Текст книги "Новый год плюс Бесконечность"
Автор книги: Сергей Челяев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
Глава 27
Прикосновение души
Так они и сидели – в огромной, быстро и обреченно опустевшей комнате; в мохнатой колючей тьме, словно во чреве огромного ночного мотылька; против воли обостренно прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за окна. Изредка по стенам проползали светлые тени проезжавших автомобилей. Оказывается, по ночам очень многие не спят, а куда-то ездят, возвращаются из гостей или с ночной работы. Как знать, может, в чем-то они и счастливее тех, кто глядит на них сквозь призрачные покровы занавесей, сидя в креслах с поджатыми губами, сложив руки как сухие и безвольные ветви?..
Наталья почти физически ощущала стены той ловушки, куда угодил ее ночной гость. Что это было? Что увидела она в нем – обычном человеке, не хуже и не лучше других? А следовательно, и не заслужившем, наверное, никакой исключительной судьбы, ни с той, ни с другой стороны границы, разделившего добро и зло, скверну и благодать?
Они говорили об этом всю ночь – редко, скупо, роняя слова как тяжелые капли расплавленного металла. То горячие, то – ледяные, обжигающие и жаром, и хладом одновременно.
Была ли то болезнь, скрытый недуг душевного или физического свойства, Наталья не знала. Не могла она объяснить того, что открылось ей на краткий миг в этом симпатичном, добром и приятном человеке. И именно потому – не сумела промолчать и просто распрощаться.
– Если бы вы захотели уйти тогда, утром, возле моего дома… Я бы, наверное, вас не отпустила сама.
Так говорила она. Хотя, может быть, и не верила собственным словам.
«Если бы я знал об этом тогда, утром, возле ее дома, я бы, наверное, никогда сюда не пришел…»
Так думал он. И был почти уверен в собственном решении.
Но теперь что-то, наверное, изменилось. И даже у ночи не было сил это скрыть или хотя бы слегка затушевать фиолетовыми чернилами приближавшегося рассвета.
– Хотите спать? – наконец сказала она, подняв голову от спасительных ладоней, сухих и горячих, как и ее глаза.
– Лучше чаю, – он покачал головой, тяжелой, как свинцовый котел, набитый черт-те чем под самую завязку. – Надеюсь, мне его-то хоть можно?
Некоторое время она молча смотрела на него. Затем вышла в кухню. Опущенные плечи, вздрогнувшая спина, глаза, опущенные долу. Чайник тоже был хорош – никак не желал закипать. Как будто ночью электричество спит вместе со всеми.
Широкая чашка, щепотка заварки, две дежурные ложки белого кристаллического сахара, тихий плеск кипятка. Шесть шагов из кухни в гостиную. И внимательные глаза сквозь огонь свечи – толстой, прямоугольной башенки, наполовину оплывшей, будто давно и изрядно обгрызенный фигурный тульский пряник.
– Вы все еще не никак не можете понять меня, Вадим, – осторожно сказала она, усаживаясь напротив, в свечной тени, полускрытая тьмою. Тьма злорадно курилась во всех углах, как неведомая сила, сконцентрированная в пустой комнате клубами дыма от невидимого огня. – Или попросту не желаете.
– Почему ж, – буркнул он, зачарованно поглядывая на свечку и механически помешивая давно уж растворившийся сахар. – Я теперь вам, признаться, уже даже почти верю.
– И это совсем неплохо, – кивнула Наталья. – Я ведь не могу вам сказать, что будет дальше, когда вы уйдете. А это, боюсь, случится уже скоро ведь светает уже…
– И все-таки – чем это показалось для вас? Что вы видели? – он поднял на нее задумчивые глаза, на дне которых ртутными капельками плескалась и перекатывалась блестящая, сверкающая боль.
– Хорошо, я попробую объяснить, – покорно согласилась она. – Хотя, честно говоря, не знаю, что это может нам с вами дать для лучшего понимания. Я ведь не видела какой-то картинки, объекта или предмета. Это не был какой-либо орган, пораженный болезнью или опухолью. То, чего вы, мне кажется, боитесь теперь больше всего.
