснулась в молодом человеке извечная мужская солидарность. – Просто уехал. Так было надо, наверное. Обстоятельства ведь разные бывают в жизни.
– Бывают, – кивнула она. – Только не с нашим папой.
– Зря ты так, – Вадим покачал головой, чувствуя, как она вновь начала наливаться тяжелой, болезненной мутью. – Папа тебя любит. И мама тоже.
– Я понимаю, – согласилась она. – Просто у папы не было другого выхода. И он убежал.
– Почему же – убежал? Разве можно так говорить? – Вадим невольно подобрался, чувствуя неловкость от соприкосновения с чужой жизнью, и одновременно – близость разгадки хотя бы части того, что занимало теперь его сердце.
– Папочке ничего не оставалось делать, – вздохнула девочка. И Вадим вдруг еле удержался от того, чтобы не подойти к ней, поправить одеяло, приткнуть его со всех концов, приласкать это маленькое и теплое шелковистое существо в шелковой пижамке под шелковым одеялом. «Вот так и приручаешься», – буркнул он мысленно сам себе. Но эта резонная, как могло показаться на первый взгляд, мысль ему чем-то не понравилась, даже вызвала отвращение. И он постарался тут же отбросить ее и забыть.
– Ты уверена? – только и спросил он, старательно изображая сильного, уверенного в себе и очень доброго мужчину, с которым можно и нужно советоваться. И в особенности – таким не по возрасту рассудительным и правильным детям.
– Папа не умеет видеть, – рассудительно сказала Варенька. – Наверное, он так и не смог научиться.
– Что видеть? – не понял Вадим.
– Не что, а как, – строго поправила его Варенька. – Папа не смог видеть, как умеем мы с мамой.
– А как умеете вы с мамой? – Вадим явственно почувствовал, как по спине побежала тонкая струйка сухого, как искусственный лед, холодка.
– Как-как? – чуть ли не передразнила его девочка. – Ты что, такой непонятливый? Видеть – это значит не только снаружи, но и внутри. Ты же теперь это сам знаешь, чего ж тогда врешь!
– Я? – Вадим вскочил. И торопливо шагнул к ней.
– Конечно, – засмеялась Варя его беспокойству. – И нечего обманывать. Меня же ты не обманешь!
– Постой-постой! – нервно пробормотал Вадим, отчаянно собирая путающиеся, бегущие в разные стороны мысли. – Так мама что, не знала об отце?
– Знала, – вновь вздохнула Варенька. – Я ей тыщу раз пыталась это объяснить. В тот день, когда они поссорились, папа почему-то увидел маму как-то… не так.
– А как?
– Ну, не знаю, – Варенька явно почувствовала затруднение. – Наверное, что-то страшное ему почудилось. Как в сказках… Поэтому папочка очень испугался. Наверное, он мог бы ее даже убить, – с какой-то странной, неуместной сейчас гордостью произнесла девочка. – А потом он просто никак не мог забыть. То, что увидел.
– А мама?
– Мама думает, что папа просто чокнулся, – грустно сказала Варенька. – Этих родителей никто не разберет. Они и сами между собой разобраться никак не могут. Потому что не умеют даже слышать.
– Что – слушать? – тут же опять насторожился Вадим.
– Не слушать, а слышать, – девочка состроила уморительную гримаску, выражавшую, должно быть, у детей крайнюю степень ангельского терпения. – Если не умеешь видеть,попробуй хотя бы слышать.Это гораздо легче. Нужно только сильно стараться.
– Час от часу не легче… А я смогу слышать? – осторожно спросил молодой человек.
– А зачем тебе? – тихонечко засмеялась Варенька. – Ты же уже видишь!
– Чего-то я запутался тут с тобой, – напряженно проговорил Вадим. – А откуда ты-то знаешь, что со мной? Что я умею так… видеть?
– Для этого даже не надо знать, – заметила девочка и, выбравшись из-под одеяла, села на кровати, закутавшись в шелковые края. – Я, например, много слышу, что в тебе…
– Вот как? – озадаченно произнес Вадим. – И что же ты… там… услышала?
– Ничего страшного, – заверила его Варенька. – Одни только мысли. Разные.
– А что, мысли – это не страшно? – против желания улыбнулся такой наивности молодой человек.
– Пока они не выбрались наружу – нет, – покачала головой девочка, и от этого спокойствия и серьезности ребенка, рассуждавшего о таких странных и взрослых вещах, Вадиму стало не по себе.
– А можно разглядеть… или услышать мысль, которая выбралась? Наружу?
