Текст книги "Маршал Конев"

Автор книги: Семен Борзунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Забыть те дни командующий, естественно, не мог. К тому же на Калининском фронте он впервые применил глубокий охват войск противника с выходом ему во фланг и тыл. Там впервые своими глазами увидел, как панически боятся гитлеровцы окружения. Широко применяя эту форму боевых действий против советских войск, сами они как огня страшились ударов с флангов и тыла и, едва почувствовав угрозу западни, начинали лихорадочно искать пути к спасению.

Словом, освобождение Калинина – важный этап его полководческого становления. Конечно, и потом бывали неудачи, приходилось и отходить под ударами превосходящих сил противника, сосредоточенных на каком-то одном направлении: в этом уже не было ничего фатального, неизбежного...

После корсунь-шевченковской победы Иван Степанович успел провести Уманско-Ботошанскую операцию, в ходе которой войска 2-го Украинского фронта полностью разгромили 8-ю и частично 1-ю танковую армии противника, рассекли фронт группы «Юг», вышли к Кишинёву, освободили значительную территорию Правобережной Украины и Молдавии. На большее уже не хватало сил. Предстояло подтянуть тылы, пополнить армии людьми и снаряжением, перегруппироваться для нового удара по врагу. Но делать всё это будет уже кто-то другой. А ему, Коневу, надо хорошенько познакомиться с новыми людьми, с новой обстановкой и с новым противником. Манштейна он хорошо знал и мог в какой-то мере предвидеть его манёвры. Но Манштейна уже нет: за неудачи на фронте Гитлер отстранил его от командования группой армий «Юг» и перевёл в резерв. Группой армий «Северная Украина», противостоящей войскам 1-го Украинского фронта, теперь командует генерал Гарпе. Что это за личность, предстояло узнать. Познание особенностей оперативно-стратегического мышления сопротивного командующего, его сильных и слабых сторон Конев считал непременным условием, обеспечивавшим победу. Но изучить человека других убеждений и взглядов на военное искусство не так-то просто. Подумав об этом, Конев усмехнулся. Что же, в этом и состоит задача командующего, смысл его руководства войсками, предопределяющего победу над опытным противником. И он готов к новым сражениям.

– Посмотрим, кто кого, – сказал он вслух. Водитель обернулся и спросил:

– Что, товарищ маршал?

Конев, не привыкший ещё к своему новому высокому званию, махнул рукой:

– Не отвлекайся. Это я так. Мысли кое-какие одолевают. Давай быстрее.

– А-а, – протянул водитель и решительно нажал на газ.

...Командный пункт маршала Жукова был сработан надёжно и добротно. В его комплекс входил блиндаж командующего, помещение Военного совета, отсеки оперативной группы. Ступеньки круто вели вниз. Маленький коридор выводил в просторную комнату, где размещались телефонные аппараты и радиостанция. Неподалёку стоял стол с оперативными картами. Вдоль стен – подставки для вспомогательных карт и схем.

В этой же комнате Конева встретил командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Он познакомил его с обстановкой, с задачами фронта, с руководящими кадрами, кратко подвёл итоги только что закончившейся весенней наступательной операции, пожелал успеха в предстоящем наступлении и на второй день уехал в Ставку Верховного Главнокомандования, где его, как заместителя Главковерха, ждали срочные дела.

Приятно, что начальником штаба нового фронта был генерал В. Д. Соколовский, с которым Конев некоторое время вместе учился и воевал на Западном фронте в 1941– 1942 годах: они хорошо знали друг друга.

Соколовский близок ему и тем, что, будучи сыном бедного белорусского крестьянина, лишь благодаря способностям и упорству сумел ещё при царе выбиться в люди – окончил учительскую семинарию. Потом стал учить неграмотных селян, но уже не в церковноприходской школе, а в рядах рабоче-крестьянской Красной Армии, в которую пошёл не по принуждению, а по велению сердца. Находясь в рядах молодой Красной Армии, Соколовский с присущей ему настойчивостью овладевал военными знаниями. Он отважно воевал на фронтах Гражданской войны и чёткостью и аккуратностью в ведении рабочих карт проявил особый интерес к штабной работе большого масштаба. Это Соколовский не раз доказывал своим аналитическим талантом, занимая ряд ответственных штабных должностей.

