Текст книги "Начало тьмы (СИ)"
Автор книги: Сергей Рублёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
Глава 42
…Он очнулся почти сразу, на ходу вспоминая происшедшее. Вокруг стояла тишина – подумав немного с той важностью, которая присуща полусну, он решил, что, скорее всего, оглох. Тело его расслабленно болталось где-то в пространстве – если у него еще было тело. Возможно, он уже бесплотный дух, и ему вскоре на собственном опыте предстоит убедиться в существовании мира иного. Об этом так же размышлялось с вялой торжественностью не вполне проснувшегося человека. Он вспомнил, что предшествовало потере сознания… И открыл глаза, чтобы убедиться.
…Он забыл, в чем хотел убедиться. Вокруг был свет… Отари так отвык от него, что воспринимал как нечто несусветное – ведь света быть не могло, он кончился! Но тьма светилась – именно так, свет был какой-то бесплотный, призрачный – тень света. Но видно все было ясно, как днем. Мир иной мог подождать – вокруг по-прежнему стыли глыбы стали и пластика, изображавшие станцию. Он висел над палубой, зацепившись ногой за решетку вентиляции. И, как только увидел эту свою ненормально повернутую ногу, как сразу почувствовал ее – боль, притаившаяся на задворках мозга, набросилась сразу, заставив глухо простонать – вывих, ясное дело. Боль вернула всему привычные координаты, хотя и не изгнала странности.
Согнувшись, он с грехом пополам высвободил ступню из железных тисков и плавно опустился вниз, придерживая бедро руками. Однако подошва довольно-таки ощутимо стукнула о палубу, заставив застыть на некоторое время в холодном поту. Наконец, собравшись с духом, он нащупал аптечку. Рыльце инъектора боднуло в сгиб локтя, на какое-то время освобождая от хлопот. Потратив дозу, Отари тут же пожалел об этом – нужно бы сберечь на случай вправления… Хотя – кому вправлять-то? Стараясь не задевать больной ногой палубу, он поскакал к аварийной перегородке. Свечение вокруг не проходило – в рассеянном синеватом свете он увидел то, что подтверждало самые худшие опасения – створка не выдержала. Она напоминала смятый лист бумаги с несколькими отверстиями посредине – замки и крепления выдержали, не выдержала сталь. Но все кончилось… И кончилось благополучно. В чем нет ни малейшей его заслуги – уж он-то постарался погубить себя со всей основательностью заправского самоубийцы. Однако опять спасен… Чем? Таща за собой бревноподобную ногу, он устремился к изуродованной створке, налег на рычаг – с мученическим скрипом створка отошла на треть и застыла навсегда. Отари мысленно благословил инженера, защитившего механизм от полного заклинивания. Осторожно протащив тело в проем, он застыл, не отпуская рук от перегородки и блаженно щурясь на лучистое сияние. Ибо впереди сияло чудо…
…С незапамятных времен – со времени жизни в казарме осточертевшего родного интерната – у Отари осталась эта полуосознанная тоска, не имеющая даже названия. Он тосковал не о родителях – их он не знал. И не о райской жизни «на воле» – ее он представлял отвлеченно, по чтению романов и фильмам. Нет, тоска его была проще, но труднообъяснимей. Она выражалась в дни посещений. В интернате почти не было настоящих круглых сирот – у каждого из маленьких резервистов был хоть один родственник, хотя бы и дальний, или друг семьи, почитающий своим долгом (оплаченным, кстати, Управлением Освоения) хоть раз в год навестить своего подопечного, а то и взять его с собой на время каникул. Отари был единственным, обойденным в этом отношении – у него не было родственников, не было никого, кто знал бы их – никого, ни единой души… И, когда кто-то вбегал и с сияющими глазами оповещал всех: «Ко мне приехали!», Отари мучился бесплодной и бессильной завистью. Как дорого бы он дал за то, чтобы однажды и ему бы крикнули: «Отари, к тебе пришли!»; и он с сияющим лицом бестолково метался бы тогда от шкафчика с одеждой к гигиенту и обратно, возбужденный нежданно привалившим счастьем…
«Отари, к тебе пришли-и!..» Слабое эхо детской мечты… Это самое чувство – сладко-томящее предчувствие встречи – к нему пришли… И он замер, купаясь в неожиданном блаженстве.
