Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

164 Херсонида Воздвигнуты из сосн приморских, Подобных кедрам благовонным, Иль из орешников слоистых, Гордилися резьбой узорной; Там мармор чистый флорентийский Под тонкой ловкостью резца Преобращался в нежно тело И начинал почти дышать Во образе Энеев, Нум Иль Фиекс, дожей Генуезских. Чрез долгий век брега сии Цвели богатством, тишиной И славой над водой гремели, Как вдруг то из степей Гобейских, То из расселин гор Кавказских Суровые потомки скифов, Монголы в виде жадных пругов1 Между Сивашем и Эвксином При звуке бубнов и щитов Столпились, – взвили пыль, – подъялись И дале в поле полетели. – Уже в пустынях Меотийских Давно колеса медны Марса Ревели меж седой ковылью; Давно коней бурливых ржанье И топот ропотный копыт В утесах звучных отзывался. – Уже давно там бранны трубы Со треском резким раздирали Покровы черны туч густых. – Останки мшисты тамо ставок2, Пруги, или саранча. Птолемей полагал в Азовской степи некие ставки Александра Македонского.

Песнь пятая 165 Что росские орлы нашли Во дни великого Петра, Еще напоминают ясно О страшном том биче востока, Под коим, как под тяжким богом, Кавказский громко лед трещал, И кой, на сих пустых степях Еще храм славы созидая На счет великодушных скифов, Забыл тогда, что он сын грома И внук всемощного Сатурна. – Под шумным треском молний бранных Прияв в объятия свои Фалестру, дышущую страстью1, Царицу мужественных жен, Явил в себе лишь человека, Рожденного Олимпиадой; А зря, что славы тих полет Укором важным скифов мудрых К их лучшей славе остановлен, Явил в себе Филиппа сына И Стагиритова2 питомца. Настал сей год – ужасный год Для островлян, для чад сих камней. – Меж Черным и Гнилым морями Монголы, ворвавшись потопом, Все, что ни встретили в пути, Пожгли, посекли, потребили; Что давный труд и что торговля, И что муз чистый дух и вкус 1 Говорят, что амазонки жили по близости рек Дона и Фермодона. Курций пишет о свидании Фалестры, их царицы, с Александром в гл.5. 2 Так назван Аристотель по месту.

166 Херсонида В градах дотоле оживляли, Все их мечем умерщвлено. – Коликие полки легли В сии несчастны дни в долинах? Коликой кровью обагрились Обороняемы права? – Так лавы пламенный проток, Исторгшись из горы ревущей, Бежит и губит, что ни встретит; Найдет ли зданье заключенно? – Остановляется при нем И обегает вкруг его; Потом, поднявшися на верх, Все связи в пепел превращает И, вторгшись внутрь горящих стен, Пресуществляет в уголь все; Постигнет ли древа высоки? – Он их обтекши преломляет; Иль в долах встретит тяжки камни? – Влечет с собою тяжки камни И в извязь претворяет их Или в кристалл цветов различных, Доколе, не нашед добыч, Погаснет – и на месте станет, И в ярости своей простынет. Но генуэзцы осторожны В те скорбны дни свои селенья Забралом твердым оградили. – Монгалы дики не могли Оплотов их поколебать. Приморски замки укрепленны И пристани, сооруженны Рукою сильной на брегах, Стояли в тишине беспечной; Кафа, столица их торговли,

Песнь пятая 167 Еще цвела под кровом их; Еще Меркурий рассекал Стопой крылатой зыбь Кафинску И по брегам летал Понтийским В спокойном обороте года; Летал бы, – но отважны чада Скитавшейся в степях Агари, Воздвигши пылких янычар И заключа все бранные позоры, Какие прежде здесь бывали, Позором пламенным лютейшим, Покрыли тенью бунчуков И долы, и хребты сии. – В то время самовластны ханы, Железны отрасли Аттил, Потомки грозных Чингисханов, Потомки лютых Тамерланов Лишь были данники Стамбула. Так славный полуостров лег Под звучною пятой Магмета. – Природа, резвая дотоле На сих горах, на сих лугах, Оцепенела, – побледнела Под бледной сению луны. – Жаль крымских прав, – конечно, жаль! Но честь моих единоверцов Велит признать меча их славу. Известно, что народы здешни Издревле в образе Гекаты, Поставленном в пустых распутьях, Сию луну боготворили, Что древ л е страшная Медея, С небес низведши в колеснице, Сгоняла солнцевых коней, 820 830

168 Херсонида Удерживала токов бег, Сдвигала с мест скалы и дебри И, мчася по погостам страшным С растрепанными волосами, Сбирала кости из гробов И в разных заклинаньях выла. – Не се ли повод был к тому, Что агаряне взяли в герб Луну, богиню древних страшну, Под строгой властию которой Природа воздыхала здесь. О сколь ужасна перемена Во всем была во дни их буйств! – Тогда ни виноград, ни смоквы, Ни персики, ни абрикосы Природных вкусов не имели. – Что в том, что осклаблялось В долинах тихо естество? – Насилье также усмехалось. – Вотще взирал несчастный житель На нежный пух брусквин душистых, На цвет червленый абрикосов, На темный и густый багрец Приятных слив и винограда; Все стало горько; все постыло; Все грозды крыли яд змиев Иль аспидов лютейшу желчь. Миртиллы, -Дафнисы, -Леандры Оплакивали похищенье Своих Коринн и Амарилл; Не вились кудри на главах; Упал румянец на щеках; В часы веселы кудри вьются; В часы веселы зрак цветет; Мирт гибкий не венчал их чел;

Песнь пятая 169 К чему? – пастушки все в оковах, А робки пастухи бежали В уединенны гор пещеры, Неся отчаянье туда И быв затворниками тамо, Соделывались мудрецами. – Вот повод сих пустынолюбцов! – Три страшных века проходило, Как здесь природа содрогала В горах, пещерах и долинах, Пронзаема Гекаты рогом. Отшельцы здесь два зла сретали. – Нередко подземе льны трусы, Шатая треснувшие горы, Сынов сих камней подавляли, Тогда как осенью они Плоды румяны собирали Иль жали в гнете виноград; Нередко ж скифы простирали Неумолимый свой кинжал В сии пещеры потрясенны, Тогда когда сии несчастны Себя беспечными там чли. – Сколь часто из злодейских рук Перун сверкал в пещерах сих? Сколь часто там стенали жертвы, Поверженные под перуном? Се! зрите кости на помосте! – Последний то пустынник был; Ах! – был отчаянный пустынник... Зло выше гор неслось – то правда; И он – едва не пал в смерть вечну; Однак восставлен от паденья; Он примирился с вечной жизнью.

170 Херсонида Вот как! – когда вокруг сих гор Срацински копия блистали; А он, несчастный, – умирал, От глада, – жажды умирал; Чего? – каких ужасных слов Из уст своих не отрыгал? – Внемлите, что вещал тогда В един от сих печальных дней, Взирая слезными очами На прах предместников своих: «Так точно... скоро я умру... Нисходит, – ах! нисходит вечер Моих несчастных также дней, В которых свет очей погаснет. – Увы! – когда ж сей сумрак будет И дни мои на век покроет? – Покроет он, – а что потом? – Уснуть, – и вечно не восстать? – Но ах! – какая ж пустота, Где я в безвестности исчезну От ковов зависти лукавой, От смертоносных всех наветов, От своенравий наглой силы Где все дремоты жизни слезной, – Печаль, – заботу, – нужду, – жажду В ничтожном мраке погружу? – Картина темна, – но любезна! – Почто же медлит меч срацин! О! – ежели злый рок коснит Найти меня, – и в яром гневе Ударить прямо на чело, – Я сам, – я сам найду его, Постигну, – поспешу навстречу... Нет в самых небесах руки, Что от положенного зла

Песнь пятая 171 В сей горькой жизни бы спасла! – Нет оной, – слышу лет колеса; Я слышу – бич небесный воет!..» Сказал, – и с громом потряслась Под ним растреснувшись гора. – Тут засверкал в очах его Сквозь слезы некий дикий огнь; И он, – прияв в дрожащи персты Гранитный изощренный нож, Наднес его на бьющусь грудь; А ради бодрости ужасной, Подобно лебедю при смерти На тихих берегах Меандра, Он в исступленьи возгласил Последню гибельную песнь: «Вот пропасть! – вижу здесь ее; Здесь вечная ничтожность, – благо! Туда я поспешу, – что медлить? Там – скроюсь от всего на веки; Там, – где светило восходяще И возвращающись луна Туман тлетворный извлекают И пьют пары густые бренья, – Там буду спать, – как позабыта Во всей природе вещь ничтожна, – Доколе кровь оземленится И израстит волчцы и лютик, А череп голыя главы Во прахе смуром побелеет; Увы! – когда Судья небес Из грозной тверди воззовет К сим трепетным костям шумящим, Едва ль в сей день они услышат Творящего Господня гласа? – 960 970

172 Херсонида Едва ль душа моя услышит Всемощный сей глагол: восстани! Иль животворный звук трубы? – Быть так! – я уничтожусь вечно... Забуду, что я был, – и буду, будто не был; Кто зритель? – никого здесь нет; Пусть бури сопроводят к смерти! Воздушны силы! – яры бури! Завойте в звонких сих пещерах, Вертите флюгеры на башнях, Гасите факелы у жертв! А ты, – ты, черна птица ночи, Запой теперь мне смертну песнь! – Я слышу парок томный шум; Я слышу, как они за мной При гаснущей лампаде жизни Спешат окончить скучну нить И горький труд свой услаждают Пророческим унылым пеньем. Какое адское согласье! Так, – слышу; се они поют? «Звучите, ножницы железны, И кончите судьбу творенья, – Несчастного сего творенья! – Нет более уже надежды, Чтоб дряхлу пряжу продолжать; Уже устала Клота прясть. – Позволь, Зевес – и нить прервется. Звучи, железо! – рви нить жизни?» Увы! – я слышу песнь сию, Я слышу адский приговор. – Всемощна, – сильная судьба! – О если бы я заблуждал! – О если б ты была теперь 1000 1010

Песнь пятая 173 Тем первым божеством благим, Которого давно ищу, Дабы отсель меня исхитить! – Поведай мне! – я в ту ж минуту Охотно пред тобой повергнусь; Уже язык мой окончал Всю повесть дней моих плачевных. – Богиня! – убивай! – вот грудь! Вот век мой под твоим ударом! Пусть вечна ночь забвенья снидет С своею тьмою седьмиричной И поглотит мой черный век! – Се нощи дверь! се одр готов! – Он тесан из бессчастных камней; Там лягу, – лягу я конечно, И пусть пыл иной паки буду! Пусть буду сим: ничем). – Саддок1 – Что я, несмысленной, изрек? – Я слышу бурю, – дух мятется». Так умствовал несчастный сей! Внезапу нечто прошипело, Подобно молнии сквозной, В обвороженный слух его. – Ему то чудилося бурей; Он мнил, – не пар ли то горящий? Иль воздух запертый в пещере, Движеньем тела запаленный? – Его объемлет хладный пот; В крови по жилам ходит мраз; Власы вздымаются на нем; Он вне себя, – он цепенеет, Он паки видит, – слышит нечто – Там в мраке, – в темном дальном своде. – Саддок, еврейский скептик и начальник саддукеев. 1030 1040

174 Херсонида Тут он, собрав последни силы, Дерзает тако возопить: «Что б ни было сие, – пойду, Пойду на глас сей роковой! – Что здесь меня остановляет? – Ужель? – ужель мечты виются? Ужели призраки восстали? – Кто ты, – ужасно бытие? Мечта ли ты? – иль божество? – Иль Гений гор? – иль Ангел неба? – Иль дух сих праотцев лежащих? – Сын камени! – откройся мне! Рассей воображений мрак!» «Остановись, души убийца!» – Так светозарный Ангел тут Под мрачным сводом загремел; Пустынник, огромленный гласом, Стоит недвижим, как гранит, Но возвращает смысл и внемлет: «Остановись, души убийца! Тебе Отец духов глаголет; Почто ты тонешь в глумных мыслях? Познай! ты человек, – ты перстен; Но сам себе ты неизвестен. Будь проклято твое желанье, С которым чаешь – быть ничем Вещественный сын бренной плоти! – Как? – ты желаешь – быть ничем1. – Что ж значит: быть ничем, – ответствуй! – Но ты не можешь отвечать... Конечно, – должно все истлеть, Что смертного остаться должно, Что в долг стихии поручили И будут требовать назад; 1070 1080

Песнь пятая 175 Истлеть в гниющей персти тела, Где дом тебе – земля сырая, Имущая в прохладном лоне Тебя качать в глухих дремотах; Где брат твой – неусыпный червь, Сестра же – ночь, глубока ночь. – Вот все, что значит: быть ничем! Но ты, – ты мыслящий теперь, Духовный человек, – сын неба, – О важной сей статье судящий, – Кому бессмертна матерь – вечность, Кому и брат и друг – есть Ангел, Кому сестра, подруга – слава! Куда ты мнишь полет свой взять? – В безвестный круг, – в бескровно царство, – В духовну область тех умов, Которые там, – там сияют? – Но как ты мог возмнить, что здесь, Где бренны кости спят сии, Сокрылось совершенно все? – Сии останки человека Суть только дряхла оболочка, Однак не самый человек. – Премирный человек смеется Кривому лезвию косы, Пределам места, временам. – Он умирает, – без сумненья; Но возрождается опять. Он в мрачную падет могилу, Но паки восстает оттоле. – Отечество его есть – небо, А достояние – сам Бог. – Сей человек неборожденный, – Сия бессмертна самобытность1 1 Substantia.

176 Херсонида И боготочная струя, Простясь навек с земною пылью, Взирает с неким омерзеньем, Как в ветрах прах его крушится, Взирает, – отвращает зрак; А сам, – как небо-парна сущность, Втекает в удаленну вечность. – Но ты ль, – сын персти, – мнишь проникнуть, Чего не знает плоть и кровь? Ты ль мнишь, что создан ты во гневе, Что ты рожден лишь для земли, Земли страданья и терпенья? – Как? – разве то совсем не разум, Чрез что теперь о сем ты судишь! – Твой разум, – разум есть порука В бессмертии твоей души. – Тот, кто возможет все творить, Распространяет бытие Свое с другими существами. – Производить и сохранять, Но никогда не разорять – Могущества есть высша сила; Она не действует над тем, Чего меж бытиями нет. Отец духов не есть Бог мертвых; Он Бог, – Он Бог есть вечной жизни. – Итак, – еще ли ты отчаян? Ответствуй мне еще, сын неба! Имеешь ли ты срок довольный Все страсти в жизни покорить И в добродетели чистейшей Установить мятущусь душу, И, прежде нежели умреши, По всем степеням перейти От совершенства к совершенству,

Песнь пятая 177 И наконец – достигнуть цели? – Возможно ль, – чтоб безмерно мудрый Соделал славные творенья Для низкой цели, – жизни сей? – Ужли он будет веселиться, Создав умы несовершенны, Единым их скоротекущим, Хотя разумным бытием? – Как можно в жизни сей достигнуть Пределов точных совершенства? Дух шествует без остановки До высоты своей природы, Но шествует он так, что крайних Ея концев не достигает, Подобно той черте, что ближе К другой во всю стремится вечность, Но никогда сойтись не может. – Сие безмерно возрастанье Познанья, – славы, – совершенства, – Сей непрестанный переход От силы к силе и доброте, От доблести одной к другой, – Сей дальновидный духа путь, Конечно, Божеству угоден, Когда Он пред собою зрит, Что тварь возлюбленна Его На целу вечность расцветает И ближе шествует к Нему По высшим степеням подобья. – Так, – дух твой в лучшем небосклоне Узнает точку совершенства. – Сам первозданный Элоа, Что человеческой душе Теперь здесь зрится божеством, Весьма подробно понимает, Что будет в вечности вращаться

178 Херсонида Тот круг, где человека дух Быть должен столь же совершен, Каким он зрится сам теперь. – Ах! – как же ты, злосчастный сын, Дерзнул желать толь беззаконно, Да сократится краткость дней, Где дух твой не успел еще Уроков первых изучить? – Предайся лучше Провиденью! Молчи, – учись, – терпи, – покорствуй – И жди удара! – но не так... Не состоит в твоей он воле...» Так Ангел рек... и вдруг сокрылся. «Небесный юноша! – ах! ты ли? – В слезах тогда пустынник рек, – Ты ль Божий страж души моей? – Почто толь скоро ты летишь? Какой ты свет теперь открыл? – Ах! – как я в мыслях мог забыть, Что Божеский закон всевечен; Что он же есть во всей природе; Что, миновав его, – падешь; Лишь шаг, – и в вечну смерть падешь; Как мог забыть, что он есть меч, Что, обращаясь кругозорно1 Поверх главы, шумит немолчно; Что, если б кто воздвиг главу Превыше кругозора, – ужас... Что перескок? – незрелый шаг; Желав безвременно удара, Не враг ли я сего закона? – Так, – я не властен в сем ударе; Терплю, доколе существую; 1 Горизонтально. 1210 1220

Песнь пятая 179 Никто завесы не разверзет, Котора покрывает вечность. – И сама просвещенна мысль В своей стезе молниевидной Должна иметь стократный отдых, Чтобы постигнуть вечный круг? Едва ль язык мне Серафима Довлеет описать сей круг? А мне закон велит созреть И приготовиться в сей круг. Но прежде, нежели отыду, Да обнажу все сгибы сердца Пред выспренними небесами! – О Боже! – кто я пред Тобой? Что бытие мое Тебе? – Ничто, – а Ты, – а Ты мне все. – Ты Бог и в самое то время, Когда мои издавна кости Не будут кости человека. Но нека нравственная жажда, Неутолима никогда, И нечто, реюще вперед И алчущее совершенства, – Дух мой, способный черпать небо, С Тобой соединиться должен. – Сие, – сие мне Ангел рек; Сие теперь я познаю; А без сего б – я не желал Быть создан, – видеть день и солнце. К Тебе, – о Боже! – возвращаюсь Из глубины юдоли слезной; Тебя ищу, – к Тебе взываю; Коль не было б в Тебе любви, То нет ея во всех мирах,

180 Херсонида То жизнь дана лишь на мученье, То вечно должно быть несчастну; Увы! – дерзну ль сказать теперь? – Нет блага в небе, – нет Тебя!.. Но если Ты любовь всевечна И Ты одеян в кроткий свет, То Ты еси, – и я – блажен. О Боже! – Ты единый знаешь Небес движенье, – древ паденье; И хоть малейший некий червь Падет со шелковичной ветви, То Ты, меж песней Серафимов Его низлет печальный слыша, Спасаешь на всемощных крыльях; Тогда сему дивится Ангел И цепенеет самый ад; О Боже мой! – не загради Твоих всеслышащих ушес Пред тем, – который без Тебя Падет в отчаянье ужасно! – Ах! – подкрепи меня, Всесильный, И примири мой дух с Собой, И, из ничтожности изринув, Мне возврати крыле бессмертны! Ты, мравий, под стопой ползущий! Почто бежишь от рук моих? – Творец мой тот же, что и твой; Природа вызывает в твердь И для меня, и для тебя Едино розовое утро; Ползи по длани сей спокойно! Я стану созерцать тебя И мыслить, – нет ли внутрь тебя Какого поученья мне Или подобия со мной; 1270 1280

Песнь пятая 181 И ты – увы! и ты, мой друг, Состареешься, мне подобно; Получишь крылошки, – но бренны; А я бессмертия крыле; Не так ли? – но я сам собою Доволен быти не могу, Что позже я тебя, мой друг, Созрею к вечной, страшной жатве. – Ты должен постыдить меня И укрепить во мне надежду. Ах! – как предстану я туда? – Явися предо мною, – время Прекраснейшее в целой жизни! – Явися, юность! – ах! Создатель! Я громко изреку сие; Пусть слышат Ангелы Твои! – Достоит ли раскаяваться О юных днях моих прошедших? Ты управлял тогда стопами, Скользящими в долине мира; Прости мне, Отче дней моих, Когда не все шаги стремились На пользу сердца моего! – Ты благ, – я смерти жду спокойно; Но столько живши – заблуждать! – Где, мравий! ты, что пресмыкался По сей сухой моей руке! – Где ты, бессмертия учитель! Ты паки скрылся в неизвестность, В свою блаженну неизвестность. Се одр! – Се сад, где прах наш тлеет, Где кровь запекшаяся зреет, Где семя плоти к славе спеет, Да к жатве вечности возникнет! -

182 Херсонида Тут буду я лежать дотоле, Доколь вертится мир, – потом, Потом проснуся в новом мире, Что не вертится никогда; Кто ж? – кто меня туда проводит? Солнцеобразна дщерь Сиона! – Броня и щит от молний Божьих! Полдневно истинно светило! О кротка, благодатна Вера, Которая одна в то время, Как все истлеет, – твердь совьется, Растопятся миры горящи, Или, отвсюду приходя, Они низринутся все в чашу Спущенных от небес весов, Взгремят и звон произведут, Сребру подобящийся звон, Провозвещающий суд Божий, Одна ты в ризе боготканной, Одна ногой попрешь своей Луны дымящуюся персть И прах курящийся Урана, Сатурна, Марса и Венеры Будь спутницей моей туда, Туда, – в ту дверь безвестной бездны, Котору сильна смерть отворит!» Так размышлял тогда пустынник, Бальзам отрады ощутив; Но он не долго после жил. – Сарматский некий злый пастух, – Увы! – совет лишь раздражил И был ценою живота, – Пастух сразил его копьем; Страдалец воздохнул – и лег. 1340 1350

Песнь пятая 183 Вот плод насилия сарматов А таковых – исчислить невозможно, Вот что причиной сих гробов И сих пустынных мудрецов! Да возвеличится вовек Престол великий полунощи! – Коликократно он смирял Сих хищных и продерзких тигров, Которые, из мрачных лыв В стадах суровых исторгаясь, Ристали по градам, – вертепам И похищали тьму добыч; Добычи ж – безоружны зайцы; Корысть их – были смирны агнцы; Они не стригли их руна; Но целу кожу отторгая, Их плоть дрожащу поядали И тем их пажить оскверняли. – Так зубы зверски здесь терзали И обесчадили весь остров. – Как сын Агари, в честь полнощи Я не сказал бы ничего; Но благородна власть ея Всегда возмет над югом право. – Коликократно Белый Царь Прощал сии толпы продерзки, И исторгал из тесных уз Зависимости раболепной, И даровал им вольность? – что ж? Неблагодарность и раздор Еще стигийскую главу Из праха к тверди поднимали; А крамола еще таилась Во мрачности густой плевы. – Расторгнуть, – надлежит расторгнуть

184 Херсонида Сию столь стропотну плеву, Чтоб крамола не разродилась. – Се горька казнь во всеоружий От дальних северных пределов На бурных шествует стопах. – Почтенный старец, Долгоруков, Под тению знамен священных Покрыв свои седины шлемом, Карает буйные сердца: 1410 Он старческу свою десницу Воздвигнул, как десницу смерти; Тут мнилося, что сами звезды, Спустясь в горящих колесницах На помощь орлосердым россам, Шли в жаркий бой противу тавров; Тогда мечи молниевидны По выям бегали упорным, Свистали, гнулись, секли, рдились; Снопами выи с плеч катились. 1420 jyT с ревом падал скифский Марс; Железны зубы псов его От громов росских сокрушались, А пламенных коней копыта На Праге смертном притуплялись. – Но то начало только было. – Любимец счастья несравненный1, Гремящей славы редкий сын Все то с успехом совершает. – Его блистающая мышца !430 jje ино что как медЯН щит. – Направя молнию меча, Он бури грозны отвращает, Крамольников уничижает, И полуостров осеняет 1 Покойный кн(язь) Потемкин.

Песнь пятая 185 Прохладной тенью крыл орлиных, И именем Царицы славной Весь наполняет Херсонис. Ты ль, – ты ль, Великая в владыках! Нисходишь с высоты престола, От моря шествуешь до моря И взорами одушевляешь Сии долины и хребты, Богоподобная Царица? – Так, – ты предел сей освятила. – Да будет трон твой боголепен, Покрытый половиной неба, Имущий в твердую подпору Блестящих пятьдесят столпов, Имущий стражами всегда Премудрость, – верность, – прозорливость! Пускай в единый край его Аврора сыплет луч алмазный Тогда, как край другий его Вечерне солнце озаряет! Пусть третий полнощь облекает Меж тем, когда четвертый край В полуденном блистает свете; Да тако трон твой вечно зрит Сии четыре виды суток, Превозвышаясь над семью Зерцалами морей глубоких, Стоя незыблемей и тверже, Чем величавый Чатырдаг Или Кавказ, покрытый снегом, Иль седоглавый Bepxomypl – И кто тебе противостанет? – Кто не признает предержащей Твоей высокой власти силу? Тебе всегда щиты готовы;

186 Херсонида Гора Кавказска и Рифей Надвинут медные хребты И зазвучат стопой железной. – Но ах? – где севера Царица? – Во гробе; лейтесь слезы скорби! – Но внук, – но внук ея Великий Объемлет Росскую державу И полпланету озаряет; Приемлет жезл правленья, – милость Стремится через полпланету Струей небесной в мрак темниц Иль в хижины заслуг забвенных; Приемлет меч, – и правосудность, Как молний луч, туда пронзает, Где роскошь с леностью гнездилась; Уходит роскошь, – бдит порядок; Да будет Царь благословен! Уже теперь ни савромат, Ниже Исмаила сын буйный Не поколеблет здесь покоя. – Где древле Херсонисский град На бреге процветал стремнистом, Пучинородный там залив, Во внутренность брегов просекши Глубокие другие втоки, Затишну пристань составляет Для росских флотов ополченных; Там исполины воскрыленны, Имущи семьдесят гортаней, Под тению навислых камней Безмолвствуют в покое мира; Но в брань торжественно ревут И, роя ребрами валы, Рыгают смерть из медных жерл. – Тогда зеленые дриады,

Песнь пятая 187 Что были души брянских сосн Или дубов днестровских твердых, Объемля сестр своих, наяд, Сих душ Эвксинских черных вод, Бегут и пенят грозну бездну; Бегут и, зыбию играя, Секут упругую пучину, Провозглашая смерть врагам. – Другие громы отдыхают На высоте брегов понурых; Нет, – все устремлены стоят Через пенисты черны волны Против чела столицы гордой. Коликократ орлы отважны Терзали злобных тех драконов, Которы, тщетно исторгаясь Из тьмы Фракийских мрачных гор И вьясь под орлими когтями, На воздух изливали яд? – Чесма те раны вспоминает, Что в ней произвели они. Едва упела их забыть, Как вдруг опять подновлены Среди Эвксина и на суше. Кому сей случай не известен, Могли ль срацины устоять Близ Меотийского пролива? Могли ль они под Гаджибеем Соблюсть пернатых исполинов, Как гнал их росский ярый гром, Стремясь из крепости крылатой, Котора волны рассекала, А под ребром ея дубовым Бурливые валы завыли. – Ни смуглы азиатски вой,

188 Херсонида Ни чада Африки кипящей, Ни хищный мстительный алжирец Не защитилися от грома, Которой россы непрестанно Метали в черные их чела И непрестанно побеждали. – Лишь Дакия1, как поле Марса, Пожравши трупы агарян И упоенна кровью их, Тучнеет токмо в землелогах. – Чего не делал тамо меч, Когда верховны воеводы Полночных, грозных, стройных сил Крутили в пламенных кругах Свои ужасные десницы, Десницы яростной судьбы? – Чего не делали доселе Безбрачны рыцари отважны Фанагорийских берегов Иль славна острова Туманов? Надеясь, что Воспорский край Оплотом полным ополчен, Соединяся в дружну рать, Вселяют ужас непрестанный В восточные пределы Понта, Где прежде жили героини, Подобно им, безбрачны девы, Где ныне зверонравны сонмы Гнездятся меж гранитных скал. По таковых победах громких При таковых защитах твердых, При сих стенах одушевленных Возможно ль, чтобы Херсонис Молдавия.

Песнь пятая 189 Не благоденствовал вовек? – Все то, что замыслом Эллады И Генуи трудолюбивой Оживлено и рождено И что бурливыми толпами Сокрушено, – умерщвлено, Все возродится, – оживет. – 1580 Конечно, – там, где процветают Альпийски леторосли нежны, Гельвеция вторая будет, Там мир с обилием, обнявшись, Лобзаться будут меж собой; Там в тишине блаженных дней Миртиллу Дафниса не скажет: «Миртилл – ах! – как ты посмуглел? Ты долго в поле брани рдел; Военный бой красы сгубляет; 1590 Как ныне белое лице Миртилла моего любезна От солнца в поле загорело?» Но если б росски Геркулесы, Одушевленные Минервой, Ступая на сии хребты, Здесь лики водворили муз И преселили в мирны сени Столетни опыты Европы На помощь медленной природе, 1600 Тогда бы гордый Чатырдаг Меонией прекрасной был; Салгир – чистейшей Иппокренощ Тогда исполнился бы тот Период славный просвещенья, О коем беспримерный ПЕТР Пророчески провозвещал; Бессмертны б музы совершили

190 Херсонида Столь дивно странствие свое И эллиптический свой путь Скончали б там, где начинали. – Из знойного исшед Египта В Элладу, на брега Эгейски, И поселясь при гордом Тибре, Тамизе, Таге и Секване, Дунае, Репе и Неве, Обратный путь бы восприяли И возвратилися в источник. – Тогда бы новые О миры, Сократы мудры и Платоны На горизонт наук возникли И потекли бы, как светила, По новому порядку лет. – О – будь благословенна, полночь! Вот – что, как старец беспристрастный, Я должен был сказать в честь россов! – Но да почиют с миром тени! И мы, – и мы отыдем к ним. – Прощайте, пастухи! мир вам! Мир вам средь тихих сих холмов! Да веет вечно дух любви! «О! – венценосны существа, Парящие в сии минуты Над спящим вашим прахом в мире! – Пребудьте соприсущи музам, Которы некогда приидут В сию обитель размышленья И будут так, как вы, парить Торжественно на крыльях мыслей В неизмеримые пространства, Где вы наследье обрели! – Теперь простите! – но и я Сейчас – иль завтра свижусь с вами...

Песнь пятая 191 О вечность, – непостижна вечность! О духи! – будьте здесь присущи! Приходит час сей». – Тут умолк. Умолк; – а кроткая камена, Плененна сладким гласом старца, Еще внимать в то время чает В своем обвороженном слухе Звенящий сладостный сей глас; Но тут Шериф уже простился, Отшед – как Ангел-посетитель. – Камена будто неки видит Подобны молнии черты И буквы пламенны во мраке; Читает их – и печатлеет Внутри своих кипящих персей; Потом, прияв цевницу нежну, Которая досель молчала, Провозглашает песнь восторга. «Будь ввек твое священно имя, Сын гласа, – гость пещер и гор! Да снидут с высоты скорее Сии минуты вожделенны, Как будем паки повторять Беседы будущие мудрых И громко восклицать векам!» Шериф с Мурзой спешит с горы. – Палящий зной остановляет Свой ключ кипящий над главой. – Но черны облака спускают Над ними тень свою прохладну; Они к убежищу стремятся. Меж тем усердны пастухи, Отшельцов величая сих, 1650 1660

192 Херсонида И само эхо пробудили, Которо песнь твердило их. 1 пастух Будь в век благословен, сын неба, Сын гурии бессмертно-юной! Да поспешат с седьмого неба Те райские минуты снити, Как Белого Владыки имя На разных языках в сих долах Немолчно будет пето в веки! – А вы, – немеющие кости! – Сокровища гробов печальны! Неведомы останки тел! – Дождитеся зари небесной, Котора после снов глубоких Пробудит вас, – потом восстанет, Как воссияет новый мир! – ЭХО Мир... 2 пастух О вы, – оземлененны члены! Чьи б ни были? – Омара, – шейха, Или ужасного Мамая! – Пусть отдыхаете до дня, До общаго всем дня суда, Как в свет одеянный Пророк Вас паки соберет из персти Под животворну ризы сень! – Какая ж сень? не нощи ль тень? -

Песнь пятая 193 ЭХО День... 1 пастух Замбека – можно ль здесь сказать? – Замбека – ты живи еще! – Но если нека есть печаль, – О! пусть она бежит далече! – И ты вздыхаешь иногда: – Увы! – где свет без тусклой тени? – Тогда возможно ли страшиться? – Тогда не смерть – она лишь к злым Во образе Мегеры сходит; Но Гений кроткий, – светоносный Возьмет тебя рукою нежной И в вечных недрах Эмпирея Твою печаль преложит в нектар. – Там, – там на тихом лоне неба Тебя лелеять будет мир, Чтоб ты забыла желчь и горечь, Что пило страждущее сердце; Ты внидешь в млечный вертоград! ЭХО В вечный град... 2 пастух Сулъмена – ты еще должна Счастливой жизнью наслаждаться; Но ежели б какая горесть Стесняла белу грудь твою, – О! – да не будет сей тиранки! – То ты должна ли унывать, 7. Бобров Семен, т. 2 1710 1720

194 Херсонида Когда не смерть, – но тихий Инг1 Возьмет тебя за белу руку И ризу гурии наденет На плеча мраморны твои. – Там, – на седьмой степени неба Все горести, – как ты избранной Наперсницей Пророка будешь. – ЭХО Забудешь. «О сын Афетов – он примолвил, – Уже отселе скрылся старец. – Пойдем! – оставим место страшно! Уже довольно прохладились Под свесом сих студеных сводов, Где тень глубокая густеет В отсутствии от солнца вечном. – Стада нас ждут, – бери свой посох! – Вот лествица! – ужели жар» – ЭХО Доселе яр? Сказал – и вышел из пещеры; За ним последовал сопутник; Лишь эхо их твердит шаги; Но я, – я долго б пробыл здесь. Ступайте вы, -Агари чада! – Здесь хладен мрак сгущенный, – правда; Но он торжествен и священ; Люблю чертог небесных мыслей И глубину уединенья. Инг, у магов Ангел.

Песнь пятая 195 Да, – подлинно душе священны Сии места уединенны; Все тихо здесь, – все здесь приятно; Но – если бы была подруга... Моя любезная – Сашена... С подругою небесны кровы Еще б небеснее казались; С ней вдруг я два бы неба видел; Едино в ней, – другое вне... Меж тем – как я здесь размышляю, Вдруг мельк! – какой сребристый луч Блеснул в отверстие пещеры И, в воздухе дрогнув трикраты, Кривой рассек тьму полосой, И обнажил пещерны гробы; Еще луч мельк!.. потом в глуши Рев некий низом пророптал; Потряс весь воздух, – вдруг в стенах Толпы слепых нетопырей Вострепенулись, – запорхали; Что их полет стремит? – ЭХО Гремит! 7*