Текст книги "Ангел"
Автор книги: Сергей Демченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц)
– Наагрэр Доленгран, Твой план был гениален. Он работает и приносит свои плоды, как Ты и предрекал нам. Совет воинов выражает Тебе свою преданность и одобрение, ибо уже видит грядущий Свет великих побед. Дикари уже сметены нашими кораблями и Зависимыми с части территорий, где Ты собирался обустроить плацдармы, и мы можем переходить к следующей фазе… – Говоривший это молодой могучий тонх стоял на одном колене, положив протянутую руку ладонью на пол и опустив голову в знак вечной и безграничной покорности Ведущему.
Тот, к кому он обращался, сидел посреди тёмного и приземистого помещения на грубом аналоге земного кресла, сделанного из материала, напоминающего ноздреватый пластик или искусственную пемзу. При этом он держал высушенную сморщенную руку, с длинными когтистыми пальцами и пятнами старческой болезни вен, отрезанную или отрубленную точно у середины предплечья. Со стороны казалось, что молодой Владыка тонхов заботливо баюкает её, изредка задумчиво поднося к лицу кончики её омертвевших когтей и проводя ими по собственной коже, словно царапая легонько. Затем прижимал её целиком к груди, поглаживая ладонью. Сегодня, в честь Прощания с отцом, лицо Владыки было украшено подобием боевой раскраски, в которой преобладали белые и синие цвета. Длинные пряди Правителя были уложены разновидностью мелких «косичек», в которые были искусно вплетены неизвестные на Земле узкие, продолговатые камни с золотым отливом. Одним словом, вид у Ведущего был самым что ни на есть торжественным. С точки зрения тонхов, разумеется…
На взгляд же землянина, повелитель звёздного воинства выглядел вычурно и словно одетым для «креативной» молодёжной вечеринки, имея одновременно вид попсового идола.
Доленгран поднял будто подёрнутые туманными грёзами глаза на Верного Бекика, что замер у его ног, и холодно констатировал:
– Ты должен был привести Вопрошающих. Где же они?
Воин осмелился бросить мимолётный взгляд на Правителя и кротко ответить:
– Они ждут лишь Твоего зова, Наагрэр…
Ведущий удивлённо скривил губу и процедил:
– Пригласи их, и пусть они поторапливаются.
Торопливо вскочив, Бекик поспешил к створкам овальных дверей, которые при его приближении услужливо распахнулись. Система жизнеобеспечения корабля работала всё так же безотказно, как и при выходе из родного дока, несмотря на тысячелетия скитаний и дальнейшего заточения в океане этого отсталого и наивного Дома. В чём был секрет этого долголетия, и что управляло разными устройствами по всему Кораблю-матке, было загадкой для всех.
Для всех без исключения. Утратив за тысячелетия знания о многих вещах, тонхи воспринимали теперь их работу как нечто волшебное, однако разобраться в хитросплетениях механизмов и питающих их установок не решались.
Пожалуй, лишь Вопрошающие до некоторой степени владели многими тайнами тонхов, в том числе и некоторыми познаниями о Корабле, и как раз сейчас Наагрэр собирался допросить их обо всём этом и о многом другом с пристрастием.
Ему нужны были многие, очень многие недостающие звенья какой-то странной, но действенной цепи в судьбе и жизни тонхов, увиденной и предугаданной им в действиях отца ещё в юности.
Доленгран был умён, наблюдателен и любознателен, и он чувствовал, что даже покойный отец, чью руку он сейчас неотрывно держал при себе, как талисман, многого ему не договорил. Может, тому виной выступила его смерть, а может, и недоверие? Не к нему, не к своему сыну, нет…
Ибо отец любил его, и сын платил ему за это сполна верностью, сыновней привязанностью. Насколько это было возможно у тонхов, чьи чувства редко пробуждались до высот, превышающих потребность в войне, в завоеваниях и служении Роду.
И Доленгран, и его отец – они оба были наделены тем, что за давностью и древностью почти утратили тонхи. Они с отцом знали, что такое любовь.
