Текст книги "Маршал Конев"

Автор книги: Семен Борзунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Доводы Сталина о нанесении одного мощного удара, рассуждал про себя маршал, были, конечно, основаны на опыте ряда фронтовых операций, проведённых ранее и принёсших успех. Однако в данном случае Сталин не учёл обстановку и особенности нашего фронта, а также боевой опыт и подготовку командных кадров. Им недооценивались также группировка противника и характер местности, позволявшей противнику широко использовать манёвр резервами.

Естественно, нанесение двух ударов создавало определённые трудности и требовало больших усилий со стороны командования и войск. Такая форма оперативного манёвра могла быть осуществлена только при условии, если во фронте имелось достаточное количество сил и средств. Верно и то, что при нанесении двух ударов усложнялось управление войсками. Однако конкретная обстановка настоятельно требовала нанесения именно двух ударов. Конев считал, что один удар на Львовском направлении даст противнику возможность широко маневрировать имеющимися у него в резерве танковыми и моторизованными дивизиями, а также привлечь для действий по нашей ударной группировке всю свою авиацию. Кроме того, наступление одной ударной группировкой фронта на Львовском направлении вынудило бы наши войска преодолевать целый ряд сильных оборонительных рубежей, проходивших по высотам, и штурмовать мощные опорные пункты довольно плотной оборонительной группировки немцев. Это привело бы не к прорыву, а прогрызанию обороны, к выталкиванию противника от рубежа к рубежу и не дало бы больших оперативных выгод. Один удар в данных конкретных условиях не мог дать высокого темпа наступления и, следовательно, не сулил успеха.

Сталин, однако, стоял до конца на своём и согласился лишь при жёстком, прямо скажем, угрожающем условии, выраженном в его словах: «Хорошо, проводите свой план и выполняйте его под свою ответственность!» Теперь, когда этот план осуществлён, над головой маршала перестал маячить дамоклов меч, повешенный в июне сорок четвёртого самим Верховным. Это само по себе – положительный фактор, раскрепощающий командующего фронтом, которому вверена судьба миллионов человеческих жизней. Об этом Иван Степанович всегда помнил и помнит, планируя ту или иную боевую операцию.

Положительно решена, считал Конев, и вторая очень важная проблема: насколько было оправданно то, что Львовско-Сандомирская операция проводилась силами одного, хотя и очень большого, 1-го Украинского фронта. Не лучше ли было бы войска, участвовавшие в этой операции, с самого начала разделить между двумя фронтами и поручить каждому фронту действовать на одном направлении? По мнению командующего, организация и осуществление этой операции одним фронтом в данной обстановке были также наиболее целесообразными. Не было никакого смысла разрывать войска, особенно в начальной стадии, на две самостоятельные группировки, действующие на одном стратегическом направлении. Единое руководство такой сложной операцией, особенно на первом этапе, также сказалось положительно. Как известно, на Рава-Русском направлении наступление проходило очень успешно. На Львовском же, вследствие сложного характера местности и более плотной насыщенности войск противника, темп наступления был значительно медленнее. Поэтому в ходе операции пришлось часть сил рава-русской группировки повернуть на юго-запад, в глубокие тылы львовской обороны противника и тем самым способствовать как развитию оперативного прорыва, так и разгрому этой группировки немцев и овладению Львовом. Если бы Львовско-Садомирская операция проводилась силами двух фронтов, такое тесное взаимодействие между фронтами вряд ли было возможно. Его, конечно, можно было бы организовать, но наверняка возникло бы немало трудностей, ибо каждый командующий в первую очередь стремился бы выполнить свою непосредственную задачу. Это объяснимо: своя рубашка ближе к телу, утверждает русская пословица.

Другое дело теперь, когда основная стратегическая цель Львовско-Сандомирской операции выполнена: освобождена территория СССР и военные действия, развернулись на двух расходящихся операционных направлениях – Сандомирско-Бреславском и Карпатском.

