Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

356 Дополнения Черты любови выставляют И жалость с лаской изъявляют, – Кинжал свой прячут под полой. В тот час, как слезы проливают И даже как богов с небес С усердным видом призывают, Пускают яд свой из очес; Богам в обмане изменяют И вдруг – с кинжалом нападают 70 На имя, счастье и спокойство. Ах! горе, если нет в то время Отважныя руки такой, Чтобы сие змеино племя Гордящесь гребнем над главой, Виющеся в глухой ложбине, В пестро-чешуйчатой личине Могла сразить, – спасти невинность! Язона нет; – кто ж может скорбных Покрыть щитом его друзей 80 От крамолы чудовищ злобных И шлем сорвать гребнистый змей? Здесь сильны лишь одни Алкиды, Сыны Паллады и Фемиды. – Какой восторг! – Алкид возникнул. Алкид такой в тебе открылся, Великий по душе своей; К родству и злу не пристрастился, Но сострадал к судьбе друзей, Которых славу столь обидно Язвила фурия бесстыдна; 90 А ты, – ты гидру низложил. Теперь сей изверг ядовитый Лежит свернувшись, лижет ил;

Дополнения 357 Серпы зубов его разбиты; Невинных грызть нет больше сил; Цена, покой, права священны Уже вновь дружбе возвращенны, Ты заградил уста сей гидры. Хоть дружба, лавром осененна, В нем тщится слезы скрыть тоски, 100 \то будучи вождя лишенна, Лишилась дружеской руки; Но, быв утешена тобою, Мешает с радостной слезою Торжественны свои улыбки. Алкид – сия хвала без лести; Не презри чувства моего! Ты болыпия достоин чести, Но не могу изречь всего; Я, токмо эху дел внимая, 1*0 Дух благородный обожая, Тебя, Герой мой, величаю. 290. ПОСТОЯНСТВО МУЗЫ. К ДРУГУ АКАСТУ Ужли моя гитара скромна В углу покрыта пылью спит? Ужли еще безмолвна, томна, В присутствии любви молчит? Ах! прежде так она дышала И так свой голос возвышала, Что Бугский брег внимать любил1 И часто, – часто ей вторил. Сочинитель некогда с своим другом находился вместе на берегах Буга.

358 Дополнения Нет, мой Акаст – Хоть не похоже Здесь небо на Херсонску твердь; Но дух и сердце музы то же И может тот же глас простерть. Твой милый Гений тот же ныне; Почто же здравия богине, Гигее песней не поем И радости не призовем? 291. ПЕСЕНКА НЕВИННОЙ ДЕВУШКИ Пой, пеночка, певица нежна! Ты всем довольна; – нет забот; Листочик – кровля безмятежна; Там зной не жжет, – дождь не сечот. И я пою, – и я немтую Любовь моих весенних дней; Не мирты, – лилии целую; Тут зной не жжет; – тут нет дождей. Пой, пеночка, под тихой тенью! Любовь подруги пой своей! – Любовь одна награда пенью; За вздох получишь радость в ней. И я пою, – но не вздыхаю; Дамоны не тревожат дней; За пенье только ожидаю Улыбки метери моей. Не пой же, пеночка прекрасна! Любовью ты награждена; Пусть я пою весной!., несчастна! – И мне готовит рок она.

Дополнения 359 292. ШЕСТВИЕ СКИПЕТРОНОСНОГО ГЕНИЯ С ПОЛУНОЧНЫХ ПРЕДЕЛОВ РОССИИ К ЗАПАДНЫМ МАРТА 15 ДНЯ 1807 Tempus erit, cum vos, orbemque tuebitur idem. Ovid. Fast. L.I. V.529. Грядет весна; – и жизни Гений Летит на северны холмы, Летит из облачныя сени, Подъемлет дол из смертной тьмы И торжествует над зимою, Над хищницею сельских прав. Вотще стихии зло-мятежны С ужасной наглостью мятут И твердь, и дол, и сини бездны; 1 Вотще строптивы вихри вьют; Дубравы с корнем исторгают И жизнь былинок убивают. Грядет весна; – и купно с нею Приходит Судия стихий. – Коснется ли рукой своею? Воздушные ея враги Бегут во глубину полнощи, Трепеща от лица его. Воззрит ли? – племена природы 1 Из сени смертной восстают; Дхнет дух его; – и быстры воды, Преторгши льдисту цепь, текут. – Таков сей Судия эфирный, Таков сей миротворец мира.

