Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Поэзия С.С. Боброва 443 22 февраля 1792 г. – назначенного командующим Черноморским флотом и портами37. В Мордвинове ссыльный литератор нашел надежного и влиятельного покровителя, известного своим неравнодушием к изящной словесности. Он несколько лет провел в Англии, женат был на англичанке и вообще славился «англоманством». Бобров, один из немногих тогда знатоков английского языка и литературы, уже этим мог привлечь благосклонность вельможи. В обращенных к нему стихах Боброва (№ 35,52-59, 75-77, 79, 111, 259) он обыкновенно именуется «Патриотом» и «благотворителем». По ним можно проследить основные вехи служебной деятельности Мордвинова: присвоение звания адмирала в 1797 г. («Сонет награжденному Патриоту», № 55), опала и отставка при Павле I в 1799 г. («Чувствование при удаляющемся Патриоте», № 58), возвращение на службу при Александре I в 1801 г. («Воззвание Патриота к важнейшим подвигам», № 59) и др. Некоторые стихотворения адресованы его супруге – Генриетте Александровне, урожденной Коблей (1764-1843) (№ 73, 236). Согласно Послужному списку РГИА, Бобров сопутствовал Мордвинову в его первых инспекторских поездках по Черноморским портам (Николаев, Херсон, Одесса, Севастополь, Таганрог) и «разделял с ним труд в сочинении обстоятельных о том донесений к высочайшему лицу». До осени 1794 г., за исключением разъездов, Бобров, видимо, проживал в Херсоне, где располагалось Черноморское адмиралтейское правление, а с конца 1794 до возвращения в столицу осенью 1799 г. – в Николаеве38. 37 О нем см.: Иконников B.C. Граф Н.С. Мордвинов. Историческая монография. СПб., 1873; Архив графов Мордвиновых. Т. 1-9. СПб., 1901-1903. 38 Мордвинов с семьей обосновался в Николаеве осенью 1794 г. Официально адмиралтейское правление и Главная контора командира Черноморского флота были переведены из Херсона в Николаев в апреле 1795 г. Бобров в 1795 г. был зачислен в штат правления переводчиком, а через год, 25 августа 1796 г., «награжден чином капитана» (Послужной список РГИА).

444 ВЛ. Коровин Здесь ближайший круг его общения – семейство морского артиллериста Петра Федоровича Геринга (19.5.1760– 22.10.1826)39, владевшего имением близ Николаева. Вплоть до самой смерти Боброва Геринг и его жена Мария Юрьевна, урожденная Гамен (22.9.1768-26.6.1807), – постоянные адресаты его стихов, именуемые «Акастом» и «Люциндой». Бобров сочинял стихи на их отъезды и возвращения, на рождение и смерть детей, на успехи отца семейства по службе, на праздники, устраивавшиеся в их доме, и др. Из этих стихотворений составилась брошюра, изданная в 1800 г. в Николаеве: «Домашние жертвы, или Семейственные удовольствия» (известна лишь по названию40). В «Рассвете полночи» к семейст– 39 О нем известно следующее: сын саксонского дворянина Фридриха фон Геринга, поступившего на русскую службу в 1757 г. в чине майора и бывшего какое-то время комендантом в крепости Св.Ели– саветы. П.Ф. Геринг в чине майора артиллерии принимал участие в русско-турецкой войне 1787-1791 гг., 14.4.1789 г. был награжден орденом св. Георгия 4-й степени «За отличную храбрость, оказанную при атаке крепости Очаков»; служил в Херсоне и Николаеве; 20.2.1794 г. женился, в том же году из береговой артиллерии был переведен в артиллерийский батальон Черноморского гребного флота с чином подполковника и обосновался в Николаеве; с 1797 г. цейхмейстер Черноморского флота и генерал-майор; после опалы Мордвинова в 1799 г. некоторое время находился в отставке; с 1802 г. – в С.-Петербурге, генерал-цейхмейстер и член Адмиралтейств коллегии; в 1807 г. награжден орденом св. Анны 1-й степени; с 1810 г. в отставке в чине генерал-лейтенанта; отец шести дочерей и сына; предок поэта Александра Блока по мужской линии (см.: Петербургский некрополь. Т. 1. СПб., 1912. С. 580; Доценко В.Д. Морской биографический словарь. СПб., 1995. С. 116; Старк В.П. А.С. Пушкин. Родословные перекрестки с русскими писателями. СПб., 2000. С. 95). Небезынтересно отметить, что дочери Геринга Наталье (1797-1839; в замужестве Блок), будущей прабабке Блока, Бобров в 1799 г. адресовал одно стихотворение (№ 188). 40 Книга числится среди разыскиваемых изданий (см.: Сводный каталог русской книги гражданской печати XVITI в. 1725-1800. Дополнения. Разыскиваемые издания. Уточнения. М., 1975. С. 65). Известно, что она небольшого формата.