Три армии левого фланга нашего фронта – 3-я гвардейская танковая 60-я и 38-я общевойсковые – преследовали отходящие к Карпатам части врага. Таким образом, в результате разгрома противника в районе Львова и потери им таких городов, как Рава-Русская, Львов, Перемышль и Владимир-Волынский, войска немецкой группы армий «Северная Украина» не только понесли большие потери, но и оказались расколотыми на две части. Одна из них (4-я танковая армия), безуспешно пытаясь отдельными разрозненными соединениями оказать сопротивление, откатывалась к Висле. Вторая, состоящая из соединений 1-й немецкой танковой армии и 1-й венгерской армии (около двадцати пехотных и трёх танковых дивизий), отходила на юго-запад, к Карпатам, так как пути, ведущие на запад через Перемышль, были отрезаны войсками 3-й гвардейской и 4-й танковой армий. Это привело к тому, что между двумя немецкими танковыми армиями образовался разрыв шириной до ста километров, в котором находились лишь отдельные небольшие сухопутные части. Конев воспользовался этим и усилил удары. Несмотря на успешные действия войск фронта, он вскоре почувствовал, что в этой ситуации управлять войсками на таком огромном пространстве очень сложно. Появилась необходимость создания отдельного управления левофланговыми армиями, нацеленными на преодоление Карпат. Не затягивая решение этой важной проблемы, Иван Степанович в интересах более успешного наступления наших войск обратился к Верховному Главнокомандующему с просьбой о создании самостоятельного управления для группы войск Карпатского направления. Сталин, надо отдать ему должное, незамедлительно позвонил командующему фронтом:

– Вашу просьбу, товарищ Конев, Ставка рассмотрела, и она будет удовлетворена. В нашем распоряжении есть свободное управление, назовём его «Четвёртое Украинское» под командованием генерала Петрова, которому подчиним названные вами левофланговые армии фронта, а также часть войск Третьего Украинского фронта.

Так был создан 4-й Украинский фронт, в ведение которого поступали войска 1-й гвардейской и 18-й общевойсковой армий. В тот же день, точнее 4 августа, на командный пункт 1-го Украинского фронта прилетел генерал-полковник Иван Ефимович Петров и принял от Конева под своё командование две левофланговые общевойсковые и 8-ю воздушную армии.

Конев знал генерала Петрова как опытного военачальника, прошедшего суровые испытания ещё в Гражданскую в боях против белочехов и уральских белоказаков на Восточном фронте, а в мае 1920 года с белополяками на Западном. Затем Петров боролся против басмачей в Среднеазиатском военном округе. Там же возглавлял объединённую Среднеазиатскую военную школу, а позже был инспектором пехоты Среднеазиатского округа. С особой силой талант И. Е. Петрова как опытного военачальника проявился в годы Великой Отечественной. С его именем связаны тяжелейшие оборонительные бои в Одессе и Севастополе. Он командовал Приморской армией, Черноморской группой войск (октябрь 1942 года), а затем Северо-Кавказским фронтом. Успешно руководил Петров Керченско-Эльтигенской десантной операцией, освобождал Таманский полуостров, города Майкоп, Краснодар и Новороссийск. Некоторое время ему пришлось командовать войсками 2-го Белорусского фронта. Коневу было о чём поговорить с таким интересным полководцем, взаимно поделиться опытом последних боев, установить соседские контакты. И не случайно пройдёт немного времени, и генерал Иван Петров станет правой рукой Конева, то есть начальником штаба 1-го Украинского фронта...

Таким образом, теоретический спор Сталина с Коневым был практически решён на поле боя. Львовско-Сандомирская наступательная операция стала крупнейшей за время войны, в которой войска одного фронтового объединения разгромили колоссальное сосредоточение вражеских армий. Все сорок дивизий мощной фашистской группировки, созданной на Украине летом 1944 года для наступательных целей, перестали существовать: одни были полностью уничтожены, другие основательно обескровлены, третьи окружены и пленены...