После успешного окончания Военной академии РККА и Высших академических курсов Василий Данилович получил пост начальника штаба сначала Уральского, а затем столичного военного округа. С февраля 1941 года – он заместитель начальника Генерального штаба, то есть стал работать непосредственно под руководством генерала армии Г. К. Жукова. На этом высоком посту и застала его война. Вскоре Василий Данилович становится начальником штаба Западного фронта, являясь правой рукой и опорой сначала Жукова, потом и его, Конева. С февраля 1943 года Ставка доверяет Соколовскому пост командующего Западным фронтом, а теперь вот он снова на штабной работе на одном из самых больших и важных фронтов – 1-м Украинском, где и застал его Конев.

Пока Иван Степанович беседовал с Соколовским о делах фронта, адъютант маршала подполковник Соломахин Александр Иванович, обойдя помещения командного пункта, нашёл подходящую комнату для маршала. Он знал требования и вкус Конева. Главное – рабочая обстановка: стол, кровать, телефон, и ничего лишнего. Чтобы нашлось место, где развернуть карту, и было приличное освещение. Такое помещение подыскали и соответствующим образом оборудовали за то время, пока командующий беседовал с начальником штаба фронта Соколовским.

Бегло окинув взглядом комнату, где ему предстояло работать и отдыхать, Конев сел за письменный стол. Адъютант тут же положил перед ним новенькую карту с нанесённой обстановкой. Иван Степанович развернул её, тяжело вздохнул, потом взглянул на вытянувшегося в ожидании приказаний Соломахина, улыбнулся и сказал:

– Что ж, посмотрим, что это за группа армий «Северная Украина». Явно не немецкое, чужое название. Поэтому думаю: такой группы армий вовсе не должно существовать – она должна быть уничтожена. Вот главная задача нашего фронта. Как думаешь, Соломахин? – снова обратился он к адъютанту.

– Так точно, товарищ маршал! – только и нашёл что ответить подполковник, застигнутый врасплох сложным вопросом командующего.

Конев подал знак рукой, отпуская Соломахина, и, склонившись над картой, глубоко задумался.

Часть первая
СРАЖАЯСЬ ЗА РОДИНУ

1

Артиллерист Николай Паршин за три года войны, как и маршал Конев, под командованием которого он теперь воюет, успел побывать на пяти фронтах. Четырежды за эти годы был ранен и каждый раз возвращался из госпиталя не на тот фронт, где воевал и получал ранения, а на другой, совершенно незнакомый. Николай считал, что такой уж он невезучий. Злой рок, как он полагал, преследовал его с самого детства. Начать с того, что он никогда не знал матери: она умерла сразу после родов, и ребёнок всегда чувствовал какую-то ущербность. У всех есть матери, а у него нет: чем он хуже других?