Не та любовь, которая свойственна существам с тонкой нервной организацией и которая правит, верховодит этими существами всю их сознательную жизнь, определяет их бытие и сознание.
Нет, скорее, это было подобие возможности испытывать некую теплоту и благодарность за взаимную заботу.
Род платил холодностью за право главенствовать во Вселенной. И словно в противовес всему, именно «династиям» были присущи проявления чувств. Точнее, подобия чувств, если сравнивать их с человеческими.
По странному капризу судьбы или же, наоборот, по её мудрому повелению, именно из тонхов, умеющих чувствовать, сопереживать, и выходили Ведущие. Как ранее – отошедший за Вечные Пределы Эгорс, как сейчас – сам Доленгран.
Вероятно, именно им и была присуща та гибкость наделённого более богатыми оттенками бытия ума, которая часто превыше сухой и жестокой мудрости простого бойца…
У ног Наагрэр тёрлось странное и нелепое создание, чья толстенная шкура отливала фиолетовым. Её складки маслянисто поблескивали. Едва на тридцать пять – сорок сантиметров приподнимаясь над полом на коротеньких и толстых ножках, тварь, тем не менее, была сильна и свирепа. Что чувствовалось по размерам головы и украшающих её мощные челюсти клыков. Бугрившиеся и нервно перекатывающиеся под непробиваемой, на первый взгляд, кожей мышцы говорили о том, что это ходячее недоразумение богов отличается нравом жестоким и неукротимым, а также крайне неутомимо и быстро. По внешнему виду животное, если его можно было так назвать, сильно смахивало на стоящего на четырёх лапах перекормленного до ужаса демона. Только без крыльев. Зато его плечи, широченный загривок и спину вдоль всего толстого хребта украшали короткие, но толстые и слегка загнутые назад шипы. Одного взора на них было достаточно, чтобы начать опасаться за их смертельную ядовитость в минуты ярости владельца.
Пожалуй, попади сейчас в этот зал средневековый священник либо верующий, он с криком упал бы в обморок, так и решив, что наяву узрел самого чёрта. Гневно поблёскивающие, глубоко посаженные маленькие рубиновые глазки украшали его слегка вытянутую морду, снабжённую слабым намёком на короткий хоботок с двумя широкими отверстиями ноздрей. Тварь беззастенчиво чесала бока об обутые в толстые «сапоги» ноги Правителя, нимало не смущаясь его высоким статусом.
В ответ на это проявление «нежности» Наагрэр опустил к её «носу» останки мёртвой руки. Шумно втянув знакомый запах, «чёрт» издал жалобный, короткий тихий рёв, после чего засуетился виновато и заморгал на хозяина близко сидящими бусинками глаз.
– И ты это понимаешь, глупое создание? – Доленгран почти с грустью посмотрел на пергамент кожи. – Он оставил нас с тобою, ноах. Оставил раньше, чем мне бы того хотелось…
Видимо, воспоминания о прежнем владельце были ещё свежи, и бывшая забава и своеобразная «псина» Эгорса, теперь ошивающаяся у ног его преемника, притихла и лишь изредка взрыкивала негромко, словно грустно и ворчливо рассуждая сама с собою о превратностях Судьбы…
В это время в зал неторопливо и с высоко поднятыми головами вошли шестеро, одетых в своего рода хламиду, ниспадающую на пол. Их возраст и безусловная дряхлость бросались в глаза. И хотя этим руинам памяти о былой мощи ещё несколько земных десятилетий не угрожал Предел, назвать их полными сил уже не поворачивался язык. Собрание, скопище ветхой кровожадности и ушедшего величия.
