Текст книги "Мир приключений 1974 г."

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Николай Коротеев,Всеволод Ревич,Владимир Михановский,Михаил Грешнов,Юрий Папоров,Абрам Палей,А. Абрамов,В. Морозов,С. Ярославцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц)

Тут Малинка стал отчаянно жестикулировать свободной рукой.

Пилот глядел на инспектора, высунувшись в распахнутую дверцу кабины.

Наконец вертолет подался к порогу. В дверце показался штурман и знаком разрешил спускаться.

Они миновали ржавый скат в том самом месте, где ухнул за него плотик. Перепад действительно оказался невелик – метра полтора. Но это инспектор отметил мельком. Он спускался на ощупь, не сводя взгляда с пенной воды.

Сильно потянули страховочную веревку.

«Дальше некуда, – понял инспектор. – Кончился трап. Ничего не видно в воде. Она наполнена туманом мельчайших пузырьков воздуха… Сашка и плот… Черт с ним, с плотом! Они должны вынырнуть где-то здесь. Летчик знает дело…»

– Сашка! Сашка! – заорал Малинка в голос, словно тот мог его услышать.

Пионер Георгиевич приметил как бы висящую и поднимаемую водой фигуру Попова: горб ватника, подпоясанного солдатским ремнем, растопыренные недвижные руки, темные волосы, будто вставшие дыбом.

Сапоги инспектора коснулись воды рядом с телом Сашки, поднимаемым отбитой от дна струей.

– Пилот знает свое дело, – проговорил Малинка и, повиснув на одной руке, отвел ноги, стоявшие на трапе, в сторону.

Инспектор не дождался, пока струя вынесет Сашку на поверхность. Он погрузил руку в воду почти до плеча, нащупал широкий солдатский ремень, с трудом подсунул под него пальцы. Затем инспектор почувствовал, как натянулась страховочная веревка, машина пошла вверх, и он ощутил всю тяжесть Сашкиного тела, обвисшего на ремне.

– Ну, Георгич, – заворчал он про себя, – теперь держи. Держи! Держи!..

2

Ночь выдалась светлой. И полная луна стояла высоко. А каждый предмет на земле был словно очерчен мелом. Тайга за городом походила на полотно мелкозубой слесарной пилы, только что наточенной; каменный бордюр глубокого округлого карьера, и кимберлитовое дно его, и каждая глыба, и камушек развороченной взрывами породы тоже будто обвели меловым контуром.

Под луной кимберлит действительно выглядел голубым, если на него смотреть близко. Но из кабины десятитонного «МАЗа» близко породу можно увидеть, только выйдя на подножку, когда понадобится поглядеть, достаточно ли и хорошо ли загружен кузов.

На приличной скорости вогнав машину в карьер, Сашка лихо развернулся и стал подгонять «МАЗ» к экскаватору под погрузку. На фоне залитого луной карьера огни прожекторов, освещавших лунный ландшафт выработки, и фары экскаватора выглядели блеклыми, желтыми, словно горящая спичка при люминесцентных лампах.

Все окружающее отмечалось Сашкой мимоходом. Тайга – дорога, дорога – карьер, коли открыты глаза, надо смотреть, а то прозеваешь поворот, не довернешь баранку на серпантинном спуске – плохо дело. Сказано: гляди в оба. Это про шоферов. Настроение же – само собой. Праздник так праздник. Не считая производственных успехов, Сашка на два месяца раньше срока перевыполнил личный, собственный план, и сегодня в полдень – как раз в карьере рванули взрывы, что твой салют, – Сашка Попов в торжественной обстановке сберкассы отсчитал от получки пятьдесят рублей и положил на книжку. Именно пятидесяти рублей не хватало до тысячи.

Чем не праздник? Всякое досрочное выполнение плана – праздник.

Можно было бы, конечно, поболтать с контролершей, но за барьерчиком сберкассы сидела старушенция: гладко зачесанная, с тощей кичкой, в телескопических очках, сквозь которые глаза выглядели маленькими и круглыми.

Правда, Сашку она всегда встречала широкой улыбкой, демонстрирующей радость и искусство зубного техника.

– А я думала, что вы, товарищ Попов, сегодня не придете.

Сашка отвечал ей солидно, с веселым достоинством:

– Что вы, Серафима Петровна…

– Знаю, вы аккуратный молодой человек.

– А как же!

– Далеко не все такие.