По его лицу нельзя было сказать, угадала она или просто знает. Разве что – смутное удивление и смятение перед опасной тайной, приоткрывшейся лишь чуточку, как ржавая дверь.
– Более всего, наверное, это выглядело как внезапная перемена цвета, – продолжала она. – На красном и синем внезапно вспыхнуло пятно желтого. Очень тревожного и злого, так мне показалось.
Он смотрел на нее, не говоря ни слова, но под его взглядом она замялась на миг, подбирая слова.
– Ну… представьте себе желток яйца. Когда оно уже долежало до завязи зародыша. Красные прожилки нарождающихся кровеносных сосудов… и все такое… Вот, пожалуй, это наиболее подходящее описание того… В общем, того, что я увидела в вас.
– Вы сказали – на красном… и синем, – нарушил он тут же воцарившееся молчание. – Что это значит?
– Это значит, что в момент возвращения зрения я вижу всё и вся как цветные пятна, – осторожно улыбнулась она. – Некоторых вижу – как одно сплошное однотонное пятно, других – как смешение цветов и пятен. Живые объекты, те, что способны расти, как ни странно, предстают передо мной пятнами ярких, сочных цветов. Неживые – все больше серые, бурые, темные. Какие-то застывшие, каменные, что ли… Будь это даже белый пластик или цветная ткань.
– А во мне… вы, значит, увидели несколько пятен? – задумчиво спросил Вадим.
– Да. Красное и синее, точно наложенные одно на другое. И всего лишь на миг – внутри вспыхнуло желтое. Оно пульсировало опасностью и… Извините, Вадим, признаться, я совсем не знаю, как вам это объяснить.
– И все же? Проведите хоть какую-то аналогию, что ли!
– Знаете, как называют некоторые наивные и невежественные люди такой цвет?
– Желтый?
– Ну да! – Наталья испытующе смотрела на Вадима.
– По-моему, цветом разлуки, – после некоторой паузы предположил молодой человек.
– Не совсем, – покачала головой Наталья. – У них принято считать желтый цветом предательства.
– Вот как? У наивных и невежественных?
– Да. И, по-моему, не только у них.
– Все это нужно хорошо обдумать, – сказал он, застегиваясь, нахлобучивая шапку.
– Согласна, – произнесла она. – И в любом случае, думаю, это будет правильнее сделать нам с вами вместе.
– Да, конечно, – смутно кивнул он. – Я вам обязательно позвоню, Наташ, как только… Словом, мне сейчас нужно немного отдохнуть. От всего этого.
– И немножко прийти в себя, – согласилась она и тепло улыбнулась. – Но учтите: если вы не позвоните до обеда, я начну искать вас сама.
– Буду этому только рад, – улыбнулся Вадим.
У него на миг возникло очень стойкое ощущение того, что он сейчас покидает крепкие, надежные стены каменной крепости и выходит за ворота. А за ними его может поджидать кто угодно – в снеговых туманах улиц, в замкнутом четырехугольнике квартиры, в промерзшем трамвае или даже на высокой лестнице по дороге в офис, где уже с утра будут раздаваться дружный смех и звон бокалов. И у него нет оружия, ни одного средства защиты. Потому что главный его враг теперь притаился в нем самом. И, возможно, только и поджидает удобного часа, помноженного на неизвестность, чтобы броситься и рвануть когтями за что-то самое живое. До чего прежде не добирался еще никто – ни сомнительные враги, ни злостные обстоятельства, ни проницательные женщины, ни даже его собственные гнусности души или натуры. А единственный, кто способен этого зверя разглядеть и предупредить Вадима об опасности, остается по другую сторону дверей и горько сетует об этом. И что можно изменить, что придумать?..
– Ну, я пошел? – фальшиво улыбнулся он, безуспешно запихивая поглубже в недра дубленки неукротимый шарф.
