355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Семен Борзунов » Маршал Конев » Текст книги (страница 19)
Маршал Конев
  • Текст добавлен: 21 марта 2017, 13:30

Текст книги "Маршал Конев"


Автор книги: Семен Борзунов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Давно миновали трудные, но незабываемые годы. Сколько довелось пережить разных испытаний. И вот встреча, беседа с молодым офицером-артиллеристом со всей остротой напомнила маршалу, что от него во многом зависит настоящее и будущее десятков тысяч людей, которые верят в принципиальность, ум, военный опыт своего командующего, что благодаря ему они останутся живы в этой жестокой войне и им ещё доведётся испытать настоящее человеческое счастье. Думая об этом, люди с ещё большей решительностью дрались с врагом, приближая час победы...

Тут машина вдруг вздрогнула и остановилась. Конев строго посмотрел на адъютанта, словно осуждая его за прерванные воспоминания, коротко распорядился:

– Срочные документы на подпись...

3

Выписавшись из госпиталя, капитан Паршин по счастливой случайности, чего он, конечно, никак не ожидал, попал в свой полк и, естественно, в родную батарею. Возможно, произошло это потому, что с ним беседовал командующий фронтом, о чём знали все, от главного врача госпиталя до медицинской сестры. Его радовала предстоящая встреча с боевыми друзьями, с которыми он прошёл через знаменитый Колтовский коридор, достиг Вислы и перешагнул её.

Часть пути до линии фронта Паршин проделал на попутной машине. Водитель попался разговорчивый, и за полчаса Паршин узнал о многих новостях войсковой жизни, о боевых делах своего 1-го Украинского фронта.

Он находился ещё под впечатлением недавно полученного от Клавы второго письма, в котором, в отличие от первого, Галина «подруга», как она себя отрекомендовывала, писала о последних днях жизни Гали. Утешая Николая, Клава уверяла его, что Галя вовсе не была достойна его любви и, хотя о покойниках плохо не говорят, всё же она, мол, поступила дурно, изменив офицеру, да ещё фронтовику. При этом «подружка» заверяла Паршина, что, в отличие от покойницы, всегда готова принять его и соединить с ним свою жизнь...

Именно это признание произвело на Николая тяжёлое впечатление. Он и верил и не верил тому, что сообщалось в письме. Поэтому, когда шофёр заговорил о девушках, работавших в их транспортном подразделении, Паршин даже поморщился. Но водитель машины сделал вид, что не заметил этого, и делился с попутчиком мыслями:

– Разные, конечно, попадаются девчата. Некоторые не отказываются от внимания мужчин, а нашего брата здесь много. Другие же высоко держат своё женское достоинство, не допускают вольностей. Таких уважают и ценят.

Водитель повернул руль, объезжая воронку на дороге, и продолжал:

– Вот была у нас, скажу вам, дивчина – кремень! Сколько женихов к ней набивалось! Она – ни-ни. То шуточкой, то прибауточкой ото всех отбивалась. Думали, ненормальная какая-то. А оказалось, что у неё была настоящая, большая любовь. Жаль, что поранило её тяжело...

Паршин, слушая напевный говорок солдата о девушках, размышлял о своей неудачливой любви. В этом у него полное невезение. Вот и Наташа Круглова вроде бы рядом, а успокоения и радости на сердце у него нет.

Со сложным чувством, вызванным письмом Клавы и разговором с шофёром, Паршин прибыл в родное подразделение. Встреча с боевыми побратимами несколько успокоила его. А вечером, отдыхая в землянке, Паршин поинтересовался, где находится сейчас Наташа Круглова.

– В госпитале она, ранение получила, – ответили ему. Ещё не приступая к своим обязанностям, Паршин рано утром направился в госпиталь, который располагался рядом, чтобы навестить Наташу. Там он обратился к замполиту, поведал ему историю своих отношений с санитаркой. Встречу разрешили. В канцелярии миловидная девушка в белом халате, подчёркивавшем её красоту, загадочно улыбнувшись, мол, знаем эти сердечные дела, неторопливо листала книгу регистрации поступавших раненых. Наконец произнесла:

– Есть. Вот записано: «Поступила Круглова Наталья Ефимовна. Тяжёлое ранение в грудь». Когда же она выписана? Посмотрим...