Но Попов будто не слышал похвалы.

Пока Серафима Петровна производила необходимые финансовые операции, Сашка изучал на стенах наслоения рекламных плакатов. Помещение с зарешеченными окнами было не ахти как велико, и красочно-призывные произведения клеились одно на другое: синее море и белый пароход заслонила туристская карта Карпат, потом Кавказа, золотые пески Варны перекрыли красоты Карелии, которыми вполне можно наслаждаться и здесь, выйдя за околицу.

Лишь два плаката пожелтели от времени, проведенном на стене. Один был цезарски лапидарен: «Надежно, выгодно, удобно», а на втором желтозубый (от времени) молодой человек «делал ручкой», сидя в древней модели «Москвича». Надпись гласила: «Накопил – и машину купил». Очевидно, два этих произведения рекламы Серафима Петровна считала неотразимыми. И была, по-своему, права. Александр Попов копил на машину. Правда, машины Сашке было мало. Требовалась еще моторка. Не мотор, а моторка – белая с красной полосой по борту, с каютой, в которой было бы приятно отдыхать, пристав к перегруженному красотой берегу таежной реки.

Моторка в сибирских краях – вещь более необходимая, чем машина. Река – древнейший путь сообщения. Автострады созданы по ее образу и подобию. По мнению Попова, дороги далеки от совершенства по сравнению с реками. И тем не менее машину Сашка поставил себе целью номер один.

Что из того – на машине он будет ездить три дня в год. Сашке с самого начала, с задумки, не нравился, например, заводской серийный мотор. По его глубокому убеждению, двигатель просто требовал, чтоб Сашкины руки усовершенствовали его. Ну, а остальных мелочей и касаться не стоило. Впрочем, Сашку совсем не интересовал вопрос, сколько километров пробежит его собственная машина, важно, чтоб была и чтоб Сашкины познания шли дальше признанной инженерной мысли заводских конструкторов.

Про моторку и говорить нечего. Следовало прежде всего сделать корпус: от шпангоута до клотика…

«Моторка, моторка… – передразнивал сам себя Попов. – Не моторка, а катер, почти яхта. А мотор нужно форсировать, сообразить насчет новой геометрии винта».

И вот тогда он пригласит Анну. Он доведет ее до реки, а там их будет ждать собственный катер. Сашка говорил об этом Анке. Она ответила вполне серьезно: «Когда рожь, тогда и мера». Что ж, она права!..

Откуда-то издалека донесся до Сашки стук по металлу, и он, оглядевшись, как бы вернулся из мечтательных помыслов в карьер алмазной трубы. Стучал по металлической раме экскаваторщик. Сашка открыл дверцу и вышел на подножку «МАЗа».

– Уснул? Попов! – крикнул, увидя его, экскаваторщик Сорока. Меж собой шоферы, разозлившись, звали его «Ко-ко-ко» или запросто «Сорокой». Солидный экскаваторщик не терпел ни той, ни другой клички и поэтому считал шоферов личными недругами и лентяями вдобавок.

Взглянув в кузов, Сашка недовольно прокричал:

– Опять, Сорока, на хвост навалил! Смотри, какую глыбищу запузырил! Мало, что она при подъеме лишнюю нагрузку на скаты создает – плюхнется, дорогу перекроет. Тебя и вызову, чтоб поднимал!

– Ты мне тут не шуми!

– А ты не командуй! Ко-ко-ко! – выкрикнул Сашка. И, не дожидаясь, пока Сорока взорвется, закрыл дверцу и тронул машину. В конце концов, не на Сороке свет клином сошелся, можно заворачивать и к другим экскаваторам, да вот погрузка у них занимает больше времени. Пробовал Попов – получается на целую ездку в смену меньше, а в месяц это сколько ездок? То-то и оно.

Пожалев, что поругался с отличным экскаваторщиком, Сашка рассердился и на себя, а потому дал полный газ, чтобы, кстати, наверстать на подъеме время, упущенное на мечтания о машине, моторке и Анке. Выхоленный Поповым мотор беспрекословно взял заданную скорость, уверенно прошел поворот с подъемом, на котором другие едва тянули. Обойдя на серпантине одного из таких тихоходов, Сашка повеселел немного п подумал, что если при следующей ездке обойтись с Сорокой ласково, перекурить, то обиду можно и загладить. Сорока человек на ласку отходчивый.