…Причем совершенно беспричинном – он словно очнулся, осознав это. Но даже осознав, не перестал чувствовать… Бледно-синие сполохи впереди напоминали полярное сияние – по крайней мере, так оно представлялось по видеозаписям. Казалось бы, какой с него прок? А вот поди ж ты… Радостное возбуждение не проходило и не нарастало – грело угольком, будто так и надо. А тут еще эта тишина… Полное и несокрушимое спокойствие, словно и не было позади смятой в гармошку стальной переборки. Синий свет чуть пульсировал, словно живой – но тоже совершенно беззвучно, внушая мысль о сновидении. Отари целиком отдался своему недоумению: пробоины – да еще таких размеров! – не зарастают сами собой. Но все говорило о том, что именно так и случилось. Может, пока он кувыркался, кто-то подкрался из темноты и незаметно наложил заплату… Отари нервно хихикнул. Он ощущал щекочущее возбуждение во всем теле – как будто его наполняли мелкие пузырьки газа… Что-то вроде глубинного опьянения? «Брось-ка ты гадать, – посоветовал он сам себе, – иди да пощупай своими руками». И свет впереди запульсировал чуть почаще. «Ага, вот оно что… Теперь ты, голубчик, от меня не уйдешь!» – в веселом азарте решил человек и сделал шаг… Вернее, хотел сделать, совсем забыв о больной ноге – и тут же уткнулся носом в палубу. «Хорошее… обезболивающее… черт его возьми…» – прерывисто подумал он, оправляясь от внезапной боли. Кое-как поднявшись (в воде, слава богу, это нетрудно), он слегка надавил на голеностоп – опухоль хорошо прощупывалась сквозь костюм. Ступню надо вправлять, это ясно. Не ясно только, как. Постояв немного для передышки, он так ничего и не придумал – а тихо мерцающий синий свет манил к себе, притягивал… Держась рукой за поручень, Отари сделал шаг – вернее, подпрыгнул на одной ноге. Потом еще раз, приноравливаясь – так и пошел, почти поплыл к привораживающему свечению, сам себе напоминая мотылька, летящего на огонь. Меткое сравнение! Он представил себе обвешанного блоками жизнеобеспечения грузного мотылька, деловито ковыляющего к свечке. Фыркнув, попытался протереть рукой слезящиеся глаза, в очередной раз забыв о шлеме – тут уже не выдержал, согнулся пополам, давясь смехом от обуявшей его нервной щекотки. Отсмеявшись, только подивился странной реакции, но махнул рукой – психоаналитиков здесь, слава богу, нет, разбираться некому. Шагнув еще вперед, зацепился за что-то ногой и чуть не упал – в мерцающем свете смутно различалось громоздкое угловатое тело. Вглядевшись, узнал останки бравого «Онли». С виду невредимый, он лежал неподвижной холодной грудой, и синие сполохи, потеряв сверкающую летучесть, матово отсвечивали на броне. Наклонившись, Отари дотронулся до плоского темени – металл еще не остыл. Ветеран отвоевался… А через секунду стало ясно, что его убило.
…Едва слышный зуммер прозвучал почти кощунственно в этой мерцающей тишине. Ило не сразу припомнил давно привычный сигнал. Сотни раз он слышал этот зуммер во время тренировок – еще там, в интернате… Он подозрительно покосился на игру света – недаром она напомнила северное сияние. Ионизирующая радиация. Мотылек мог-таки обжечь крылья… Перепрыгнув останки робота (в ушах отдался смутный звон от подошвы, задевшей броню – как последний салют ударом меча о щит…), Ило повлек себя вперед, к источнику света. Ибо он был уверен, что робот исполнил приказ. Да так хорошо, что не бывать бы Отари в живых, если бы не это светозарное нечто… Зуммер прозвучал вновь, уже настойчивее – Отари не обратил на него внимания. Что же это все-таки излучает… «Онли» наверняка не ожидал ничего подобного – он, Отари, его не предупредил. Но все равно, для уничтожения боевого механизма, даже не прикрытого энергощитом, излучение должно было быть посильнее раз в сто. Давление, кстати, тоже – по всему выходит, свет этот не такой уж и бесплотный. Синее марево дрожало вокруг, ритмично мерцая в такт сердцу – это напоминало какую-то примитивную цветомузыку. Предметы вокруг стали расплываться и пропадать в световом дрожании. В проекторном поле шлема тревожно замигал красный сигнал – радиация превысила опасный уровень. Отари нашел в аптечке универсальный антидот и сразу ввел ударную дозу – если уж сквозь воду так жарит… Ни черта не видно в этом тумане! До борта, наверное, метров пять – Отари закрыл болезненно ноющие глаза, сморгнув выступившие слезы. Знакомый симптом. Только при чем здесь радиация? Он не успел ухватить почти уже оформившуюся догадку – колено уперлось во что-то твердое, и тихий, странно шелестящий голос возник словно ниоткуда, напугав чуть не до икоты:
– Нельзя… Радиационная опасность. Нельзя – опасность… опасность…
Отари выдохнул набранный для крика воздух и изнеможенно заметил:
– Ты у меня… Самая большая опасность…
Твердая поверхность под коленом дрогнула, и перед носом возник круглый телеглаз:
– Не понял… Не понял – какого рода опасность?