Страницы легонько шелестели от слабых прикосновений девичьих пальчиков, и Николаю вдруг показалось, что это летят дни и месяцы его фронтовой жизни. Изучив все записи, девушка вернулась к началу журнала. Николай терпеливо ждал.

– Нет, тут Круглова не значится. Когда же она убыла от нас? – удивлялась медичка.

Девушка взяла третью книгу и наконец нашла нужную строчку.

– Вот! – изумлённо воскликнула она. – Умерла. Похоронена на нашем кладбище. Совсем недалеко.

Николая больно кольнуло в груди, но, стиснув зубы, он запомнил дату смерти и, ничего не сказав, вышел.

С трудом разыскал медсестру, которая последний раз видела Круглову перед смертью. Спросил, не осталось ли после умершей какой-либо записки или ещё чего-либо.

– А вы кто, муж?

– Нет, так...

– Вещи выдаются только родственникам. – Подумав, пояснила: – Да и не было у неё ничего. Привезли без памяти. Только один раз и пришла в себя.

– Она что-нибудь говорила? – тихо спросил Паршин. Девушка помолчала, припоминая: ведь раненых прошло за это время немало. Потом горестно промолвила:

– Тяжело ей было. Всё Колю вспоминала, артиллериста. И фотографию свою дала. Просила передать Коле, а фамилию не успела назвать. Вы случайно не Коля?

– Да, он самый.

– Артиллерист?

– Точно.

– Выходит, это вам.

Она вынула из ящика тумбочки фотографию Кругловой и, передавая, для достоверности ещё раз спросила:

– Узнаете?

Паршин стоял молча, опустив голову. Девушка посмотрела на него с сочувствием и дрожащим голосом добавила:

– А я маялась. Кому, думаю, отдать фото? Как выполнить последнюю волю погибшей? Для меня это очень важно...

Паршин всё так же молча держал в руке фотоснимок, печально смотрел на него и с грустью сказал:

– Мне пора.

– Вы туда?

– Туда.

– Да хранит вас Господь, – сказала девушка. – Простите, у меня отец и мать – люди верующие. Такое напутствие, особенно воинам, считается у нас святым долгом.

– Спасибо.

Паршин бережно спрятал в карман гимнастёрки драгоценную фотографию и раскланялся. Через минуту он вернулся.

– А могила? – спросил едва слышно. – Могила-то где? Я хотел бы взглянуть.

– Умерших в госпитале хоронят тут же, неподалёку. Идемте, я вас провожу.

Среди погребений они быстро отыскали холмик свежей земли.

Наташу похоронили в отдельной могиле, и на деревянном столбике со стандартной красной звёздочкой на прикреплённой дощечке-трафаретке были отмечены даты рождения и смерти. Последним в её жизни был день, когда в бою за Вислу батарея Паршина подбила два вражеских танка и пехотинцы вышли к реке, а он, раненный, остался лежать на прокалённой жарким солнцем земле...

Опустившись на колено, Паршин положил руку на могильный столбик и застыл так на несколько мгновений. Потом поднялся, постоял какое-то время в раздумье. Мало знал он Наташу Круглову, а вот сейчас с сердечной болью ощутил утрату.

«Слепец, совсем слепец, – корил он себя. – Погнался за внешней девичьей броскостью, а настоящую, внутреннюю красоту не разглядел...»

Стоя возле могилы, он, пожалуй, впервые с такой остротой ощутил своё бессилие перед лицом смерти. Нет, смерти он не боялся – видел её не раз. Но в бою она не казалась ему такой фатальной. И бойцы не бессильно боролись с ней. У них в руках имелось оружие, и они, как могли, отбивались от неё. А вот тут он ничего не мог поделать, чтобы вызволить Наташу из небытия. Ту добрую и нежную девушку, которая когда-то своим участием спасала его.

Он ещё раз опустился на колени и припал щекой к глинистому холмику.