Поэзия С.С. Боброва 445 ву Герингов, в том числе к их детям, обращено не менее 25 стихотворений (№ 60-72, 78, 85-86, 159-160, 162-163, 165, 182, 186-188, 239 и, возможно, др.). Еще четыре стихотворения появились позже (№ 280-282, 290, 296), последнее из них – на смерть «Люцинды». Геринг же в меру своих возможностей покровительствовал другу: в 1798 г., будучи уже генерал-майором, от имени автора преподнес Мордвинову посвященную тому «Тавриду», а в одном из некрологов Геринг упомянут как «покровитель творца Тавриды и благодетель оставленного им семейства»41. Годы, проведенные на юге, можно назвать временем творческого расцвета Боброва. Здесь написано более половины стихотворений, вошедших в «Рассвет полночи». Среди них – оды, стансы, песни, послания, идиллии, надписи, «кенотафии», малая эпическая поэма (№ 47), «драмматическая песнь» (№ 8), надгробная элегия (№ 49), «баллада» (№ 97), сонет (№ 55), детские и шуточные стихи, хоры для исполнения под музыку и множество стихотворений к случаю. Последние сочинялись как для домашних праздников в семействе Герингов, так и для общественных увеселений – балов, маскарадов, кавалькад, которые Мордвинов часто устраивал для своих подчиненных42. Светская жизнь для Боброва, человека «скромного и уединенного» (по выражению Невзорова), была внове, однако соответствующие поэтические темы он разрабатывал добросовестно. Оставаясь верным себе – в парадоксальной форме. Так, в послании к Г.А. Мордвиновой – «К покровительнице общего благородного увеселения на новый год» (№ 73) – тема легких светских удовольствий дана в виде нравоучения: Пусть грубый нелюдим в уныньи истлевает! Пусть взор презорчивый в храм вкуса простирает, 4* Вестник Европы. 1810. Т. 51. № 11. С. 246. 42 См.: Мордвинова Н.Н. Воспоминание об адмирале графе Н.С. Мордвинове и о семействе его. СПб., 1873. С. 23.

446 В Л. Коровин Где мир с утехою, невинность с простотой Теснятся вкруг тебя, вступают в лик с тобой, Где скромны грации венок из роз сплетают И, строя хоровод, чело твое венчают! Мы здесь, покорствуя законам естества И благо жизни сей чтя даром божества, Не должны ль томной дух отшелъническ оставить И вкусу нежному сердечный трон поставить? Житейские обстоятельства Боброва мало располагали к веселью: он был одинок, беден и не забывал о своем положении. Единственный бытовой документ этого периода – письмо к Мордвинову на новый 1795 г. – и приложенное к нему стихотворение (см. «Песнь несчастного на новый год к благодетелю», № 111, и примеч.) свидетельствуют о крайнем душевном упадке. «Песнь несчастного...» по форме и содержанию дублируется не вошедшей в «Рассвет полночи» «Осенней песнью сетующего на берегах Буга 1794 года» (№ 278). В обоих стихотворениях варьируется мотив преследований рока, причем центральные строфы перекликаются почти дословно: «Осенняя песнь...» «Песнь несчастного...» Рок, о рок! – почто сурову Рок, о рок, – почто толь рано Рано желчь подносишь пить? Ты мне желчь подносишь в дар? Рок не внемлет; желчь готову Неужель на свежу рану Поспешает в сердце влить. Свежий мне даешь удар? Вообще, стихотворения автобиографического характера (такие у Боброва появились только на юге) изобилуют жалобами на судьбу. Самочувствие изгнанника запечатлено, например, в балладе «Могила Овидия, славного любимца муз» (№ 97), написанной не позднее 1798 г. Она построена в форме беседы современного «унылого певца» с тенью римского поэта, являющейся в «пыльном столпе». «Тень Назона» рассказывает о кровопролитной борьбе Октавиана за власть и своем незаслуженном изгнании и убеждает «унылого певца» искать утешения лишь «там», за пределом земной