После образования 4-го Украинского фронта Конев целиком занялся вопросами укрепления и расширения Сандомирского плацдарма, так как удерживать его оказалось намного сложнее, чем создавать. Главную роль в этом сыграла опять же необычность и нестандартность решения командующего фронтом. Уже в самом начале Львовско-Сандомирской операции Конев целую армию, а именно 5-ю гвардейскую генерала А. С. Жадова, оставил в резерве, хотя Генштаб предлагал отвести ей роль второго эшелона для наращивания силы удара. И действительно, в ходе боев необходимость ввести в сражение 5-ю гвардейскую армию возникала дважды. Первый раз для развития успеха на Львовском направлении, когда 60-я армия была занята уничтожением бродской группировки противника, и второй раз, когда в ходе боевых действий между нашими группировками, наступавшими на Рава-Русском и Львовском направлениях, образовался стокилометровый разрыв. Но оба раза, несмотря на то, что обстановка, казалось, требовала влить в наступающие войска новые силы, Конев воздерживался от ввода в бой армии генерала Жадова. И правильно сделал, так как в то время противник ещё не имел возможности перебрасывать силы из соседней группы армий «Южная Украина», а также свои стратегические резервы в полосу 1-го Украинского фронта. Если бы командующий использовал 5-ю гвардейскую армию раньше, то при борьбе за рубеж Вислы у него не оказалось бы свежих сил, необходимых для разрешения в нашу пользу создавшейся кризисной ситуации. 5-я гвардейская армия была введена в сражение в самый напряжённый момент, когда шла острая борьба за удержание и расширение Сандомирского плацдарма на Висле и отражение массированных танковых атак врага. Гитлеровцы не ожидали столь быстрого появления на плацдарме целой общевойсковой армии и не выдержали: отступили с большими потерями. Так Коневым было выиграно ещё одно сражение уже на самом плацдарме. Выиграно опять же благодаря нестандартному решению.

Из Кремля 31 августа 1944 года пришло следующее приятное сообщение:

«Маршалу Советского Союза

тов. Коневу И. С.

УВАЖАЕМЫЙ ИВАН СТЕПАНОВИЧ

За образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство Президиум Верховного Совета СССР Указом от 29 июля 1944 года присвоил Вам звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

Посылаю Вам орден Ленина, медаль «Золотая Звезда», а также грамоту о присвоении звания Героя Советского Союза и крепко жму Вашу руку.

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР

(М.Калинин)»

В этом акте, считал Иван Степанович, была дана высокая оценка действиям не только его, командующего, но и начальника штаба В. Соколовского, всех заместителей, командующих армиями и всех войск фронта. За высокое боевое мастерство и героизм более ста двадцати трёх тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов были отмечены правительственными наградами, а сто шестьдесят человек удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Командиры танковых бригад полковники В. Архипов и И. Якубовский были награждены второй медалью «Золотая Звезда», а лётчик-истребитель А. Покрышкин – третьей медалью «Золотая Звезда». Триста пятнадцать воинских частей и соединений удостоены правительственных наград, а двести тридцать семь – получили почётные наименования.

Большое число офицеров, сержантов и рядовых бойцов, проявивших на поле боя отвагу и мужество, были отмечены орденами и медалями. Вручая эти высокие награды, маршал Конев с гордостью говорил:

– Мы с вами находимся на только что отвоёванном у врага Зависленском плацдарме. Это значит, что войска Первого Украинского фронта с честью выполнили поставленную Верховным Главнокомандующим задачу: очистили от фашистских захватчиков наши исконно русские земли и восстановили государственную границу. Но под игом фашистских войск находятся наши братья поляки, чехи, словаки и другие народы Восточной Европы. Наш долг, идя навстречу их просьбам, преследовать раненого немецкого зверя и добить его в собственной берлоге! Это – наш интернациональный долг! Это – начало нашей великой освободительной войны против фашизма.

Часть вторая
ВЕЛИКАЯ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ МИССИЯ

1

Черчиллю не раз приходилось в сложных политических ситуациях изворачиваться, пускать в ход дипломатический талант, чтобы добиться поставленной цели. Так приходилось действовать и с польским вопросом. Попытка утвердить в освобождённой Красной Армией Польше эмигрантское правительство Миколайчика, всю войну обретавшееся в Лондоне, явно провалилось. И дальновидный политик Черчилль это осознал. Теперь, готовя послание Сталину о варшавском восстании, он использовал изрядно и слёз, и угроз. На чём ещё сыграть? Обвинить Сталина в неуступчивости? Это не даст результатов. На том, что, собственно, из-за Польши Англия вступила в войну с Германией? Это выглядит хотя и правдиво, но эмоционально неубедительно. Поэтому написанное в витиеватой форме английское послание о варшавском восстании должно подействовать, по мнению Черчилля, как бомба замедленного действия. В нём достаточно подводных камней...

Отправив письмо в Москву, Черчилль с нетерпением ждал ответа. Иногда ему казалось, что они с Рузвельтом (он никогда не забывал подключать к таким особо сложным делам американского президента) зря затянули с открытием второго фронта в Европе. Высадись они на Европейском континенте хотя бы в сорок третьем году, глядишь, их войска находились бы сейчас под Берлином или даже под Варшавой и польский вопрос решался бы в их пользу. Черчилль считал, что восстание в Варшаве надо максимально использовать, дабы заставить Сталина наконец-то уступить: признать правительство Миколайчика.