– Вот и всё, – встав, глухо сказал он и повернулся к медсестре: – Спасибо. Я пошёл. Бойцы ждут.

В родное подразделение Паршин вернулся вечером и попросил не беспокоить бойцов, а рано утром следующего дня личный состав батареи встречал командира строго по установленному ритуалу и от души.

Замполит подал команду:

– Батарея, для встречи командира – становись!

– Что ты, что ты, Степан! – замахал руками Паршин. Артиллеристы повыскакивали из укрытий, становились в шеренги, выравнивались в заправский солдатский строй. Паршин пожал руки офицерам – командирам огневых взводов – и потом подошёл к солдатам. Правофланговым в строю стоял старший сержант Баскаков. С ним Николай прошёл боевой путь от Колтова до Львова и Вислы. Обняв бывалого воина, Паршин расцеловал его. Следующим стоял улыбающийся во весь свой рот наладчик сержант Белякин. Паршин тоже обнял его. А дальше уже пошло само собой. Когда он закончил эту необычную встречу с боевым коллективом, тревога и пасмурность отступили. Дышать стало легче, и он, с гордостью оглядев батарейную братию, торжественно произнёс:

– Здравствуйте, товарищи артиллеристы! Рад видеть вас. Благодарю за душевную встречу!

В ответ раздалось дружное приветствие.

Паршин намётанным глазом заметил, что на многих белели повязки. Он тоже стоял с перевязанной рукой: тяжкие бои испытали все...

Старший сержант Михаил Нечаев вернулся в свою батарею вместе с командиром капитаном Паршиным. Последний, будучи по делам в штабе армии, буквально вытащил Нечаева из запасного полка. Так или иначе, а в подразделение они явились вместе, и это произвело на молодых бойцов, пополнивших поредевшие в ходе боев ряды артиллеристов, большое впечатление. К Нечаеву все относились с почтением, как к старожилу батареи и другу командира. Сержант, надо сказать, ни в чём корыстном не использовал свои близкие отношения с офицером.

А Николай Паршин с первого дня возвращения в родной полк весь ушёл в дела батареи, самозабвенно учил новичков, проявляя к ним, как им казалось, чрезмерную строгость, не спуская ни за какую погрешность. До Паршина доходили слухи о сетованиях молодых бойцов на его требовательность, но он обычно говорил: «Вот начнутся бои, и люди сами добрым словом меня вспомнят».

А о том, когда наступит новая боевая страда, не знал даже маршал Конев. Сроки очередного наступления определялись не командованием фронта. Они диктовались как состоянием войск, степенью их готовности, так и интересами всей антигитлеровской коалиции. Но готовились к предстоящим сражениям все, постоянно и всюду: в Ставке, в штабе фронта, в полках, дивизионах, ротах и батареях.

В хате командир и замполит сели за обеденный стол.

– Хорошо возвращаться к своим, – чистосердечно признался Паршин. – Как в родную семью. Это лучшее лекарство от всех ран.

Замполит согласно кивнул головой.

После обеда время командира уже целиком заняли будничные заботы о снабжении, вооружении и обучении людей, о всём том, что определяло боеспособность батареи.

– Что у нас сегодня ещё по распорядку дня? – спросил он замполита.

– Сейчас проводим занятие по огневой подготовке. Орудийные расчёты во многом обновились, надо учить молодых меткой стрельбе.

Паршин обошёл огневые позиции батареи, всё оглядел опытным, критическим взглядом.

На следующий день, едва солнце миновало зенит, Паршин командовал уже с наблюдательного пункта:

– Ориентир... Прицел... Бронебойным... Заряжай!.. Молодые артиллеристы учились точно поражать цели, готовясь к новым решающим боям.

4

После напряжённого боевого дня Конев попросил, чтобы ему натопили сельскую баньку: тут сказалось его деревенское происхождение.

– Русский пар очень полезен, – убеждал он адъютанта Соломахина, – потому как не только бодрость телу придаёт, но и мысли освежает. Люблю с детства париться так, чтобы дух захватило, как умеют париться только у нас, в среднерусских деревнях.