Поэзия С.С. Боброва АА1 жизни, поскольку перед лицом смерти напрасны усилия смертных, равны гонитель и его жертва. Ночь всех равняет неприметно. Судьба Овидия, погребенного в безвестной могиле, где «чуждый народ» топчет его прах, обращает мысли автора к собственной участи: Судьба! – ужли песок в пустыне Меня засыплет так же ныне? Эти строки отделены от текста стихотворения, написанного шестистишными строфами, и выделены курсивом. Двойное выделение имеет целью обратить внимание на их скрытый, не выраженный прямо смысл: Бобров говорит о своем изгнании и своей «слезной судьбе». Существенно, что он не просто усмотрел аналогию между судьбой изгнанника Овидия и своей собственной, а сделал из нее поэтическую тему, явившись в этом непосредственным предшественником Пушкина. Осознание этой аналогии побудило Боброва к изучению текстов Овидия, в особенности «Скорбных элегий» и «Писем с Понта». Аллюзии на них, цитаты, переложения целых фрагментов в значительном количестве встречаются в «Тавриде» (примеры см. в наших примечаниях к «Херсониде»). Характерно, что реминисценции и цитаты из «Метаморфоз», более известных и популярных в России XVIII в., в стихах Боброва встречаются реже. Позднее в качестве эпиграфов он использует строки из «Любовных элегий» (ко второй части «Рассвета полночи») и «Фаст» (№ ПО, 273, 292). По образцу первой книги «Фаст», как беседа поэта с двуликим Янусом, построена открывающая «Рассвет полночи» «Столетняя песнь...» (№ 1). Вообще, с 1790-х годов Овидий для Боброва – любимейший из римских поэтов и чаще всего цитируемый. Это еще одна из его своеобразных черт, поскольку в современной ему поэзии Вергилий и в особенности Гораций, истолкованный

448 В Л. Коровин как эталон безыскусной чувствительности и простоты, были гораздо более актуальны. В целом интерес Боброва к античности находился в русле общеевропейского литературного движения в конце XVIII – начале XIX в., когда пытались понять и освоить подлинную классическую древность, не опосредованную рецепцией французского классицизма. Т.е. классическая (точнее, неоклассическая) настроенность Боброва питалась новейшими литературными веяниями. В той же балладе «Могила Овидия...», в ее меланхолическом настроении, унылом приморском пейзаже и самом явлении тени древнего поэта-изгнанника очевидно влияние «Песен Оссиана» Дж.Макферсо– на. В переводе Е.И.Кострова они вышли в 1792 г.43, и одно заимствование из него в «Херсониде» было отмечено уже современной Боброву критикой44. Влияние оссианической поэзии заметно и в других его стихах – например, в идиллии на смерть светлейшего князя Г.А. Потемкина «Плачущая нимфа реки Гипаниса при кончине славного вождя сил Эвксин– ских» (№ 81). 3 Главное из написанного Бобровым на юге – это «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе. Лирико– эпическое песнотворение» (Николаев, 1798). Замысел поэмы возник у Боброва еще в 1792 г., во время первой поездки с Мордвиновым в Крым, о чем автор сообщил в посвящении: «Начало сего плода возрастом своим обязано еще первому Вашему обозрению сего полуострова. (...) Не тщетна была та возможная корысть, которую во время первого обозрения 43 Оссиан, сын Фингалов, бард третьего века: Гальские (иначе эрские, или ирландские) стихотворения, переведены с французского Е. Костровым. Ч. 1-2. М., 1792. О рецепции поэм Оссиана в русской литературе см.: Левин Ю.Д. Оссиан в русской литературе XVIII – начала XIX века. Л., 1990. 44 См. примеч. в наст. изд. к «Херсониде» (песнь IV, ст. 495-514).