Но ответ Сталина ошеломил видавшего виды политика своей прямотой и определённостью. В телеграмме Рузвельту Сталин сообщал:

«Ваше и г-на Черчилля послание относительно Варшавы я получил. Хочу высказать свои соображения.

Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы.

С военной точки зрения создавшееся положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве, также весьма невыгодно как для Красной Армии, так и для поляков. Между тем советские войска, встретившиеся в последнее время с новыми значительными попытками немцев перейти в контратаки, делают всё возможное, чтобы сломить эти контратаки гитлеровцев и перейти в новое широкое наступление под Варшавой. Не может быть сомнения, что Красная Армия не пожалеет усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Это будет лучшая и действительная помощь полякам-антинацистам».

С тех пор как сначала Белорусские фронты, а затем и 1-й Украинский начали широкое наступление, Конев всё чаще задумывался над решением польской проблемы. Перед ним всё явственнее вставал вопрос: каким должно быть новое, освобождённое от фашистской оккупации Польское государство? В каком направлении оно должно развиваться? Конечно, ответы на все эти вопросы должны давать сами поляки. Советское командование, как не раз об этом говорилось, не намерено было навязывать польскому народу государственное устройство, но, учитывая явную враждебность эмигрантского правительства Миколайчика по отношению к СССР и то, что оно выступает против демократического развития Польши, понимало необходимость помочь польскому народу осмыслить все эти обстоятельства и выбрать правильный путь.

Думая о Польше, Конев, естественно, вспомнил недружественную политику старого, довоенного польского правительства, начиная с тех пор, когда главную роль в нём играл Юзеф Пилсудский. Это он беспощадно расправлялся с польским революционным движением, вовлёк страну в антисоветскую интервенцию, сыграл большую роль в организации нападения Польши на молодую Советскую Россию в 1920 году. Став диктатором буржуазно-помещичьей Польши, он в 1934 году заключил польско-германское соглашение, которое и явилось одним из этапов в подготовке фашистской агрессии против СССР. Многое от Пилсудского воспринял и Миколайчик. Возглавляемое им правительство перед угрозой нападения фашистской Германии в марте 1939 года присоединилось к англо-французскому блоку, отказавшись от оборонительного союза с СССР. Когда было совершено нападение гитлеровских войск на Польшу, то Англия и Франция хотя и объявили войну Германии, но никакой практической помощи Польше не оказали. Фактически предали своего союзника, отдав его на растерзание врагу. И в этом не было ничего удивительного. Их главная цель состояла в том, чтобы направить агрессию фашистской Германии против СССР. И они этого добились. Польское реакционное правительство привело страну к катастрофе, не смогло организовать сопротивление и, бросив на произвол судьбы армию и народ, убежало за границу.

Конев убеждён в главном: послевоенная Польша должна быть демократическим, народным государством, дружественным по отношению к своим соседям, и прежде всего к своему восточному соседу – Советскому Союзу. Этого требуют насущные интересы самого польского народа и те колоссальные жертвы, которые СССР приносит сейчас и ещё больше принесёт в борьбе за полное освобождение польских земель от злейшего врага человечества – германского фашизма.

Совершенно иного мнения были наши западные союзники – Англия и США, которые считали, что Польша должна остаться такой же, какой была до войны, то есть настроенной проанглийски, продолжать следовать в фарватере капиталистических стран, а следовательно, быть враждебной Советскому Союзу, своему освободителю.

Однако для польского народа наступали другие времена. Изменилось положение не только на фронтах войны в пользу Советского Союза, но большие изменения произошли и внутри самой Польши. Тяжёлые уроки военного поражения 1939 года и предательство бывших руководителей заставили здравомыслящих политиков трезво оценивать ситуацию. Об этом свидетельствовал усиливающийся размах партизанской борьбы против оккупантов. И вот теперь в освобождённом Советскими Вооружёнными Силами совместно с частями 1-й Польской армии городе Хелм провозглашена народная власть. Произошло фактическое объединение Армии Людовой с 1-й Польской армией в Народное Войско Польское. Сейчас это – главная сила новой Польши. Вместе с Красной Армией она нанесёт новые удары по общему врагу. И это будет лучшей помощью восставшим варшавянам.