За спиной в кузове громыхнуло. «МАЗ» дернулся.

Сашка понял, что это все-таки скатилась на дорогу глыба кимберлита, и выругался длинно и забористо, как это умел делать в очень трудные минуты ротный старшина Нечипоренко. Легче не стало. Пришлось остановить машину, выйти и посмотреть, как угораздило глыбе улечься на дороге. Загородила она проезд или, на Сашкино счастье, откатилась в сторону?

Попову повезло. Скатилась глыба хоть и неудачно, но по инерции отвалилась к обочине. Лежала она, собственно, за бровкой даже, никому не мешая. Но экскаватор вызвать следовало. Велик ли, мал ли кусок алмазоносной породы, место его в бункере обогатительной фабрики. Оттуда он пойдет в дробилки, грохоты и, обращенный в концентрат, поступит в рентгеновские или жировые аппараты, которые извлекут из него алмазы.

Сияла луна. Голубела у обочины глыба кимберлита, привалившись к земляной стенке съезда в карьер. Четко очерченная лунным светом, она не выглядела такой огромной, как в кузове. И тут на мягко поблескивающей грани, на самом острие ее, Сашку поразил необычайный блеск. Он вспыхнул на какое-то мгновение. Может быть, и не было ее совсем, той радужной искры, но уж так ослепительно выглядел просверк, так лучезарна его игра, что Сашка замер.

Ему так неодолимо захотелось еще раз увидеть это, что Попов сначала неуверенно сделал шаг к глыбе, потом быстро шагнул – раз, другой. Остановился вплотную к кимберлиту.

Но ничего не увидел.

Именно ничего. Острие грани, которое существовало только что, будто исчезло. Вместо него – пустота, чуть приметно, будто призрачными линиями, отграниченная и от кимберлита н от окружающего. Эта странная пустота представлялась темнее, чем все вокруг, словно была дырой куда-то, таинственной и страшной.

– Ерунда какая, – сказал Сашка вслух. – Ерунда…

От напряженного взгляда в одну точку у Сашки выступили слезы, и призрачный, едва очерченный кристалл величиною с ноготь мизинца расплылся, замутился, точно звезда. Сашка протянул руку, накрыл кристалл. Потом нажал схваченную грань. Рыхловатая алмазная порода подалась, отвалилась. Сморгнув слезы, Сашка поднес кулак к глазам и разжал руку.

На ладони лежали несколько темных кусочков породы и алмаз. Он действительно был величиной с ноготь мизинца, почти правильной формы, двенадцатиплоскостной, восемнадцатиугольный ромбододекаэдр. Под луной мягко отсвечивали три грани. Но в одной плоскости алмаз оставался так глубоко прозрачен, что представлялся пустотой, не заполненной ничем, пространством, в котором ощущалось, а вернее, лишь угадывалось нечто. Поэтому сама по себе глубина и чувствовалась, оставаясь невидимой, смутной для взора, наваждением.

Теперь, когда Сашка долго, не отрываясь глядел на алмаз, не одна – множество искрящихся звезд залучились, заиграли под его напряженным взглядом, переливаясь и вздрагивая, будто живые, настоящие небесные светила. Попов слегка шевельнул ладонью. Зародился новый рисунок созвездия. И открылись уже две глубинных плоскости вместо одной. Они были разъединены тончайшей, едва приметной гранью. Темень их глубины стала еще отрешенней и притягательней.

Справа, на земляной стенке откоса, появилось двигающееся пятно света. Из-за поворота показалась машина, которую Попов обогнал несколько минут назад.

Зажав алмаз в кулак, Сашка сунул руку в карман. Он сделал это непроизвольно, как бы испугавшись, что подъехавший водитель узрит тут же необычайную прелесть камня. Но Сашка и сам еще не успел ею налюбоваться.

Сбавив скорость, знакомый водитель высунулся из кабины:

– Подкузьмил тебе Сорока!

– А ну его… – недовольно, не поднимая глаз, ответил Попов. – Ведь говорил ему, что вывалится.

– Плюнь, уберут, – посоветовал водитель.

Тут Сашка, необъяснимо для себя, побежал к проезжавшей машине, с трудом из-за малого роста вскарабкался на подножку и принялся зачем-то горячо убеждать шофера Ламподуева, что остановился он потому, что не был уверен, будет мешать проезду свалившаяся глыба или нет.