Поэзия С.С. Боброва 449 скифской страны сея Вашим Высокопревосходительством взоры мои некогда приобрели, память соблюла, а воображение дополнило...». Выбор предмета для «лирико-эпического песнотворения» был продиктован не только личными впечатлениями от красоты и многообразия природы Крыма, но и усвоенным от покровителя убеждением в исключительной важности полуострова для будущности России. Замкнутость избранной для песнопения местности и познания в английской поэзии подсказали Боброву жанр описательной поэмы. «Таврида» стала первым и осталась единственным в русской литературе законченным и оригинальным опытом в этом жанре45. Английские дидактико– описательные поэмы в «Тавриде» неоднократно упоминаются: это «Письмо из Италии лорду Галифаксу» Дж. Адди– сона («Letter from Italy to lord Hallifax», 1701)46, «Сидр» Дж. Филипса («Cyder», 1706) и «Удовольствия воображения» M. Эйкенсайда («The pleasures of imagination», 1744; 2-я ред. 1757). Непосредственным образцом Боброву послужило самое известное произведение этого жанра – «Времена года» Дж. Томсона («The Seasons», 1726-1730). Неоднократно отмечалось, что «Таврида» построена как описание одних летних (июльских) суток по примеру второй части томсоновой поэмы «Лето» («Summer»)47. На заимствования 45 Ср.: «Херсонида есть единственная описательная поэма на русском языке» {Крылов 1822. С. 410). 46 Поэма Аддисона в прозаическом переводе Боброва была опубликована без подписи: «Послание из Италии к лорду Галифаксу 1701 года» // Иппокрена, или Утехи любословия. 1801. Ч. 8. С. 40-51. Рукопись перевода (на основании которой мы атрибутируем публикацию) сохранилась среди бумаг Г.Р. Державина: «Письмо из Италии ко лорду Галифаксу. С английского Сем(ен) Бобров» (Отдел рукописей РНБ. Ф. 247. Т. 38. Л. 149-154). 47 См.: Крылов 1822. С. 411-413, 415. Ср.: Альтшуллер 1964. С. 233; Левин 1990. С. 197. Ю.Д. Левин там же указал на поэму немецкого автора Ю.-Ф.-В. Цахариэ «Tageszeiten», построенную как описание одних суток, оговорив, однако, что «нет никаких сведений 15. Бобров Семен, т. 2

450 В Л. Коровин из Томсона в поэме Боброва обращали внимание уже первые ее критики48. Во многом следуя за английскими образцами, Бобров все-таки не счел нужным соблюсти чистоту жанра и ввел сюжет, что, позамечанию критика, придает «Тавриде» «характер, совершенно отличный от обыкновенных описательных поэм, и несколько приближает ее к роду повествовательных стихотворений» (Крылов 1822. С. 416). Этот сюжет – рассказ о мудром старце шерифе Омаре и юном мурзе Селиме, возвращающихся в горное крымское селение из паломничества в Медину. На рассвете шериф, чувствуя приближение смерти, предуведомляет об этом своего воспитанника. Они поднимаются в горы и в полдень встречают укрывшихся от зноя в пещере пастухов-кадизадели– тов. Шериф рассказывает им и Селиму о своей прежней жизни, а затем излагает историю Крыма от самой глубокой древности до его присоединения к России. По окончании рассказа над Таврическими горами гремит гроза. Переждав ее, путники к вечеру достигают родной деревни Селима, где его ожидает невеста Цульма. Здесь шериф рассказывает собравшимся добрым мусульманам об опасных ересях, явившихся недавно в Аравии, советует беречься от них и предупреждает о скором пришествии «Тааджала» (Антихриста). Селим в это время «объемлется» с матерью и «распростирает... сиянье радости домашней» среди родных. Вернувшись к шерифу, он получает от него последнее наставление и наказ не медлить со свадьбой, которая тут же и играется. Сам шериф, пребывая в смертном томлении, на брачный пир не является. Пришедший за ним с гостями Селим заста– о том, что она была известна Боброву». Вероятность его знакомства с этой поэмой все же имеется, поскольку у Боброва есть одно переведенное из Цахариэ стихотворение (№ 294). «Напитанный чтением английских поэтов, он старался им подражать, и главным его образцом был Томсон» (Крылов 1822. С. 453). Реминисценции из Дж.Томсона, Э. Юнга и Т. Грея в «Тавриде» выявил Ю.Д.Левин (см.: Левин 1990. С. 198-201).