Когда настала пора ученичества, опять не повезло: сгорело в их деревне здание школы, и Коле пришлось ходить в соседнее село пешком за семь километров. Сколько страданий он пережил – не сосчитать. Однако всё проходит, забывается. Будучи учеником седьмого класса, мальчик неожиданно для самого себя влюбился в девочку из младшего класса Галю. Но та будто не замечала его, и он после окончания семилетки уехал в город, поступил разнорабочим на завод. Война застала его токарем высокого разряда, и парня не сразу отпустили на фронт. Работая, он продолжал всё так же любить девушку из далёкого теперь села, наезжая в отпуск, изредка встречался с нею в клубе на танцах. Она, однако, не проявляла к нему горячих чувств. Уйдя на фронт, Николай из-под Москвы послал Гале письмо. Ответной весточки не получил. А между тем от девушки письмо было, но оно просто не нашло его в той неразберихе боев. Там же, под Москвой, он получил первое ранение. Из госпиталя вновь написал любимой девушке, но ответа не дождался. После излечения Паршина направили на Северо-Западный фронт. Здесь снова пуля не миновала юношу, а после очередного выздоровления оказался под Сталинградом. И тут нежданно-негаданно получил от Гали письмо, полное любви и нежности. Она писала, что давно, ещё со школьных лет, любит Николая, но сказать ему об этом стеснялась. А потому избегала его, старалась не выдавать своего желания чаще быть вместе, скрывала своё отношение к нему за напускным равнодушием. Только теперь девушка поняла, что поступала плохо и даже глупо, тем самым обкрадывая его и себя, а потому, хоть и поздно, открыто и честно признавалась теперь в своих чувствах, молила Бога, чтобы он сохранил его...

Галя сообщала далее, что на второй год войны она поступила на завод сборщицей. Название завода было тщательно зачёркнуто цензурой, но Николай по дальнейшему описанию операций, которые делала Галя, догадался, что завод авиационный, эвакуирован с Украины и восстановлен на голом месте в степи.

Письмо было длинным, подробным, с воспоминаниями о том, с каким трудом возрождался завод, как они выпускали первые «летаки» (тут Галя употребила украинское название самолёта, а цензура не заметила; видно, пришло это слово к ней от тех рабочих и работниц, которые сумели эвакуироваться вместе с заводом). Коллектив их, сообщала Галя, в основном женский. Много девушек, проводивших ребят на фронт и теперь, как и она, ждущих от них весточек. Кто-то провожал открыто своих любимых, а кто-то, как и она, не успел произнести желанных слов о любви, и трудно сказать, кому из них было горше.

По ночам, когда бой стихал, Николай перед сном при свете коптилки перечитывал в который уже раз это очень дорогое письмо и всё собирался ответить. Но в те дни не было времени написать, хотя бы кратко. Бои шли непрерывно, и в одном из них поднявшегося вместе со своими товарищами по батарее в контратаку Николая тяжело ранило.

Когда в медсанбате пришёл в себя, то прежде всего спохватился, где же Галино письмо, и стал лихорадочно его искать. Но старую гимнастёрку, в кармане которой хранилось письмо, сдали уже на склад. Он спрашивал о ней у медсестры, у хирурга, пытался даже подняться с койки и пойти к начальнику госпиталя. Этот его «бунт» возымел действие. В канцелярии разыскали документы, изъятые при госпитализации, и письмо нашлось. Оно было залито кровью. Его кровью. Но содержание Николай знал уже наизусть. А вот адрес! Обратный Галин адрес уже невозможно разобрать. Юноша был вне себя от досады. Потерял покой и сон. Название города, к которому был приписан завод, помнил. Да оно более или менее проглядывалось. Но вот наименование улицы, номер дома и квартиры совершенно не видны.

Молоденькая медицинская сестра, сочувствуя новому подопечному, старалась успокоить его, заверяя, что всё ещё можно поправить, запросив, в конце концов, адресный стол Галиного города, и всё можно уточнить. Нужно только подождать, когда заживут раны и рука будет способна держать перо. Но Николай не хотел ждать.

– Нет, нет, – говорил он. – Нельзя откладывать. Всё время ругаю себя, что с фронта, из окопов, не написал ей сразу же. Всё ждал подходящего момента. Вот и дождался. Что она подумает, если я не отвечу на такое её письмо? Или если я и напишу, а письмо не дойдёт? Я не могу потерять её. Не могу, понимаете?

Наконец они договорились, что Николай будет диктовать текст письма, а медсестра – записывать.

Трудились долго. С перерывами. Николай часто просил зачеркнуть не понравившуюся ему фразу или переписать всё написанное заново. Он хотел ещё сообщить, что награждён орденом Славы, что стал лейтенантом, командиром огневого взвода. Но потом решил, что это будет нескромно, и велел зачеркнуть уже лёгшие на бумагу слова. Наконец всё, что нужно сказать, было сказано, правда, довольно сдержанно, из расчёта на то, что письмо может и не дойти до адресата или попасть в другие руки.