– Напугал ты меня, болван железный, вот что! – в сердцах ответил Отари пытаясь сдвинуть ремонтника с дороги. Куда – тот стоял насмерть.
– Р-восьмой, отойди!
Никакой реакции. Вступила в действие главная программа любого робота – спасение человека. Отари понял, что уговаривать бесполезно – хорошо еще, ремонтник не хватает в охапку и не тащит – с него станется… Санитар. Вот-вот – санитар! Расслабившись, Ило начал плавно валиться навзничь – и, не успев упасть, почувствовал, как жесткие манипуляторы охватывают его плечи и подмышки. Покачавшись из стороны в сторону, робот без лишней суеты и спешки потащил его прочь, чуть приподняв за плечи и предоставив всему остальному волочиться как попало. Отари только шипел, когда вывихнутая стопа задевала палубу. Отойдя на безопасное расстояние, ремонтник остановился и ослабил захват – программа закончилась. Полежав некоторое время, Отари заворочался, пытаясь сесть – робот тут же убрал манипуляторы. Прислонившись к трубе, Отари изучающее посмотрел на своего механического слугу. Тот еще фрукт – без программы ни шагу. Значит, программы первой помощи не было – наверное, при необходимости робот подключался к медсистеме. Ну что ж… Вздохнув, Отари вытянул больную ногу, внимательно рассмотрел ее – кое-какие навыки в освоительском интернате он все же получил. Следующие пять минут он занимался инструктажем, а затем принял еще одну дозу обезболивающего и вцепился в края пандуса. Затем – взрыв боли и тьмы…
…Сморщившись от едкого запаха, он помотал головой и открыл глаза. Передохнул, оглядывая странно незнакомую после обморока остановку. Железное чудище перед глазами шевельнулось, отнимая манипулятор от скафандра. Что ему было надо? Ах, да… Он сам приказал привести себя в чувство. А запах – обыкновенный нашатырь. В голове прояснилось окончательно, и он с некоторой опаской попытался двинуть ногой. Больно, но получилось. Отари посмотрел на Р-восьмого со сложным чувством – эта железка его вылечила.
– Спасибо, доктор! – бодро молвил он, поднимаясь. В конце концов, что такое врач, как не ремонтник?
…Идти было можно. Идти было нужно – нетерпеливое чувство гнало его вперед, к огненному цветку, произросшему из тьмы. Но сначала, по неизбежной жизненной логике, нужно было отделаться от своего спасителя.
– Р-восьмой… – ровным голосом начал Ило, с горечью осознавая, что выносит приговор, – приказываю тебе отключиться.
Машина, казалось, не поняла приказа, не приняла его – секунды две стояла тишина.
– Степень готовности?.. – прошелестело вдруг так неожиданно, что Отари вздрогнул. Потом до него дошел смысл вопроса – дежурные роботы никогда не отключаются полностью.
– Консервация.