Досадливо поморщившись, Наагрэр прямо с ходу, не дожидаясь, пока Вопрошающие достаточно приблизятся, начал:
– Я призвал вас, Вопрошающие Уроако, чтобы задать и вам самим несколько важных для всех нас вопросов. Ответы на них, возможно, прольют свет на множество тайн нашего Рода и дадут нам возможность кое-что наново познать и воспользоваться тем, что мы считаем безвозвратно утерянным. Я допускаю, что в прежних условиях ваши тайны и уважение к вам были гарантией вашей неприкосновенности. Но сегодня другие реалии. И мы, стоящие сейчас на пороге либо полной гибели, либо нового витка в развитии после возрождения, нуждаемся в откровениях ваших тайников ума. В их полном раскрытии и толковании. Чтобы предупредить любой уход от прямого и правдивого ответа, я вынужден предупредить каждого из вас: чтобы достичь цели, я не остановлюсь даже перед вашим смертным позором…
Правитель тонхов умолк и вызывающе воззрился на вошедших. На их лицах не дрогнул ни один мускул. Тонха нелегко запугать гибелью, ибо к ней он всегда стремится во славу и жизнь Рода. Но угроза смертного позора… Презрение всех потомков, бесславие и забвение… Пожалуй, им всем следовало бы задуматься. Доленгран знал это и поэтому решил бить наверняка, сразу, а не играя с «железными стариками» в «слепые» шахматы.
Однако он при этом неплохо знал самих Вопрошающих, чтобы рассчитывать на лёгкую и скорую победу. Они были трудными и достойными противниками. И чтобы сломить их сопротивление и кичливость, требовалось что-то неординарное.
Гибкость их ума не уступала уму его отца. Оттого они так же, как и отец Эгорс, принадлежали к касте Избранных Бесконечной Энергией.
Неприкосновенность тела и постоянство сана на них особенно не распространялась, их причастие к Вере не давало им иммунитета против воли Рода, Совета Воинов или Наагрэр. Однако они были в состоянии позаботиться о себе сами. В их арсенале было много уловок и «фокусов», выдачей которых за ужасную тайну или жуткое «откровение» можно было бы купить себе спокойствие до самой кончины.
Правда, перспектива посмертного проклятия Рода так же тягостна для тонха, как и позор перед самой его кончиной. Их потомкам не дадут достойно жить и умирать. Они станут отверженными. Правитель знал, куда следует бить даже тонха…
Все эти факторы были известны Наагрэр, однако сегодня ему предстояла нелёгкая схватка за право снятия замков со знаний с самым коварным и опытным противником – мудростью и терпением не боящейся смерти Старости.
Старший из шестёрки выступил вперёд и почтительно склонил голову.
– Наагрэр Доленгран, мы знаем о Твоём уме и признаём, что Ты достоин занимать место Отца Твоего. Однако не говорил ли тебе сам прежде уважаемый нами твой Отец, что…
– Он сказал мне всё, мудрые Вопрошающие. И предупредил о том, что не вправе сам рассказать о том, что мне было бы крайне полезно знать. И намекнул на то, что по собственной воле вы ничего мне не скажете.
Однако он ничего не упомянул о том, что я не могу узнать всё это сам… То есть «спросить» вас об этом. «Попросить» вас о маленькой услуге Роду Уроако. Ведь вы не откажете Роду в моём лице, да ещё и в такой полезной малости? – Подобие улыбки тронуло тонкие губы Правителя. Он встал с «кресла» и медленно стал спускаться с возвышения, на котором оно стояло.
Наряду с неординарным мышлением и способностью испытывать почти высокие чувства, Доленграну, даже лучше отца, удавалось придать речи оттенок убийственной иронии. При этом его мимика была развита куда лучше любого из тонхов. Она-то и позволяла ему передавать своё истинное настроение не только весомостью слов и показательностью поступков…
Обойдя неспешно вокруг озадаченно примолкших служителей Веры, он насмешливо оглядел их слегка растерянные лица. Ещё бы! Ни его Отец, ни Верные его, ни тем более другие тонхи никогда не беседовали с ними столь неуважительно.
Им явно хотелось возвысить голос, потребовать от Правителя почтительности, коленопреклонения, скромности и учтивости в речах! Правитель словно читал это в их мыслях. Но странное дело, этот юнец, едва переступивший порог младых ногтей, подавлял их…
«Ну, что же», – подумалось Доленграну, – «вам придётся к этому привыкнуть»…
У него не было времени и желания ни миндальничать с Вопрошающими, ни состязаться с ними в словесных прениях, буквально выпрашивая по крупицам то, о чём ему нужно было знать немедленно и в максимально полном, достоверном объёме.