Наташа Круглова – так звали молоденькую медсестру, – сама взволнованная, запечатала конверт, написала нанём название города, где жила Галя, а дальше пометила: «Завод, где работает Галина Васильевна Нечкина».

– Дойдёт! – уверенно сказала она. – Не бессердечные же там, на Урале, люди живут, разыщут. Вручат прямо Гале.

Эта её уверенность тут же передалась Паршину. Он знал тот уральский, совсем крошечный городок, в котором до войны не было вовсе никаких заводов, кроме небольших кустарных мастерских, чинивших сельскохозяйственный инвентарь. И если теперь там появилось крупное оборонное предприятие, то нетрудно при желании разыскать нанём девушку по фамилии Нечкина, приехавшую из степного села.

Но сколько ни ждал Николай писем от Гали, пока лечился в госпитале, так и не дождался. По выздоровлении его направили в запасный полк, а оттуда через некоторое время вызвали в отдел кадров.

В бюро пропусков Паршину пришлось выстоять длинную очередь, пока сержант, тщательно перелистав документы и пристально вглядевшись в лицо, не выписал ему узенькую бумажку, служившую пропуском.

В тесном коридоре штаба трудно было найти свободное место. Люди стояли вплотную, образуя небольшие группки, объединяясь, главным образом, по родам войск и каким-то чутьём угадываемым интересам. Паршин примкнул к одной из групп, оживлённо обсуждавшей только что полученные назначения.

– Куда тебя? – спрашивал чернобрового капитана сумрачный майор с красным, недавно зарубцевавшимся шрамом на щеке.

– На Первый Украинский! – широко улыбнулся капитан. – К Жукову!

– Да ты что, – поправил его майор, – Жукова на Первом Украинском уже нет. Там теперь Конев. Маршала ему дали за корсунь-шевченковский котёл, который он устроил гитлеровцам.

– Разве Конев на Первом Украинском? – с волнением переспросил Паршин, вступая в разговор.

– Конечно. Ты что, не знал?

– Где же мне знать? В госпитале провалялся. А вы откуда прослышали?

– Слухом земля полнится.

– А я как раз хотел проситься на Второй Украинский, к Коневу: под его командованием воюю уже третий год. Сначала Калинин брали, потом на Степном – Харьков. Там и остался, когда Степной во Второй Украинский преобразовали.

– А тебе в какую комнату предписано явиться?

– В четвертую.

– У-у, брат, тут своя тактика нужна. Я этого кадровика, что в четвёртой сидит, знаю. Не раз у него бывал. Он так: если просишься на юг, посылает на север, а пожелаешь на север – обязательно пошлёт на юг. Такой у него принцип подбора кадров.

Офицеры заулыбались, подтрунивая то ли над кадровиком, то ли над рассказчиком.

– Смейтесь, смейтесь, – предупредил тот. – А вот попадёте к этому оригиналу – узнаете, почём фунт лиха. Загонит в тартарары.

– Воевать не всё ль равно где? – заметил кто-то из офицеров.

– Не скажи. В родном полку сподручнее. Недаром говорят: «Советские солдаты – дружбой богаты. А чем дружба теснее, тем армия сильнее». И ещё: «Не та дружба сильна, что в словах заключена, а та, что в бою скреплена».

– Это конечно, – согласился собеседник.

Дождавшись своей очереди, Паршин решил воспользоваться советом бывалого командира. Уставшему, измученному бесконечными просьбами инструктору отдела кадров он стал говорить, что ему обязательно нужно на Карельский фронт попасть и если он, инструктор, имеет хоть какие-нибудь добрые чувства, то он обязательно пошлёт его, Паршина, на север.