Прожектор погас. Отари нерешительно протянул руку, словно хотел попрощаться… Так и не коснувшись замершего механизма, отдернул ее, повернулся и неуклюже потопал прочь, потянув за собой мятущуюся черную тень. Кажется, слезы опять застилали глаза – не только от привычной рези. Он плакал… расставаясь со станцией?! Что ж… Можно и так сказать. Хотя трудно на самом деле определить, с чем расстаешься, покидая привычное место. Наверное, с собой – таким, каким был. Это уже чужой человек, но по-прежнему самый близкий на свете – и ты расстаешься с ним навсегда…
…Он все ускорял и ускорял шаг – нетерпение клокотало внутри, ища выхода – чрезмерное упоение становилось почти страданием. Красный сигнал в шлеме давно уже тревожно помаргивал – Отари казалось, что прямо на глазу у него поселилось надоедливое насекомое, и его никак не согнать – перчатка беспомощно тыкалась в стекло… Через мгновение он забывал, зачем поднял руку и с недоумением смотрел на нее, чтобы еще через секунду забыть и отдаться новым впечатлениям. Впереди, вверху, внизу простиралась бескрайняя мерцающая пустота, в которой он чувствовал себя, как дома – движения рук встречали упругое сопротивление, вязли, словно в киселе. Он не удивлялся этому – он вообще ничему не удивлялся, ведь так и должно быть и было всегда, как он себя помнит… На этом мысль делала маленькую запинку, словно игла на древнем граммофонном диске, и снова попадала в ту же бороздку – он был… всегда… он был… всегда… Зрение вдруг наполнилось неохватной тенью – в ней играли змейки отсветов, выдавая многочисленные выступы, штыри антенн, провалы люков и сопряжений… «Станция…» – прошла чужая мысль и исчезла, увлекаемая лавиной сиюминутных, мгновенных чувств, не успевающих оформиться в мысли. Это мельтешение подавляло своим напором, в нем ничего нельзя было разобрать, не за что уцепиться – он и не пытался, безвольно плывя в их потоке. В конце концов, убаюканный однообразным движением, он впал в оцепенение, сходное со сном – и стало легко…
…Он зверски, немыслимо устал. Происходящее длилось уже целую вечность, и вконец обрыдло своей непонятностью. Он вращался в каком-то слегка светящемся замкнутом коконе, не в силах самостоятельно пошевелить ни рукой, ни ногой. То и дело он с бессильной досадой наблюдал свои конечности, в беспорядке болтающиеся вокруг – больше наблюдать было нечего, кроме, разве, голубоватого светящегося киселя, из которого и состоял кокон. В ушах что-то щелкало и булькало – тихо и назойливо. Все это могло довести до белого каления любого, но он не чувствовал ничего, кроме усталости и некоторой досады – может быть, потому, что вправе был ожидать худшего. Но чувство было слишком прочно и ярко, чтобы объясняться только этими причинами. Отари казалось, что он давно знает ответ, но внести окончательную ясность мешала усталость… и все та же несознательная уверенность. Успеется.
…Зрение вытворяло странные фокусы – казалось, он заключен в светящемся волчке, который время от времени запускали. Непроницаемая завеса, неожиданно расширяясь, мчала вокруг с угрожающей быстротой, потом так же неожиданно сжималась, замирая, чтобы потом вновь ускориться. Отари стесненно вздохнул, пытаясь проморгаться – лицо было залито подсыхающими слезами и неприятно пощипывало. Какая-то физиологическая реакция – как смех от щекотки. Особого горя он не испытывал – лишь утомительную похмельную трезвость. Тело болело общей неразличимой болью, новые толчки ничего не добавляли к ней – к этому можно было даже привыкнуть. Нога особо себя не проявляла – болела, и все. Весь процесс представлялся чем-то вроде механической стирки белья – то же безостановочное тупое вращение. При иных обстоятельствах он давно бы заблевал весь скафандр… Но сейчас он сам себе напоминал воздушный шарик на привязи – такой же безразличный и пустой, ничем, в сущности, не отличающийся от ветра, который его мотает… «Человек на семьдесят процентов состоит из воды…» – наставительно подумал кто-то внутри. Ничего не скажешь, верное замечание. Растопырив руки, он попытался замедлить вращение. Трудно сказать, насколько это удалось – оболочка водяного пузыря была совершенно одинаковой в любом месте. Нельзя было даже догадаться о его величине – голубовато светящаяся пелена могла находиться перед самым носом с таким же успехом, как и за много километров. Отари мог только предполагать, что болтается где-то в центре. В центре чего?
…Вода мягко подпирала спину, расслабленные руки медленно всплывали над головой – кажется, он опускался. Да, конечно, опускался – балласт тянул книзу – он ведь так и не избавился от него. Сделать это сейчас? Перебарывая невесть откуда навалившуюся сонливость, он согнулся, ощущая всю плотность воды – она продавливалась, как тесто… Руки вязли в этом тесте, когда он пытался протолкнуть их к ступням, по пути пытаясь вспомнить, зачем… Тусклый свет лихорадочно замерцал – Отари увидел прямо перед собой стену голубого тумана, надвинувшуюся сразу, близко…
…Все повторялось. Это стало его уделом здесь – вновь и вновь встречаться с сутью этого мира, что означало – с сутью себя. Но его это уже не пугало – с того самого момента, как встретил в могильнике станции живой свет и стал его частью. «Человек на семьдесят процентов состоит из света…» – эхом отдалось в голове. Очень кстати. Неподвижные сухие глаза наблюдали все стадии провала в ультрафиолет… В последнем отблеске уходящего света сетчатка глаз зафиксировало новое изображение – странное, необъяснимое… Но зрительный нерв не успел передать его в мозг – оно осталось в памяти глаза никому не нужной, невостребованной картинкой.