Соломахин с утра обшарил всю деревню, в которой расположился командный пункт штаба фронта. Наконец-то нашёл подходящую, на его, адъютантский, взгляд, баньку, которую на Украине называют «лазня». Нашёл её на подворье старинной семьи, с давних лет проживавшей на этой славянской земле. Жарко, по всем правилам, натопил и теперь докладывал маршалу о готовности бани-лазни, торопил его: если, мол, промедлить, то пар, как утверждает хозяин, будет не такой ядрёный, как по перворазу, и все таинства русской бани потеряют силу и прелесть. Он даже добавил для убедительности от себя: «Банька хороша – пока горяча», перефразировав известное – «куй железо...».

...В тот день утром Конев принимал делегацию польских крестьян. Он терпеливо разъяснял гостям политику советского правительства в отношении Польши.

– Мы не будем создавать никаких своих административных органов на вашей земле, – повторил он. – Это ваше дело. Устанавливайте своё правление, власть Польского комитета национального освобождения. Мы берём на себя лишь функции поддержания надлежащего порядка, несение комендантской службы, охраны своих воинских частей, коммуникаций и складов, борьбы с диверсантами и остатками разбитых немецких войск. Конечно, в чём нужда будет – поможем и вам, гражданским властям. Так что милости просим, приходите с мандатом новой власти. Мы готовы тесно сотрудничать с вами ради общего дела.

Проводив делегацию, Конев с сознанием исполненного долга облегчённо вздохнул, зашёл в отведённую ему для отдыха комнату, прихватил чистое бельё и через несколько минут находился уже в предбаннике. Ощущая через слегка прикрытую дверь своеобразный запах горячего пара, маршал нетерпеливо открыл дверь и шагнул внутрь бани, заполненной густым паром...

Неповторимое, чарующее действие горячего воздуха постепенно возвращало телу силу и молодость, и он с наслаждением поливал себя водой, проворно работал мочалкой. Намылив голову и смыв пену, он почувствовал приятную мягкость редеющих волос. Потом взял ковш, зачерпнул из шайки воду и плеснул её на каменку. Раскалённые камни яростно зашипели, и густые клубы пара взметнулись вверх, наполняя жаром всё пространство бани от пола до потолка. Конев не спеша окунул в горячую воду берёзовый веник и поднялся на полок. Горячий пар хлынул в лёгкие и, казалось, перехватил дыхание. Но Иван Степанович не стал возвращаться на пол и вскоре почувствовал такое облегчение, будто жар, проникнув в тело, удалил из него всё, что мешало организму свободно дышать.

Через некоторое время Конев находился уже в своём рабочем кабинете. Он вернулся к анализу основных этапов завершившейся Львовско-Сандомирской операции, который провёл вчера с генералом Соколовским. При этом они отмечали не только успешные действия наших войск, но и серьёзные промахи в решениях командования, штабов. Ошибки могли бы привести к тяжёлым последствиям. Командующий фронтом и начальник штаба, как говорится, глядя правде в глаза, пришли к мысли, что без глубокого изучения обороны противника проведена была артподготовка. Артиллерия порой била по площадям, а не по конкретным, заранее разведанным целям. А когда стрелковые полки поднялись в атаку, невыявленные и неподавленные вражеские огневые средства ожили, и их пришлось уничтожать уже в ходе наступления, теряя на этом драгоценное время, а главное – людей и боеприпасы. Командующий потом взыскал с кого следует за эти упущения, но боль в сердце за лишние жертвы осталась, и снять её нельзя ничем, так как операция уже ушла в историю. Следует лишь извлечь уроки.

Многое недоработали и разведчики. Прозевали сосредоточение против 38-й армии значительных танковых сил противника, которые потом неожиданно нанесли удар по нашим наступающим войскам, не позволили им развить наметившийся в начале операции успех. Если бы не удары авиации генерала Красовского, сумевшей по приказу командующего фронтом нанести существенный урон выдвигавшимся из глубины обороны немецким танковым колоннам, ещё неизвестно, как повернулось бы дело и сколько людей ещё пришлось бы положить на том рубеже. Конев понимал, что тут и его промахам нет оправдания. Уж он-то, как никто другой, неустанно заботился о разведке, при каждом случае напоминал о ней командующим армиями, командирам корпусов и дивизий, предъявлял к ним должную требовательность. И всё же личная вина за всё недоработки не давала покоя.