Миновав поворот, Ламподуев тоже остановил машину, вышел и, участливо кивая, пошел убедиться, что глыба мешать не будет. Только подойдя к глыбе, свалившейся на бровку, Ламподуев пнул кимберлит, рассмеялся, а потом недовольно сказал:

– Чего мы, обалдели оба?

– Вот видишь… – зачем-то заискивающе пробормотал Сашка.

– Чего «видишь»? Вижу – не мешает. От поворота вижу – не мешает. Чего ты раскудахтался? Ну тебя, Лисий хвост! Нарочно остановил? Чтоб обогнать на выезде из карьера? Право, нарочно. Коту и тому ясно – не мешает твоя глыба проезду.

– Вот я и говорю…

– «Говорю, говорю»… Чего дурака валяешь? Видно же – не мешает. Чего меня останавливать?

– Я не останавливал. – Сашка обалдело посмотрел на Ламподуева. – Ты сам остановился.

– А кто на подножку вскакивал? Руками махал?

– Так я объяснял тебе, что глыба упала, но не мешает.

– Вот что: малохольный ты сегодня. Не договоримся мы с тобой. Пока. Чего останавливал?

Ламподуев пожал плечами и отправился к своей машине. Тогда Сашка звонко хлопнул себя по маслянистым до заскорузлости брюкам на бедрах и крикнул вдогонку:

– Обгоню!

Не оборачиваясь, Ламподуев махнул рукой.

А Сашка вскочил в кабину и, лихо объехав машину Ламподуева, покатил по дороге на фабрику. Ему было очень весело. Он мчался по шоссе вдоль растянувшегося спящего города. Мотор урчал утробно и довольно, словно кот, когда ему почесывают за ухом. И на душе у Сашки разлилось такое же умиротворение.

В минуты гонки по городу он вроде бы начисто забыл о колдовском прозрачном камушке, который притаился в уголке нагрудного кармана ковбойки. Лишь в один-единственный миг, когда Сашка притормозил у ворот обогатительной фабрики, он подумал, что глубина неба меж звезд наполнена до предела лучами так же, как и лишь угадываемая, пронизанная светом пустота камня.

Он остановил машину, выключил фары, вышел на подножку и стал смотреть вверх, не замечая тупой боли в затекшей шее.

Он долго бы смотрел в небо, коли не засигналил бы позади Ламподуев.

А когда Сашка въезжал в ворота, то в сторону подалась другая машина. Из кабины высунулся чуть не по пояс его закадычный друг Лазарев:

– Попов! На аварию напрашиваешься? Тут маскировки нет. Почему без света шугуешь?

– Слушай, Лазарев! Я тебе такое… расскажу, – осекся вдруг Сашка.

– Утречком!

Ламподуев продолжал сигналить.

– Поздно будет! Не увидишь!

Не услышал, наверное, Лазарев голоса Сашки.

Прекрасное настроение, владевшее Поповым последние четверть часа, возвышенное, даже вдохновенное настроение восторга от увиденного в камне, а потом в небе, в межзвездной глубине, пропало. Растаяло, вернее. Словно чудесная снежинка, невесомая и хрупкая, обратилась в каплю обыкновенной воды. Очень уж хотелось Попову похвастаться находкой перед другом. Да не собирается он таскать с собой алмаз. Ссыплет в бункер породу и отправится к дежурному инженеру фабрики. Про упавшую глыбу доложит и отдаст находку.

«Интересно, – подумал Сашка, – а в газету инженер сообщит? Очень уж ко времени подоспела бы заметка о том, что он нашел крупный алмаз. Как бы называлась заметка? «Благородный поступок». Нет, ерунда. При чем здесь благородство? Нашел он алмаз в глыбе, что из карьера. Сдал. Что особенного? Ничего. «Находка шофера Попова». Это уже лучше…»

Сашка представил себе, как он будет рассказывать Анке об алмазе. Вдруг он словно услышал голос Анки: «Ну и дурак же ты, по самые уши…»

Так это неожиданно было, что отработанные до автоматизма движения при переключении скоростей забылись. Вместо первой Попов включил третью, отжал сцепление, а мотор, охнув, точно от боли, заглох. Лазарев уже проехал мимо, потом рядом протащилась машина Ламподуева, который орал во всю глотку и грозил кулаком.

Только все равно было Сашке – он ощутил сосущую, как голод, тоску под ложечкой.