– Да, иногда, – сказала Варя. – Особенно когда она очень сильная. И человек только ее и думает. Вот ты, например: пока тут со мной сидишь, постоянно думаешь о том, что тебе надо уйти.
Вадим смущенно улыбнулся. А она показала ему язык, дразнясь и тем самым напомнив, что она – всего лишь маленький ребенок. Девочка, которая еще только играет в жизнь, вертя и примеряя ее к себе со всех сторон. Не подозревая, что эта жизнь – уже давно ее, только ее и больше ничья.
– Да ты не бойся, я это уже давно знаю, – сообщила девочка. – Поэтому и попросила маму, чтобы она позвала тебя, прежде чем ты пойдешь.
– А может, ты знаешь, и куда я пойду? – тихо спросил Вадим, тщетно пытаясь приглушить внутри искорку вдруг затеплившейся надежды. Как хотелось, чтобы вдруг пришел кто-нибудь, взял за руку и отвел…
– Ну, как же… – задумалась она на мгновение. – Конечно же, ты пойдешь к себе. Понимаешь? Просто к себе. – И поскольку Вадим все смотрел на нее, ни говоря ни слова, она нахмурилась. – А куда тебе еще идти? Конечно, к себе обратно. Ведь уже так поздно и темно.
Вадим почувствовал, как горло перехватывает тонкая и гибкая петля. Он непроизвольно коснулся шеи кончиками пальцев, отер подбородок, затем лицо, ощущая адский огонь под кожей и ледяную стужу – в висках. Он понял, что услышал ответ, который, если вдуматься, действительно лежал на поверхности и его мыслей, и ее слов. Простой и логичный: куда же еще идти, кроме как к себе самому… Он теперь для себя – самая большая и опасная загадка. Там и поджидай ответов!
– А все-таки, зачем ты хотела меня повидать, Варя? – наконец проговорил он, одновременно уже чувствуя всю никчемность и ненужность вопроса.
– У меня к тебе просьба, – важно сказала девочка.
– Вот как? Что ж, хорошо, – он развел руками и присел рядом, в ногах постели. – Слушаюсь и повинуюсь, о моя прекрасная госпожа!
– А не врешь? Точно сделаешь, что я попрошу? – она недоверчиво смотрела на него исподлобья.
– Я – раб лампы, – проникновенно заметил Вадим и подмигнул девочке, указывая глазами на ее ночничок, и в самом деле сделанный в форме изящной восточной лампы какого-нибудь незадачливого алладина. – Не забывай этого, могущественная госпожа! Разумеется, если это в моих жалких силах, – не замедлил прибавить он и сложил руки узкой лодочкой, склоняясь в дурашливом поклоне.
– Ну, смотри, – предупредила Варя. – Ты все-таки обещал.
– Конечно, – с готовностью закивал молодой человек. – Мое слово – кремень.
– А что такое – кремень? – немедленно поинтересовалась Варя.
– Кремень… – принялся подбирать слова раб лампы. – Одним словом, это такой крепкий камень. Им ударяют и выбивают огонь.
– А кого ударяют? – допытывалась девочка.
– Как – кого? – столь прямой вопрос застал раба лампы врасплох. – Ну, наверное, другой кремень… Точно! Ударяют в другой, и таким вот образом высекают огонь.
– А свет – тоже получится этим… кременем? – осторожно произнесла незнакомое слово девочка. Словно с опаской взяла в руки большую мохнатую гусеницу.
– Кремнем, – поправил ее молодой человек. – Конечно! Где огонь – там сразу и свет. Так всегда бывает.
Варенька посмотрела на него с сомнением. Потом некоторое время размышляла и наконец отрицательно покачала головой.
– Нет. Не всегда. Ну, и ладно, забудь ты про свой… кремень! У меня к тебе огромная просьба, и ты обещал ее исполнить.
– Говори, моя госпожа, – опустил очи долу молодой человек и в ту же минуту вздрогнул – где-то в кухне уронили явно что-то стеклянное.
– Я хочу попросить у тебя огонек.
– Огонек? – с готовностью подхватил Вадим. – Отлично! Бери сколько хочешь. Мне не жалко, у меня их полно.
И он поднес ко рту сложенные горстью руки и что-то громко и шепеляво зашептал в них, загадочно поглядывая изредка на весьма заинтригованного ребенка. Потом изобразил губами яростное шипенье и гуденье пламени, после чего торжественно преподнес пустую и слегка дрожащую горсть Варе.
– Прими этот драгоценный дар, о моя ясноокая госпожа! И скорее, скорее, очень ж-ж-жется!!
