Текст книги "Маршал Конев"

Автор книги: Семен Борзунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

13

И вот она, долгожданная радость!

Двадцать четвёртого апреля танкисты 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко при поддержке частей 28-й общевойсковой армии генерала Лучинского соединились юго-восточнее Берлина с 1-й гвардейской танковой и 8-й гвардейской общевойсковой Сталинградской армиями 1-го Белорусского фронта! Главные силы двух гитлеровских армий, оборонявших Берлин, были отсечены от города и окружены. На следующий день после соединения уже западнее Берлина, в районе Кетцина, 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта с войсками 2-й гвардейской танковой и 47-й армий 1-го Белорусского фронта была окружена и вся берлинская группировка врага. Но тут возникло непредвиденное обстоятельство: произошло смешение двух фронтов. Жуков и Конев обратились в Ставку с просьбой внести ясность в вопросы, связанные с дальнейшей организацией взаимодействия войск, находящихся в Берлине, с тем, чтобы исключить ненужные споры. А они были. Георгию Константиновичу Жукову, как и предполагал Иван Степанович, не понравилось, что войска соседнего 1-го Украинского фронта пересекли разгранлинию и оказались в Берлине, который по плану Жукова должны брать только войска 1-го Белорусского фронта. Он ещё 22 апреля, когда танкисты 3-й гвардейской армии появились в Берлине, связался по ВЧ с генералом Рыбалко и обвинил его в «незаконных действиях» (?). Коневу стало ясно, что Сталин не успел или не захотел сообщить Жукову, что дал указание повернуть обе танковые армии 1-го Украинского фронта с юга на северо-запад. А когда 7-й гвардейский танковый корпус, в том числе танкисты 53-й бригады полковника Архипова, и корпус генерала Батицкого из 27-й армии подошли совсем близко к рейхстагу, Жуков снова, в обход Конева, зло упрекнул генерала Рыбалко: «Зачем вы тут появились?» Всё это осложняло отношения командующих двух соседних фронтов в самые последние дни войны. А осложнения эти были весьма серьёзные, даже Сталину пришлось их мирить. Об этом свидетельствовало и то, что Ставка неоднократно изменяла разгранлинию: всё время она отклонялась с тем расчётом, чтобы большая часть Берлина вошла в зону действия 1-го Белорусского фронта. К этому моменту целый танковый корпус 3-й гвардейской танковой армии оказался не на своей, а на «чужой» территории, то есть за разгранлинией. Коневу, вопреки своей воле, пришлось давать команду генералу Рыбалко о выводе танкистов за вновь установленную линию между фронтами. Выполнять этот приказ в разгар боя танкистам было трудно и обидно: ведь они первыми успешно вошли в прорыв, первыми повернули на север с целью окружения берлинской группировки противника, овладели Цоссеном, форсировали Тельтов-канал, дошли почти до самого рейхстага. И вдруг...

Слава Богу, что об этих распрях между командующими ничего не знали войска, в противном случае могли бы быть серьёзные неприятности, а то и прямое непослушание.

Но несмотря на эти неприятные закулисные споры, наземные войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов с каждым днём всей своей мощью обрушивали на врага один удар за другим.

Одновременно с выходом войск 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов непосредственно в центральные районы Берлина 25 апреля передовые части 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта достигли реки Эльбы в районе Стрела-Торгау и встретились с американскими войсками.

Следует отметить, что не простой проблемой оказалось распознавание союзными армиями друг друга в ходе боевых действий, особенно со стороны солдат и офицеров. Заранее предвидя это и во избежание возможных недоразумений, Ставка ещё 20 апреля издала по согласованию с союзниками специальную директиву об установлении знаков на вооружении и сигналов для опознавания друг друга при встрече.

Позже на месте первой встречи в городе Торгау был установлен обелиск, на котором сделана надпись: «Здесь, на Эльбе, 25 апреля 1945 года войска Первого Украинского фронта Красной Армии соединились с американскими войсками». Никто в те дни не знал, как будут в дальнейшем развиваться наши взаимоотношения с союзниками по антигитлеровской войне, но все желали вечного мира.

Но ещё шли тяжёлые, кровопролитные бои. На южном крыле советско-германского фронта в это время упорно сопротивлялись группы армий «Центр» и «Австрия». Ещё продолжались сражения в Восточной Пруссии, где действовали войска 3-го Белорусского фронта под командованием маршала А. Василевского, который сменил погибшего самого молодого командующего фронтом генерала армии дважды Героя Советского Союза И. Черняховского. Да и войска 1-го Украинского фронта, растянувшись на несколько сот километров (почти от Дрездена и до Берлина), упорно дрались.

Трудность положения Конева состояла в том, что активные боевые действия шли сразу на нескольких направлениях, и каждое из этих направлений требовало тщательного внимания и постоянного руководства. На северном участке фронта продолжались тяжёлые бои с окружённой группировкой противника в районе Котбуса. Там, руководя огневой дуэлью с танками противника, погиб отважный командир артдивизиона гвардии капитан Николай Паршин, прошедший всю войну. Артиллеристы жестоко отплатили врагу за смерть любимого командира. Котбуская группировка немцев была разгромлена, и её остатки пленены.

В центре фронта после ликвидации Шпрембергского узла шло непрерывное наступление на Берлин. Всё ещё неблагоприятно складывались дела на Дрезденском направлении. В глубоком тылу не был погашен ещё один крупный очаг – окружённый сорокатысячный гарнизон противника в районе Бреслау. Для его ликвидации была задействована 6-я армия генерала В. Глуздовского. Но при всех трудностях обстановки, сложившейся к этому времени, главной заботой Конева была, конечно, Берлинская операция – тяжёлая, запутанная, быстро меняющаяся и потому требовавшая постоянного внимания; она была, пожалуй, самой сложной из всех, которые он готовил и проводил за всю войну. По его признанию, приходилось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов от чисто военных до технических и хозяйственных. Дело в том, что Ставка Верховного Главнокомандования в специальной директиве требовала от войск 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов гуманного отношения к немцам. В ней указывалось, что в районах к западу от Одера и Нейсе необходимо создавать немецкую администрацию, в городах ставить бургомистрами немцев. Исходя из этих требований, Военный совет фронта обратился с воззванием к личному составу войск, в котором подчёркивалось, что Красная Армия, вступив в Германию, призвана принять на себя обязанности органов административного управления и ответственность за жизнь и судьбы многомиллионного народа.

14

Четырёхлетняя кровопролитная война приближалась к концу. Как огромной силы бумеранг, она возвратилась туда, где зародилась, откуда неумолимой всепожирающей чумой стала растекаться по городам и весям Европы, принося мирным людям страшное горе – боль, слёзы, разрушения, смерть...

Да, война возвратилась в логово зверя – в столицу третьего рейха, где ещё находились её главные вдохновители и организаторы. День и ночь шли заключительные бои против основной берлинской группировки врага, в уничтожении которой активное участие принимали и войска 1-го Украинского фронта. В эти дни Конева трудно было застать в штабе. Он непрерывно находился в войсках: то у танкистов, то у артиллеристов, то у связистов...

Ещё до начала развёртывания боев за Берлин Иван Степанович побывал и у снайперов, роль которых с каждой новой боевой операцией заметно повышалась. Он знал, что меткие стрелки давно снискали всеобщий почёт и уважение. Точным и сокрушительным огнём они истребили тысячи гитлеровцев, стали подлинной грозой для вражеских солдат и офицеров. Там, где снайперское движение по настоящему налажено, – фашисты боялись нос высунуть из своих укрытий. Так было в сталинградских боях, на Курской дуге, а также во всех крупнейших сражениях на Украине. На нашем фронте громкую славу завоевали снайперы, которым с самого Дона и до Днепра руководил Герой Советского Союза старший лейтенант Голосов, потом майор Катанцев, а позже ротой посменно командовали их ученики.

Беседа маршала со снайперами была тёплой и сердечной. Вручив награды очередной группе метких стрелков, Конев сказал:

– Командование фронта гордится вашей повседневной, неутомимой и, прямо скажу, героической борьбой с врагом. Гитлеровцы, чувствуя приближение смертного часа, лихорадочно укрепляют свои позиции, подтягивают новые силы, готовятся к боям не на жизнь, а на смерть. У них другого выхода нет. Мы же не сомневаемся, что и на этот раз гитлеровцы будут жестоко биты. Готовясь к новым решительным боям, мы должны сделать всё от нас зависящее для ослабления немецкой военной машины. Надо истреблять фашистскую нечисть беспощадно, обескровить и измотать противника, прежде чем он соберётся с силами. Такова важнейшая задача всех видов и родов войск. И в выполнении её снайперский огонь должен, как и прежде, сыграть немаловажную роль.

Эти слова командующего фронтом были встречены горячими аплодисментами. Долго потом обсуждали снайперы неожиданную, очень полезную и приятную встречу с маршалом. Ветеран роты Анатолий Поляков сочинил даже стихи на эту тему, а снайперы устроили своего рода торжественный обед. Настроение у всех было приподнятое, боевое. Особенно у медсестры Майи Малинкиной, к которой Конев сам подошёл, пожал руку, а потом говорил хорошие, добрые слова, хвалил её, а она краснела.

...Много фронтовых путей-дорог прошла снайперская рота, действуя, как и разведчики, в передовом отряде стрелковой дивизии. Метким огнём снайперы уничтожали внезапно появляющиеся цели – гитлеровских фаустпатронщиков, гранатомётчиков, снайперов, а также пулемётные и артиллерийские расчёты, засевшие в каменных зданиях, откуда их трудно было выкурить. Вместе с ротой шла и санитарка Майя Малинкина: она лишь накануне наступления вернулась из санбата, где служила последнее время. В роте её хорошо знали, и она помнила почти всех, особенно «старичков», тех, кто воевал ещё на Дону, в том числе и Анатолия Полякова. Многие бойцы, особенно молодые, в часы затишья пытались ухаживать за Майей, оказывали ей знаки внимания. Но она, как и раньше, никого близко к себе не подпускала, во всяком случае, старалась ко всем относиться одинаково ровно и внимательно. Тем более что в роте она была одна, а желающих поухаживать чуть ли не каждый снайпер. И стоит только кому-то уделить больше внимания, как тут же начиналось скрытое «соревнование». Проявляются ревность, зависть, а то и хуже того – месть. Майя твердо придерживалась золотого правила: чувства свои держать при себе, ни в коем случае не выказывать их и тем самым не дразнить ребят, не вносить в их ряды раздора и даже малейшего соперничества. Им и без того достаётся: это она отлично понимала. Но война шла к концу, и некоторые, наиболее смелые снайперы пытались всё же добиться хотя бы малейшего расположения красивой и недоступной санитарки. На эти попытки Майя, как всегда, отвечала спокойно и определённо:

– На войне, ребята, надо воевать. Вот покончим с войной, тогда... Тогда посмотрим. Тогда разберёмся, кто в кого влюблён и насколько серьёзно.

На этом сердечные страдания снайперов заканчивались. Продолжалась ратная служба: все стремились быстрее покончить с войной, чтобы свободно выбирать себе невест, объясняться в любви и в конечном счёте жениться на любимых, заводить семьи, растить детей.

Таковы были мечты. Но продолжавшаяся война диктовала свои законы. Она не считалась не только с мечтами людей, но и с их жизнями. Каждый день и каждый бой приносил новые страдания и жертвы. Дошла очередь и до гвардии старшины, кавалера орденов Ленина, Красного Знамени и Славы 3-й степени Анатолия Полякова, к тому времени в совершенстве овладевшего снайперским мастерством и имевшего на своём боевом счету около двухсот истреблённых гитлеровцев. В одном из ожесточённых боев под ним разорвался тяжёлый вражеский снаряд. Взрывной волной Поляков был поднят в воздух и отброшен далеко в сторону от своей огневой позиции. Его спасла «земляная подушка», лёжа на которой он проделал этот совершенно невообразимый трюк. Однако без тяжёлого увечья не обошлось.

Почти две недели старшина находился в госпитале. Последствия ранения и тяжёлой контузии отступали медленно. День и ночь мучительно-тревожно звенело в голове и сильно ныл позвоночник, особенно ночами. Медленно приходили в чувство и ноги: передвигаться по палате он мог с величайшим трудом и только с помощью костылей. «Всё постепенно придёт в норму, – успокаивали Анатолия врачи. – Вот ведь и слух постепенно нормализуется, зарастают перепонки в ушах...»

Всё это так. И всему этому Анатолий радовался, но его удручало отсутствие речи. Почему она пропала? Ведь цел и невредим язык, да и горло почти не беспокоит. Почему не восстанавливается речь? Над этим ломали головы, и врачи. Больной слышит почти всё, что ему говорят, и кивком головы отвечает «да» или «нет». А как хотелось ему поговорить с врачами, поторопить их с лечением. Чаще всего он объяснялся с персоналом записками: правая рука, к счастью, быстрее левой восстановила свои двигательные функции. Это очень облегчало его положение. Но вот беда: немого на фронт не пустят. А речь, как назло, не возвращалась. Чего только не предпринимали врачи – но всё безуспешно. Такое положение сильно беспокоило Анатолия: неужели всю жизнь, как немой, он должен объясняться с помощью рук да карандаша с бумагой? Это же ужасно. А как же быть в пути, в дороге, не говоря уже о беседе с любимой девушкой. Как вообще жить, работать, учиться: он ведь мечтает сразу после войны сдать экзамены и поступить в институт на юридический факультет. Стать профессиональным следователем. А эта неопределённость с восстановлением речи сильно угнетала старшину, и он порою часами лежал на госпитальной койке и уныло смотрел в потолок, перебирая в памяти события войны, наиболее жаркие схватки, различные – смешные и грустные – эпизоды из жизни своей роты, любимых товарищей, их хитрые приёмы по выслеживанию и выманиванию врага. Вспоминал и анализировал наиболее удачные выходы на охоту со своим учителем – Василием Ивановичем Голосовым. Как он ему благодарен за науку...

Но время, о, это время! Как оно мучительно медленно отсчитывает минуты, часы, дни...

И вот однажды, когда Анатолий уныло глядел в окно госпитальной палаты и с грустью думал о своей загубленной молодой жизни, дверь с шумом отворилась и раздался звонкий, прямо-таки оглушительный голос:

– Толя! Берлин! Победа!

Эти долгожданные слова были произнесены так быстро, слитно и торжественно, а главное – до боли сердечной знакомым голосом, что он не успел даже повернуть голову в сторону двери, как милое существо припало к его щеке горячими губами...

– Май-ка!! – вдруг радостно, почти членораздельно произнёс Анатолий.

– До-ро-гая! – ещё чётче и увереннее повторил он.

Да, это была она, его милая сестричка Майя, которую он давно любит и о которой мечтал все эти дни.

...Впервые Анатолий увидел Майю ещё на Дону в конце сорок второго. Увидел далеко не в радужных обстоятельствах, а совсем наоборот – в слезах и печали. Увидел склонённую над телом своего друга, сражённого врагом снайпера Бориса Козлова. «Значит, Майя сильно и искренне любила его, а он и не догадывался, – подумал тогда Анатолий. – Вот был бы счастлив, если бы не злая пуля врага...» Не знали о её любви к Борису и другие снайперы: все считали, что у Майи нет любимчиков, что все для неё равны. Оказывается, девичье сердце умеет надёжно хранить сокровенные тайны...

С той горестной поры Майя ещё больше замкнулась. Казалось, реже улыбалась, всегда была сосредоточена, задумчива. В боях вела себя ещё отважнее, часто прямо под огнём перевязывала раненых. Нередко вытаскивала их из самого пекла, тут же оказывала первую помощь и, как правило, сама доставляла в медпункт. За короткое время она как-то заметно повзрослела, посерьёзнела и стала ещё привлекательнее. Это замечали все, и особенно Анатолий. Но шла война, и снайперы усердно занимались своим делом – увеличивали счёт истреблённых гитлеровцев, всячески приближали радостный день победы.

...Когда Майя вышла из палаты, Анатолий тут же поднялся, взял костыли и почувствовал небывалую устойчивость в ногах. Он подходил чуть ли не к каждому встречному и пытался выговориться, утолить истомившуюся молчанием душу. С особым удовольствием говорили с ним медицинские работники, искренне радуясь за пациента.

Вскоре Поляков узнал, что Майя зачислена в штат медсестёр госпиталя и они теперь какое-то время будут видеться каждый день. «Вот здорово! – восклицал про себя Анатолий. – Бывает же такое счастье! Вот бы и не расставаться теперь никогда – большей радости в жизни мне и ненужно...»

Старшине стало известно, что Майя была вызвана сюда по распоряжению самого маршала Конева, к которому начальник госпиталя обращался со специальным рапортом. В нём перечислялись фронтовые подвиги Полякова, говорилось о количестве истреблённых гитлеровцев и особенностях ранения. Говорилось и о том, что гвардии старшина Поляков Анатолий Яковлевич в результате тяжёлой контузии лишился речи: «Специалисты-логопеды испробовали все методы лечения, но безрезультатно. Осталось одно: попытаться внезапно ошеломить больного каким-то необычайно радостным известием. И сделать это может только медсестра Майя Васильевна Малинкина, которую он, как нам, врачам, известно, давно и Сильно любит. Сейчас она проходит службу в той же снайперской роте, где воевал Поляков и где, товарищ командующий, Вы бывали. С целью проведения редкого медицинского эксперимента прошу откомандировать её в наш госпиталь...»

А о том, что Анатолий Поляков любит медсестру роты, узнали в госпитале из его же письма, которое он написал Майе, но по рассеянности оставил незапечатанным на тумбочке. На конверте были обозначены все необходимые для связи с ней данные.

Тогда лечащий врач и решил побывать в снайперской рота, побеседовать с санитаркой Малинкиной. Та выдала себя сразу и стала горячо и заинтересованно расспрашивать о состоянии здоровья Полякова – любимца снайперов. Она призналась, что очень уважает и даже... любит этого человека. Сам же Анатолий, как ей кажется, о её чувстве не знает, хотя, наверное, догадывается. Майя никогда не признавалась ему в любви, а, наоборот, делала вид, что он интересует её не более, чем все остальные. В этом ещё раз проявился характер Малинкиной: пока идёт война – не давать волю сердцу. Но именно такое поведение красивой и юной сестрички, как ласково все звали её в роте, вызывало у Анатолия горячее желание понравиться, завоевать её доверие.

Узнав, что взрывом снаряда Поляков был тяжело ранен и без сознания отправлен в медсанбат, Майя немедленно, разумеется с разрешения командира, на попутной машине отправилась вдогонку. Но не успела: после обработки раны Полякова тут же переправили дальше – в армейский госпиталь. Майя вернулась расстроенная, заплаканная. Ребята заметили это, но никто не осудил её, а, наоборот, к девушке прониклись ещё большим уважением и вниманием. Перестали даже подшучивать-подтрунивать, как это случалось раньше. Они сами искренне уважали старшину за весёлый, отзывчивый характер, мужественное поведение.

Узнав обо всём этом, госпитальный врач откровенно поведал Майе Малинкиной о цели своего приезда.

– Надо сделать что-то необычайное, чтобы больной одновременно испугался и чрезвычайно обрадовался, то есть испытал бы внезапный эмоциональный стресс, был бы буквально ошарашен и радостно потрясён услышанным, – растолковывал врач. – Эффект испуга может помочь. Такие случаи медицине известны, хотя и редки.

15

Свои профессиональные трудности и заботы в эти сложные, но полные радостных событий дни были и у корреспондента фронтовой газеты майора Ивана Барсукова. Не имея своего транспорта, он должен по распоряжению редактора как можно быстрее из общевойсковой армии, в которой был аккредитован, срочно перебраться в танковую генерал-полковника Рыбалко. С командармом Павлом Семёновичем он не раз встречался и беседовал во время боев на Днепре, в Киеве, Львове и на Сандомирском плацдарме. С тех пор прошло много времени, и как его встретят в армии сейчас, сказать трудно. Но как бывший танкист, он верил, что найдёт старых знакомых и всё будет нормально. Ведь главная его задача – найти героев последних, решающих боев за Берлин и написать о них статьи или очерки: кто же не пожелает, чтобы о нём было напечатано в газете? С критическими материалами на войне приходилось выступать редко: главным образом на темы парт– и политработы, деятельности полковых клубов, дивизионных ансамблей, хозподразделений.

И вот, забравшись в кузов попутной машины, усевшись на ящик с какими-то боеприпасами, имея широкий обзор местности и обдуваемый весенним ветром, мчится Иван Барсунов по широкой немецкой автостраде по направлению к Берлину. День хотя и чистый, ясный, но налёты немецкой авиации не пугают (это не сорок первый год): теперь в воздухе безраздельно господствует наша истребительная авиация.

Весна в Европе в полном разгаре. Всё радует глаз, придаёт бодрости, силы, уверенности нашим наступающим войскам. А их здесь – великая, несметная сила. Куда ни глянь – танкисты, артиллеристы, миномётчики, понтонёры, мостовики, конники и чаще всего – великая труженица матушка-пехота. И на всём пути – вдохновляющие плакаты-призывы: «До Берлина 50 км. Быстрее вперёд!», «До логова врага – 30 км. Нажми, товарищ!», «До Берлина – 10! Вперёд, друзья! Победа близка!». Кто-то мелом дописал: «Ничего, дойдём!! Теперь близко – нажмём!!!»

На контрольно-пропускных пунктах и дорожных перекрёстках, где бойко распоряжаются регулировщики, установлены щиты с указанием городов и населённых пунктов, прибиты фанерные листы с крупными радостными надписями: «Товарищи! Оборона Берлина прорвана!», «Ещё один рывок, ещё одно усилие – и победа будет завоёвана!», «Долгожданный день нашей победы настал! Мы у стен фашистского логова – Берлина!». Подобные надписи имеются и на многих автомашинах и орудиях, которые спешат-торопятся к Берлину.

Тут же рядом, навстречу нашим войскам, по краям шоссе и обочинам бредут беженцы: на фаэтонах, тачках, велосипедах, в старинных каретах, с детскими колясками и просто нагружённые домашним скарбом пешеходы, сгорбившись и низко опустив головы. Строем и вразброд бредут пленные, проклиная бесноватого фюрера. Тащатся, с трудом передвигая ноги, недавние узники концентрационных лагерей, бывшие солдаты разных европейских стран и армий. А вдали от автострады – груды разбитой и сожжённой вражеской техники, в своё время собранной из разных стран мира. То и дело мелькают оборонительные железобетонные сооружения и глубокие противотанковые рвы. Все поля изрезаны окопами, опутаны колючей проволокой и густой сетью ходов сообщения. Но вся эта грозная, способная вызвать страх своей неприступностью оборона затрещала по всем швам и рухнула под ударами советских войск.

...Наконец-то Барсунов, усталый и голодный, догнал устремившуюся к Берлину 53-ю гвардейскую танковую бригаду и упросил её командира, своего давнего, ещё с днепровских дней сорок третьего года, знакомого полковника Василия Сергеевича Архипова взять его на своё попечение.

– Более уютного места, чем «поселиться» вместе с десантниками на броне, я предложить тебе, к великому сожалению, не смогу, – слегка улыбаясь, ответил Архипов Барсунову и уже более серьёзно добавил: – Зато будешь видеть своими глазами всё, что происходит кругом. Да и поговорить будет с кем не только на марше, но и в бою...

– Спасибо, Василий Сергеевич, – откровенно ответил Иван, с глубоким уважением взглянул на две золотые звезды, приколотые к запылённой гимнастёрке отважного комбрига. – Одно только уточнение: хотелось бы взобраться именно на броню вашего танка, чтобы иметь возможность консультироваться с вами и с вашей помощью по рации передавать хотя бы короткие сообщения в редакцию. Обстановка ведь меняется так быстро, что надо поспевать.

– Я бы не советовал, – откровенно сказал Архипов. – На моём танке бывает очень тряско, да и немцы за ним гоняются больше: им тоже, как и нам, очень хочется заполучить именно командирский, а не обычный танк... Как вы, журналисты, говорите, поймать «важного гуся».

– Я вас понял. И всё же прошу разрешить мне поселиться на вашей машине, – ещё раз попросил Барсунов.

Так уже в первый день у него появилась возможность слышать переговоры комбрига, мчавшегося с открытым люком, с командармом Рыбалко и подчинёнными ему командирами батальонов и рот. А на второй день и вовсе повезло: корреспондент стал свидетелем того, как маршал Конев по рации разговаривал с Архиповым и просил его (хотя мог бы и приказывать) как можно быстрее пробиться к Цоссену и захватить в плен важного представителя немецких генштабистов, укрывшихся в подземном бункере этого небольшого, мало кому известного города под Берлином.

Василию Сергеевичу и самому хотелось как можно скорее ворваться в этот таинственный, манящий своими секретами мозговой центр гитлеровского вермахта. Но что поделаешь, когда в его танки стреляют чуть ли не из каждого каменного строения и каждого привлекающего своей весенней красотой куста сирени, жасмина или акации. Приходилось той дело маневрировать, прятаться в укрытых местах, ждать, пока автоматчики, находящиеся на танках, спешатся и уничтожат опасную огневую точку.

...В эти решающие дни боев за Берлин немецкие солдаты, особенно офицеры из охранной зоны фюрера, сопротивлялись особенно яростно.

Вот почему восемнадцатикилометровое расстояние от города Барута, где состоялся разговор Архипова с маршалом Коневым, до Цоссена танковая бригада преодолевала почти полтора суток. А когда танкисты вплотную подошли к городу, то увидели, что он обнесён высоким бетонным забором, колючей проволокой и глубокими рвами. Кругом доты и вышки, поверх которых виднелись бронеколпаки с амбразурами для ведения огня. Из высоких железных ворот то и дело выходили грузовые и легковые автомашины...

Ворвавшись ночью через южные ворота внутрь Цоссена, танкисты увидели, что в нём полным-полно народу. Гитлеровская охрана не успела даже повредить электросеть, и кругом было светло. Почти у каждого здания стояли нагруженные военными архивами машины, а рядом на асфальте – трупы людей. Это, как выяснилось, эсэсовские офицеры «заметали следы» своих деяний, то есть ликвидировали свидетелей. Перепуганные пленные офицеры подтверждали, что здесь в глубоком подземелье находилась ставка генерального штаба, которая разрабатывала ещё план «Барбаросса». Высокие генеральские чины успели удрать в направлении Потсдама, а им, эсэсовцам, приказали расстрелять всех, вплоть до шифровальщиков и технического персонала, не успевших эвакуироваться.

Захваченные пленные, в том числе ответственный работник военно-исторического управления генштаба (Барсуков не успел записать его фамилию), были отправлены в штаб фронта, как этого требовал Конев.

Пока танкисты пополняли боеприпасы, заправляли машины горючим, исправляли повреждения и приводили себя в порядок, комбриг Архипов вместе с заместителем по технической части и командиром батальона осматривали три немецких танка, стоящих у одного из зданий. Они, видимо, только поступили с завода и готовились отправиться на фронт: внутри всё было готово к бою, даже полный боекомплект снарядов, с которых снята заводская смазка. Бросались в глаза огромные размеры машин: даже «королевские тигры» рядом с ними казались танкетками. Потом выяснилось, что этот танк, именуемый «мышонком», демонстрировали Гитлеру как устрашающую новинку. Об этом же трубила геббельсовская пропаганда как о новом секретном оружии огромной силы. Своим внешним видом танк действительно наводил ужас, да и вооружён он был стопятидесятипятимиллиметровой пушкой. Но комбриг сразу же обратил внимание на конструкторские недостатки: низкие ходовые качества, длинную, угловатую и плоскую, как блин, башню, в которой не было установлено ни одного пулемёта. «Значит, данный танк малоподвижен и предназначен для обороны важных объектов в самом Берлине», – решил полковник Архипов.

Обо всём этом комбриг сообщил по рации генералу Рыбалко и маршалу Коневу. Присутствующий при осмотре танка-гиганта майор Барсунов вместе с помпотехом бригады написали об этом подробную статью. Однако в газете она не появилась: очевидно, цензор с кем-то из штаба фронта посоветовался и новинку засекретили. Такое случалось часто: не обо всём, о чём сообщали корреспонденты в редакцию из воюющих полков, печаталось на страницах газеты. На это никто не обижался: гонорары тогда всё равно не платили.

Вскоре Барсунов услышал разговор Архипова по рации с генералом Рыбалко, который передал приказ командующего фронтом о том, чтобы утром достичь Тельтов-канала, форсировать его и ворваться непосредственно в Берлин.

...Ночь на 24 апреля 1945 года ничем не отличалась от других весенних ночей. Как обычно, светила луна, прячась за низко идущими облаками, дул лёгкий ветерок. Но никогда не забудут воины эту ночь – ночь перед штурмом Берлина. Рано утром танкисты услышали, как с визгом взметнулись в небо языки пламени. Это ударили гвардейские тяжёлые миномёты. Кругом стало светло. Наши «катюши» извещали Берлин, что час расплаты настал. Сотни тонн раскалённого металла обрушились на головы обречённых защитников фашистского логова. Вместе с артиллерией наносила мощные бомбовые удары авиация. Над столицей фашистской Германии полыхало зарево.

Когда закончилась артиллерийская подготовка, войска 3-й гвардейской танковой армии начали форсировать канал Тельтов. Мотострелковые подразделения, находившиеся на броне танков, спешились и на лодках переправлялись на северный берег канала, захватив плацдарм. Сапёры тут же наводили понтонный мост. В это время порвалась связь с инженер-полковником Герасимовым, который гнал отремонтированные танки к каналу. Оказалось, что окружённая группировка немцев перерезала дорогу в районе Цоссена и произошла вооружённая стычка. Потребовалось время для уничтожения прорвавшейся в тылы механизированной группы из 9-й армии гитлеровцев. Только 28 апреля наша колонна отремонтированных танков пробилась к Тельтов-каналу и сразу вступила в бой. Полковник Архипов повёл бригаду к центру Берлина по Кайзераллее. Узнав об этом, маршал Конев одобрил действия комбрига, так как это была наиболее широкая и прямая улица. Архипов выбрал её потому, что она позволяла танкистам вовремя заметить и уничтожить фаустников, которые, как правило, располагались на нижних этажах зданий. Сложнее было бороться с теми, кто вёл огонь сверху. Дело в том, что танк не может стрелять по верхним этажам: угол возвышения танковой пушки весьма ограничен и не позволяет в городских условиях вести огонь по верхним этажам ближайших домов. Особенно в трудном положении в таких случаях оказывались Десантники, сидевшие на танковой броне.