Ругнувшись на ни в чем не повинный мотор, Попов завел машину и машинально подвел «МАЗ» к бункеру, ссыпал кимберлит. Потом поехал снова в карьер привычной до каждой колдобины дорогой. Чего он рвался так сюда, в город? Куда лучше было вести вольную жизнь кочевников-бульдозеристов. Не работа, а глупое шастанье, словно в клетке, из угла в угол, из угла в угол – от фабрики до карьера, от карьера до фабрики…

«Тьфу, чертоплешина какая-то!» – раздосадовался Сашка.

Сам же Попов и Лазарева сманил.

«А чего он поддался? – обозлился на дружка Сашка. – Будто Трофиму в город, пусть в тесную, но в квартиру, не хотелось! Надо еще поразмышлять насчет того – кто, куда и кого сманил. Ведь это только представление такое у него, у Сашки, что он уговорил Лазарева. Все же, наверное, наоборот было…»

Запутавшись в рассуждениях, словно олень в упряжке, Попов отмахнулся от несвязных мыслей и предался приятнейшему делу: вообразил себя за рулем ярко-красной «Волги». Никакой другой цвет Сашку не устраивал.

Игра в вождение «Волги» отстранила от Сашки приступ тоски. Но она по-звериному таилась, будто за углом, и ждала лишь удобного момента, чтоб наброситься с удвоенной силой. На повороте в карьер, около свалившейся глыбы кимберлита, Попову вдруг захотелось остановиться и посмотреть, не торчит ли где-нибудь на грани еще алмаз. Но тут в голову пришла сторонняя мысль:

«А что подумает о нем Ламподуев, если опять увидит у глыбы? Или Трофим. Да, Лазарев что подумает?»

Ни вчера, ни месяц назад подобное соображение не появилось бы у Попова. То-то и оно – ни вчера, ни месяц назад в кармашке пятирублевой Сашкиной ковбойки не было прозрачного камушка, цена которого выражалась цифрой с тремя, а то и четырьмя нолями.

Сашка даже подал скорости, минуя глыбу на опасном повороте серпантина. Проехав ее, он почувствовал себя свободнее в движениях и усмехнулся, представив себе свой разговор с разобидившимся Сорокой. Он, Попов, конечно, вывернется из неудобного положения. Подогнав машину к экскаватору, Сашка остановится, не подавая «МАЗ» к забою, а выйдя из кабины, закурит и, держась как можно небрежнее, отправится к Сороке. «Ты что ж натворил?» – крикнет он издалека. Сорока удивится. Надо, чтоб он удивился. Тогда Сашка с удовольствием расскажет о происшедшем, о том, как свалилась на повороте глыба. «Ты что думаешь, – скажет Сашка, – у меня глаза на затылке? Или ты не знаешь, как грузить надо? Загрузил глыбу в полтонны весом на самый задок – и ладно? Разбирайся сам с начальством». Тут уж придется Сороке забыть об обиде. Начальство не любит, когда глыбы валяются при дороге. А Сашке что? Он не виноват.

Только почему-то получилось все не по-задуманному.

Машину Попов оставил в сторонке и подался к экскаватору, из кабины которого зло смотрел на него Сорока. Желтый свет прожекторов освещал его лицо странным образом, так что глаза экскаваторщика точно горели презрением.

Не закуривая и вдруг отчего-то растерявшись, Сашка развел руками и проговорил, словно оправдываясь:

– Понимаешь, газанул я на повороте, глыба и слетела…

– Ездить надо уметь! – прикрикнул на него Сорока. – Что весь кузов в канаву не вывалил? Понабрали безбородых…

– Ты полегче! – огрызнулся Сашка, хотя два часа назад он так бы расчихвостил эту Сороку, что тот бы только летел, свистел и радовался. Сашка нашелся бы ответить на обидный выпад. Борода у него действительно чего-то никак не хотела толком расти. Не борода, а так, поросль, жесткая и редкая: там рыженький волос штопором вылезет, там серенький вкось пойдет. И лицо потому совсем мальчишечье, гладкое, румяное. От армии осталась у Попова привычка носить в нагрудном кармане зеркальце: чтоб не опростоволоситься, ну хоть в ношении пилотки на грани «дозволено – не дозволено», необходимо взглянуть на себя. Да и, в общем, приятно нет-нет да и приглядеться к себе, подмигнуть для уверенности. А вот после неудачи с бородой и усами редко пользовался Сашка зеркальцем. Однажды он чуть не лопнул со стыда. Тетка с третьей улицы этак тронула его за локоток и прошамкала: «Мальчик, а мальчик, почем там московская колбаса, а, мальчик?» Три раза, подлая, повторила. Ушел Сашка из магазина. Кому приятно, что тебя так обзывают, когда ты передовик производства?