– Я буду ждать звонка, – тихо сказала она и улыбнулась ему вновь – мягко, уютно, преданно. Так что он не смог удержаться. Или, может быть, это прорвалась вся странная, несуразная ночь с феерией искреннего, доброго веселья и черным похмельем, нежданно-негаданно поднявшимся из холодных, угрюмых глубин. Прекрасная зимняя ночь накануне Нового года, которая могла и должна была завершиться вовсе не так, не в ту сторону, не в эту глубину. Но теперь беда поселилась совсем рядом, вместе с Вадимом, за которым она, видимо, нынче и приходила откуда-то, с самого темного дна.
И он шагнул к Наталье, привлек к себе и осторожно поцеловал. Ее губы робко ответили, потом она спрятала голову у него на груди, зарывшись носом в его непослушный и, наверное, очень колючий для лица шарф. Так они простояли несколько минут, вне времени и пространства, необыкновенно и очень близко чувствуя друг друга. Но еще более остро – самих себя.
Затем он осторожно высвободился, неловко развернулся на каблуках – она стояла очень близко, глядя снизу вверх робкими, вопросительными глазами – и вышел, плотно притворив за собой дверь. Мысль о лифте почему-то была ему сейчас противна, и Вадим поспешил вниз, чуть касаясь лестничных перил, терявшихся в полумраке все еще ночного подъезда. Какой-то отдельной, особенной частью своего существа он еще прислушивался к звуку запираемого дверного замка.
И почему-то именно туда, в напряженный и взволнованный уголок его сознания, ударила вспышка страшной боли и удушья. Если только можно назвать так поток черной бездны, устремившейся на него – душной, обволакивающей, омертвляющей. Вадим застонал, зашатался и еле успел прислониться к подоконнику. Последнее, что он ощутил, как ни странно, была досада – горькая досада на то, что древняя гармошка батареи, впившаяся ему выше колен, была обидно холодной.
Наваждение ушло так же быстро, оставив по себе лишь память.
Это не было головной болью, шумом в ушах и всякими прочими кругами и искрами в глазах, догорающих былым страхом и болью. Только память – все, что темное наваждение услужливо возвратило ему на минуту, точно прокрутило назад чистую, новенькую и ядовито-цветную кинопленку. И не только возвратило, но и показало кое-что еще.
Едва Вадим поцеловал хозяйку квартиры, в самые первые мгновения близости и тепла губ, как в глазах его потемнело. Он даже смежил разом отяжелевшие веки.
Удивительного в том не было ничего: это дали о себе знать и волнения, и бессонная ночь, и, наверное, даже сыгранная давеча пьеса, причем наполовину – на чистом импровизе. Что, согласитесь, тоже исподволь, но решительно требует толики сил, притом не только душевных. Однако теперь молодой человек увидел сцену в прихожей точно со стороны.
И похолодел, потому что внутри самой женщины в этот волнительный миг что-то сверкнуло. Затем – снова и снова. Точно мигнул семафор поезду, подходящему издали; и в этом сигнале были узнавание, безмятежность и абсолютное спокойствие. Действительно очень походило на семафор, потому что со дна души молодой женщины, как это теперь видел Вадим, плеснуло теплыми красными искорками. Затем их накрыла на миг какая-то желтая вуаль, после чего все рассыпалось вновь багровыми и бордовыми пятнами, постепенно сходя на нет, в темноту.
«Ничего себе цветомузыка!» – ошалело подумал молодой человек. А картинка в мозгу уже сменилась, унеся сумрак прихожей и открывая внезапно поглотившее все вокруг белоснежное половодье утренних городских улиц. По одной из этих улиц шел он, Вадим, а впереди, на самом повороте перекрестка, безжизненно застыл старенький красный трамвай.
Пассажирка, та, что осторожно вышла из сломавшегося вагона последней, долго стояла посреди улицы, на островке безопасности. Подобно роботу, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, словно анализировала все окружающее, всматривалась и вслушивалась в звуки улицы.
Вся сцена торопливо бежала теперь перед мысленным взором Вадима нескончаемой чередой торопливых кадров и цветовых пятен.