Так же думала в эти дни и Ставка Верховного Главнокомандования и в соответствии с этим отдавала распоряжения командующим наступающими советскими фронтами. В этом направлении действовал и маршал Конев.

2

Однажды, возвращаясь с Сандомирского плацдарма, адъютант подполковник Александр Иванович Соломахин напомнил маршалу о его желании повидать людей, которые вели бои непосредственно за Вислой.

– Да, да. Давайте заедем в госпиталь. Это по пути. Там лежат раненые. Они дрались исключительно отважно и потому особо нуждаются в поддержке и заботе.

Командующий, у которого часто не хватало времени для многих срочных дел, всегда находил возможность поговорить с ранеными, подбодрить их да и самому узнать от них немало интересного о только что Отгремевших боях, об их особенностях, положительных и отрицательных моментах.

Ближе всех на пути оказался передовой подвижной госпиталь 60-й армии, успевший перебазироваться на новое место. В довольно просторном двухэтажном здании всё было заполнено койками. Раненые лежали даже в коридоре. Только что доставленных приносили на носилках.

Конев обратился к встречавшим его медикам:

– Горячо приветствую вас, но не хочу, чтобы нарушался ритм вашей работы. Занимайтесь своим делом, а мы с замполитом пройдём по палатам. Поговорим с ранеными. С теми, разумеется, с кем можно.

В первой палате лежали в основном пехотинцы. Ранены они были, как правило, в грудь, и Конев отметил про себя: все солдаты шли в атаку. Посетил он и другие палаты, со многими поговорил по душам, а самые важные просьбы и проблемы адъютант, как всегда, записал в блокнот, чтобы потом напомнить маршалу.

Уже собираясь уезжать, Конев вспомнил о подвиге командира батареи капитана Паршина. В представлении к награждению, которое он подписал недавно, отмечалось, что Паршин воевал отважно и раненным доставлен в госпиталь.

– Кстати, – обратился он к сопровождающему его замполиту, – не у вас ли находится артиллерист капитан Паршин?

– Паршин? – переспросил замполит и, когда Конев кивнул, продолжал:– Он тяжело контужен. И ранен в ногу. Ранение опасное, ходить не может.

– Я хотел бы с ним поговорить, – сказал Конев. Замполит открыл дверь одной из палат и пригласил маршала:

– Вот сюда, пожалуйста.

Паршин находился в палате один. Двух его соседей увезли на операцию. Четвёртая койка пока пустовала. Завидев маршала, Паршин попытался было привстать, но резкая боль заставила его снова опуститься на койку.

– Лежите, лежите, – успокоил его Иван Степанович. – Вам нельзя вставать. Хорошо лечиться – тоже выполнение воинского долга. Верно я говорю?

Паршин заставил себя улыбнуться:

– Верно, товарищ маршал. Но поправляюсь я плохо. И врачи недовольны.

– Почему? В чём причина?

– Сплю плохо, товарищ маршал. Бессонница мучает.

– Бессонница? – Конев усмехнулся. – Да какая же может быть бессонница у молодого человека? Я вот в возрасте, всё-таки сорок с лишним, а кажется, дай мне возможность – проспал бы сутки...

Паршин не знал, что ответить. Засмущался. А потом неожиданно спросил:

– У вас есть семья, товарищ маршал? Конев пожал плечами, но тут же сказал:

– Конечно. Жена и двое детей. Всё спрашивают в письмах, скоро ли фашиста побьём.

Но Паршин ни на что не среагировал, а сказал опять о себе:

– А я вот не женат. И любимая девушка, не дождавшись моего возвращения, ушла к другому. Снабженец какой-то пленил... Вот письмо от неё перед боем получил. А потом об этом же сообщила и её подружка.

Конев взял из рук Паршина изрядно помятое, видно, много раз читанное письмо, быстро пробежал глазами.

– Да, история неприятная, – сказал он. – Особенно перед боем. Выходит, нам, командующим, планируя операцию, надо учитывать и такие вот письма, – добавил он, желая отвести капитана от грустных дум.

Но Паршин и эти слова маршала оставил без внимания, а снова сказал о себе:

– Теперь у меня в груди пустота какая-то...

Он говорил торопливо, глотая слова, словно хотел скорее выговориться, боясь, что маршал его не дослушает. Потом продолжал уже более решительно:

– Вот выздоровлю, пойду снова крушить фашистов. Ни их, ни себя щадить не буду. Это они, гады, лишили меня любимой. Был бы я на месте, дома, ничего бы этого не случилось: знаю, она меня тоже любила...