Нет, «безбородого» Сашка не простил бы ни за что… два часа назад. А сейчас только огрызнулся.

Сорока, рассчитывавший на иной эффект, почуял себя неловко:

– Раскудахтался… Ну, свалилась порода… Ну, подберем. Не перегородила дорогу?

– Нет.

– «Не-ет»… – передразнил Сашку экскаваторщик. – Пусть полежит. Не убежит от грохотов, пусть в ней хоть «Кохинур» спрятался. Слышал про такой алмаз?

– Слышал.

– Говорят, на него десять таких поселков, как наш, построить можно.

– Газет ты, что ли, не читаешь, Сорока? Город у нас. Поселок, но городского типа. Значит – город. – Сашка словно вынырнул из воды, холодом и тяжестью обнимавшей его. И сам не понял толком почему. Может быть, оттого, что Сорока и мысли не допускал, что Попов способен спрятать алмаз. А алмаз лежал в нагрудном кармане фланелевой рубашки, и Сашка ощущал его, как теплую каплю. Больше того, Попову показалось, что после разговора с Сорокой алмаз стал согревать его. Теперь Сашка сообразил: задуманной им шутки с экскаваторщиком не получилось потому, что ему показалось, будто алмаз… светится не светится, но может быть увиден Сорокой.

Конечно, это глупость. Никто на свете не знает про спрятанный у него на груди камушек, теплый-теплый. Сашке даже жарко сделалось; он распахнул ватник и нарочно выставил перед Сорокой грудь, обтянутую пестрой рубашкой, в нагрудном кармашке которой лежал алмаз. Сашке стало весело оттого, что Сорока ничегошеньки и не подозревает. И Сашка похлопал экскаваторщика по плечу:

– Работать надо как следует. Понимаешь?

Широкие и пушистые усы Сороки, растянутые улыбкой, сделались еще шире и пушистее:

– Хватит трепаться, Сашка. Подавай машину!

Спрыгнув с гусениц экскаватора, Сашка пошел было к своей машине, но его остановила неприятная мысль: «Свинья же я, коль так плохо подумал об Анке. Не скажет она так. Мои это думки. Паршивые думки». И, уже не размышляя больше об этом, Попов вернулся к экскаваторщику и, по выражению бывшего подводника, а ныне тракториста Фили Лукашина из колонны Акима Жихарева, обрубил все концы.

– Сорока, я алмаз в той глыбе нашел.

– Тю! – удивился экскаваторщик. – Добрый?

– Вот! – И Сашка достал камень из кармашка рубахи.

В прозрачности алмаза смешался голубой лунный свет и золотистый свет прожекторов, и от этого он показался Попону крупнее и прекраснее. Однако Сорока был иного мнении об алмазе:

– Фитюлька. Я думал, ты добрый камень нашел.

– Чудак ты…

Присмотревшись к алмазу повнимательней, Сорока изрек:

– Це каменюка тильки на цацки сгодится.

– Ювелирный, говоришь?

– То тебе Ашот Микаэлянович скажет. Он твою каменюку по косточкам разберет. Сейчас к нему пойдешь?

– Вот еще!

– А чо?

– Ездку пропускать? Что я, чокнутый? И так заболтался. Кончу смену и пойду.

– Тоже правда. Ты сегодня впритирочку с планом идешь, передовик. А дружок твой, Трошка, на ездку больше сделал.

– А ты не болтай, Сорока. Ты говори, а в кузов наваливай.

За остаток ночи у Сашки аж рубашка от пота к спине прилипла, но Лазарева он на две ездки обскакал. Оставив у ветрового стекла полтинник, который задолжал сменщику, Попов не стал его дожидаться и мыть машину, рассудив, что, сдавая алмаз, он тоже делает дело, поэтому сменщик пусть вымоет «МАЗ» сам. Не развалится, не перетрудится. Не будет же Попов тратить личное время на сдачу находки.

Умытый, аккуратно причесанный и свежевыбритый, Ашот Микаэлянович встретил Сашку бодрым вопросом:

– Как дела, гвардия?