Поэтому он вынужден поступать именно так, как поступал. На кону стояло будущее Рода Уроако.
– Мои ненаглядные мудрецы, – Наагрэр резко приблизил лицо к Старшему, – четыре земных недели, целых четыре ДОЛГИХ земных недели мне придётся ждать, пока непостижимо мудрая и логичная аппаратура приведёт в чувство, вернёт к полноценной жизни и превратит из полусухого материала в живых тонхов ту, пока ещё безвольную требуху, которой набиты до отказа чрева обоих МОИХ Кораблей…
Всё это время их зыбкие покой и безопасность будут обеспечивать неполные полторы тысячи боевых машин и с сотню тонхов, которые будут не заняты на восстановлении тел своих соплеменников. Настолько ли я правильно осведомлён, если знаю, что ведь это именно вы, Великая шестёрка, вместе с моим отцом, пробудили к жизни первых МОИХ (Доленгран вновь подчеркнул это слово) «воинов», а на деле – лишь обслуживающих установки Техников? Что истинных Воинов, способных своей тяжёлой поступью растоптать любой одинокий и не очень мир, здесь сейчас не более полутора земных сотен?!
Мне нужно говорить вам, о преисполненные своего чванливого величия и «истинной» Веры, что всё это время, которым мы все здесь так неразумно не дорожим, и которое в обычной нашей жизни протечёт значительно быстрее, сегодня является нашим врагом?
Для варваров, населяющих эту планету, для этих коротко живущих, три-четыре их «недели» – это период, вполне достаточный для того, чтобы доставить нам массу неприятностей…
Чем они, я уверен, сейчас и займутся. Когда мы столь шумным и остроумным способом разбудили их примитивный суетливый муравейник, они не оставят нас в покое до тех пор, пока либо не уничтожат нас, либо их самих не погибнет столько, что у них пропадёт всяческая охота на нас нападать. Я уверен, что их храбрость иссякнет быстрее, чем решимость, но! – Доленгран ткнул пальцем в сторону чернеющего проёма выхода. – Им достаточно нанести по одному, я подчеркну, ПО ОДНОМУ! удачному удару, чтобы Род Уроако перестал существовать. Это удары по Кораблям. Которые в момент «родов» будут столь же беззащитны, как и сами жители этого Дома, на который нас занесла Бесконечность.
Куда угодно удары – по энергоустановкам, по двигателям, по самим Капсулам, в которых будут стремиться к Свету наши братья… И, кроме того, нам не следует забывать о Нём… – При этих словах Шестеро прикрыли трепетно глаза, словно суеверный человек в молитве, просящий недопущения упомянутого кем-то всуе кошмара.
Наагрэр и сам сделал некий «отпугивающий» жест возле висков, словно отгоняя собственные негативные мысли и прося Вселенную не допустить того, чего он так страстно опасался. После чего продолжал, вздохнув негромко:
– Мы поднялись в атмосферу этой «планеты» для того, чтобы первыми ударами рассеять оборону местных и обеспечить себе более или менее спокойное место, чтобы дать возможность нашим Техникам выполнить свою работу. Вся энергия наших обеих Звёздных Матерей, насколько мне известно, будет практически без остатка задействована на возвращение к жизни их собственных Детей, спящих долгим сном в чревах.
Всё это время двигатели Кораблей будут отдавать делу рождения Воинов всю свою полную мощность. И они будут при этом очень, очень уязвимы… – Властитель задумался на секунду. Потом, словно к нему внезапно пришло новое, неординарное решение, кивнул решительно головою:
– Знаете, сейчас я даже снизойду того, чтобы обратиться за подтверждением своей правоты к низшему. Пусть и его никчёмные и глупые уста дадут вам пищу для зрелых размышлений. Его тщательно «готовили» к нашему «разговору», и возможно, он уже готов подтвердить все мои слова своими речами. И прошу вас прислушаться к его мычанию повнимательнее. То, что вы услышите, не мой «заказ», призванный быть лишним аргументом. Этот индивид как раз из тех, кто знает о возможностях нападения и защиты жителей планеты весьма немало. Приведите ко мне это существо! – зычно крикнул он куда-то в глубину залы.