360 Дополнения Хотя стихии браноносны Еще возобновляют брань; Но сей Озирид светоносный Приемлет их бразды во длань, Смиряет их порыв вначале И утверждает Флоры трон. Хотя зима рукою медной Еще дерзает леденить Денницы ранни слезы бледной И снежной мглой часы темнить; Но вдруг немея пред Судьею Бежит – и бурных чад уводит. Оне, царице ледо-челой С роптаньем покорясь тогда, Спешат-в вертеп оледенелой, Уносят свой позор туда И пред горящими часами Не кажут больше глав косматых. Тогда титаны ледовиты Перед царем планет слезясь, Падут во глубины открыты, Теряются в струях носясь; Чуть видны стропотны их мышцы Полурастопленны лучами. Тогда холмы чело зелено Возносят к выспренней стране И сверху видят отраженно Чело в струистой глубине, Куда соперники их льдисты, Низверженны, как в гробе, млеют. Тогда дубравы обнаженны, Стенящи томны купины, Долины, вьюгой расхищенны,

Дополнения 361 Вдруг внемлют духу тишины И кроткому часов полету, С усмешкой девственной парящих. Гряди, царица дней блаженных! Гряди! – стихии согласуй И над толпами бурь смятенных Во славе кроткой торжествуй! – С тобой долины наши мирны, С тобою паствы обновяться. О росс! – весенний, живоносный Феб с юга к северу течет; Но твой, – твой Гений венценосный С полнощи к западу грядет, Да в западе проникнет тучи Своим сиянием всемочным. Отечество в любви желает, Да обожаемый отец Ежеминутно превитает Близ преданных ему сердец, – Полет орла бесценен, важен; Но для птенца разлука скорбна. Так чада повсечасно алчут Очей любезного отца; Коль видят их, – сердца их скачут; Не видят их, – дрожат сердца. – Толь вожделен отец семейства, Милующий своих детей! Но ведают, что в том же праве Еще сыны и братья их, Которые в полях ко славе Стрегут покой домов своих; Он должен, как весенне солнце, Одушевить и сих сынов.

362 Дополнения Грядет он; – агнцам невозможно Пастись на пажитях своих В часы весенние спокойно, Коль пастырь от ограды их Не отженет зверей грозящих Жезлом, несущим жизнь и смерть. Чтоб тигров кровожадных, лютых Отгнать – иль сокрушит вконец, Потребна твердость стен сомкнутых, Единство молний и сердец. И се скипетроносный пастырь Спешит на пажить в ужас тиграм! Вотще мятежны изуверы, Гордясь обширностию плеч, Мечтают выше сил и меры Содвинуть горы, – твердь облечь. – Герою ль ложному дерзать, Где Бог, – где Вера зиждут чудо? Се Гений наш богоподобный, Как Судия стихий, – как Зевс, Понес свой меч молниеродный, Весы свои туда понес, Да тем очистит твердь от туч, А сими рок решит вселенной! Гряди! – гряди, Отец героев! Как Бог среди богов, восстань! Воспламени сынов и воев! Слей их в единой дух на брань! Слиянье душ – и их движенье – Чуднейше любви творенье. Тогда они с содружным жаром На жатву славы полетят И гармоническим ударом

Дополнения 363 Геенны сына поразят, Низложат, – и судьбину мира Свершат, как новы Озириды. Отец! – да будет страж небесный Сопутником в твоих путях! Да бури расточит окрестны И по торжественных громах Во образе звезды вечерней Провозвестит покой вселенной! 293. НА РЯБИНОВОЕ ДЕРЕВЦЕ, выросшее само собою из бронзового лаврового венца, что на монументе Румянцова-Задунайского, на Царицыном лугу Природа, мати чад послушных! Велишь – и жизни тайный дух, На легких крылиях воздушных В металл и прах стремится вдруг. Велишь – два царства сопрягутся, В металле семена растут; Из меди силы жизни льются И в злачных стеблиях цветут. Возможны ли сии премены? Все можешь ты, о мать вещей! Се выник первенец зеленый Из медных недр рукой твоей. Власы чела его тенисты, Мне мнится, в образец берут, Метальный хладный лавр ветвистый; Но сами, в кудри вьясь, растут.