Наконец женщина, видимо, услыхала на той стороне улицы характерные сигналы светофора и осторожно двинулась вперед, ускоряя шаг. Она тут же угодила в большую кучу серого придорожного снега, выбралась оттуда и с видимым облегчением простукала своим нескладехой-зонтом тротуарный бордюр. Впереди возвышался киоск. Она доковыляла до него, неуверенно, невидяще, точно и впрямь была слепой. Остановившись на углу киоска, возле витрин с дешевой бижутерией и музыкальными открытками, она обернулась и вновь медленно обвела взором улицу перед собой. После чего обреченно замерла, как маленький островок печального тепла в потоке спешащих людей.
А потом на нее с разбегу налетел Вадим.
Он шел, опустив голову, с поднятым от ветра воротником дубленки. Молодой человек был погружен в приятные мысли, связанные, главным образом, с предстоящими праздниками и некоторыми аспектами времяпрепровождения в этот чудесный период. Вадим был молодой мужчина приятной наружности, не дурак головой, и потому его мысли все время норовили улечься в некие авантюрные русла, которые он покуда лишь мысленно прикидывал, выбирая на ходу наиболее заманчивые и перспективные.
Так он и налетел на молодую женщину. Именно от неожиданности столкновения удар оказался очень силен, и Вадима на миг буквально огорошило.
К чести своей, он машинально вытянул руки и успел подхватить молодую женщину. Та обмерла от неожиданности в его руках, а затем сделала слабую попытку высвободиться. Вадим, придя в себя, немедленно выпустил ее из нечаянных объятий и поставил на тротуар.
Она медленно повела головой, точно норовила заглянуть ему за спину, не таится ли там кто-то еще, столь же неуклюжий и внезапный. Но в этом взгляде не было его, молодого мужчины в дубленке. Ее глаза не остановились на нем ни на мгновение, даром что его глаза были рядом. Несколько мгновений мужчина внимательно смотрел на жертву собственной невнимательности. Однако, несмотря на приятные черты и мягкий шарм миловидного лица дамы, он глядел на нее с беспокойством и тревогой. Наконец она шагнула в сторону, а он обрел дар речи.
– Вы не ушиблись? Простите, ради бога, я просто задумался на ходу.
– Ничего страшного, – сухо ответила она, глядя ему куда-то в подбородок. Это странное обстоятельство не ускользнуло от встревоженного мужчины.
– С вами все хорошо? – озадаченно спросил он. – Все нормально?
– Нет, – робко улыбнулась она. – Со мною не все хорошо. Но это пустяки – скоро пройдет.
Именно теперь Вадим понял. Это не была их обоюдная рассеянность. Стоящая перед ним дама ничего не видела. Она была слепа.
Но все вышеописанное уже не имело для Вадима никакой ценности, никакого значения, поскольку подсказка уже прозвучала и была им услышана.
Он стоял у подъездного подоконника, замерев, не чувствуя ни собственных ног, ни робкого батарейного тепла. Он почти не заметил даже спускавшегося по лестнице отчаянно зевавшего мужчину, уже невесть когда успевшего накуриться до одури. В глазах Вадима короткой видеокартинкой висела одна и та же повторяющаяся сцена: вот он налетает на Наталью. И в короткий миг их соприкосновения, когда он вытягивает руки удержать на льду молодую женщину , из ее рук в его ладони перебегает холодная желтая искорка!
Она вспыхивает на миг снова, тускло освещая молодого человека изнутри, точно огонь ночника в оконной раме. Затем медленно гаснет. И оказывается теперь уже в нем – кусочек неведомого огня, о существовании которого Вадим до сегодняшней ночи и не подозревал. В голову же настойчиво, расшвыривая всех остальных, лезла единственная, неотвязная мысль.
Вадим смотрел прямо перед собой, в квадрат заиндевелого окна. Он думал, кто же все-таки такая Наталья. Знала ли она сама , чтоненароком передала в тот миг, коснувшись чужой протянутой руки. Что вообще с ними обоими, черт возьми, сейчас происходит?!
И еще немного, совсем чуточку, он думал о тепле и вкусе ее губ.