Не успел отгреметь раскатами эха его голос, как со стороны бесконечных коридоров межзвёздной «матки» загрохотали тяжкие шаги. Спустя несколько секунд в залу влетел головой вперёд, скользя животом по каменному полу, человек.
Совершив напоследок замысловатый пируэт в виде «вертушки», раскинув при этом нелепо руки и ноги, человек перевернулся, подобно кошке, на спину и грохнулся ею аккурат об основание «помоста».
Во время его стремительного «полёта» за ним по пятам следовали двое рослых тонхов, которые тут же подхватили обмякшее тело под руки и основательно встряхнули.
Судорожно замычав от новой боли и шока, захлёбываясь истошным криком, человек разлепил залитые засохшей кровью глаза и недоумённо уставился на окружающих. Ему здесь пока явно ничто не угрожало, но он всё кричал, хрипя и давясь свистящим кашлем. А потом стал пытаться резкими рывками освободиться из крепко держащих его конечностей.
В его крике слышалась непередаваемая мука и что-то отдалённо похожее на гнев. Бессильный гнев существа, страстно желающего, но не могущего отомстить своим могучим обидчикам. Похожий на крик обижаемого ребёнка, доведённого до злобной истерики издевательствами более сильного и жестокого подростка, на которого он вновь и вновь безрезультатно бросается со сжатыми кулачками в гордой надежде геройски отстоять своё маленькое, избитое тело…
Он кричал и рвался, пока один из тонхов не «погасил» его полоумного крика, несильно стукнув по позвоночнику чуть пониже холки. Жертва сдавленно всхлипнула и обречённо затихла, со скорбным отчаянием сжавшись в дурно пахнущий прогорклой кровью, несвежей мочой и рвотой комок, затравленно перебегающий воспалёнными, пылающими лихорадкой глазами по присутствующим, словно ожидая продолжения боли и мучений. Человек тяжело и с присвистом дышал, потом по его телу прошла болезненная судорога, и его со стоном вырвало.
Судя по его истерзанному внешнему виду, его действительно недавно пытали. Нет, не для того, чтобы что-то вызнать. А так, ради удовольствия. Как старательно и со скрытым садистским удовлетворением люди полосуют лезвием ползущего безмолвного и беззащитного жука, отсекая ему постепенно то ус, то сустав лапы, то жвало.
Жук страдает молча и торопится, стараясь убежать подальше от этой непонятной, неведомой муки, чтобы сохранить в целости максимум своего крохотного тела, однако неумолимая и упорная в своём бессердечии рука настигает его повсюду, куда бы тот ни кинулся в поисках спасения.
И кромсает, кромсает…
Так же было и с этим куском человеческого материала. Очевидно, он вырубился от боли где-то в бездонных, беспредельных чревах Корабля, забывшись на время тяжким мучительным сном замордованного надсмотрщиком, измочаленного за день каторжника.
И вряд ли он даже почувствовал, что его вытащили, точно тряпичную куклу, из того угла, куда он инстинктивно забился, и что его протащили некоторое расстояние. И очнулся уже лишь в тот момент, когда его с силой швырнули к ногам собравшихся.
– Отпустите его. – Казалось, голос Ведущего вдруг потеплел. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он проникнется жалостью к униженному и исковерканному созданию, распростёртому в собственной блевотине на полу. Поскольку тонхи, как только прозвучали первые звуки приказа, немедленно бросили мужчину прямо в лужу его собственных экскрементов.
– Мистер Гарпер, здравствуйте же! Мы с Вами пока не имели чести быть лично знакомыми, но я почему-то уверен, что Вы должны быть несказанно рады нашей встрече, ведь это для нас Вы так старались в своё время! – Доленгран даже присел на корточки напротив дрожащего, словно от непереносимого холода, узника. Как будто некоторое сочувствие промелькнуло в его тоне.