Инструктор грустно посмотрел на него, выражая своим взглядом то ли сочувствие, то ли недоумение, и, взяв со стола бланк, вписал в него фамилию лейтенанта.

– Поедете в распоряжение отдела кадров Первого Украинского фронта, – заученно сказал он. – Там разберутся, куда вас направить: на юг или на север.

Лейтенант Паршин вышел из четвёртой комнаты сияющий. – Ну что, куда? – посыпались вопросы.

– Туда, куда надо, – гордо ответил он. – На Первый Украинский.

Но по дороге на фронт с Паршиным случилось несчастье. На железнодорожную станцию, где он должен был сделать пересадку, рано утром немецкие бомбардировщики совершили жесточайший налёт. К этому моменту здесь находились два крупных эшелона с боеприпасами и горючим. Страшной силы взрывы потрясали землю. Вокруг всё стреляло, трещало, гудело и полыхало огромным пламенем. Помогая спасать раненых, Николай вывихнул правую ногу, да так, что не мог наступить на неё. К тому же разбередил ещё не совсем зажившие раны. Снова отказалась слушаться своего хозяина правая рука, перебитая в последних боях и не залеченная до конца в госпитале. Словом, вместо фронта Паршин вновь оказался на госпитальной койке. Пришлось лежать ещё почти целый месяц...

Как только Паршин почувствовал себя лучше и стал ходить с палочкой, без помощи костылей, он написал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Рапорт этот попал к замполиту майору Попову, который временно исполнял обязанности начальника госпиталя. На другой же день он вызвал офицера на беседу и заговорил с ним о состоянии его здоровья.

– О фронте вам и заикаться ещё рано, – сразу же сказал он. – Врачи считают, что раны не зажили. Единственно, что мы можем для вас сделать, – дать краткосрочный отпуск в родные края.

– Но я же здоров и могу ехать на фронт! – настаивал Паршин на своём.

– Это вам так кажется. Врачам лучше знать. Они считают, что вам надо ещё дней десять-двенадцать находиться под их присмотром, так как ваши старые раны продолжают кровоточить, да и рука ещё висит как плеть. Какой же из вас вояка?

Видя, что просьбу его не удовлетворят, Паршин согласился на десятидневный отпуск. И хотя родственников у него почти не было, ему хотелось побывать на родном заводе, где он до ухода в армию работал токарем. Повидать тётю Катю, которая как родного сына вырастила, воспитала и выучила его. Встретиться со своими двоюродными сёстрами – Верой и Леной, с которыми бегал в школу, дружил и чувствовал себя родным в их семье. Но больше всего, и это скрывал ото всех, мечтал повидаться с Галей. Соглашаясь на краткосрочный отпуск, Паршин твердо договорился с командованием госпиталя о том, что его назначение на Первый Украинский фронт останется в силе.

И вот он в родном селе. Никого из знакомых ребят он не встретил: все были на фронте. Одни уже погибли, другие пропали без вести, третьи лечились в госпиталях, а остальные продолжали воевать. Не оказалось в селе и знакомых девчат: многие подались на авиационный завод или, окончив курсы медсестёр и радисток, находились в боевых рядах. Не застал он на заводе и Галины: два дня назад она уехала в лётную часть с делегацией рабочих, сопровождавших на фронт новую партию истребителей.

Пожил несколько дней у тёти Кати, которая заметно постарела, но по-прежнему относилась к Николаю как к родному сыну. Походив по знакомым с детства местам, Николай отправился в город, на родной завод. С ним поехала и тётя Катя. Там он тоже мало кого встретил из прежних друзей: почти все находились на фронте. Зато оказались на месте говорливые двоюродные сестрёнки – Вера и Лена. Казалось, что беседам не будет конца... Но всё хорошее быстро кончается: пришёл день, и он, попрощавшись с друзьями-товарищами и односельчанами, отправился на вокзал, а оттуда снова поспешил на фронт.