…Пространство не ощущалось – он сам был им, и не очень-то этому радовался. Ему было больно – невесомой, пустой болью этого пространства, раздираемого изнутри, наполовину сожженного снаружи – но он сам пошел на это и не жаловался. То, что происходило сейчас, было во много раз опаснее любой стихии … Сознание теряло четкий центр, размываясь неожиданными толчками извне. Дрожание удалось сузить и направить – эхо перекатилось из конца в конец… Чего? Мутное удивление всколыхнуло весь мир – сотрясенный неожиданным толчком, он уже терял себя, пытаясь уцепиться за ускользающие крохи рассудка… Оторваться! Разорвать гибельную связь! – он судорожно дергался, высвобождаясь из нервной паутины… Мощный толчок!
…Он безжизненно закувыркался в пустоте, приведенный в себя ошеломляющим ударом по всему телу. Попытавшись вздохнуть, чуть не ослеп от боли и подавился иссушающим кашлем. «Черт, черт… вл…» – выплевывались беззвучные ругательства. Как ни странно, они вернули чувство личности, подавленное зверским инстинктом. Ругался все-таки человек – словами, хоть и не самыми изысканными. Потом этими словами можно было думать… Но не сейчас – все плыло перед глазами, а в голове мячиками прыгали обрывки бессмысленных фраз: «Я надел… Брысь! Бе… Скоро вниз…» Мозг сейчас напоминал груду кубиков, из которых еще следовали составить цельную картину. Один из кубиков никак не укладывался, назойливо выпирая из общей кучи острыми царапающими гранями – закрыв глаза, Отари пытался восстановить увиденное, но ничего не получалось – перед глазами вспыхивал фиолетовый туман, и… Вот это «и» – никак не вспоминалось. Вернее, оно было настолько несовместимым со всем остальным, что мозг отказывался думать, демонстрируя образцовый бред. Очень скоро, обессиленный, Ило бросил это занятие, занявшись вещами более практическими. Нужно было перестать тонуть – кряхтя, Отари перевел регулятор балласта в нейтральное положение и пару секунд провожал взглядом тускло блеснувшую струйку освинцованного полимера. Проверил по индикатору и выпустил остальное – последние серебристые капли пропали в бледно-голубой дымке. «Метров двадцать», – прикинул Ило расстояние. Индикатор? Вот черт – он продолжал тонуть… Только теперь он вспомнил о двух воздуходелах, оттягивающих пояс с двух сторон (может быть, это равновесие и помешало вспомнить сразу). А жидкого балласта уже не осталось! Обдумав положение, он ничего не предпринял, продолжая медленно тонуть. Осторожно сняв с пояса один из блоков, завел руку за спину и приготовился. Свечение становилось ярче – приближалось… Ну, с богом! Решительно выдернув работающий блок из гнезда, он тут же выпустил его, очутившись на миг в облаке пузырей. Поставить новый воздуходел не составило труда – легкий щелчок и первый вздох непривычно пахнущего холодного воздуха. Плавучесть скакнула за ноль – теперь его тащило вверх, вслед за пузырями. Откинувшись на спину, он раскинул руки и ноги, чтобы хоть немного затормозить подъем. Замер… Зудящая тишина плавно меняла тон. Свечение бледнело, выцветало, превращаясь в мраморный сумрак. Повернув голову, Отари увидел нижнюю кромку кокона совсем рядом – вся масса воды, похоже, поднималась вместе с ним. Вернее, поднимала его – как он, впрочем, давно подозревал. Да что там – знал. Откуда – бог его ведает… Он уже бросил попытки объяснить себе свое собственное поведение – оно давно определялось не сознанием, а той неведомой пуповиной, что соединяла его с планетой. Он знал многое – но в то же время не смог бы и пары слов сказать для объяснения того, что знает.
Ожидание кончилось – он понял это, завидев над собой полированное зеркало поверхности с надраенной жестянкой солнца. Лифт прибыл… Господа пассажиры изволят выйти! Он выгребал наверх, навстречу своему гротескно-кособокому отражению…
* * *
…Солнце! О боже, он забыл, как оно выглядит! Вынырнув с шумным плеском, он блаженно сощурился на огненно-белый шар, ощущая себя в душе солнцепоклонником. Потом, спохватившись, сдвинул забрало шлема и вдохнул нагретый воздух с тем непередаваемо-пресным духом воды, который нельзя запомнить – он существовал только сейчас, сию минуту… Блаженные секунды, когда оставались только он, солнце и океан…
Опустив голову, Отари пришел в себя. Н-да… Океан придется исключить. Он плескался посреди небольшого, метров ста в диаметре, озерца прозрачной воды. Дальше… Судорожно вздохнув, он забыл выдохнуть и чуть не подавился. Горизонт отсутствовал. За пределами неизвестно в чем держащейся воды простиралось сверкающее ничто, колеблясь, словно марево в пустыне… Нет, не обманешь – это не океан! Полупрозрачные волны обнимали полмира, изничтожив на корню всякое представление о порядке и покое; свет солнца, преломляясь в тысячах стеклистых высверков, превратил и небо, и воду в один расплавленный котел. Отари захлопнул открытый в изумлении рот и только сейчас выдохнул – вокруг него, сжавшегося в комочек в своем крохотном озерце, разворачивалась гигантская фантасмагория бесшумных смерчей и протуберанцев, не знающих разницы между верхом и низом. Кошмарная замедленность этого еще добавляла экспрессии – Отари смотрел, как завороженный, не в силах оторваться. И ведь ни ветерка, ни звука! Как будто в хрустальном яйце…
…Догадка оказалась верной. Как только к зрению вернулась привычная перспектива, гигантские смерчи и протуберанцы оказались совсем рядом – медленным колыханием ядовито блестевшей водяной перепонки. Хрустальное яйцо… Озерце было заключено в зеркальной сфере, преображавшей мелкую рябь на поверхности в чудовищный водяной фарс. «Обманка…» – думал потрясенный Отари Ило, видя, как диск солнца плавно перетекает в грушевидную форму, чтобы тут же разделиться на два… Подняв голову, увидел свое донельзя искаженное отражением лицо – оно словно отчаянно вопило о чем-то с неба, распахнув рот в беззвучном крике… Помотав головой, уставился вниз, возвращая себя к реальности. Маленькая волна, подкравшись, перевалила край шлема и плеснула на грудь – словно прикоснулась мокрой ладошкой… Невольно поежившись, Отари загреб руками, поворачиваясь кругом. Его взгляд, обегавший периметр «яйца», натолкнулся на что-то яркое, четких очертаний, находящееся, несомненно, в пределах озерца. Он не верил глазам, таращась на хорошо знакомые обводы фюзеляжа и поплавков. Самолет! Обыкновенный полупланер-барражировщик из тех, что используют все, кому не лень – в особенности атмосферщики. Именно на такой стрекозе его нашел Грор Сими… Но увидеть ее здесь, сейчас?! Все равно, что в собственном кабинете наткнуться на деловито подрывающего корни шкафа кабана. Самолетик мирно покачивался на мелкой ряби в двадцати метрах. Это напоминало приглашение… Как мог уцелеть этот миниатюрный аппаратик во время всеобщей катастрофы? Однако, не вдаваясь в размышления, Отари уже поспешно греб, слово опасаясь, что амфибия взлетит без него.
Самолет был настоящим – с бодрым лаковым блеском фюзеляжа, прохладой плоскостей и застарелой гарью дюз… Его пропуск на этот свет. Подплывая к машине, Ило совсем уже было ухватился за поручень кабины, когда заметил на поплавке свежие царапины. «Не отвалился бы…» – он озабоченно пощупал упругий пеносиликон, чтобы убедиться в его целостности. Странно… Царапины шли вдоль всего поплавка, как будто кто-то специально наносил их одну за другой… Отари оттолкнулся и отплыл подальше, чтобы охватить все взглядом. И царапины сами собой сложились в накарябанное неумелой рукой слово:
У Н О М
…Вспышка фиолетовых сумерек на краю сознания… Пропадающее, исчезающее лицо – размытый абрис… тени глаз… Тени теней его – призрак лица, замедленный специально для него, Отари. Светлое воспоминание, которое теперь уже навеки останется с ним – с ним, единственным из людей, который видел мрогвина.