– Вас не удивляет, что мы так быстро нашли место, где Вы столь опрометчиво пытались спрятаться от нашей заботливой «опеки»?
Услыхав, словно во сне, своё имя, человек поднял с усилием конвульсивно подрагивающую голову, и с трудом сфокусировал на обезьяноподобном «лице» говорившего свой взгляд. Его колыхало, тело ходило от слабости и дурноты ходуном, как если бы в нём разом работали несколько окончательно разлаженных механизмов продольного и поперечного колебания.
– Здравс…ствуй, вонюч. чее ж. животное…, – Гарпер натужно закашлялся, с усилием сел и сплюнул сгустком больной, бордово-фиолетовой крови прямо под ноги Ведущему. Прямо сквозь прорехи выбитых зубов. Очевидно, его внутренности были так же сильно повреждены. И лишь некая незримая грань, не позволяющая перерасти сложным внутренним травматическим нарушениям в необратимые, удерживала его от быстрой смерти. Что и говорить, тонхи хорошо узнали и усвоили анатомию человеческих существ. И знали, как и куда бить, чтобы не лишить «гомо сапиенс» жизни сразу.
И ещё, пожалуй, врождённое упорство, упрямство, внезапно всколыхнувшийся внутри сердца гнев, да неуёмная жажда жизни не давали вчерашнему успешному гангстеру и прозорливому бизнесмену сломаться окончательно…
– Ну, зачем же Вы так, мистер «крутой»? Так, кажется, на местном диалекте звучит Ваш «социальный статус»? Взгляните на своё нынешнее положение! Где же Ваш, столь любимый Вами ранее, внешний лоск? Где та уверенность в себе, с которой Вы распоряжались собственной жизнью и жизнью своих соплеменников? Вы более не имеете привычки пускать дым изо рта? Странно… Я вижу перед собою другого, непривычного миру мистера Гарпера. Вы хамите мне в моём доме, являетесь сюда в своём теперешнем непотребном виде и при этом ещё загадили своими нечистотами мой же уникальный пол… А ведь этот пол, как и всё, что здесь Вас окружает, милейший, преодолели такие непостижимые Вашему разуму расстояния, чтобы попасть на вашу ничтожную планету, что в науке её не найдётся даже таких цифр! Мне кажется, Вам стоило бы быть немного более уважительным к вещам и предметам, которые Вас окружают, и о которых ваше племя имеет ещё меньшее представление, чем о собственном, слабом и презренном, теле… – Создавалось впечатление, что Наагрэр изумлён, но при этом сдержан и лоялен, словно превосходно воспитанный сиятельный лорд к разнузданному гостю его поместья.
И ненавязчиво, почти вежливо корит того, надеясь воззвать к благоразумию недотёпы, позорящего в глазах общества собственное лицо.
– Ваше поведение, дорогой мой Питер, меня шокирует, и должен Вам заметить, что в Вашем теперешнем положении…
Нечего сказать, Ведущий столь превосходно овладел земным наречием и «понятиями» этого мира, которыми теперь столь мастерски и оперировал, что его речь была безупречна и доходчива даже для самого придирчивого филолога. Если не видеть физиономии говорящего да исключить из внимания жёсткий гортанный «привкус» произношения, легко было ошибиться, утверждая, что речь произносит не инопланетный монстр, а басовитый человек, до тонкостей знающий риторику, логику, схоластику, как науки, а так же грамматику, лексику и фразеологию земного языка.
Что же, высоко стоящей на лестнице развития цивилизации, в лице непринуждённого трёпа Наагрэр, нужно было отдать должное, она по максимуму быстро и детально ассимилировалась к существующим условиям. И даже язык не стал для неё той помехой, которая делает барьер взаимопонимания непреодолимым.