364 Дополнения Быть может, выдет в сем растеньи Многоветвистый Нестор впредь, Который может без сомненья Угрозы бурь, веков презреть. Природа, мать существ несметных! 20 Ты отдыхаешь много лет, Чтобы Румянцевых бессмертных Еще произвести на свет. О Всемогущая! – ты млеешь: Ужель иссяк источник твой? – Нет, – не в одних сынах радеешь, – Везде; – и сей блеснет Герой. Средь бранных бурь, в часы Громовы, 30 Принявши подлинник в пример И в памятник венец лавровый, Возникнет он превыше сфер. 294. ЦАХАРИАС В ЧУЖОЙ МОГИЛЕ1 Какая ночь! Толь грозно никогда не падала с небес; Толь грозно не было еще вкруг гроба здесь. 1 Сказывают, что известный немецкий писатель Цахариас, или Заха– рий, возвращаясь некогда домой в глубокую ночь через кладбище, упал нечаянно в вырытую могилу. Не рассудив выбраться из сего ночлега, остается он в нем. Но пробудясь при звуке колокола и почувствовав то ужас, то уныние, выходит тотчас оттуда, спешит домой, садится за перо и в первом жару изображает сии чувствования стихами: Weich eine Nacht! – умея же играть на фортепиане, кладет их на музыку, достойную своего предмета. Вот почему дано оглавление сей песни. Переводчик тщился по возможности сохранить не только смысл и силу выражений, но и самую меру подлинных стихов, дабы можно было пользоваться готовою музыкою.

Дополнения 365 О мать земля! здесь прах почиет тех, В прохладе недр твоих, Которых мир столь много прнебрег, Лишь небо высит цену их. Но что за громкий тамо звон? Сквозь воздух стонет он. Я слышу меди стон, Я слышу, к смерти будит он! Восстань, душа! Почто тебя объемлет трепет вновь? Ах, сей ли гроб твой взор мятет, Где ляжет токмо плоть и кровь? Ты, что во мне и жизнь и свет! Куда отсель, Как я уже престану быть? Престану бытъ -ужель] Ум содрогается – уже не бытъ Желанье злейшее могил! Желанье без надежд! Кто влил, Кто мог тебя внутрь сердца влить? Уже не бытъ Ах! как болезнует отчаянная грудь! Всемощна грусть! сильнее смерти грусть! Я, робкой скорбью сокрушенный, Лежал у гроба распростерт, Твоим мерцаньем устрашенный, О бесконечна смерть! Я зрел, отчаян в бездне мрачной, Хаоса пред собой престол И слышал шум стремнины алчной; Уже и в зев ничтожства шел... Но вдруг небесный глас к покою Нисшел от высоты И рек: «Не в гневе создан Мною, Не в вечну жертву гроба ты;

366 Дополнения Нет – не страшись! Твой дух живый взнесется, И то, что тлен рассыплет в персть, Из персти паки воззовется Во славу, в вечну честь!» 295. К МЕРКУРИЮ Подражание Горацию Атланта внук сладкоречивый, Что в мрачной древности веков Преобразил сердца строптивы Уставом игр, и силой слов, И лирою, что ты обрел. Тебя Зевес в небесны кровы Приял, чтоб быть послом богов; И весть твоя, как луч громовый, Сквозь мраки мчится облаков – Из тверди в ад, из ада в твердь. Сам пастырь звезд благообразный, Быв пастырем среди лугов, Вотще чинил угрозы разны Тебе за скрытие тельцов; Ты видел вместо их улыбку. Погиб бы ране царь Фригийский, Когда б он без тебя пошел С дарами в грозный стан Ахивский; Но ты его безбедно вел Сквозь пламенную рать Атридов. Чистейши души в свет из нощи Не смеют без тебя парить; Ты властен лики теней тощи Златым жезлом своим водить – О Майн сын! – будь славен вечно.

Дополнения 361 296. К Г(ОСПОДИНУ) Г(ЕРИН>ГУ НА КОНЧИНУ ЕГО СУПРУГИ МАРИИ Н. Тогда как час утех отважно На резвых крыльях поспешал, Чу! – смертный колокол протяжно На башне в полночь простонал. Тогда как Ангел покровитель1 Хотел с лазурью свет простерть, – Се новый Ангел твой хранитель Парит сквозь тьму и мрачну смерть. Ты зришь, – се тень твоей Марии 10 Из нощи гроба выспрь летит! Се перед ней дрожат стихии! Се над тобою тень блестит! Священна стража! – муж прискорбной! Нет сей Люцинды дорогой; Но все она еще с тобой, Как некий охранитель скромной. Ах! прежде ты сей день сретал С улыбкой, с поцелуем нежным; Часы забвенья оживлял; 20 Теперь сретаешь с оком слезным Среди ужасной пустоты; Теперь ты в гробе прах лобзаешь, Детей с тоскою обнимаешь И с плачущими плачешь ты. Не внемлешь ли? – Се тень вещает: «Не плачь, супруг, и мне внуши. Коль смерть мой образ похищает Из глаз одних, – не из души; Ея смерть случилась пред имянинами ея супруга.

368 Дополнения Коль я живу в груди сострастных, Коль в сердце я живу твоем, В чертоге драгоценном сем: Супруг! – живи ты для несчастных! Живи ты для моих детей И пальмой кипарис увей!» 297. КЛАДБИЩЕ (из Клопштоковых од) Как тихо спят они в благом успеньи! К ним крадется мой дух в уединеньи; Как тихо спят они на сих одрах, Ниспущенны глубоко в прах. И здесь не сетуют, где вопль немеет! И здесь не чувствуют, где радость млеет! Но спят под сенью кипарисов сих, Доколь от сна пробудит Ангел их. О если б я, как роза, жизнь дневная, В сосуде смертном плотью истлевая, Да рано ль, позно ль тлен отыдет в тлен, Здесь лег костьми моими погребен. Тогда при тихом месячном сияньи С сочувством друг мой мимошед в молчаньи, Еще б мне в гробе слезу посвятил, Когда б мой прах слезы достоин был. Еще б один раз дружбу вспомянувши, В священном трепете изрек, вздохнувши: «Как мирно он лежит!» – мой дух бы внял И в тихом веяньи к нему предстал.

ВАРИАНТЫ РАННЕЙ РЕДАКЦИИ загл. Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе. Лирико-эпическое песнотворение Николаев, 1798 (Посвящение) (нет) «Живейшим солнцем озаренна...» (нет) ем. «Предварительных мыслей« (Посвящение) ВИЦЕ-АДМИРАЛУ МОРДВИНОВУ Ваше Высокопревосходительство! Милостивый Государь! Вот некоторое изображение Таврии! – воззрите на него и услышьте предварительный суд о нем! начало сего плода возрастом своим обязано еще первому Вашему обозрению сего полуострова. Неоспоримо, что многие мысли здесь уже не новы и давно известны; но сыщется ли в природе вещь, которая бы когда обладала телом совсем новым и отменным от своего естественного? разве одно исчадие природы. – Покрой одежды различен; а сущность в наготе своей всегда постоянна. Сей одежды требовала самая вводная повесть о магометанском мудреце, который составил из утра, полудня и вечера для воспитанника своего нравственную жизнь человека; свойство же азиатских бесед подкрепило мое намерение, хотя и оно не новое; не меньше и Гений старожителей Таврических к тому споспешествовал. Всякому известно, что вместо того было бы сухое и скучное описание красот Таврического дня, если бы тут лица, не взирая, что они худо или

370 Дополнения хорошо вымышлены, сколько-нибудь не отживляли сего сочинения тенями своими. Творение сие писано белыми стихами. – Но я не воспя– щал себе, если равнозвучие выходило само собою на конце. Славнейшие английские писатели, Мильтон, Аддисон, Томсон, Экензайд, также и немецкие, Клопшток и другие, презрели сей готической убор стихов. Правда, слух наш, привыкший к звону рифм, не охотно внимает те стихи, на конце коих не бряцают однозвучные слова. Мне бы казалось, что рифма никогда еще не должна составлять существенной музыки в стихах. Если читать подлинник господина Попия, то можно чувствовать доброгласие и стройность не в рифмах, но в искусном и правильном подборе гласных или согласных букв, употребленных кстати в самом течении речи, что и служит согласием музыкальных тонов. Бесспорно, что наш язык столько ж иногда щедр в доставлении рифм, как италианской, после которого и признается он вторым между приятнейшими языками в Европе; но кто из стихотворцов, хотя несколько любомудрствующих, не ощущает тяжести их, ради которой он принужден лучшую мысль и сильнейшую картину понизить или ослабить и, вместо оживления, так сказать, умертвить ее? ибо рифма, часто служа будто некиим отводом прекраснейших чувствий, убивает душу сочинения. Благодарение судьбе просвещения, что некоторые из наших отважных умов согласились на то, чтобы оставить сей образ готической прикрасы! – но то сожаления достойно, что они в сем случае из одной крайности поскользнулись в другую. Начав употреблять дактило-хореи, ясно показали, что они едва еще по-видимому вникли в точные законы римской древней меры; как же? У них в стихе весьма часто бегут короткие буквы перед двумя или тремя согласными, которые бы всегда требовали предыдущую стопу долгую. Признаюсь, что храня правило легкости в течении слова, я не осмелился последовать таковому недостаточному примеру в знании римской меры; кольми паче и не дерзал по образу некоторых смельчаков пуститься на дактило-хореические стихи с

Дополнения 371 рифмами. Мне казалось, что тогда будет одно только скорое бряцание без силы и знания точных римских правил; почему я и рассудил, сколь было бы тягостно и вредно вплетаться в сии неразвязные оковы, из коих наконец надлежало бы с отчаянием вырваться! Римляне знали великую тонкость в стихотворческой музыке; напротив того, ныне мы, так мелко судя о сем искусстве, находим в своих руках токмо недостроенную римскую лиру, или арфу. Читая в праотце велеречия и парнасского стройногласия, Омире, а особливо там, где он в подлиннике изображает морскую бурю, раздирание парусов и сокрушение корабля, также читая и в знаменитейшем князе златословия и сладкопения, Виргинии, полустишие: – Vorat aequore vortex; или в Горации сии плясовые стопы: ter pede terra, я тотчас чувствую чистое и свободное течение гласной буквы или короткой стопы, пред гласной же или одной согласной, либо долгой стопы, и вопреки тому; а наипаче тайную гармонию в благоразумном подборе буквенных звуков, чему конечно научает едино знание механизма языка. Словом: – чрез самое произношение ощущаю действительно, каким образом шумит буря, крутится водоворот и корабль поглощается. Отец российского стопотворения, просвещенный Ломоносов, в том показал самый лучший и поучительнейший опыт чрез стопы: – Только мутился песок, лишь белая пена кипела; но сия образцовая легкость, согласие и чистота меры осталась, кажется, без всякого примечания и едва ли принята точно в примере чистых дактилей? Мне скажут, для чего я после такого рассуждения не избрал лучше прозу? – не спорю, что это было бы лучше. Но всегда ли парение парнасское в прозе терпимо, без коего я не мог обойтися здесь? менее ли также и в прозе нужна гармония, как и в стихах? Кому не известна Геснерова проза в прекрасных идиллиях или Фенелонова во французском Телемаке? Кто не почувствует превосходство ее в сравнении даже лучших стихов? – Да не помыслит кто, что я дерзаю сим образом отвращать сотрудников от Парнасских их нарядов!

372 Дополнения Я единственно рассуждаю, что, избрав род четверостопных белых стихов и несколько в том подражая Тассу, писавшему Освобожденный свой Иерусалим четверостопными же, но с рифмами, стихами, имел то намерение, дабы себя облегчить от наемных уз и лучше дать ощутить меру сего, так сказать, почти прозаического стопостремления. На сем-то основании построенное мною сие небольшое здание посвящаю Вашему Высокопревосходительству. Я ведаю, что вкус и разборчивость просвещенной души Вашей ничего такого не ищет в сей (простите мне сие выражение) готической штукатурке, в чем другие льстятся найти славу пиитического ремесла. Следственно, я уже и спокоен, когда сие безмолвие рифм не огорчит Вашего слуха и не заставит сожалеть о них. Равным образом Вам не противны будут здесь некоторые вновь составленные слова. Вы сами уверены, что, многим вещам если не дать нового и особого имени, то невозможно их и различить с другими в свете вещами; – а притом обыкновенные слабые и ветхие имена, кажется, не придали бы слову той силы и крепости, каковую свежие и с патриотическим старанием изобретенные имена. По равномерной причине я часто выводил отметки как ради известной точности и объяснения вещи, так и для избежания труда в продолжительных проверках, каковых бы требовали некоторые не весьма знакомые, там встречающиеся, собственные и существительные именования. Гораций без сей полезной и необходимой отваги, с какою он созидал новые определительные названия вещам, всегда бы находил бедность в своем языке. Сие, по моему мнению, одолжение языку гораздо простительнее, нежели ввод чужестранных слов без нужды, как то: рельеф, барельеф, мораль, натура и весьма многие тому подобные. Вам известно, с каким негодованием просвещеннейшие из англичан смотрят на то, если иностранные слова празднуют у них в чужом покрое; они тотчас их перерождают в собственные, хотя и весь их язык, правду сказать, почти заемной. Но мы, напротив того, в сем случае не жалеем еще

Дополнения 373 быть учениками и сами не хотим сбросить с глаз своих повязки, чтоб быть учителями. Пренебрегши драгоценный вкус нашей древности, по крайней мере, в старобытных песнях или народных повестях и поговорках, не перестаем пресмыкаться в притворе знания своего и, никогда не растворяя собственных красок, пишем чужою кистию, и даже с кичливою некоею радостию употребляем чужие слова и вкус не только в чужой же одежде, но и свои родные одеваем на иноплемен– ничью стать. О! если бы поспешнее отверзлось собственное святилище познаний и вкуса! Наконец должен я сказать, что примечаемая в сем творении, а особливо на конце оного, некая унылость пера, не будет угодна для многих весельчаков. Но если это ни что иное, как естественное действие обыкновенного оборота дня, которое тогда играет в чувствительной душе, то кто действительно чувствовал над собою силу утра, полдней, особливо же вечерних минут и ночных мраков, тот оправдает сей плод чувств и пера моего. Дабы не утомлять более сим родом предуведомления, то я в заключение сего поспешаю открыть Вашему Высокопревосходительству, какое движение одушевляло и назидало сей образ труда моего. Может быть, он и не достиг бы посильной своей зрелости, которою при всем том и теперь еще можно хвалиться, если бы один из знаменитых животворите– лей оного не возрождал во мне толь нужного вдохновения во все течение сего труда. Я не меньше обязан в том побудительным желаниям и советам Его Превосходительства Петра Федоровича Геринга; почему и казалось мне, что тот, который содействовал силою советов сочинению, благоволил бы с равносильным влиянием сопроводить также и последствие оного. И так я льщусь, что благороднейшее сердце Ваше приимет с обыкновенною снисходительностию сие излияние моего пера. Вы сей час услышите о сем и мольбу приморской музы моея; а я таковым приятием совершенно буду уверен, что не тщетна была та возможная корысть, которую во время первого обозрения скифской страны сея Вашим

374 Дополнения Высокопревосходительством взоры мои некогда приобрели, память соблюла, а воображение дополнило, и что сие конечно будет торжественнейшим знамением новых Ваших милостей, и усугубит продолжение того благодарного чувствования, с каковым быть непреложным правилом поставлю, доколе есмь, Милостивый Государь! ВАШЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА! Преданнейший слуга Сочинитель. ВСТУПЛЕНИЕ ем. «К единственному другу природы» Здесь вопиющей музы глас Взывает на приморской арфе. – Здесь те поет она предметы, Что злато-пурпурна денница, Что полдень, облеченный в зной, Что поздны вечера часы При пламенном влияньи Льва В благоцветущем Херсонисе Вдохнули в скромну грудь ея. Услышь сей робкий глас! – услышь! Услышь, – блаженный друг природы! Благотворящая природа, Котора на хребтах высоких, На мшистых берегах Салгира, Альмы, и Кара-су, и Качи, И средь источников гремучих

Дополнения 375 Ликует в полной лепоте, Дала мне красок пестроту, Которыми я не забыл Рисунок слабый оттенить Твоих холмов и долов злачных, Твоих зеленых вертоградов, Твоих ключей сереброструйных, Где очи бдительны твои В спокойны иногда часы Находят зрелище Помоны, А драгоценные досуги Златой сретают года труд. Яви рисунку нежный взор И усмехнися, – друг природы! Явишь, – коралловы холмы, Салгирские брега тенисты, Благоуханные дубравы, И величавые раины, И сено-лиственные ильмы, И помавающие сосны С такой же живостию будут В оттенках неких сей картины Цвести, – дышать, – и возвышаться, А резвые ключи гремучи Такою же стопою будут -Скакать в шумящей песни мере, Как в самом подлиннике пышном, Неподражаемом, – чудесном. Хвались тогда своею долей, Моя счастливая камена, Что в благодетельной деснице Твоей возможной кисти плод Толико будет оживлен, Толико будет награжден!

376 Дополнения (ПЕСНЬ ПЕРВАЯ) эпиграф Ille terrarum mihi praeter omnes Angulus ridet. Horat(ius) Все земли красоту являют, Но той усмешкой не пленяют, Как злачный сей предел. Гораций перед 1 Пускай Гельвеция блаженна1 Пленяет дщерей Меонийских Вершинами хребтов Альпийских, Покрытых вечной сединой, Или зелеными брегами Своих излучистых протоков И сребро-зеркальной равниной Пучинородного Лемана – Пускай Сатурнова земля, Где Тибр и Эридан клубятся, Возможны краски истощить Для тонкой Аддисона кисти! Пусть на брегах туманных Темзы Воображенье Экензайда Фессалъскую долину ищет, Обитель мирну сил лесных, Где втайне нимфы с древним Паном На сено-лиственных брегах В часы златые ликовали! – Я в Херсонисе многохолмном Под благодатным небосклоном, Где и тогда, как Водолей В других пределах обретает Окованный свой льдом сосуд, Ср.: Херсонида, К единственному другу природы, ст. 1-113.

Дополнения 311 Нередко веет дух весны, Нередко ландыш изникает, Уединясь в млечных долинах, Или на стланцовых вершинах Найду Гельвецию с хребтами, Найду Сатурнову страну, Темпийские луга найду. Доселе ни едина муза Не строила здесь звонкой арфы; Быть может, – ни един проток, Ни ключ кипящий не струит Гремящей песни краснопевца И не бежит в небесной мере, Какую чувствуем в стихах. – Ах! – может быть, давно иссякли Иные реки не воспеты. – Ключи их мертвы, – онемели; А лоно тоще, – неключимо; Но божеским искусством музы Иссякшие журчали б вечно; – Быть может, – ни одна гора, Ни холм чела не возвышает, Ни лес, венчающий их злаком, Ни благолепный вертоград Своих древес не воздымает, Которы были бы воспеты Устами пылких песнословов. Живущий горный дух в скалах Еще не повторяет гласа Девяточисленных сестер, Прекрасных дщерей Мнемозины. Блаженна будет муза та, Котора испытает силы, Чтобы с успехом возвеличить В живых очах племен грядущих

378 Дополнения Сии бессмертные протоки, Сии утесы и поля, Сии ключи, сии моря! Они бессмертны; – иль давно Мы очевидно созерцали, Как несравненная в царях, Великая ЕКАТЕРИНА, Подобно просвещенной Ольге, Подобно внуку мудрой Ольги, Стопой священной их почтила И светом взоров озарила? – Бессмертны, – коль бессмертный ПАВЕЛ На столь прекрасные картины Холмы и тучные долины Воззрит еще живейшим оком. Сладкопоющая камена – Вдохни мне Аддисона силу! Дай насыщенно вображенье Чувствительного Экензайда И Томсона, – жреца природы, Дорический напев и строй! А ежели они изъяли Тебя из готфских тех сетей, Что своенравна рифма ставя, Тебя столь часто нудит падать; Дерзну ль сии расторгнуть узы, Что здесь доныне носишь ты? – Дерзну ли лучший путь открыть Тебе в дыхании свободном И гладки проложить стези, Дабы удобнее протечь С тобою поле новых зрелищ, С тобою поприще красот? – Сладкопоющая камена – Восстань! – изыди из оков!