Глава 28
Простые и важные вещи
В локомотивном искусстве последнего века, именуемом кино, излюбленной темой для большинства творцов является спасение мира и окрестностей вкупе с населяющим их человечеством. Мир ныне спасают с завидной легкостью все кому не лень, и это еще одно доказательство шаткости последнего и тщеты большинства наших чаяний, связанных с обитанием в нем и попытками более-менее прилично здесь устроиться.
Проблемы же решительного спасения конкретной, одной отдельно взятой личности на фоне столь глобальных задач мироздания как-то совершенно потерялись. Причем не только в художественных арсеналах творцов и творческих обоймах художников всевозможных рангов, но и в умах обывателей, в их ленивом, сериальном сознании, текущем сквозь жизнь как ручеек, счастливо достигший реки и незаметно почивший в ней, не успев даже толком пожить самостоятельно.
Во всяком случае, когда Вадим вернулся домой и присел на тумбочку в прихожей у мутного, пятнистого отпечатками пальцев зеркала, он сразу почувствовал это, причем как никогда остро. Единственное, что его отчасти успокаивало – то, что ныне никому не было такого уж особенного дела ни до спасения мира, ни до его жалких представителей. Погибать же гораздо легче на миру; а чем, если подумать, отличается общий интерес от дружного забвенья? Только знаком, одним лишь знаком.
В телевизоре, и почему-то именно в эту метельную предновогоднюю неделю, мир спасали регулярно, по пять раз на дню; с завидным постоянством теряя его, однако ж всякий раз, едва только возникал хоть малейший, жалкий повод для продолжения историй. В зеркале же, что висело в прихожей маленькой квартирки Вадима, еще никого до сих пор не спасали. Разве что оно само изредка пыталось наставить хозяина на мало-мальски эстетическую волну перед выходом из дома в мир, на самом деле гораздо менее стабильный, нежели зеркало. И сейчас Вадим сидел на тумбочке, привалившись к сонму пальто и курток, и тревожно вглядывался в зеркальную муть. Может, надеялся разглядеть в себе нечто, чего не знал прежде? Или то, что пришло впервые?
Но так ничего и не разглядев в своем облике нового, чужого и опасного, Вадим потянулся к выключателю и плотно притворил застекленную дверь. В прихожей стало темно, и он стал ждать, когда глаза привыкнут к искусственному полумраку. За окнами тем временем уже вовсю разгуливало утро.
Вадим пока еще вовсе не боялся обещанного Натальей предательства, что якобы угнездилось в его душе, по той простой причине, что он в своей жизни никого еще всерьез не предавал. Во всяком случае, он привык так считать и потому – прощать мелкие предательства другим. Все время, пока себя помнил, Вадим стремился относиться к окружающим так, как он бы желал этого от них и в свой адрес.
Глядя в полутьму и отстраненно размышляя, он нарисовал на сумеречной зеркальной глади весь маршрут предстоящего дня. Затем придвинул поближе телефон, зажег в прихожей лампу и стал крутить диск. Кое-кого из адресатов следовало искать еще с утра пораньше.
– И что там у тебя? – спросил Ринат, заводя его в просторный бокс, напичканный аппаратурой. Она хищно поблескивала под синеватым светом дневных ламп. – Тяжкие мысли обалдевают? Начитался на ночь медицинского справочника, а поутру принялся рачковвыискивать?
– Да если бы, – проворчал Вадим. – Тут что-то покруче вытанцовывается. Вот только объяснить никак не могу.
– Нужны мне твои объяснения, – усмехнулся Ринат, по-хозяйски оглядывая свое никелированное хозяйство. – Значит, так. Сначала – наружный осмотр, потом – ляжешь под сканер. Распечатка будет часа через полтора-два. Так что, больной, раздевайтесь – будем вас изучать!
Распечатка не дала ничего. Ровным счетом. Не хватало только круглой и недвусмысленной резюмешки в конце длиннющей бумажной ленты: здоров как крупный и рогатый скот.
Ринат попробовал было бодренько и черно пошутить на тему странных больных, не радующихся отсутствию симптомов заболевания. Но затем, немного поколебавшись, присоветовал старушку из числа знакомых его жены. Сам Ринат «всякую херомантию» не жаловал, так как, по его словам, был специалистом дипломированным, и полагалось ему любить теорию и практику, а не «завмагию и колдунство».