Вывод один: по-новому воевать надо. Активнее вести разведку, вовремя и полнее выявлять силы противника, полностью подавлять их, бросать в глубокие тылы врага крупные массы танков. Целые армии!

Вопрос о применении танков в современной войне Конев считал особенно важным, ибо некоторые крупные военачальники и даже представители Ставки считали, что прорыв обороны противника в полевых условиях надо проводить только стрелковыми соединениями, проще говоря – артиллерией, пулемётами и штыками. Хорошо, если стрелковые войска в таком наступлении были укомплектованы достаточным числом танков, тогда ещё можно было рассчитывать на успех. Но их для поддержки пехоты всегда было мало. При этом получался не прорыв, а прогрызание: пехота несла большие потери, а за ней стояли танковые армии и ждали, пока им будет обеспечен прорыв.

Опытные командиры знают, что во время наступления даже бывалая в боях пехота, как только застрочат пулемёты, немедленно залегает. А если навстречу выползала «бронеединица», то наступление на длительное время приостанавливалось. Пехота ждала, когда подойдёт наша артиллерия или танки и подавят эту «бронеединицу» или даже пулемёт. Для танков же, находящихся в боевых порядках пехоты, пулемёт – не препятствие и «бронеединица» – не преграда, особенно когда наступает такая мощь, как танковая армия.

Ввод в сражение целой танковой армии в первый же день наступления для завершения прорыва тактической зоны обороны противника или включение их в первый оперативный эшелон, считал Конев, доказали свою целесообразность. Это подтверждено опытом ряда крупных наступательных операций, особенно Уманско-Ботошанской, а так же выходом 1-й танковой армии к Висле и формированием её в первом эшелоне, то есть вместе со стрелковыми соединениями. Конев так же считал, что основными факторами, обеспечившими успех и быстрое окружение и уничтожение бродской группировки, являлись: выход 1-й и 3-й гвардейских танковых армий и конно-механизированной группы генерала Баранова глубоко в тыл врага; довольно быстрое наступление 13-й армии на правом фланге; Надёжное обеспечение флангов коридора путём наращивания сил на глубину за счёт вторых эшелонов и резервов армий фронта; наращивание силы удара в глубину; успешное развитие наступления на Рава-Русском направлении, что не позволило противнику осуществить манёвр своими силами и резервами.

Обстановка для врага создалась сложная. Все войска противника были скованы и не могли маневрировать.

Непрерывными ударами с воздуха, огнём артиллерии, атаками танков и пехоты окружённые немецкие войска были дезорганизованы. Вначале стали сдаваться отдельные солдаты и мелкие группы, а затем уже целые дивизии и корпуса. Например, командир 13-го армейского корпуса генерала Гауффе с его штабом, а также командиры дивизий генералы Линдеман и Недтвиг.

Как выяснилось из допроса пленных генералов, они и не представляли себе той опасности, которая возникла в результате окружения их группировки.

Были тщательно проанализированы действия и 3-й гвардейской танковой армии в боях за Львов.

Наступление на город планировалось на утро 20 июля. Но в этот день овладеть Львовом танковым армиям, к сожалению, не удалось. Некоторые военные историки в то время объясняли это прибытием в район Львова немецких подкреплений со Станиславского направления, а также плохим состоянием дорог и трудностями в снабжении армий, особенно 3-й гвардейской танковой. Действительно, прошедшие накануне сильные дожди испортили дороги. Верно и то, что тылы 3-й гвардейской танковой армии отстали. Но главное заключалось в том, считал Конев, что командование этой армии допустило ошибку в оценке местности, не учло должным образом подступы к городу. Стремясь скорее взять его, генерал Рыбалко двинул свои войска прямо на Львов и упёрся в торфяное болото, что северо-восточнее города. Это было самое трудное место для действий танковых войск. А между тем в приказе от 20 июля указывалось: обходить Львов глубже с запада. Вот почему командующего фронтом, а вместе с ним и Сталина очень беспокоили действия 3-й гвардейской танковой армии, которая вместо глубокого обхода Львова ввязалась в затяжные бои за проходы на подступах. Её стремительному броску Конев придавал особое значение. Но, к сожалению, Рыбалко, опытный командир, всегда отличавшийся продуманностью своих оперативных решений, на сей раз втянулся в тяжелейшие бои на очень неудобной местности подо Львовом, и выгодная обстановка для манёвра армии в обход с северо-запада и запада была потеряна.