Варя с сомнением смотрела на него. Затем на коленях подползла поближе и осторожно заглянула в ладони своего собеседника. А потом подняла огромные разочарованные глаза и чуть не плача прошептала:
– Ты что обманываешь? Там же ничего нет!
Вадим энергично закивал.
– Ну, конечно, ведь так просто его не разглядеть! Это у меня такой специальный, волшебный и невидимый огонь. В него нужно просто поверить, и тогда он будет по-настоящему. Просто будет – и все.
– Н-н-нет, – отчаянно замотала головой Варенька и обиженно надула губки. – Ты опять обманываешь! Если бы он был по-настоящему, я бы его увидела.
Молодой человек вздрогнул – давешний холодок вновь скользнул у него по спине. «Кончай играть в сказочников, с этим ребенком эти уси-пуси не пройдут…» Он взял себя в руки, ласково погладил девочку по теплой головенке и грустно улыбнулся.
– Но у меня других нет. Никаких огоньков. Честно. Уж извини, малыш.
– Нет, опять неправда, – поправила молодого человека Варя и строго погрозила ему пальчиком, словно непослушной кукле. – Он у тебя есть. Ма-а-а-ленький такой… Врун нечестный! Я же его вижу!
И она бесстрашно протянула руку и указала тоненьким мизинчиком молодому человеку прямо посередь груди. Справа от сердца.
– Вон он… Огонечек!
Голос ее потеплел, девочка словно увидела симпатичного пушистого зверька. И в то же мгновение Вадим почувствовал, как внутри, где-то в самой потаенной глубине возникает легкое и немного щекотное жжение. Разумеется, он не видел себя изнутри. Но зато видел, как в глазах Вареньки тоже понемногу разгорается крохотный золотистый огонек. Как пушистая головка одуванчика, только вместо белых ватных парашютиков – мелкие, колкие и, наверное, очень трескучие желтые искорки-стрелки.
Не в силах выговорить ни слова, Вадим потрясенно молчал. Больше всего ему сейчас хотелось прижать к груди ладонь и нащупать, почувствовать и, в конце концов, поймать это чудесное, зарождавшееся тепло. Но ему было очень страшно, и Варенька, конечно, не должна была это видеть.
Так же как и он минуту назад, девочка сложила лодочкой ладошки и стала медленно приближать их к Вадиму. Взрослый мужчина затравленно смотрел на руки ребенка. Ему страшно хотелось отодвинуться, любой ценой избежать соприкосновения этих двоих.Но его точно столбняк хватил. И только кто-то внутри него, маленький, веселый и бесшабашный, как ребенок, озорно смеялся и кричал: вот, вот сейчас! Еще немножко! Еще самую тютельку!!! О-о-пп!
Из Вадима точно огромным насосом вытягивало что-то: внутренности мягко, почти неслышно заворачивались по краям, мышцы шевелились сами собой, а горло то пережимала, то отпускала могучая бархатная рукавица тошноты. Он попытался заорать благим матом, но в горле не было воздуха! И затем все резко прошло, только крупные слезы выступили в глазах, как от зверского, чудовищного лука.
Варенька сидела рядом, улыбалась чуть ли не до ушей и лукаво указывала глазами Вадиму на свою «лодочку».
Внутри детских ладошек, тихо покачиваясь, колыхаясь как вполне весомое газовое облачко и слегка касаясь перемазанных в красках больших пальцев, светилось бледное пятнышко. Более всего оно походило на солнечного зайчика. Только не плоского, а объемного. Он источал густые янтарные цвета, подобно застывающей смоле, что играет бликами на сосновом стволе в мягком закатном солнце.
– Что… это? – выдохнул пораженный Вадим.
Варенька тихонько засмеялась, осторожно спрыгнула с постели и, выставив перед собой руки, как лунатик, медленно пошла к окну. Там она замешкалась и обернулась к Вадиму, смотревшему на нее как на сапера, запросто несущего в голых руках смертоносную бомбу.
– Помоги немножко! – И кивнула на шторы.
Вадим подбежал, отодвинул тяжелую материю. Варенька наклонила руки и опустила их в… цветочный горшок. Точно влила пригоршню света. В горшке рос круглый, толстый и важный кактус, весь усеянный концентрическими полукружьями тонких белесых иголочек. На вершине торчала сморщенная коричневая не то почка, не то засохшее соцветие. Девочка потерла ладошками одну о другую, и пятнышко света с тихим шипением ушло в землю.
«За-зем-ле-ни-е!» – отчетливо сказал кто-то в голове Вадима менторским тоном с каким-то иностранным, ученым акцентом. И он перевел изумленный взор на Вареньку.