Конев предполагал, что разговор у него с офицером-профессионалом пойдёт о прошедших схватках, о том, как ведёт себя противник в бою, какие особенности его тактики надо учесть, как действуют наши артиллеристы, но такой вот житейской темы, такого вот поворота мыслей не ожидал.

– Что же вам посоветовать, капитан? – задумчиво проговорил Иван Степанович. – Любовь – это очень тонкое, не поддающееся точному расчёту чувство. У каждого она возникает, продолжается, а иногда и исчезает в своё время и по-своему. Любовь ни с чем нельзя сравнить и заранее спрогнозировать. У каждого она своя. Знаю лишь, что любовь – всесильна. Она творец всего доброго, возвышенного и светлого...

Маршал так участливо и так убедительно обо всём этом говорил, что Паршину захотелось узнать, счастлив ли он сам в любви.

– Вы, товарищ маршал, любили? – спросил он и осёкся. Потом, как бы поправляясь, уточнил: – А как было у вас, товарищ маршал?

– У меня, как и у всех людей: любил и люблю, – сразу ответил Иван Степанович.

Сказав так, он задумался: чем поддержать истомившуюся душу боевого офицера? Какие тут действуют законы? Не всегда есть время подумать об этом. А оно, время, идёт неумолимо и делает своё дело: нередко одна любовь затихает, уходит, другая возникает и властно захватывает сердце. И ничего поделать с этим нельзя. Позади – одни воспоминания, пусть и тёплые, но уносящие человека в прошлое, а надо думать о будущем: война ведь идёт к концу. И разве он, как и все, не достоин счастья? Да и кто знает: где он, конец-то? Может, завтра, а может, и сегодня, как у Ватутина. И не будет уже ничего: ни радости, ни горя, ни тревог, ни любви... Так пусть же, пока жив человек, будет всё, что должно быть, что дано Богом или наречено судьбой...

Молчание в палате затянулось. Паршин почувствовал, что задал слишком трудный вопрос, на который даже маршалы не могут дать скорого и точного ответа, и больше ни о чём не спрашивал.

Прощаясь, Конев сказал:

– Поправляйтесь, капитан. Вставайте на ноги. Наберётесь сил – разрешу отпуск для восстановления здоровья и по семейным обстоятельствам. Как вы верно сказали: на месте будет виднее. Глядишь, найдётся ваша единственная любовь. Та, которую вы ищете...

Тёплая, сердечная встреча с маршалом придала Паршину бодрости и сил. Он, к счастью, оживился, и, как заметили врачи, дела его пошли на поправку.

Но беседа в госпитале с раненым офицером, в свою очередь, взволновала и Конева. Она вернула к тому времени, когда любовь его была так горяча, как теперь у Паршина. И испытывал он тогда истинное счастье в семейной жизни. А вот не сумели ни он, ни она пронести сильное чувство до конца, сберечь его. Конечно, негативную роль сыграла война. Не выдержала любовь большого расстояния, не вынесла длительной разлуки. Сначала ослабла, как бы притупилась, а потом увядать стала. У него нет особых претензий или обид к Анне Ефимовне. За годы его воинской службы она помогала ему во всём, создавала уют в доме. И дети были в радость... Но вот вспыхнула любовь к другой женщине, к Тоне-Тонечке... Антонине Васильевне. Кто в этом виноват? Война? Да, бесспорно. Но не только она. Главное тут сердечное влечение. Конечно, он не оставит семью без средств к существованию, всегда будет с добрым чувством относиться к жене, помогать и поддерживать её в жизни, по-прежнему любить детей – Майю и Гелия. Он сделает всё, чтобы они получили высшее образование и были счастливы.

– Вот они какие, дела-то... – уже вслух проговорил Конев, садясь в машину.

– Много раненых? – осторожно спросил Соломахин, видя озабоченность на лице маршала.

– Да, но я о другом, – задумчиво, как бы по инерции проговорил Конев. – О ранах душевных, лечить которые ой как трудно.

Под мерный рокот мотора Конев надолго замолчал, мысленно снова возвращаясь к пережитому... Адъютант тактично не тревожил маршала.