5

Страшная почти четырёхлетняя война подходила к концу. Генштабом уже разрабатывались планы январского (1945 года) наступления, которое намечалось развернуть от Балтики до южных отрогов Карпат. Это Конев не только знал, но и принимал участие в разработке этих грандиозных, предпоследних, как он полагал, усилий советского Верховного Главнокомандования по окончательному уничтожению гитлеровской военной машины. Он также знал, что в основу готовящегося январского наступления положена задача полного разгрома немецко-фашистских оккупантов в Польше. Эта почётная, но и весьма ответственная миссия возлагалась в основном на два фронта: 1-й Белорусский (командующий Г. К. Жуков), который должен наносить удар с Вислинского Магнушевского плацдарма в направлении на Познань, и 1-й Украинский, наносящий удар с Сандомирского плацдарма – в общем направлении на Бреслау (Вроцлав). Важнейшей целью двух мощных и одновременных ударов являлись: быстрый прорыв обороны врага на всю глубину, рассечение его группировки на изолированные части с последующим их уничтожением. Задача огромного масштаба, но вполне выполнимая, считал Конев: он уверен в решительности своих войск и подчинённых ему командиров и военачальников. Отослав в Генштаб планы этой новой наступательной операции, Конев в ожидании вызова в Ставку, в какой уже раз задумывался над истоками Второй мировой войны, которая в сентябре 1939 года взяла своё начало именно здесь – на польской территории. Больше всего он, конечно, размышлял о том периоде, когда Гитлер решился напасть на Советский Союз. На что он рассчитывал? Среди многих других факторов маршал выделял вероломство, ложь и обман, к которым прибегали не только Гитлер, Риббентроп, Геббельс и иже с ними, но и всё военное командование, привыкшее к лёгким победам на Западе. Путём заключения ряда договоров с советским правительством немецко-фашистское руководство постепенно, шаг за шагом добивалось от советского правительства целого ряда уступок и выгод. То и дело нарушая условия взаимных договорённостей, немецкое руководство как бы приучало нашу сторону к этим явным и постоянным нарушениям и тем самым притупляло политическую бдительность правительства, партии и товарища Сталина, а через них – народа и армии.

Коневу, как и другим командующим, было известно, что нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов посетил Сталина в день опубликования сообщения ТАСС, то есть 14 июня 1941 года, и сообщил ему о выводе всех немецких кораблей из советских портов. Он просил разрешения сделать то же самое – вывести все советские корабли из немецких портов. Однако такого разрешения не было дано. Более того, Сталин пожурил Кузнецова за то, что тот отдал приказ по Балтфлоту обстреливать немецкие самолёты, нарушающие наше воздушное пространство. Как бы в ответ на этот жест дружелюбия немецкий самолёт-разведчик буквально на второй день «заблудился» и совершил посадку на одной из военно-морских баз в Прибалтике. Из Москвы сразу же пришёл приказ: к лётчику отнестись как к другу, накормить отменным обедом, устроить ему отдых, подготовить самолёт к полёту и отправить обратно. После этого немецкая сторона и вовсе перестала выполнять условия советско-германских договоров о «ненападении» и «дружбе». Наши железнодорожные составы с рудой и другими важными военно-стратегическими товарами сплошным потоком шли в сторону Германии, а с обратной стороны – совсем прекратились взаимные поставки. И чем больше думал Иван Степанович об этих фактах, приведших к ослаблению политической, а потом и военной бдительности, тем чаще не находил должных ответов. Особенно становился он в тупик, когда приближался к трагическим дням и часам, предшествующим непосредственному нападению гитлеровских дивизий на наши пограничные войска.