Однако Питер уже не слушал высокопарного монолога Доленграна. В его голове вновь помутнело, и к горлу коварно подкатывала проклятая тошнота. Насколько он мог сам по себе судить, к его сильнейшему сотрясению мозга и выкрошенным пенькам зубов весьма «удачно» примешаны ещё и сломанные рёбра, растянутые сухожилия и мышцы рук и ног, порванные ноздри и качественно отбитый «ливер».
Борясь с неприятными до умопомрачения ощущениями, он нашёл в себе силы перебить благозвучные и саркастические разглагольствования тонха:
– Чего тебе от меня нужно, научившаяся болтать обезьяна? Не денег же и не власти в парламенте, если я правильно понимаю твою «шизу», которую ты тут мне несёшь? Я сам вижу своё «теперешнее положение», гамадрил… Так что давай, отбарабань мне что-нибудь поконкретнее. А то мне очень, просто непереносимо, плохо. Веришь? Твои колорадские жуки, эти подонки с гадким запахом из мерзкого рта, меня совсем замордовали. И если я не сдохну тут от твоего «гостеприимства» к утру, быть может, я ещё смогу уловить, чего хочет от меня Ваше Блошиное Величество… А если нет – тогда отнесите меня обратно, откуда взяли, а то мне придётся обрыгать и твои царственные коленки…
Выдав столь длинную для своего нынешнего состояния речь, Гарпер с трудом перевёл дух. Было видно, каких чисто физических усилий стоила ему его «отповедь». Придя в себя, он вышел из безумных полугрёз, и страх, преследовавший его в неспокойном сне, в его кровавом кошмаре, улетучился.
Наяву он был прежним, настоящим Питером Гарпером – несгибаемым, жёстким и властным. Несмотря на своё безнадёжное и униженное «теперешнее положение», на побои и непереносимую, порою, боль.
Услыхав оскорбительную тираду человека, Шестеро Вопрошающих гневно и негодующе заворчали и попятились от него, как от чумного. Воины, наоборот, сделали решительный шаг к полусидящему на полу человеку, будто намереваясь немедленно наказать того за непочтительность, однако заинтригованный такой непокорностью и несломленностью Правитель сделал всем нетерпеливый знак рукой:
– Тихо! – В помещении действительно воцарилась гнетущая тишина. Верховный словно находил забавным бесплодное упорство забитого слабого существа.
Прищурившись, тонх долго внимательно вглядывался в оплывшее и быстро синеющее от перенесенных ранее ударов лицо дельца. Затем медленно и с расстановкой выдал:
– К Вашему сведению, мистер Планетарная Храбрость, мои глашатаи Веры и мои Воины крайне недовольны Вашим поведением… Мне кажется, все мы здесь искренне и неподдельно огорчены тем, что Вы имеете наглость оскорблять своими глупыми речами расу, значительно превосходящую вас в развитии так же, как вы – упомянутых Вами обезьян…
– А мне как-то начхать на ваши переживания, знаешь ли… Ну, если ты, конечно, хочешь, то можешь извиниться за меня перед ними. А по мне… Перечешутся, если что не так! – Гангстер смачно высморкался обильной сукровицей из сломанного носа. Обрывки едва затянувшихся «крыльев» ноздрей защипало, они снова начали кровоточить. Лицо Питера несколько досадливо перекосило от боли в сломанных хрящах и от того, что это усилие вновь заставило колоколом загудеть и так не утихающий перезвон бубенчиков в трещащей голове.
Он звучно и витиевато выругался. Подумав, он вновь плюнул тягучей розовой слюной на пол и неожиданно громко икнул. Вопрошающие зашипели. Воины переглянулись.
Создавалось впечатление, что Питер, едва не падающий от болевого шока в обморок, черпает в своём отчаянном и задиристом хамстве столь необходимое ему сейчас мужество и силы. Будто он решил хотя бы умереть, не скуля, а с достоинством, как и подобает настоящему мужчине, раз уж он не в состоянии физически справиться с теми, кто нависал сейчас над ним угрюмыми и непреодолимыми скалами.