– Вот… – сказал Попов и выложил на стол алмаз.

Тут же, точно забыв о присутствии Сашки, Ашот Микаэлянович достал из стола кусочек черного бархата и лупу, сел, поддернул рукава сорочки, насколько позволяли запонки, и углубился в осмотр находки. Был он человеком восторженным и темпераментным и, разглядывая алмаз, ерзал на стуле, кряхтел и постанывал от удовольствия.

– Отличный экземпляр! – отложив лупу, воскликнул он. – Где нашел?

Попов рассказал.

– Очень хорошо говоришь, Попов! Это прекрасно, когда ты сказал, что увидел пустоту! Удивительно хорошо! Ты – поэт!

– Сколько же стоит этот камушек на цацки?

– На «цацки»! – рассмеялся Ашот Микаэлянович. – Да, на цацки. Ювелирный алмаз. Аристократ. В нем… – Ашот Микаэлянович отошел к аналитическим весам, стоявшим под стеклянным колпаком. – В нем… двенадцать и семьдесят три сотых карата…

Сумма, которую назвал Ашот Микаэлянович, поневоле заставила Сашку округлить глаза. В воображении построились перед Сашкой машины «Волга» и моторки…

– Что так смотришь, Попов? Это же почти готовый брильянт! При огранке потеряется совсем немного. Это не очень крупный камень. Есть раз в пятнадцать—двадцать больше. Но те – уникальные. Уникальные камни уже и в семь—восемь раз крупнее – «Шах», например. Но с каждым таким старым алмазом связаны удивительные и кровавые истории.

– И с «Шахом» тоже?

Ашот Микаэлянович стал серьезным, даже мрачным:

– Это, пожалуй, самая трагичная история. Им расплатились за жизнь автора бессмертной комедии «Горе от ума».

– Грибоедова?

– Да, Александра Сергеевича Грибоедова. Ведь он был не только писателем, но и крупным дипломатом. Его убили религиозные фанатики в Тегеране. И вот в 1829 году, после убийства Грибоедова, персидский принц Хосрев Мирза отправил алмаз Николаю I. Цена алмаза, по мнению тогдашних правителей Персии, окупала смерть Грибоедова. Русский царь признал инцидент исчерпанным…

– Велик ли «Шах»? – спросил Попов и тут же добавил: – За смерть Грибоедова расплатиться алмазом…

– Велик ли… Не особо – восемьдесят восемь и семь десятых карата… Он не больше двух фаланг твоего мизинца.

– А самый большой алмаз?

– Алмаз? «Куллинан». Его нашли в 1905 году на руднике «Премьер», в Южной Африке. Весил он три тысячи сто шесть каратов. При обработке его раскололи по направлению трещин, и получилось несколько брильянтов. Самый крупный – «Звезда Африки» – огранен в форме капли и весит пятьсот тридцать и две десятых карата.

– Сколько же он стоит? – тихо спросил Сашка.

– Практически, не имеет цены. Впрочем, так же, как и «Шах». Он один из самых редких еще и потому, что па его гранях выгравированы надписи. Сделать это чрезвычайно трудно. В мире известны лишь несколько камней с гравировкой…

– Не имеет цены…

– Да разве можем мы расстаться с «Шахом»? Это наша история, наша боль и кровь… Ты, Попов, можешь дать название своему камню.

– Своему?

– Конечно. Ведь будет записано, кто и когда его нашел. И кто дал имя. Как же ты его назовешь? – Ашот Микаэлянович был очень серьезен, торжествен даже.

– Не знаю, – сказал Сашка. Ему не давало покоя видение ряда «Волг» и моторок, словно спроецированных на найденный им алмаз, что лежал на столе.

– В отличие от золота, – раздумчиво рассуждал Ашот Микаэлянович, – алмазы никогда не потеряют цены. Ведь они нужны человеку не только как украшение. Обрабатывать металлы будут всегда, и чем дальше, тем сталь станет прочнее. Бурить мы будем всегда, и чем глубже, тем сложнее пойдет дело. Без алмаза – никуда.

– Пусть он называется «Солдат».

– Неплохо! – воскликнул Ашот Микаэлянович. – Просто хорошо! «Солдат»! Будет по-твоему. Так и в газете напишем.

– Не надо в газете… – Сашка головой помотал.