Поэзия С.С. Боброва 451 ет его последние мгновения. Сгустившиеся сумерки «лучшего летнего дня» сливаются с «вечной ночью», наступившей для шерифа и ожидающей автора, с которым он лирически отождествлялся (шериф умирает на закате, после его смерти – уже ночь). Пророчеством о своей близкой кончине автор и завершает поэму: Сопутники моих дней юных Меня искать повсюду будут, Но не найдут уже меня. Я лягу близ пучины черной; Я в желтой персти здесь усну, Где ясные мои глаза Навек засыплются песками, Закроется студена грудь Сосновыми сырыми деками, – Усну в пустыне не оплакан – Никем! – слеза из глаз катится; В слезе моей дрожит луна, Дрожит как сребряная точка! – О скорбна мысль! – здесь устаю; Здесь томну арфу повергаю. (Таврида. С. 211-212; ср. в «Херсониде»: песнь Vin, ст. 886-914) Тема смерти является завязкою и развязкой рассказа об Омаре и Селиме и завершает обрамляющий поэму лирический «сюжет автора». Путь паломников – из долины в горы – может рассматриваться как аллегория духовного восхождения к свету истины, лишь коснувшемуся «сына плоти» Селима, а для «сына неба» Омара воссиявшему во всей полноте в ином мире. Таким образом в «Тавриде» совмещаются две традиции – описательной поэмы и мистической литературы «духовных паломничеств» (Дж. Беньян и др.)49. Однако сов– 49 См.: Зайонц 1992. Ср.: Зайонц Л.О. Пространственная вертикаль тело-душа-дух в ландшафтных моделях Семена Боброва // Wiener Slavistischer Almanach. Bd. 54 (2004). S. 79-92. 15*

452 В Л. Коровин ременники, видимо, не замечали или не придавали большого значения аллегорическому смыслу «Тавриды», более увлекаясь разнообразными «описаниями», возвышенным лиризмом и восточной экзотикой поэмы50, и у них были на то основания. Бобров создавал своего рода энциклопедию природы и истории Крыма. Его интересует все: атмосферные явления (почти вся VI песнь посвящена описанию грозы; здесь Ломоносов, оплакивающий убитого молнией Рихмана, выступает апологетом научного знания и излагает теорию происхождения атмосферного электричества), вулканические процессы, приведшие к возникновению гор, античные мифы, связанные с полуостровом, его история – тавры, киммерийцы, скифы, греческие и генуэзские колонии, монгольское нашествие, турецкое господство и, наконец, вхождение Крыма в состав Российской империи. Бобров привлекает сведения из геологии, минералогии, ботаники, зоологии, энтомологии и других областей знания. Поэма изобилует специальной научной лексикой, причем во многих случаях Бобров изобретает неологизмы, давая в сносках латинский эквивалент51. Большую часть сведениий он черпает в географических трудах К. Таблица и П.-С. Палласа, причем книгу последнего он иногда целыми кусками просто перелагает в стихи (в «Херсониде» см.: песнь I, ст. 484-497; 50 По последнему признаку Джон Бауринг, переложивший на английский язык отрывок из «Херсониды», сравнивал ее с поэмой Томаса Мура «Л ал л а Рук» («Lalla Rookh. An oriental Romance», 1817), отличающейся своим «восточным характером» (Bowring J. Российская антология. Speciments of the Russian Poets. L., 1821. C. 147-150; ср.: Кокрелъ К. Русская Антология (из Revue Encyclopédie). (Перевел А. Ст-в) // Сын отечества. 1821. № 42. С. 55). 51 См.: Петрова З.М. Заметки об образно-поэтической системе и языке поэмы С.С. Боброва «Херсонида» // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти акад. В.В. Виноградова. Л., 1971. С. 78-80.