2

Конев считал для себя святым правилом знать о войсках все: всесторонне изучал положение дел в войсках на том или ином участке фронта. Если требовалось, всё осматривал лично, проверял, уточнял и тут же отдавал необходимые распоряжения. Заранее при этом прикидывал в уме возможные варианты, которые могут возникнуть в ходе предстоящих наступательных боев. Он любил повторять старую пословицу: «Не зная броду, не суйся в воду». По его мнению, военачальник не должен стесняться ползать на брюхе по передовой, чтобы как можно лучше изучить оборону противника, особенно в полосе прорыва, систему его огня и тому подобное. Разумеется, и свои позиции надо знать досконально.

Но знакомиться со своими войсками можно по-разному. Можно изучить по карте расположение соединений, расспросить начальника штаба о том, чего стоит тот или иной командир, чего от него следует ожидать, особенно в трудной обстановке. Ещё можно собрать совещание в штабе фронта, выслушать доклады о положении дел в дивизиях и корпусах, пожурить за упущения, записать просьбы, поставить задачи. Всего этого, считал Конев, недостаточно.

Встречаясь с людьми, он старался глубже познать самочувствие и настроение людей, чтобы быть уверенным в их готовности к выполнению боевой задачи. Ему импонировало, когда на совещаниях или в беседах генералы и офицеры не только соглашались с его доводами, но и возражали, спорили, отстаивали свою точку зрения.

Изучив предварительно по донесениям и справкам обстановку на новом фронте, Конев задумался. Ещё раз бросил взгляд на карту. В ходе предшествующих операций образовались в полосе фронта два обширных выступа. Один – севернее Припяти – сильно вдавался в нашу оборону. Немцы назвали его «белорусским балконом» и рассчитывали использовать как удобный плацдарм для прикрытия подступов к Варшаве и Берлину. С этим ясно: пусть о нём болит душа у командующих Белорусскими фронтами. Ему, Коневу, достался другой выступ, что южнее Припяти, образовавшийся в результате успешного наступления двух Украинских фронтов. Он хорошо ему знаком. Здесь наши войска глубоко вклинились в оборону противника, прижали его к Карпатам, с юга охватили основную немецкую группу войск и рассекли вражеский фронт, изолировав тем самым группу армий «Северная Украина» от группы армий «Южная Украина». Создались выгодные условия для проведения новых наступательных операций на Львовском и Бухарестском направлениях. 1-й Украинский фронт возьмёт на себя Львовское направление. Но где нанести главный удар – вот задача.

Конев знал стратегическую обстановку, сложившуюся к лету 1944.года, и то, что Ставка намерена провести последовательно ряд операций. Главный удар планировалось нанести в центре советско-германского фронта, который имел бы большое политическое значение. Речь шла об освобождении всей Белоруссии, Западной Украины, части Литвы и восточной части Польши. Короче говоря, требовалось разгромить две группы армий врага – «Центр» и «Северная Украина». Исходя из этого плана Ставки, ему предстоит решать, где нанести удар на своём фронте.

Иван Степанович взял остро отточенный красный карандаш, провёл стрелку от Горохова на Раву-Руссую и глубоко задумался. Местность на этом направлении равнинная. Противник легко перебросит сюда танковые резервы с других участков и парализует действия наших войск. Надо поискать лучший вариант. Конев провёл другую стрелу – от Заложцев на Перемышляны. И снова стал рассуждать. Что получается? Местность холмистая, удобная для обороны. Прогрызать здесь укреплённые вражеские позиции будет трудно. Но ведь картина какая: куда ни кинь, всюду – клин...

Маршал обернулся навстречу вошедшему генералу Соколовскому.

– Не терпится, Иван Степанович? – спросил тот. – Уже прикидываете?

Поздоровавшись, командующий опять склонился над картой.

– Судя по всему, – отозвался он, – скоро нам, Василий Данилович, придётся наступать. И потому надо заранее всё прикинуть, обдумать, взвесить. Присаживайтесь. Вот здесь конфигурация линии фронта удобная...