Старушка оказалась, как ни странно, городской уроженкой и пользовала тех, от кого Ринат и иже с ним вынужденно отказывались. Была она неплохим психологом и имела богатую коллекцию травок. За годы «колдунства» бабка поднаторела прежде всего в народном фольклоре, но числилось в ее послужном списке и несколько таких историй, о которых даже сам Ринат, светило и мудрило, предпочитал устыженно помалкивать. Может, потому и дал телефончик. А также – слово, с каким к старушке подъезжать следовало. Вадим тут же позвонил, но слово говорить не стал – не телефонное это дело. Произнес его уже с глазу на глаз, у стальных дверей, после чего и был допущен в квартиру.
Вышел он оттуда через час, с облегчением одновременно в желудке, кошельке и голове, но в последней – лишь отчасти. Зато в активе новообретений числились мерзкий вкус гнилых корешков во рту, слегка разогнанные темные мысли и непритязательная бутылка водки «Русской», нашептанной как раз по его, Вадима, случаю. Случай был, как водится, редкий, трудный, но поправимый, опять же коли бог даст. Оставалось прикупить правильной закуски.
Звонок Натальи застал Вадима опять-таки в прихожей, когда он выкладывал добычу из гастронома и отряхивал снег.
– Жди меня и никуда не уходи, – быстро проговорила она. – Сейчас приеду. Диктуй адрес.
– Ладно, – кивнул он. Скороговоркой произнес свои «входные данные» и сосредоточил взгляд на уже немой трубке телефона, уныло соображая, когда они перешли на «ты» – это его как раз обрадовало – и зачем она едет к нему так спешно. Честно говоря, более всего ему теперь хотелось побыть в одиночестве. Но Наталья повесила трубку так быстро, что он просто не успел придумать никакого предлога для одиночества. И послушно поплелся на кухню сооружать чего-нибудь на стол.
Если человек не спит ночь, для него в следующем дне зачастую почти ничего не меняется по сравнению со вчерашним. Но это не значит, что правило верно и для другого такого же человека. Наталья приехала быстро.
– Ты ушел, а я все думала и думала, – поведала она, прихлебывая чай из нарядной гостевой чашки. – И додумалась до очень простой вещи.
– Вот как? Например? – Вадим изобразил на лице искренний интерес, в глубине души мечтая только о горячей ванне.
– Ты извини, если я сейчас буду без обиняков, – предупредила она. – Просто пытаюсь объяснить словами то, что еще час назад лишь чувствовала. И то – смутно.
– Да, конечно. Я понимаю, – произнес он, не понимая, однако ж, ни грамма.
– Между нами… мной и тобой…
Она замялась, не то от смущения, не то просто подбирая выскользнувшие слова. А потом упрямо повела головой, отводя волосы.
– Одним словом, теперь нас связывает что-то очень серьезное… Если ты, конечно, веришь мне.
– Я верю, – ответил он, и это было чистой правдой. Но здесь была подмешана и правда, которой Наталья еще не знала.
И он испытующе взглянул на молодую женщину, повергнув ту в легкое смятение.
– Я не знаю, как это назвать… – опустила голову Наталья. – Но ты ушел сегодня, и у меня теперь чувство вины. Оно почти физическое – мне даже кажется, я смогла бы его потрогать.
– А может, это у меня лучше получится? – наконец улыбнулся Вадим. – Где это, интересно, у очаровательных женщин размещается комплекс вины?
И он сделал вид, что хочет ее обнять. Наталья затравленно следила за его рукой, как кролик глядит на удава. Вадиму стало не по себе, и он виновато убрал руку.
– Извини… я шучу в последнее время как-то дурацки…
– И я, – кивнула она. – Я тоже.
В нем вдруг поднялась горячая, жаркая волна. Захотелось встать перед ней, обнять, отвести душистую прядь волос, доверительно шепнуть в маленькое розовое ухо: ты – знаешь? Догадывалась?