Поэзия С.С. Боброва 453 III, ст. 476-485, 501-509, 535-630; IV, ст. 1221-1250; и др.). В «Тавриде» есть многостраничные перечни геологических пород, птиц, рыб, насекомых и растений. По замечанию И.Н. Розанова, «перед нами как будто не поэма, а каталог минералогического кабинета или описание гербариума»52. Перегруженность поэмы естествено-научными и историческими сведениями давала повод к упрекам в недостатке поэтичности53. Их резюмировал В.И. Аскоченский: «Видно, что он писал поэму не под влиянием вдохновения, а в следствии рассчитанных занятий, требовавших немалого труда»54. Между тем Бобров преследовал определенные пропагандистские цели. Перечни богатств неосвоенной, новой для России области, подобно одам Ломоносова, несли заряд оптимизма и буквально взывали к любознательным и трудолюбивым соотечественникам. Эта мысль озвучена во второй редакции, в «Херсониде»: Художник, – рудослов, – певец, Мудрец, – списатель, – фармацевтик, – Друид, – пустынник и любовник, – Пастух, – философ, – самодержец, – 52 Розанов И.Н. Русская лирика. От поэзии безличной к «исповеди сердца». М, 1914. С. 386. 53 «Как будто кто требует от поэта глубоких сведений в ботанике!» – воскликнул А.А. Крылов, а об историческом повествовании заметил, что оно «походит более на отрывок из какой-нибудь пыльной летописи, нежели на эпизод поэмы. В стихах Боброва исчислены в хронологическом порядке все народы, населявшие Тавриду; описаны, как в географическом словаре, все города, ими основанные; даже упомянуто, что Генуа овладела морями именно в двенадцатом столетии. Такие подробности поэт должен оставить историку: грации не любят сухой учености» {Крылов 1822. С. 459, 423). С одобрением об этой особенности поэмы отозвался один И.Т. Александровский: «Под обыкновенным пером предмет, им описываемый, был бы только исторический; но он во всем видит пиитическую сторону» {СВ. 1805. Ч. 5. Март. С. 303). 54 Аскоченский В.И. Краткое начертание истории русской литературы. Клев, 1846. С. 77.

454 В Л. Коровин Несчастный и счастливый смертный – Все здесь найдут изящну область Для чувств, для сердца, для души... (Песнь III, ст. 634-640) Длинные перечни имеют и художественный смысл: создать впечатление неисчерпаемого разнообразия богатств полуострова, подобного разнообразию самого мира. Различные отрасли научного знания входят как составляющие в процесс его поэтического постижения. На материале природы и истории Крыма Бобров создает грандиозную модель мироздания. Сам полуостров у него возникает из моря подобно миру из Хаоса». «Сухая», на взгляд поверхностного наблюдателя, научная картина мира в поэме не статична. Этот детально продуманный мир показан в движении, он не завершен, находится на грани апокалиптической катастрофы и вот-вот «шатнется... на ломкой оси». «Описательная поэма Боброва, – писал Ю.М. Лотман, – рисует трагический, конфликтный мир, находящийся в состоянии мучительной динамики, постоянного самоотрицания и дисгармонии (...) Бобров создает трагедию...»55. Два вставных эпизода поэмы – о пустыннике, пожелавшем покончить с собой после разорительного нашествия монголов (песнь V), и об аравийском лжеучителе (песнь VII) – раскрывают актуальную для автора философскую и политическую проблематику. В речах лжеучителя отчетливо слышны интонации деятелей французского просвещения с их проповедью деизма и веротерпимости: «Открыто небо, – он ревет, – Да будет общая мечеть! Лотман ЮМ. «Сады» Делиля в переводе Воейкова и их место в русской культуре Ц Делиль Ж. Сады. Л., 1987. С. 200-201 (Лит. памятники).