– Скромность украшает человека. Но и умолчать нельзя. – Ну, букву поставьте… П.

– Не понимаю тебя, Попов.

– Чего хвастаться? – пожал плечами Сашка.

– Хорошо. Это мы решим сами. А вознаграждение за находку вам выпишут в зарплату.

– Это другое дело, – бодро сказал Сашка. – Можете не выдавать, а просто перевести на мой счет. Номер я оставлю.

– Ого!

– На машину коплю. Зачем мне деньги в руки? – Сашка постеснялся спросить, сколько же ему дадут за находку, хоть и очень хотелось.

Он ушел от Ашота Микаэляновича гордый чувством исполненного долга, и еще неотступно преследовало его видение машин и моторок, что можно было бы купить на ту сумму, в которую оценивается алмаз, если его продать по полной стоимости.

3

Не встретив Сашку во дворе автохозяйства, Лазарев оглядел его машину и остался недоволен: Попов ее не вымыл, и напарник бранился.

– Бывает, – снисходительно заметил Трофим.

– Знаю, что с ним это бывает, – проворчал в ответ Сашкин напарник. – Только вот не угадаешь, когда случится. И меня не подождал, да и тебя тоже. Бывает… Полтинник, что в долг брал, оставил, а машину не вымыл. Неприятности у пего какие?

– Не знаю толком. Наверное.

– Иди утешь, – сказал Трофиму подобревший от сочувствия сменщик.

Было раннее погожее утро, и уже парило на солнцепеке, но не так, как в июльское белоночье. В тени хозяйничал стылый, влажный холод, потому что на глубине полутора метров таилась вечная мерзлота, не позволявшая бедной почве ни оттаять толком, ни подсохнуть. Ступив на деревянные гулкие мостки тротуара, Трофим пошел ровным, увесистым солдатским шагом, и ему было приятно слышать ритм своих шагов, и он даже ступал чуточку тверже.

Двухэтажные белые дома стояли на сваях, и казалось, будто городок постоянно ожидал наводнения, которого тут и быть не могло. Строя на сваях, старались уберечься от коварства вечной мерзлоты. Под закрытыми фундаментами небольших построек она то таяла и проседала, то вспучивалась, ломая дома. Бывало и так, что в одном углу вспучивалась, в другом проседала, коверкая здание. А под сваями гулял ветер, без препятствий ходил мороз, и постройка над землей почти не нарушала общего состояния мерзлотного слоя. Диковатый, в полоску, столовский кот с брезгливым выражением на морде пробирался меж свай, подолгу выбирал место посуше, но облюбованный им кусочек тверди оказывался хлябью. Кот шарахался, то и дело попадая в положение, представлявшееся ему, надо думать, катастрофическим. Тогда он отчаянно тряс лапой в чулке из грязи и, ошалело таращась, противно и безнадежно орал. При подходе Трофима кот все-таки достиг обетованном стлани и, выбившись из сил, растянулся на досках, освещенных низким солнцем, зажмурился… Только хвост его мелко дрожал и время от времени презрительно извивался, очевидно, при воспоминании о пережитом.

Трофим умерил шаг, полюбовался котом, похожим на выбравшегося на берег после кораблекрушения в океане, и отправился к своему дому. Рабочие, монтировавшие надземным утепленный водопровод и трубы парового отопления, еще только собирались и, нежась, покуривали, поджидая товарищей. Вяло шел утренний разговор, и редко позвякивали инструменты.

Смотреть на дома, на фабрику вдалеке, на неторопливых рабочих было приятно, потому что год назад они с Сашкой в составе колонны бульдозеров первыми пробились в эту глухомань, пробив летник, и им даже не очень верилось, будто через год тут поднимутся и корпуса, и двухэтажки, совсем как на макете, выставленном во Дворце культуры столицы алмазного края. Однако солнечный, вовсе не по-осеннему яркий день, теплынь окончательно разморили Лазарева после бессонной ночи за баранкой, и он прибавил шагу.

Дверь в комнату оказалась запертой. Ключ не лез в пробой, а заглянув в замочную скважину, Трофим увидел, что комната почему-то заперта изнутри. Он хотел грохнуть сапогом по филенке, но подумал, что Сашка, конечно, сделал это ненароком, а потом заснул. Поднимать шум на весь дом не хотелось, да и Сашку будить – тоже. Повозившись, Трофим протолкнул ключ внутрь и отпер дверь.