Но вместо этого он чувствовал, что все глубже погружается в пропасть, в теснину, края которой сходятся страшно и глухо, сдавливают его. А она наверху – ходит, ищет. Может быть, даже отчаянно зовет. Но не знает, что нужно просто опустить глаза.
– Что тебя беспокоит?
Он чуть было не прибавил – «еще», но вовремя прикусил язык.
– Понимаешь, в чем дело, – сказала Наталья. – Наверное, только я и могу видеть тебя по-настоящему. Это – не бабья блажь.
– Я ведь уже сказал – верю, – он попытался успокоить ее, но вместо этого разволновался сам. – А почему – блажь?
«С чего она все-таки взяла, что я способен хоть немного поверить во всю эту… Без сомнений, обычного здорового скептицизма и нездоровых мужских комплексов-опасений. Она что, настолько мне доверяет? Или просто до сих пор находится под впечатлением увиденного?
А что тогда прикажете делать мне? На стенку лезть? Искать новых докторов и колдуний, чтобы они выковыряли, выпотрошили, вырезали из меня невесть что, чем я обязан именно ей – милой, душевной и заботливой? И теперь ее снедают муки совести! Иначе, будь она обычной женщиной, живущей в реальном мире, она бы, прежде всего, попыталась вживить, впаять в меня свое знание обо мне. Свое представление об опасности.
Неужто она верит, что так сразу убедила меня в том, чему не поверит ни один нормальный мужик на моем месте? Она с самого начала ставила меня на одну доску с собой? Забавно…»
– Конечно, я поверил сразу, что дело серьезно, – кивнул он. – Но пойми сама: как все это должно сразу уложиться в голове обычного человека, который ничего не видит… как ты… который не готов ко всему этакому…
– Но ведь уложилось же, – возразила она. – Иначе бы ты сегодня с утра не кинулся по больницам, верно?
– Скажи еще – сломя голову, – буркнул он, чувствуя, как предательски краснеет. Затем помолчал, но надолго не удержался – подозрительно покосился на нее.
– А откуда ты знаешь? Это что, тоже входит в твои…
– Успокойся, никуда это не входит, – улыбнулась она. – Просто от тебя за версту несет больницей.
– Как это? – удивился Вадим, смущенно разглядывая ладони, точно намеревался обнаружить там пахучие следы лекарств или нашатыря.
– Волосы, – спокойно пояснила она. – Они легко впитывают все острые и химические запахи. Да и потом не слишком-то спешат с ними расстаться.
Она протянула руку и погладила его волосы ласковым, осторожным движением. Он замер, прислушиваясь к прикосновению женской руки, к пальцам той, которая ему нравилась, но совсем не так, как все другие женщины, что были до нее. Вадим совсем не испытывал к Наталье физического влечения, может, лишь самую малость. Острая тревога о собственном здоровье зачастую притупляет в мужчине все остальные инстинкты. И оттого он начинает беспокоиться еще больше.
– У тебя на столе бутылка, а гостям не предлагаешь, – улыбнулась она.
– Ты разве пьешь? В смысле – водку? – поправился Вадим.
– Вообще-то не особо, – согласилась она. – А сейчас бы выпила немного.
Он сконфуженно потянулся к бутылке, но она удержала за плечо.
– Я пошутила. И к тому же эту водку я пить не буду.
– Почему? – поднял он брови.
– Я не пью из бутылок, горлышко которых заткнуто обрывком газеты, – покачала она головой. – Во-первых, в газетной бумаге много свинца, а во-вторых, это ведь не ты закупоривал бутылку, правда? – Вадим беспомощно развел руками. – Вчера ты проявил себя хорошим актером, – заметила молодая женщина. – Так неужели артистическая натура будет затыкать бутылку напитка, что дарует вдохновение, банальной газетой? Верно?
– Верно… – эхом откликнулся Вадим и поднял на нее ошеломленные глаза.
– Просто начиталась в свое время детективов, – пожала она плечами. – Поэтому могу предположить, что после врачей – а ходил ты, безусловно, к хорошим, – ты кинулся к какой-нибудь бабке. Нетрадиционной медицине, в общем. Ручаюсь, она тоже ничего не нашла. Или то, что не имеет сейчас значения.