– Согласно разведданным, немцы так же думают, – сказал Соколовский, приближаясь к столу, на котором лежала карта. – Они считают, что главный удар мы будем наносить именно здесь. – Соколовский провёл рукой линию в направлении Львова. – Поэтому основную массу войск сосредоточили к югу от Припяти. Вот смотрите. Здесь у них несколько танковых дивизий, то есть большинство из находящихся в группе армий «Северная Украина». Понимаете, что это значит?

– Да-а, конечно, – задумчиво сказал Конев. – С другой стороны, Василий Данилович, заманчиво и перемолоть их танковые дивизии.

– Заманчиво, если хватит сил.

– И умения, – добавил Конев.

– Но я не закончил, Иван Степанович, о немцах, – продолжал Соколовский. – Всего же против нашего фронта сосредоточено десять танковых дивизий.

Конев снова склонился над картой, потом резко оторвался и сказал решительно:

– Но ведь при любых условиях их придётся бить, чтобы изгнать с нашей земли!

– Всё зависит от плана Ставки, – осторожно заметил Соколовский.

– От решения Ставки – это верно, – повторил Конев. – Но чтобы склонить решение в нашу сторону, следует и нам поработать как следует. Не так ли? Сдаётся мне, что Ставка в ближайшее время запросит наши соображения по летней наступательной операции фронта.

– Скорее всего, так, – подтвердил Соколовский.

– Поэтому, не откладывая дела в дальний ящик, давайте готовиться. Включайте в работу все свои отделы и управления. Особый упор на разведку. Мы должны всё знать о противнике. Решительно всё. Я же тем временем поближе познакомлюсь с войсками. Хотя и уважаю штабную работу, но всё же предпочитаю живое общение с непосредственными исполнителями приказов. Это, как правило, даёт более ясную картину, чем обычные доклады командующих и донесения, присланные в штаб. Хотя и этим, конечно, нельзя пренебрегать.

Соколовский не обиделся на такое высказывание Ивана Степановича о роли штабов, понимая, что командующий просто хотел подчеркнуть особое значение личных Впечатлений. Что увидел сам, то, конечно, всегда достовернее, чем вычитанное из донесений. Это так. Но и штабную работу командующий ценил, любил, заботился о том, чтобы данные о противнике всегда были полные, чтобы разведка работала чётко, приказы и распоряжения доводились до исполнителей быстро и строго контролировались. Это тоже хорошо знал Соколовский. С этими мыслями он и ушёл к себе в штабную землянку, чтобы немедленно взяться за решение поставленной командующим задачи – подготовку плана летней кампании. А Конев в тот же день отбыл в 60-ю армию к генералу Курочкину Павлу Алексеевичу, которая занимала центральное положение на фронте.

В штабе армии для командующего фронтом была специально подготовлена карта с детальной обстановкой: точным расположением своих войск и противника, подготовленных инженерных сооружений и тех, которые только намечалось построить. Командующий армией вместе с начальником штаба продумали возможные варианты будущих боевых действий.

Маршал, как всегда, был опрятен и подтянут. Все заметили, как легко, можно сказать, молодцевато выпрыгнул он из машины и пошёл быстро, увлекая всех за собой.

В штабе армии Конев задержался ненадолго. Завершив изучение карты, отметил хорошую работу оперативного отдела.

– Кстати, – спросил он командарма, – откуда появилась у противника вот эта дивизия? В штабе фронта о ней неизвестно.

– Да, так оно и есть, – ответил генерал Курочкин. – Наши разведчики только этой ночью обнаружили её дислокацию. Переброшена она из Польши. Донесение в штаб фронта послано, но до вашего отъезда эти новые данные, наверное, не успели нанести на карту.

Иван Степанович, хорошо знавший Курочкина и уважавший его богатый фронтовой опыт, уже сейчас намечал: поставить 60-ю армию на главном направлении, включив её в состав ударной группировки фронта.