...Иван Конев познакомился с Аней Волошиной в начале двадцатых годов. Оба молодые, полные сил, увлечённые пафосом нового времени. Казалось, любви их не будет конца. Он горячий, одержимый, с головой ушедший в военные дела. Она во всём помогала ему. Оба были захвачены революционными событиями и житейскими делами и не думали о том, чтобы оформить как-то свой союз. Считали, что любовь безмерна и сильнее какой-то бумажки.

Аня редко виделась с мужем. Иван много сил отдавал службе, нередко отлучался по армейским делам. Она каждый раз тревожилась за него, глубоко переживала разлуку. И от этого ещё горячей становились их недолгие встречи, памятней дела и поступки, даже слова, сказанные друг другу. В именах детей отразился мятежный дух того времени. Семья и служба – две стороны, которые составляли в те года одно целое, смысл жизни Ивана Конева, которого судьба бросала в разные стороны. Даже находясь далеко от семьи, а это случалось очень часто, он всегда старался прислать весточку. А когда оказывался дома, радости ребятишек не было предела: приходилось часами рассказывать им о себе, о службе, о товарищах. Аня тоже интересовалась его делами, но знала, что он не всё может рассказывать, и поэтому сдерживала себя, назойливо не расспрашивала, не докучала зря. В семье он по-настоящему отдыхал душой от нелёгких забот и тревог службы воинской – сложной и многообразной.

А время шло. Дети подрастали и становились самостоятельными. Потому ли, что им с Анной Ефимовной приходилось часто разлучаться, но и по другой, хорошо известной ей причине, но любовь их постепенно и незаметно таяла, уступала место лишь привязанности, чувству долга. Это чувство привязанности к семье, точнее – к детям создавало внешнюю видимость благополучия. То, что есть семья, о которой надо заботиться, обязывало и как бы успокаивало обоих, на время стабилизировало отношения. Но война надолго разлучила их.

И совершенно неожиданно для него, пожалуй даже помимо его воли, то место, которое когда-то занимала в его мыслях и заботах Анна Ефимовна, всё чаще стала занимать другая женщина – «Тоня-Тонечка, Антонина Васильевна» (так он шутливо называл её). Она приняла все нелёгкие фронтовые заботы о нём, стала его хозяйкой. Об этом Иван Степанович однажды сам попросил её: «Будь моей хозяйкой». Она была намного моложе его, и это вначале смущало и весьма сдерживало его. Но стоило увидеть её, всё в нём загоралось пламенным огнём, как бы подтверждая пушкинский закон: «любви все возрасты покорны, её порывы благотворны»... Все её называли Тоней. И он первое время называл так, но в душе относился к ней с глубоким уважением и даже почтением. Несмотря на молодость, она держалась с ним ровно, как со всеми, не заискивала и излишне не угождала, как командующему фронтом, хотя многие, она наблюдала это, имея большие звания и высокое положение в войсках, пресмыкались перед ним.

Работая в группе командующего, Тоня часто по служебным обязанностям приносила ему в кабинет обед, и Ивану Степановичу хотелось, чтобы она подольше побыла с ним.

– Посиди немного со мной, – говорил он. – Расскажи мне что-нибудь о себе.

Тоня соглашалась и о многом говорила с ним: о своём нелёгком детстве, о родителях, живущих в деревне. Иногда обедал он нарочно долго, растягивая время, чтобы можно было подольше посидеть вдвоём, поговорить, отвлечься от многих тяжёлых дел и фронтовых забот, которых у него было по горло.

Разлад с семьёй тяготил, конечно, Ивана Степановича, сильно беспокоил его. Но он никого не винил, считал, что виноват сам. Жаль лишь детей, для которых его разрыв с семьёй будет тяжёлой травмой. И он мучительно искал возможности сделать так, чтобы всё прошло с меньшей болью и моральными потерями, чтобы быстрее залечивались душевные раны, которые он наносил сейчас своим отношением к семье. В такие моменты Иван Степанович строго корил себя за безволие и давал слово, что не станет видеться больше с Тоней. Но тогда одолевала тоска, он отступал от своего решения и вновь при встрече с любимой улыбался приветливо и ласково. Он давно заметил, что ему приятно смотреть на девушку, говорить с нею, и говорить не о каких-то серьёзных вещах (таких разговоров у него хватало), а просто так – о всяких мелочах. И такой пусть даже мимолётный, пустячный разговор часто снимал напряжение дня, и он, уставший, измотанный массой ежедневных неотложных дел, оттаивал, отходил душевно и вновь обретал силы для больших фронтовых дел и ответственных решений.