Конев знал: советская разведка располагала столь обширной и достоверной информацией о форсированной подготовке Гитлера к войне, что ни о какой стратегической внезапности не могло быть и речи. В распоряжении Главного разведуправления ГШ находились данные об основных стратегических направлениях ударов немецко-фашистских войск и точных сроках нападения. Но, оказывается, все эти ценные информационные сведения – телеграммы, шифровки, письменные и устные сообщения, с риском для жизни добытые нашими разведчиками, – подшивались к «делу» и оседали в архивах Берия. Более того, из распоряжений, сделанных Сталиным буквально за день-два до нападения Гитлера на СССР, было видно, что главными советчиками его в те трагические дни были не Генштаб и Наркомат обороны, а Берия и Мехлис.

Будучи командующим войсками Северо-Кавказского округа, Конев знал, что ещё с середины 1940 года, когда в высших военных кругах стало известно о разработке немецким генштабом агрессивного плана войны под условным названием «Барбаросса»[8]8
  «Барбаросса» – зашифрованное название плана войны фашистской Германии против СССР. Его разработка по распоряжению Гитлера началась в июле 1940 г., а завершилась директивой верховного главнокомандования вооружёнными силами № 21 от 18 декабря 1940 г, и «Директивой по стратегическому сосредоточению и развёртыванию войск главного командования сухопутных войск (ГКХ) от 31 января 1941 г. План этот занимал центральное место в завоевательной программе германского фашизма на пути к мировому господству. Он предусматривал «нанести поражение Советской России в быстротечной кампании ещё до того, как будет закончена война против Англии». Замысел, заключался в том, чтобы «расколоть фронт главных сил русской армии, сосредоточенных в западной части России, быстрыми и глубокими ударами мощных подвижных группировок и южнее Припятских болот и, используя этот прорыв, уничтожить разобщённые группировки вражеских войск». При этом основные силы советской армии предполагалось уничтожить западнее линии Днепр—Западная Двина, не допустив их отхода в глубь страны. В дальнейшем намечалось овладеть главными стратегическими объектами – Москвой, Ленинградом, Центральным промышленным районом, Донбассом и выйти на линию Волга – Архангельск.
  В апреле 1941 г. был определён день нападения на СССР – 22 июня. Для этого были сосредоточены у наших границ 190 дивизий (в том числе 19 танковых, 14 моторизованных) Германии и её союзников.


[Закрыть]
, направленного против СССР, Берия и его сподручные доказывали Сталину, что это дезинформация английской разведки, имеющая цель столкнуть СССР в военном конфликте с Германией. Англичане, мол, мастера в деле изготовления всевозможных фальшивок. Но, несмотря на «успокоительные» речи Берия, целый ряд наших агентурных разведчиков, работавших в разных странах, с тревогой сообщали о готовящемся нападении фашистской Германии. Помимо этого, были донесения от нашего военного атташе в Берлине генерала Туликова, в самый канун войны назначенного начальником штаба Киевского Особого военного округа, с которым Конев потом встречался и беседовал. Шли официальные сообщения от наших опытнейших послов – от Коллонтай из Стокгольма, от Майского из Лондона, а также от некоторых сотрудников германского посольства в Москве, в том числе от самого посла Шуленбурга. Даже Черчилль предупреждал об этом же. Почему же Сталин никому не верил? Почему он считал, что все эти очень разные люди, особенно наши разведчики, с риском для жизни добывавшие сверхсекретные данные, желали поссорить нас с Германией? Почему? Странная логика. Но когда однажды начальник Особого отдела (СМЕРШа) доверительно показал Ивану Степановичу докладную записку Берия Сталину, Коневу многое стало ясно. Он держал этот обжигающий руки документ и не верил своим глазам. В нём значилось:

«21 июня 1941 года... Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это «нападение» начнётся завтра...