Поэзия С.С. Боброва 455 Закрой все книги, все писанья! Читай природу! узришь Бога... (...) Послушайте! – и человек Есть малый мир, но храм великий, Одушевленная мечеть. Сей храм, сей храм будь свят Алле!» Так окаянный льстец трубил, Муж с хитрым и лукавым сердцем, – В устах его Гоморра ржала. (Таврида. С. 212-216; cr/. в «Херсониде»: песнь VII, ст. 282^02) Кажущееся благоразумие проповеди «льстеца» наводит на мысль о ничтожестве человеческого разума: Что любомудрие его? Лишь пар светящийся при блатах. Что гордый разум человеков? Лишь слабый свет, – неверный вождь; Он часто ползает у ног Какой-нибудь Фатимы гордой Иль своенравного паши. (Таврида. С. 216-217; ср. в «Херсониде»: песнь VII, ст. 406-412) Двусмысленность вносится наличием здесь фигуры рассказчика – шерифа Омара, хотя, как правило, автор лирически отождествляет себя с ним, т.е. инвективы против «гордого разума» могут быть прочитаны как изложение взглядов осталого «музульманина». Оставленная возможность иного истолкования вполне в духе Боброва: она создает напряжение между двумя способами мировидения. На чьей стороне автор, до конца остается неясным. Интересно, что в «Херсониде», вероятно, под влиянием выступлений А.С. Шишкова, появится дополнительная характеристика «льстеца» и ему подобных:

456 В Л. Коровин Сих много будет Тааджалов, Сих нечестивейших отростков. – Не столько их Восток рождает, Сколь темный Запад производит; А Запад – ближе к Ингистану56. Или, сказать по-европейски, Плутон, царь запада туманный Иль низшей мрачной части мира, Воспитывает изуверов. (Песнь VII, ст. 461-469) Инвективы против вольнодумства «галлов» имеются также в заключающем «Тавриду» «Имне» (в «Херсониде» – «Имн Царю царствующих»), в написанном в 1799 г. «Отзыве Буалу против французов» (№ 51), где кровавые события революции и казнь Людовика XVI объявлены следствием ложного просвещения, и в позднейшей поэме «Древняя ночь вселенной». В эпизоде об «отчаянном пустыннике» сказались «отчаянные» настроения самого автора в годы создания поэмы. Пустынник, решившись наложить на себя руки, долго рассуждает о жизни и смерти, о бытии и небытии и наконец заявляет о готовности принять смерть и уничтожение: «Пусть буду сим ничем!» После этих слов является ангел, обличая его «саддукейские» умствования и вещая бессмертие души. Пустынник все равно погибает, но от чужой руки и с радостной надеждой «проснуться в новом мире». Этот отрывок связан с ранними стихами Боброва. Не случайно только здесь на протяжении всей поэмы возникают аллюзии на Юнга57. Позднее аналогичный эпизод войдет в X песнь «Древней ночи вселенной» (Ч. 2. Кн. 4. С. 115-164). Новаторством Боброва явился отказ от рифмы в обширном «лирико-эпическом песнотворении». В посвящении (ср. «Предварительные мысли» в «Херсониде») он определенно 56 Т.е. к преисподней. 51 См.: Левин 1990. С. 200.

Поэзия С.С. Боброва 457 высказался, что рифма это «оковы Музы», она стесняет полет мысли и «убивает душу сочинения». Обосновывая свою позицию, он сослался на опыт английских и немецких поэтов и суждения непоименованного В.К. Тредиаковского. Однако, чтобы дистанцироваться от последнего, Бобров специально оговорил отказ от дактило-хореев: «Дактило-хореическая мера у нас слишком плохо известна и не всегда правильно по-русски передавалась. Я не осмелился последовать таковому недостаточному примеру...». Возможно, дополнительным мотивом использовать в поэме белый стих послужили ассоциации с античностью, вызываемые самим предметом песно– творения – Тавридой. Главное в стихах, по Боброву, это «тайная гармония», происходящая «от благоразумного подбора буквенных звуков». Аллитерации и ассонансы, которыми должно компенсироваться отсутствие рифмы, играют большую роль в поэме (примеры – почти на каждой ее странице). Иногда созвучия возникают на концах стихов, причем последовательно, образуя уникальную для своего времени рифмовку, как, например, в таком отрывке: Что в том, что горы возвышенны, Восшед к экваторским вершинам, Из недр своих ключи струят И злато в их струях крутят! Последне счастье – что с собою Паляще солнце над главою Из утренних выводит врат Для прохлажденья зноя ветр! – Но счастие сие – надолго ль? Что в том, что в Сеннаарских долах Млеко и меды самородны На мхах пушистых протекают... (Таврида. С. ПО; ср. в «Херсониде»: песнь IV, ст. 106-117) Есть в поэме и довольно выразительные звукоподражания, например:

458 В Л. Коровин Лишь в тощих шумных камышах Мне чудится в сей страшный час Органный некий тихий звук. (Таврида. С. 190; ср. в «Херсониде»: песнь VI, ст. 47-49) Звукоподражательно – немотивированными по смыслу перерывами речи – Бобров попытался изобразить даже смертный час шерифа: «Ах! – как – редеет в сердце – бой? Я много – вам – хотел вещать. – Се – смертный – мрак! – о вечна ночь! Алла! – при-ми мой – дух! и – о-о – »58. Сказал! – и, отвратясь лицем, Простерся, – воздохнул – и умер. (Таврида. С. 255; ср. в «Херсониде»: песнь VII, ст. 834-838) «Таврида», поэма новаторская по форме и содержанию, была не сразу оценена современниками59. И.И. Мартынов еще в начале 1804 г. констатировал: «Не смотря (...) на все величество Гимна сего, воспетого Природе в стране, мало 58 А.А. Крылов привел этот фрагмент как пример «ложной естественности»: «Весьма естественно и вероятно, что старец в минуту кончины не мог договорить последних слов, но очень странно смертные вздохи его перелагать в стихи. Это истина, но истина грубая и отвратительная. Она неприятным образом говорит нам о нашей слабости и ничтожестве...» {Крылов 1822. С. 460-461). 59 Первый известный отклик на «Тавриду» (и единственный до выхода «Рассвета полночи») принадлежит Радищеву. Написанная им в ссылке поэма «Бова» (1799) содержит целый ряд перекличек с «Тавридой» и другими стихотворениями Боброва (см.: Алексеев М.П. К истолкованию поэмы Радищева «Бова» // Радищев. Статьи и материалы. Л., 1950. С. 171-173, 185-194), причем во вступлении к поэме Радищев прямо назвал «Тавриду» среди вдохновлявших его сочинений: «Без складов она, без рифмы / Вслед пойдет певцу "Тавриды", / Но с ним может ли сравниться... / (...) / Возьму плащ я для тумана, / А Боброва в услажденье».

Поэзия С.С. Боброва 459 еще понимающей язык богов, долго он не обращал на себя внимания в столице. Может быть и ныне многие из первоклассных наших читателей исключают сие творение из списка покупаемых ими книг и не удостоивают прочтения» {Мартынов 1804. С. 32-33). Известность поэме принесло второе ее издание под именем «Херсониды», вышедшее почти через семь лет после первого и значительно переработанное (о важнейших отличиях двух редакций см. в следующей статье). 4 В Петербург Бобров вернулся осенью 1799 г. 12 ноября 1799 г. он определился на прежнее свое место в Герольдию (с производством в чин коллежского асессора). В 1800 г. перешел в Адмиралтейств-коллегию60 на должность переводчика и вскоре женился61, а 16 апреля 1804 г. поступил также в Комиссию по составлению законов (с 1806 г. надворный советник). Здесь и в Адмиралтейском департаменте при морском министерстве он прослужит до самой смерти. До начала 1804 г., когда вышла первая часть «Рассвета полночи», он почти не печатается, хотя за годы, проведенные на юге, у него скопилось множество неизданных стихотворений и он продолжает интенсивно работать (видимо, мысль об издании собрания сочинений возникла у него почти сразу по возвращении в столицу, и потому он не спешил с отдачей своих стихотворений в журналы62). Самое значи– 60 В 1805 г. Адмиралтейств-коллегия была преобразована в Адмиралтейский департамент при морском министерстве. 61 История взаимоотношений поэта с его будущей супругой Александрой изложена в автобиографическом цикле стихов о любви Миртида и Плениры (№ 241-257). 62 Одно стихотворение, написанное еще на юге («К натуре. При ключе г. Г(ерин)га»; в РП разбито на три стихотворения: № 69-71), все же было опубликовано в «Новостях русской литературы» (1802. Ч. 1.С. 69-80), выходивших при Московском университете, причем издатель ПА. Сохацкий сопроводил публикацию восхищенными комментариями.