Впрочем, подобные мысли о поведении человека могли прийти в голову лишь землянину, да и то поднаторевшему в искусстве словесных пикировок, знакомому с классикой издевательства над соперником. Пусть данное мастерство и оттачивалось кем-то на пороге собственной непредсказуемой Смерти. Умение посмеяться над врагом, пожалуй, принадлежало здесь в полной мере лишь человечеству. Да ещё, наверное, что-то слабо, но всё-таки смыслил в этом ещё сам Доленгран. Потому как его шея и уши внезапно приобрели серый оттенок, как если бы в него под давлением накачали табачного дыма…
Для остального, подавляющего большинства тонхов издевательства и бравада Гарпера оставались не более, чем показателем то ли непонимания человеком того, что от него хотят, либо элементарным отказом говорить с Наагрэр о том, что тот хочет узнать. Вся остальная сокрытая в словах человека ирония и оттенки скрытого в речи смысла оставалась для них «тайной клинописью», выведенной в припадке «озарения» рукою сумасшедшего, дауна, не знающего даже собственного алфавита…
Не обращая ровно никакого внимания на начинающего терять терпение Доленграна, Гарпер будто с неподдельным интересом придирчиво разглядывал сквозь щелки век свой «повреждённый тюнинг». Будто оценивая намётанным глазом степень и размер нанесённого ему физического и иного ущерба, к компенсации которого он намерен был вчинить тонхам иск. И будто лишь только отсутствие под рукою шустрого адвоката делало этот процесс отложенным на неопределенный срок…
– Твари, такой костюм мне изгадили… Где мои часы, вороватые скунсы?! – он поднял полный негодования взгляд на Правителя. Тот всё это время явно пытался совладать с собою.
Этому куску примитивной материи удалось вывести из себя даже невозмутимого Доленграна. Тому уже нестерпимо хотелось раздавить, растоптать ногами этого слизняка, это ничтожество, осмеливающееся так открыто и нагло гадить его, Ведущего, в его же Доме, прямо на глазах Верных и Вопрошающих! И так уже Наагрэр краем зрения замечал, что более искушённые в таких делах Шестеро бросают друг на друга и на него недвусмысленные и удивлённые взгляды…
И лишь нежелание давать волю гневу на глазах у подданных, что было равносильно признанию самого факта спора амёбы с гением, не позволяло Доленграну наброситься на осмелившегося ему перечить наглеца.
Самое интересное, что на это же твёрдо рассчитывал и сам Гарпер. Будучи искушённым в делах подобного рода, он вовсю играл с тонхом, будучи практически уверенным, что ему пока что почти ничего не грозит. А потому старался отыграться за нанесённые увечья и причиняемую боль хотя бы словесно.
Ничего не подозревающий Наагрэр справился с собой, после чего не спеша набрал воздуха и чётко произнёс негромким, но твёрдым тоном:
– Человек, я хочу, чтобы ты усвоил раз и навсегда: ты будешь жить до тех пор, пока я сочту саму необходимость твоего существования логичной и оправданной. Однако если тебе ещё раз взбредёт в орган, заменяющий вам, низшим, нормальную голову, хоть одна мысль, попирающая достоинство и гордость тонха, клянусь, твоя смерть будет для тебя куда желаннее тех мук, которым я в состоянии тебя подвергнуть… – Доленгран шумно выдохнул через ноздри.
– Я задам тебе несколько вопросов, и если ты не хочешь кричать от боли и мучений долго, пока не потеряешь голос и память, мне лучше услыхать от тебя ответы на эти вопросы. Я делаю тебе честь, общаясь с тобою, и лишь память о твоих прошлых заслугах перед нами не даёт мне тут же приказать окончательно превратить тебя в кучу отходов. Мёртвую материю со скверным запахом и видом. Ты понимаешь меня, червь, недоразвитое существо, промах и недосмотр Бесконечности? – Тонх нервно хрустнул суставами рук.
– Хорошо, спрашивай, – неожиданно легко согласился Питер. Он уже почти возлежал на полу, опираясь лишь на локоть. Подобно римскому патрицию, присутствующему на званом пиру. Если бы не эта боль… А что, если?