То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией... Начальник Разведупра, где ещё недавно действовала банда Берзина, генерал-майор Ф. И. Голиков, жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врёт, будто Гитлер сосредоточил 150 дивизий против нас на западной границе... Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападёт!..»

«21 июня, – доносил далее Берия, – была принята и расшифрована телеграмма от посла СССР в Лондоне тов. И. М. Майского, который получил от посла Великобритании в Москве Сэра Ричарда Стаффорда Криппса, находящегося сейчас в Лондоне, предупреждение, что Германия якобы завтра, 22 июня, нападёт на Советский Союз...»

Прочитал Конев ещё один документ – донесение нашего секретного сотрудника Эрнста:

«21 июня 1941 года. Сегодня в 9.30 посол фон дер Шуленбург был вызван к Молотову. Фон дер Шуленбург вернулся весьма довольный. Он сказал военному атташе Кребсу, что Молотов, указав на повторные нарушения германскими самолётами советского воздушного пространства, просил посла довести это до сведения Риббентропа, а затем сказал: «Целый ряд признаков указывает на то, что германское правительство недовольно Советским правительством. Ходят даже слухи, о войне между Германий и Советским Союзом. Советское правительство не понимает причин недовольства Германии...» Он просил разъяснить, что можно сделать для улучшения отношений с Германией. Фон дер Шуленбург обещал запросить Берлин.

Выслушав посла, полковник Кребс сказал задумчиво: «Завтра – воскресенье и Берлин будет пуст. Завтра – 22 июня, день, когда Наполеон начал вторжение в Россию...

Сегодня же утром фон Вальтер отправил самолётом в Берлин свою собаку – боксёра...

Вечером он подготовил всю радиоаппаратуру к выводу из строя. Шифровальный материал подготовлен к сожжению после получения последней радиограммы из Берлина завтра рано утром...»

Но особенно возмутила Конева реакция Сталина на подобного рода донесения, которые должны были бы насторожить, привлечь внимание руководителя страны. Сталин же поступал наоборот. Прочитав радиограмму советского военного атташе в Виши (Франция) генерала Суслопарова от 21 июня о том, что наш резидент сообщает о внезапном нападении вермахта 22 июня на Советский Союз, Сталин красными чернилами написал Берия: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его». Выходит, Сталин подпал под влияние этих лиц и никого другого слушать не хотел. Это подтвердили и события, происходившие в Кремле в ночь на 22 июня, когда к Сталину явились нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генштаба генерал Жуков. Он и тогда отказался подписать приказ о приведении в состояние боевой готовности всех войск в западных приграничных округах, а лишь дал предупредительную директиву о том, чтобы быть наготове и не поддаваться на провокации. Но даже и она в войска дойти не успела...

Внимательно рассматривая документы, находящиеся в папке Особого отдела, Конев с удивлением и восхищением узнавал о весьма широкой сети информаторов, сообщавших в Москву о готовящемся нападении фашистской Германии на нашу страну – Берлин, Лондон, Берн, Вашингтон, Токио, Париж, Рим, Вена и ещё десятки городов Европы и Азии. И отовсюду шли тревожные шифрограммы. Только в Главразведупре Красной Армии (ГРУ) были сосредоточены довольно точные материалы о военном потенциале гитлеровской Германии, о её мобилизационных мероприятиях, о новых войсковых формированиях, об общей численности вооружённых сил, о количестве и составе дивизий, их группировках на театрах военных действий...

Анализируя сообщения наших зарубежных дипломатических служб и отдельных агентов, Конев пришёл к выводу, что разведка выполнила свой долг, она не просмотрела непосредственной подготовки фашистской Германии к войне и своевременно информировала об этом соответствующие советские органы и лично И. В. Сталина. Эти многочисленные сообщения, шедшие из-за рубежа, свидетельствовали о том, что Германия ведёт непосредственную подготовку к войне, указывались конкретные факты, цифры и даты. И эти сообщения, как показали события, не вызывали сомнения. Однако не обо всех этих сообщениях докладывали Сталину, а те, которые доходили до него, снабжались лживыми пояснениями и дезинформационными выводами Берия и его единомышленников, которые очень стремились потрафить Сталину.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю