Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

228 Херсонида В вершины рощей Амфитриты; Но пред пурпуровым лицем Лучей, возникших из-за гор, Еще едина влажна туча Прозрачны сыплет капли ниц. – Мне мнится, огненный там дождь Нисходит на холмы вечерни. Как тамо протяжен мелькает Сквозь раздвоенный верх утеса В пылинки воплощенный луч? Он тянется, как тонка нить, Блистающая ярким златом, Но ударяясь в косогор, Отсверкивает на другом. Как он играет в рдяном свете На стропотном скалы конце, – Мерцает, – гаснет, – умирает? – Так жизнь, – как слабая свеща Или как тонкий пар в лучах, Средь игр дрожит – и погасает. Уже светило, ниспустившись, Чело багрово омывает В Атлантской озаренной бездне. – Его торжественно лице, Подобно как алмазный щит, В зерцале плавает лазорном, Меж тем как подлинник, склонясь И половиною единой В волнах кипящих окунувшись, Являет токмо нам полкруг. – Се! – край един чела он кажет И вдруг, в последний раз взглянув, Совсем погрузнул в глубине! – Одни его власы червлены,

Песнь седьмая 229 Подъяты вверх на горизонт, Стремят лучи на высоту Из-под земнаго рдяна ската. – Смотри в вечерни облачка! – Колико разных там цветов, Злато-румяных, – рудожелтых, – Багровых, сизых, фиолетных В смешении непостижимом? – Какая Химия могла бы Подобны краски растворить Для хитрой кисти живописца? Одно искусное перо Или живое вображенье Лишь может верно начертать Сии природные картины. Спускаяся с сего хребта, Я зрю уединенны веси Средь тихих усыренных долов, Где савроматы обитают Под кровом кроткия природы; Вечерни ветерки играют И тихи свисты испускают По шумным кровель тростникам; Последний рдяный свет скользит По бледным стволам камышей. – Томящиеся пастухи Влекутся с горных перелесков, Ведя к спокойнейшим загонам Стада, наполненны млека. – Они свиряют протяженно На светлозвучных камышинах. Их поздные унылы песни, Дыша из шумных их сопелей, По горным рощам раздаются. – Здесь отроки из шалашей

230 Херсонида Бегут на шатких к ним стопах, Чтоб встретить агнцов утомленных. Иной ведет за рог козла, Который, споря с малой силой, Упорствует детей насилью; Другой дерзает с легким скоком На мягку спину агнца сесть. – Так все стада свой кончат день! А тамо подле хижин низких Сидят и юноши, и старцы. Простосердечие и честность, Толь славимая в древних скифах, Еще видна в сих поселянах; Вечерни кроткие часы Сопровождают их беседы; Последни повествуют с жаром, А первы слушают усердно. – Все то, что древность сообщила, Что брань и подвиги кровавы В своих или чужих землях Произвели для славы века И что по Азии пути Открыли странствующим в Мекку, – Все в разглагольствий их не скрыто. – Я с удовольствием взираю На собеседников сих сельских. Се! – старец окружен сидит И бледной дланью помавает! Уже в густой браде его Седины сребрены блистают; Брада его, как белый лен, Немалу груди часть покрыла. – Все внемлют словесам его; И кажется, их жадны взоры

Песнь седьмая 231 Висят на старческих устах. – Я приближаюся туда; И что ж? – я познаю Шерифа. – Омар по опытам своим, По многим странствиям в востоке За мудреца теперь почтен; Какая ж важная причина Толь важному его движенью? – В устах его тогда шумела Надута речь о славной Мекке; Шериф в то время поучал: «Селим, – любезный мой Селим Се наконец мы совершили Свой трудный, – свой священный путь! Ты сей уже исполнил долг; Иди в дом матери твоей, Так как и я к отцам отыду! – Спеши, утешь возвратом матерь! А я – останусь здесь на время; Мне долг беседовать с друьями, Благодарить Аллу, – потом... Спеши ж обрадовать свой дом! Пусть вечеря и ложе там Ждут наших утомленных членов! Ты узришь мать и всех друзей; Тебе объятия простерты Прекрасной Цулъмы, – будь счастлив! Ты много раз вздыхал о ней... Я радуюсь, что ты успел, Толь ранню страсть преодолев, Исполнить чувствие к святыне. Теперь не поздо быть счастливым; Ты любишь Цульму – выбор верен; Сын мой! – она тебя достойна. Не медли сочетаться с нею!

232 Херсонида Да будет брачный одр покоен, Доколе смертного не узришь! Пока живу еще, – с тобой Я разделю вечерню радость. – Спеши в отечески поля, Где ожидает все тебя – Любовь залогов сердца нежных, – Любовь родства, – любовь любезной – И самыя природы сельской Усердье, труд и простота. Молися! – скоро с тверди Мекки Сойдет роса на холм Мурзы – Иди! а я – здесь час пребуду». Шериф обращается к простодушным жителям деревни и говорит: «Я сам, – я сам, друзья, был там; Я видел страшны чудеса В сей богошественной земле, Клянусь брадою, чудеса. Тот славный камень, что при праге Дверей святого храма виден, Сколь многие творит целенья? – Весь Оттоманский Порт, Каир, Тунис, Марокко и Алжир, Арабы, мавры и берберы, Персиане и все татары Свидетельствуют славу камня. – Восток и дальний юг приемлют От корене сего плоды. – Блажен, кто в жизни однократно Коснется сих священных прагов. – Но горе! горе тем, что в жизни, Имев дух леностный, – дух томный, Не отлагают всех сует, Чтоб быть в сем граде треблаженном,

Песнь седьмая 233 Где каждый верный музульманин Благословенье получает; Где каждый будет облегчен От трудной тяготы грехов. – Сие благословенье неба, 200 Которо силой превосходит Благословенье тучных гор И вечных лепоту холмов, Нисходит только там с избытком. – Ни глад в пути, ни нагота, Ни хищники, ни люты звери Не долженствуют отвлекать От тех благословенных мест, Где токмо благодать живет. – Кто сих препон страшиться будет 2Ю И не поклонится в Медине Пророку Божию, – то горе! Он вечно будет отдален От недр пророческих его». «Но ты слыхал ли, – вдруг тут некто Шерифа прерывает речь, – Слыхал ли точно ты, Шериф, О страшной буре в тех местах? Вещали нам о ней вот как! Вихрь огнен, – ад подгнел его; 220 От юга дышет вихрь, – он страшен И рвется попалить священный Огнем проклятым вертоград. – Там некий хитрый лжеучитель1 1 По недавним ведомостям было известно, что в Аравии открылся сей человек, который, опровергая весь закон Магомета, привлек уже к себе многие тысячи арабов; но после того ведомости больше не говорят, сколь далеки его успехи ныне. Наместо его еще недавно также явился некто Вехаб, или Вааб, в большой силе и гораздо опаснее прежнего; однако и сей убит тайным образом.

234 Херсонида В последний век сей проявился. – Он окружен дружиной страшной; Его клевреты буйны, мрачны; Вокруг их адский жупел рдеет; И храм, и Магомет премудрый, Тень Божия, – наперсник неба, Им приняты за суету. – Ему уже сто двадцать лет. О мой Алла – как ты дозволил, Чтоб он толико лет число Употребил в толико зло? – Так нам вещают все; Но ты, я чаю, лучше знаешь; Ты был там, видел и познал». Шериф Так, – друг любезный! – я то знаю; Я зрел сего шайтана в теле. О! – проклят буди оный день, Когда Ингистана тень сия, Сын лжи, – язык бесов родился! – Отец его был лютый тигр; А сей есть скимен; вы же агнцы. – Я знаю то уже давно; И для того хочу излить Противоядный мой увет, А паче в ваше слабо сердце, О нежны юноши скудельны! – Сей Шейх-Гуяби – (так зовется) – Столь хитр и столь пронырлив, Что потрясется твердый мармор, Закона мармор, – самый Муфтий. – Слова его суть мед и сот, Но остры, яко тонка бритва. Глас сладок, яко мусикия, 240 250

Песнь седьмая 235 А взор, – как звезды близнецов; Но дух, – как тусклой лик луны, Провозвещающий час бури; Лице его, – лице пророка; Но в стропотной груди его, Друзья! – Геенна страшна ржет! Вам должно знать хулы жестоки, Какие он уже отрыгнул Среди тех сонмов нечестивых, Которых сей лукавый изверг Уже во множестве стяжал; Вам должно знать, чтоб вы не впали Тогда, как я отсель отыду, В ров гибели и заблужденья. О бурно море, не шуми! О буйна буря, не бушуй! Пусть токмо кроткий дышет ветр И от полудни глас несет На легких крылиях своих! – Да слышат глас долины чада! Се! – страшный глас сюда несется, Как вихрь сквозь звонкую трубу! – Внемлите же, – долины чада, Что гнусный изрыгает ад Устами сына льсти и лжи! «Открыто небо, – он ревет, – Да будет общая менетъ – Пророк – да будет лишь природа, Вещающая об Алле, Едином духе всех движений! Се! – истинный закон, – клевреты, Который должно исповедать! – Как? – злоковарный сын Абдаллов

236 Херсонида Во имя сильного Аллы Дерзнул Корану покорить Восточные долины злачны, Полуденны поля песчаны И западны хребты высоки! – Так он им точный путь открыл! – Нет, нет, – он паче поглумлялся Над непостижным Существом, Чем чистое о Нем понятье Невеждам аравийским дал. – Нет, – не любовь, – не мир небесный, Не вдохновение, – но меч, Но сила, – ухищренье, – слава Деяний сих пружиной были. – Возможно ль, чтоб Алла премудрый Такой-Коран нам начертал, Где буквы будто бы Аллы, А мысль и страсти человека И пылкие мечты араба! – Возможно ль, чтоб из глубины Премудрости непостижимой Текли плоды нелепы мозга? Совместно ль, чтоб всевечна милость Нисшла в толико низку слабость, Чтоб вместе с правосудьем стала Пред похотию смертных ползать; Иль сделав совесть палачем И вечною души геенной, Меж тем бы рай духов создала Жилищем плоти сладострастной? – Совместно ль небо наполнять Златым, хрустальным, изумрудным Или серебряным эдемом? Увы! – согласно ль со Всеведцем, Чтоб дух Аллы слетал с небес Клевать в ушах Пророка зерна?

Песнь седьмая 237 Друзья любезны! – Кто из вас В Дамаске голубей не знает, Которы, быв приучены Носить в другие грады письма, Вернейшими гонцами служат? – Так чудно ль, что Алла Магметов К ушам его был приучен? – Однако мнят, что тем Алла Пророку таинства вдыхал. – Вот хитрый как простым играет! – Законодатель, возбраня Наукам вход к своим невеждам И в западны страны отгнав, Не те ль намеренья имел, Чтоб в мраке замыслы укрыть И, закрепя таким узлом Нелепы правила закона, Закрыть глаза простых народов От тайных хитростей своих? Клевреты! – се ли путь небесный? – Он есть собранье тех же басней, Какие древняя Эллада Во дни Орфеев и Омиров Похитила от финикиан Или от мудрецов Мемфиса. – Ах! – кто у них не похищал Отростков в новый свой цветник? Бог всюду царствует в сем мире; Бог всюду подает законы – Бесчисленным кругам блестящим На четырех концах небес, В пространствах, – в бесконечных безднах И в сем млечном пути эфира, Исполненном несчетных звезд; 330 340

238 Херсонида Но каковые то законы? – Не плод пера или чернил. – Алла открыл всем общу книгу. Еще со времени Хаоса Простер златой натуры свиток. – Пусть всяк читает буквы там! Друзья! – вот самая та книга, Где буквы не черты, – но вещи, Где имя писано Аллы Красноречивыми вещами! – Закрой все книги, все писанья! Читай природу! узришь Бога; Ты узришь рамена Его. – Воспитанный ум будет светом, А любомудрие вождем. Друзья! – все рукотворны храмы, Все изобретенны обряды Лишь паче отдаляют нас От истинного существа, От высочайшего Аллы. – Там видны чувств и рук дела. Но богозданна – высота, И глубина, и широта, – Вот мир! вот истинна мечеть! – Послушайте! – и человек Есть малый мир, – но храм великий, Одушевленная мечеть. Сей храм, сей храм будь свят Алле – Пламенно-звездный свод небес, – Высоки Тавруса вершины, Поля цветущи аравийски И чисто сердце человека – Вот настоящий храм его! – Они, – они нас приближают К святилищу его чудес. -

Песнь седьмая 239 Какое ж должно быть по сем Еще другое откровенье? – О Ты, единый, вездесущий! Расторгни тьмы покров Магметов Яви свет истины в востоке!» – Так окаянный льстец трубил, Муж с хитрым и лукавым сердцем, – В устах его Гоморра ржала. Слова его ужасны, – правда; Но вы мужайтесь, – правоверны! – Что славимая им натура? – Что любомудрие его? – Лишь пар светящийся при блатах. Что гордый разум человеков? – Лишь слабый свет, – неверный вождь; Он часто ползает у ног Какой-нибудь Фатимы гордой Иль своенравного паши. – Друзья! брегитесь! – то соблазн. Ах! – малое поползновенье Лишит вас тени ризы той, Чем посреди огней в день судный Пророк покроет музульман И их спасет от Ингистана. Брегитесь пременять закон, В котором праотцы дышали! – Не верьте ложному ученью! – Коликих каплей крови стоит В законах кажда перемена? – Да будет вечный вождь Пророк! Да ввек над вами он сияет, Как огненный в пустыне столп! – Вот – заповедаю что вам! – Я верю, – если звезды грели

240 Херсонида Язычника студену веру, То Шейх-Гуябиев закон Ничто, – как лютик1 ядовитый, Который лишь для козлищ годен; Так можно ль, чтобы ваша вера Простужена была от солнца, Кому брат первый – Магомет! Ей! братья! наш закон есть дух. Небесна твердь сия прейдет, Истлеет небо, – будет ново; Его ж пребудет вечно слово; А сей крамольник злый, – возможно ль? – Дерзает истребить его! Но знайте, сколь Алла всеведущ! – Он видит все, – Он слышит все. – Он столь всеведущ на престоле, Что если б черный муравей На самом марморе темнейшем Нам неприметно пресмыкался, То бы Алла его увидел И топот ног его услышал. – Он слышит тихий сердца бой; Он слышит крови нашей ток; Извилины страстей предвидит И тайны обороты мыслей. – Ах! – не предвидит ли в вас мыслей, Лишь только б мнили вы скользнуть? Ах! – не предвидит ли всех козней Сего злодея, изувера? Не слышит ли шагов коварных Сего злобожного араба! Не возгремит ли Он с небес? – 1 Лютик, растение ядовитое для всех животных; но по чрезмерной холодности для козлов в горячках лекарственно и питательно.

Песнь седьмая 241 Сих много будет Тааджалов, Сих нечестивейших отростков. – Не столько их Восток рождает, Сколь темный Запад производит; А Запад – ближе к Ингисшану; Или, сказать по-европейски, Плутон, царь запада туманный Иль низшей мрачной части мира, Воспитывает изуверов. Друзья! – и самый Сын Марии, Великий сей законодатель, Великий Царь царей всех белых, Что обладают ныне вами, Соединясь с Сагеб-Земаном1, На пламенных явится тучах И Тааджала поразит. – Столь он противен всем пророкам И всем творцам святых законов!» Сказал Шериф, – и вдруг повергся На трепетны свои колени. – «Алла – так возопил от сердца, – Алла – я не умру, доколе Не поразишь Ты скимна громом; О Всемогущий мститель! – грянь И громом порази злодея, Да верных наших музульман Не приведет в погибель л юту! Но Ты, – Ты лучше знаешь время, Когда исторгнуть дух его». – Сказал сие – и вдруг упал. Работа чувств перестает; Магометане верят, что при кончине мира приидет пророк Сагеб– Земан и купно со Христом победит Тааджала, который у них то же, что Антихрист.

242 Херсонида Боль судорожна нападает; Так ревность пламенна бушует. – Сарматы изумленны мнили, Что дух Аллы объял его, Подобно как пророка их; Чрез две минуты жизнь открылась; Шериф вещает паки томно: «Алла – так посещаешь верных; Но свят Алла – конечно свят! – Все дивны суть дела твои. – Не рано сей недуг приспел Меня похитить от живых. Ты в сей преклонный вечер жизни Благоволил, да ныне я Коснуся прагов освященных, Вводящих в храм – чертог небес. Будь ввек благословен отныне? – Коль радостно, что в нову юность Я скоро, – скоро облекусь? – Уже я слышу глас волшебный Светлейших солнца нежных гурий, Зовущих на седьмое небо, Чтоб в мягких отдыхать диванах Средь винных и млечных ручьев, Где ни мятежей, ни коварств, Ни ложных мудрований нет; Где нет во времени премен, Ни запада, ниже востока; Но истина и вечный мир Сияет в радужных лучах... Ах! коль я грешен? – можно ль льститься? – О братья! – повторяю вам, Что скоро я не буду видеть Красы вечерней сей зари. Быть может, – час придет такой, Когда она в отраду тени

Песнь седьмая 243 Рассыплет свой алмазный блеск В темнеющих углах могилы; Но что? – какая польза мне? Се! – перва немощь, – первый червь, Предтеча вечности, – враг жизни, Вонзив кровавую главу В мою распадшуюся плоть, Уже ползет в застывших жилах! – Тогда и ту ослабшу ногу, Котора в мире колебалась, В отверсту занесу гробницу, Где погрузилася одна. – Ах! – медленно уже вратится На оси треснувшей своей Лет поздных томно колесо... Вы видите ли горлиц там, Пред западным лицем светила Из теплых вылетевших гнезд, Воркующих на ветхой кровле? – Вы видите – их вмиг не будет; Оне исчезнут в синеве. – О! – скоро с стоном разрушится Телесна храмина моя, В которой горлица тосклива, В слезах взирая непрестанно В ея решетчатую дверь, Мнит скоро выпорхнуть на волю. – Ах! близок час сей, как душа, Подобно горлице стенящей, Возьмет полет свой, – а куда?..» Тут старец, орошен слезой, Умолк, – а юноши и старцы Твердили весь увет его И впечатлели внутрь сердец; Но дряхлы жены, обаянны

244 Херсонида Арабского словами гостя, У коих сгиб морщин рисует Печать печальну: помни смертъ – С немым почтеньем приступили Лобзать края его одежды; Ни пыль, ни грязь не отвращали Благоговейных уст от ризы. В сих тихих нравственных беседах Селяне горных деревень Часы вечерни провождали, Пья сизой дым из трубок длинных, Доколь на западе заря Мерцая стала потухать; Уже внутрь хижин запылало Огнище посреди помоста, Питаемое горным маслом, Вкруг коего они, сидя, Пропели свой акшам-римас1, Но наш Шериф изнеможенный Не мог, как прочие, сидеть. Он на ковре лежал узорном; Потом, подъяв свою главу, С печальным вздохом возгласил: «Где верный посох мой! – И он устал; подайте мне! Подайте бедный посох мой! Уже довольно он служил; С ним я окончу драмму жизни! – Ты, отрок! – подойди ко мне! – И поведи меня туда, – На оный мшистый скат горы! – Там я в сей час, – избранный час, Ах! – может быть – уже в последний Молитва магометан по захождении солнца.

Песнь седьмая 245 Приятным наслаждуся видом Сей потухающей зари, Сего мерцающего неба, Сих хороводных ясных звезд; Потом, – приникнув, обращу Слезящий взор на общу матерь, Сырую землю, – где усну, – На сей врачебный сумрак света, Любезну зелень прозябений! – Ах! – вы – оставьте здесь меня! – Ушел ли мой Мурза! – он в доме!» – Так рек Шериф – и был спокоен; Но он, как тихий пламень, гас. Уже Мурза распростирает В объятиях единокровных Сиянье радости домашней. – Мать нежная его объемлет; В нем милого пришельца лобжет, Драгого сына в нем находит, Исполненна душевной пищи; Второго видит в нем Шерифа И льет потоки слез отрадных. – «О сын мой, сын любезный мой! – Так вопияла мать счастлива С слезящей некоей улыбкой, – Благодарю Пророка ныне, Что осенил он жребий сына; Благодарю его за счастье... Ах! сын мой! – как утешишь ты Свою слезящу милу Цульму! Она и день и ночь вздыхала, Страдала, млела, тосковала; О сколько слез она лила? – Как усладишь ея минуты? Как совершишь ея надежды? -

246 Херсонида Поди! – спеши обнять ее! Ты заслужил уже ее; Ты руку с сердцем заслужил; Поди! – спеши обнять ее! Но где Шериф, – твой путеводец, Сей твой достойнейший наставник?» Мурза Он там, – он там, – я приглашу; О мать, почтеннейшая мать, Ты мне теперь благословляешь Обнять прекрасную, – о счастье! – Так, – и Пророк благословил Священный мой союз сердечный; Я видел тень его святую. – Теперь я поспешу к бесценной, К душе, – к сей Цулъме несравненной. Что остается? – все свершилось; Сама душа во мне спешит. – Любезна мать, вели устроить Все брачные обряды нужны! Пускай светильники возженны Пылают с радостным движеньем В чертогах брачныя любви! Все ль родственники в храме? Все ль торжествует? все ли дышет? Пойду я к ней! – но ах! возможно ль? – Учителя недостает... Пойду к нему сперва; он нужен; Он дух моих часов блаженных; Пойду, – прерву его беседу». Мурза бежит и зрит Шерифа, Готового на некий путь, И застает сии слова:

Песнь седьмая 247 «Я токмо отдохну, – вещает Сей старец, несколько осклабясь И встав, – объемлет посох свой, – А успокоя дух и плоть, Я скоро возвращуся к вам. Ах! – как болезнует душа, Что мне теперь, – Мурза любезный, Участником не можно быть В твоем священном торжестве!» «Ты, – ты оставишь нас, Шериф – Вещает с нежностью Мурза, – Нет, – ты не должен нас покинуть; Какая радость брака будет, Которую не возвышает Отец, – учитель, – друг, – мудрец? – Увы! – Шериф – я трепещу!..» «Не бойся, мой Селим, – пресек речь старец, – Я в теле здрав еще теперь И чаю радость разделить... Но есть теперь желанье тайно, Чего мне выразить не можно; Бог, – Бог зовет, зовет меня на гору; Яви покорность мне ты в сем! – Дай мне единому глас сердца Вознесть Отцу души и жизни! Сей час мне дорог, – невозвратен; Иль ты не можешь без меня С своею Цулъмой ликовать? – Желаю получить тебе Вернейшу руку от нея! – Вот! – что мое желает сердце! Да снидет Божеская тень На долгоденствие твое; Сие благословенье неба

248 Херсонида Превыспренностью превосходит Все тучны в Таврии холмы; Супруг ты будешь, – буди нежен! Не столь две плоти, сколь две души В едино тщись совокупить! – Ты буди в милости подобен Хашему – другу всех убогих! Вельможа славный сей в востоке Четыредесять врат имел В забралах дома своего; Но ни едина не была Возбранна бедности стенящей; А ты, едину дверь имев Не заключенну от убогих, Яви щедроты разну цену! Без ропота и без киченья При малом, – не богатом брашне Укруг последний, данный бедным, Как сорок величайших кошниц С пшеницею или плодами. – Так буди к бедным сердоболен И не забудь всего того, Что сердце вопиет мое! Твоя же нежная подруга Да уподобится супруге Святого мужа, Ибрагима – Тогда – все узрите Эдем; Но время, – я иду на гору». Так рек он и повлекся к скату. Остановись еще, заря! – Ликуйте, сребреные звезды, И выводите полный месяц! – Играйте, ветерки вечерни! О сладкопевец, соловей, Запой теперь ты брачну песнь!

Песнь седьмая 249 Се, юноша любезный, – нежный Идет в украшенный чертог! – Кто там, прекрасна, как луна, Покрыта дымкой, стройна станом, Опершись на плечо его, Идет так скромно, благородно? То Цулъма, – свет очей Мурзы... Возможно ль, чтобы черна горесть Летала над главами их? – Какая туча смеет грянуть? Какая грусть теперь дерзнет Смутить веселые минуты? – Уже вечерний пир шумит. – Пирян всех лица расцветают; Все божества забав летают. Там быстро скачет Терпсихора', Там носит Именей свой факел. Церера ставит сладки яства, Помона ставит плод душистый С багровым соком нежной асмы1; Все весело, и все цветет; Но тут и мрак, где полный блеск. От ужаса обмерший отрок В гостиницу вбегает бледен И вопиет прерывным гласом: «Не ждите более Шерифа Не придет в брачный пир учитель... Сидя на косогоре долго Взирал на небо – и вздыхал! Потом, увы! – без чувств повергся И более не пробуждался». 740 750 Асма лучший виноград из красных во всей Таврии.

250 Херсонида Не столь перуны огромляют, Как страшные сии слова. Шум радости стал воплем слезным; Тогда и само горно масло В лампадах с треском зашипело. – «О Магомет). – Мурза рыдает, – Как можно ликовать тогда, Когда учитель гибнет наш? Увы! – когда жених здесь скачет, Учитель наш жених стал гроба. – Пойдем! – отложим торжество! – Какая радость в горький час?» Печальны гости прибегают И зря простерта вопиют: О бедный наш Омар! – о бедный! От сих рыданий дух Шерифа Как будто паки возвратился. – Он томны очи отверзает И слабым гласом им вещает: «Глубокий сон, – железный сон, Друзья, – меня одолевает. – Ах! знать на вечность засыпаю. – О чада, – приступите все! – И ты, – Мурза – почто ты плачешь? Все так же уснете, как я; Не сетуйте, – дражайши дети! – Вы пели свой акшам-римас; А я в последний раз скончал Сию вечерню песнь священну. – Вы божество благодарили, Что день спокойно провели; А я благодарю за то, Что тихий жизни день свершил; О мой Мурза – се запад дней! А ты в сей запад начинаешь

Песнь седьмая 251 Восход супружественных дней; Как жаль, что сон мой роковой Смутил блеск радости твоей! – Воспомни мудрецов Мемфиса). При пире их всегда лежали Умерших кости на столах. Хотя дышу в последний час, Но да не всуе я дышу! – Не сетуй, – буди мудр ты так, Как мудры жители Мемфиса! Вот что, – пока дышу, – вещаю! Ты завтра узришь Божье солнце; Но я, – я больше не узрю; Уже – над оком ночь висит, – Ночь вечная висит, – увы! – Моя жизнь – также закатилась. – Но ах! -Алла не позволяет, Чтоб в третий раз сходить в Медину И там близ праотца почить. – А после встать – к рассвету славы... Но заклинаю вас – Пророком; По крайней мере – пренесите – В Натолию – мой бедный – прах! Сие лишь только мне приятно, Что, где из персти я исшел, – Там – паки в персть – пойду родную; Ах! – я – уже слабею, – млею; Вот! час приспел новорожденья! Прощайте! – и пребудьте верны Алле – и Белому Царю! – Никто другой, – лишь он един Да будет вашею главой! Познайте, что его щитом Ограждена терпимость вер! Скажите то же чадам вашим И вспомните – когда – о мне! -

252 Херсонида Ах! – как – редеет в сердце – бой? Се – смертный – мрак! – о вечна ночь! Алла – при-ми мой – дух! и – о-о -» Сказал! – и отвратясь лицем Простерся, – воздохнул – и умер. – Бесчисленные токи слез, Пролиты по его кончине, Гораздо были изобильней, Чем наполнявшая вода Тот драгоценный водонос, В который праотец его Главу лишь внедрил на минуту; Он ощутил в одну минуту, Что на седьмом он пробыл небе Уж несколько пресветлых лет. – Вещают, что при сем Мурза Провозгласил в хвалу Шерифа Прекрасную надгробну речь. Туда ж приспевши пастухи, Что были в горных с ним пещерах, Приусугубили свой плач И так оплакивали смерть Сего достойного слез друга: 1 пастух О дщерь Киммерии – кого? – Кого ты ищешь? – нет его! – Нет пастыря сердец сего! – Злосчастна дщерь страны блаженной! Зри! – кто на скате там лежит? – Омар, – наставник твой почтенной! Там слава музульманов спит. – Как! – как Шериф сей мир оставил? 840 850

Песнь седьмая 253 Как пал бессмертный? – плачь о нем! Но он – долг странника исправил; Да будет вечный мир на нем! 2 пастух О сын Измаила). – внемли! – Когда иных персть иссушенна Погибнет, в вихрях расточенна, Восхитясь от лица земли, – Его – пребудет имя верно, В сердцах измальтян бессмертно; Он памятен столетьям всем; Да будет вечный мир на нем! 1 пастух Когда дождемся мы рассвету; Когда заутра первый луч Падет к останкам сим из туч, Проводим по его завету Их в лоно матерней земли! Сие уста его рекли; Да будет вечный мир над ними! 2 пастух Се дружбы долг лежит меж нами, Чтоб и усопшим мы друзьям Осталися еще друзьями! – Сей жертвы требует он сам; Се он из гроба к нам взывает! Дух с тверди зрит и помавает! Да будет духу вечный мир!

254 Херсонида Мурза Итак, друзья, и вы, пришельцы! Оставим слезное рыданье! Но завтра, – как румянец утра Украсит облака над морем И оживит холмы и дебри, – Положим мармор здесь, как знак Шерифовой святой кончины! – О вождь мой! – ты того достоин, Достоин памятников лучших; Да будет вечный мир с тобой! Так кончилось рыданье горько; Вещают, что в наставший день Мурза, во бденьи ночь проведши И брачну радость отложа, В часы ночные токмо тщился Собрать сокровища понятий, Изящных мыслей, выражений – И возгласил прекрасну речь В печальном провожденьи гроба. Муллы и знатоки Корана Сему дивились велеречью; А добры музульманки с ними Излили реки слез усердных. Но здесь – я око отвращу От столь плачевного позора И возведу спокойный взор На перву степень трона нощи. 900 910

(ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ) Содержание Образ сумерек. – Тени ханов. – Горячий морской ветр. – Местопребывание рыб. – Ловля их – весенняя и осенняя. – Деятельность ночных и других сим подобных существ. – Соловей. – Бдительное сострадание. – Не меньше того и зависть. – Явления воздушные. – Нравственное извлечение из песнотворения. – Имн Царю Царствующих Смотри! – как сумрак восприемлет Обыкновенный свой престол В тенистом нашем кругозоре1, И кажется, что торжествует Умершего Шерифа смерть. Увы, – Омар, – и ты скончал Урочно странствие свое! – Хоть ты, свое считая рвенье Священным, препинался много; 10 Но добрый путь тебе, – Омар Оставь пещися храбрым россам, Пещися мудрому Царю О соплеменниках твоих, О коих столько ты болел! Победам россов вслед течет Мир вечный, – долу здесь и там. – Ты спишь и не проснешься завтра; Твоя ночь гроба – вечна ночь; А здесь – ночь мира начинает Так переведен горизонт; но я осмелился в первых песнях перевесть его глазо-ем, или обзор, что, кажется, не ближе ли означает силу термина?

256 Херсонида Свинцовым скиптром помавать. – Ея ужасну мановенью Покорствуют различны тени: Одне нисходят с верху скал И длинной мантией своей Далече покрывают долы; Другие, цвет имея грубый, Идут не скоро созади. – Мне мнится, – с ними восстают Из праха грозны тени скифов. – Там тени странствуют шерифов; Там ходят призраки Фоантов Или ужасных Митридатов, Или растрепанных Медей, Или Фалестры копьеносной? – Здесь тень является Мамая, Что, зверским оком озираясь, Терзает с стоном грудь власату, Где раны те еще горят, Которые впечатлены Десницей страшною Донского1, Тогда как с грубою гордыней Сей зверь, из Перекопа мчась, Хотел в Куликовских долинах Несчастных россов подавить; А тамо вьются над гробами Угрюмы тени Мубареков, Мурат-Гиреев и Салметов. – Ужасны тени сих мужей! – Их смуглы, кажется мне, чела Покрыты преисподним мраком... Их черны взоры не находят Великий князь Димитрий, проименованный Донский по случаю славной победы над Мамаем, был отец и утешитель бедной тогда России.

Пестъ восьмая 257 Своих потомков на хребтах. – Как воют там они в скалах? – Какие страшные стези В равнинах горных пролагают? – Касаясь бисерной росы Сухими перстами своими, Следы ужасны оставляют В страх утреннему пастуху. 60 Но что? – какой свирепый ветр Еще от моря восстает1? – Он с юга дует и шумит, Подобно быстрой, жаркой буре! – Как стонут южные брега? Как здесь качается сей лавр С опущенными вниз листами? – Как там ручьи трепещут в падях От сей внезапныя тревоги? – Я ощущаю зной – он жжет 70 Тогда, как должно охладиться; Я слышу тяжкий дух – он душит, Тогда как должно освежиться; Но серный пар сей давит чувство. – Ах! – знать, еще в пучине скрыты Подземны вещества горючи! Они, парами из-под бездны В сумрачную исшедши твердь, Разносятся по долам бурей. – К тебе, – природа благотворна, Хвалу возносит житель здесь, Что знойный вихрь преходит скоро, Что сей воздушный демон мести, 80 1 Около южных берегов Таврии в сумерки бывает с моря пресвире– пый ветр, подобный шквалу, отменно горячий и тяжко пахучий; но он скоро утихает. 9. Бобров Семен, т. 2

258 Херсонида Едва гортань разинет знойну, Сжимает и смыкает паки. – Зри! – тамо в отдаленном юге, В краю сумрачна горизонта Еще в полкругах некий гром Чертит сребристые бразды; Но рев уже не слышен прежний. – Зарница не гремит над нивой. – Здесь все спокойно, – все молчит. Се! – пролегает путь к брегам! – Я темный путь туда приемлю И зрю вдали кустарник малый Иль пастуха, идуща с моря, Высоким длинным великаном Или густым столпом тумана. – Но златоперых щур соборы, Любители зари последней, Парят вблизи приморских гор И, зыбля крылошки зелены Над темной спинкою своей, Прохладный сумрак рассекают, А желты шейки протягая, Еще поют пискливым гласом Свободу от дневнаго зноя. Какая тишина в водах? – Они, как зеркало, стоят. Когда с Кафинских берегов Взираешь на равнину моря, Тогда печальны стены града Рисуются в стекле пучины Во образе развалин зыбких И слезную в слезах Фетиды Картину в сумрак представляют. – Как тамо рыбы выпрядают