– Что ж, – резюмировал Конев, – вы хорошо знаете противника, следите за ним, и это заслуживает похвалы. Но давайте-ка посмотрим и уточним всё на месте. Пройдемте на ваш наблюдательный пункт. А потом побываем в дивизиях, поговорим с командирами, с бойцами.

– Константин Васильевич, – обратился он к члену Военного совета фронта Крайнюкову, – вы здесь находитесь давно – в какое соединение рекомендуете направиться?

– Я думаю – в сто шестьдесят вторую дивизию, – ответил Крайнюков. – Она стоит на передовых позициях, несёт боевую службу в непосредственном соприкосновении с противником. Ваше мнение, Павел Алексеевич? – в свою очередь обратился он к Курочкину.

– Одобряю, – ответил командарм.

– Тогда в путь! – распорядился Конев.

Командир 162-й стрелковой дивизии вручал в тот день ордена и медали солдатам, отличившимся в недавних боях. Конев решил поговорить с бойцами. Продолжая на ходу беседовать с командиром дивизии, он подошёл к группе награждённых. Адъютант, расторопный подполковник Соломахин, чуть опередив командующего, подойдя к бойцам, тихо обратился к ним:

– С вами хочет побеседовать командующий нашим фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Так что вы уж не подкачайте – чтобы по всей форме было. И не задерживайте его особо. Маршал спешит.

Стоявший впереди старший сержант с орденом Красного Знамени на гимнастёрке ответил за всех:

– Да что, разве мы не знаем товарища Конева? Ещё с Гражданской знакомы...

Шагнув навстречу командующему, он чётко отрапортовал:

– Товарищ Маршал Советского Союза! Командир взвода старший сержант Шалов Семён Васильевич представляется, значит, по случаю получения правительственной награды...

Конев в свою очередь шагнул навстречу Шалову и крепко пожал ему руку:

– Поздравляю, товарищ старший сержант. Видно, хорошо воевали, коль заслужили такую награду?

– Да, товарищ маршал, дрались крепко. Гитлеровцам изрядно досталось. Конечно, и мы товарищей боевых немало потеряли. Кто пораненный, а кто, значит, и совсем...

– Жаль погибших, – сказал с грустью маршал. – Вечная им память и благодарение. Но потери надо сводить к минимуму. И тут многое зависит как от нас, командующих, так и от вас, командиров взводов, отделений, от самих солдат. Правильно я говорю?

Старший сержант понимающе кивнул в знак согласия. Ему понравилось, что маршал поставил, так сказать, на одну доску в ответственности за исход сражения командующих и их, рядовых бойцов.

– Всё так, товарищ маршал, – ответил он. – Это мы понимаем. Вот и сейчас, пока на фронте поутихло, стараемся, значит, подучиться. Проводим разные трудные занятия, учимся отражать танковые атаки противника. Время, значит, зря не теряем...

– Это хорошо, правильно, – одобрил Конев. – Но что же мы стоим? Давайте присядем.

Несколько человек сели тут же за стол, на котором недавно лежали правительственные награды. Остальные разместились вокруг стола.

– Как я услышал, старший сержант, вы сказали, что мы знакомы с Гражданской. Где это происходило? Напомните, – попросил Конев.

Старший сержант лукаво улыбнулся, покрутил кончик уса.

– Где ж вам, товарищ маршал, нас всех запомнить, – ответил он. – Я тогда, можно сказать, ещё пацаном был. На бронепоезде служил. А вы, значит, были нашим комиссаром...

– Теперь припоминаю, – заулыбался Иван Степанович. – Горячее время было...

– Как и сейчас, – подтвердил старший сержант.

– Да, как и сейчас, – машинально кивнул в знак согласия Конев, а сам в эти минуты перенёсся в ту далёкую пору, вспомнил, как в самом начале сентября восемнадцатого года его, молодого коммуниста, вызвал командир полка и вручил приказ командующего 5-й армией о назначении комиссаром бронепоезда.