– Не нашла, – подтвердил Вадим. – Вот только дала… профилактическое…
– В заговоренном большой беды нет, – убежденно сказала она. Вадим даже подумал, что Наталье эта тема знакома не понаслышке. – Но только для того человека, кому это предназначено. Поэтому, если хочешь, пей сам. Тебе это сегодня нужно. А я буду говорить.
И, видя, что он колеблется, подвинула Вадиму стопку и плеснула водки – смело, уверенно, с лихвой. Именно это ее и выдало. «Она тоже боится», – решил молодой человек. И внезапно на миг ощутил свои внутренности – точно они слегка шевельнулись разом, чуть сдвинулись и тут же вернулись обратно на положенные им природой места. У него выступил пот, и он машинально потер лоб и виски.
– Но я-то не провидица и не детектив, – заметила Наталья. – Все гораздо проще, мой дорогой Вадим. Проще и сложнее одновременно. Я ведь через все это прошла тоже в свое время.
– Тоже?
– А как ты думаешь? – вздохнула женщина. – У меня ведь все гораздо сложнее – особенности организма, ребенок, требующий внимания, и – глубокие потери зрения, которые уже стали периодическими, хоть и не частыми. Поначалу я тоже бросилась обивать пороги – врачи, старушки-шептуньи, ворожеи, экстрасенсы, шарлатаны. И никто ничего не нашел. У меня даже родилось одно предположение. Я почти уже решила, что разглядеть мои проблемы может только имеющий такие же. – Вадим затаил дыхание. – Если бы ты только знал, как мне не хватало рядом человека, который бы поверил. Поверил и помог. Хотя бы тем, что всегда был рядом.
– А… отец девочки? – хрипло проговорил молодой человек.
– В том-то и дело, – вздохнула Наталья. – Павел, он-то как раз и мог. Он ведь мне всегда верил безоговорочно.
– В чем же дело?
– Первый приступ слепоты накатил на меня, когда мы были вдвоем в лесу, – ответила Наталья. – Он сначала не понял, что произошло. Ну, и я, конечно, тоже. – Она криво усмехнулась. – Потом я понемногу совладала с собой. Заставила себя успокоиться, стала пытаться как-то ориентироваться – повсюду были деревья, острые ветки. А я от неожиданности в первую минуту напрочь потеряла всякое ощущение пространства вокруг. И тут же упала, шлепнулась в какую-то яму, прямо в грязь. Стала звать Павла, но он не сразу откликнулся. Хотя совсем рядом стоял. И я тут же почувствовала по его голосу: он боится!
– Чего, грязи, что ли? – не понял Вадим.
– Я поначалу тоже так подумала, – согласилась Наталья. – Но его голос – он был таким испуганным! Павел запинался, дрожал… я точно видела наяву эту его зубовную дрожь.
– А с ним-то что приключилось? – нахмурился Вадим.
– Не знаю, – проговорила она совсем тихо. Потом подняла глаза, отвела непослушную прядь волос. Так женщины думают, что отбрасывают ложные или пугающие их мысли, не умея ничего поделать с другими, горькими и правдивыми.
– Когда это случилось, Павел держал меня за руку. У него очень сильные были руки, и вообще он мужик крепкий, жилистый. А тут вдруг выпустил и словно бы даже отшатнулся от меня. Потому я и шлепнулась в овраг. А стоял октябрь, дожди, так что прямо в грязь и покатилась. Помню, в глазах темно, во рту какой-то свинец сплошной; и еще – горечь, точно желчь разлилась.
– А дальше? – спросил Вадим, невольно увлекаясь Натальиным рассказом.
– Дальше случилось самое страшное… и непонятное. Я стала кричать, звать его на помощь, не вижу ведь ничего. А он… бегает вокруг и тоже кричит. Прямо благим матом… Невозможно поверить, что сильный, здоровой мужик может так кричать сам по себе. Ну, а потом он подскочил ко мне и стал бить.