Дополнения 379 вм.1-73 Как ясно там заря алеет? – Какие розы пламенеют Средь сих пустынь, – средь сих пучин Между шумящих тростников, На коих спят, с небес ниспадши, Седые нощи облака? – Но чада естества не все Из моря вышли смутных грез; Еще не все они встречают Пришествие царя светил. – Недремлющие соловьи И бдительны бессмертны музы В тени Лицеев многоцветных Одни возносят ранни песни: – Одни толпящись караваны Среди излучистых дорог Влекут со скрыпом плод торговли; Верблюды, вознося главу, Небыстрым, – но широким шагом Пути дневные сокращают; За ними сильные тельцы Ступают медленно, – но твердо И движут горы на колесах Под буковым своим ярмом. – Заря белее, – блеск алее; – Огнистее горят тенисты, Владыку ждущи, облака. – Бегут пред ним и утопают Средь бездны света бледны звезды. Выходит на конях эфирных Среди колес румяных день; – Час утра бьет; – колеса быстро Крутятся на туманных осях. Се! – златопламенно чело Подъемлется из-за холма, -

380 Дополнения Чело великого Царя! Се! в полной лепоте исходит, Одеян в огненну порфиру, Жених из брачного чертога! – Из-под янтарного венца Вздымаясь к верхним облачкам, Рисуются живой картиной В объеме пробужденна взора – Вокруг алмазной колесницы, Сопровождаемой куреньем, Бегут восточны ветерки. – Златые полосы скользят Между зубцов Кавказских гор И, протягая нити света Сквозь здешни тихи перелески, Сгоняют спящи тени прочь С тополевых листов сребристых; А тамо, где уединенны Пустынных храмин стены дремлют, Дым ранний, серым вьясь столбом И кровы мшисты покрывая, Крутит его в туманну твердь Иль стелется в сырой долине. – Все восстает теперь из тьмы. – Лишь нежна токмо роскошь спит; Страшась простуд от ранних рос, Отвсюду заключает ложе Статьи от умиленных песней Сопутствуют и провождают. – «О солнце! – Магомета брат! Горяще в куполах Медины Когда серебряный полмесяц Прешедшей ночи освещал

Дополнения 381 Благоуханны кипарисы, Не сетовали кипарисы, Как в неких жалостных странах Они слезятся над гробами; Но осребренные лучами Веселый шум распространяли, Что персть святую осеняют, Почиющу в небесном мире. – Лик Божий! – озари теперь Великого пророка гроб И те священные поля, Где под бесценными стопами Во дни младенчества его Иссопы, розы и тюльпаны Ежеминутно возрастали! – Там были мы, там зрели небо. – О братья! все мы получили, Мы получили благодать. – О путь! – о путь наш! сокращайся! С каким восторгом несказанным Высокогруды наши жены И чернов л асы наши сыны, И чернооки наши дщери, Измаила прекрасны чада, Из врат, столь долго заключенных, С простертой встретят нас рукой И излиют на наши чела Благоуханный сок алоя? – О путь! – о путь наш! сокращайся!» Ходил в священный Меккский храм, Вдруг сей младый Мурза, восстав, Остановляет мысль его И, персты к персям приложа, Почтенье воздает ему.

382 Дополнения ем. 239-240 «уже давно я дал обет1 Тебе поведать в некий час, Где было утро дней моих И как висящу надо мной Я встречу смертну нощь мою? – А ты, – я знаю, – лучше хощешь Теперь уведать жизнь мою». «Шериф почтенный! – рек Мурза, – Пусть смертна мысль других тревожит Среди очарований жизни! – А мне – она не так страшна. Тобой, – тобой я научен Из мыслей не терять ее. – Но ты с тех пор, как вел меня От сйх пределов в Меккский храм, Досель отсрочивал поведать Историю своих дней мирных». «Тебе известно, – отвечал Шериф с глубоким воздыханьем, – Что я в Натолии любезной Начальное приял дыханье. – Там свежу юности слезу Среди пелен я испустил. – Вот! – где моих дней утро было! Светильник благости Аллы В сем утре так сиял на мне, Как нынешний востока луч. Достигши точки полудневной, Как под отеческим призором Искусствам бранным научался, В меридиане дней моих 1 Ср.: Херсонида, песнь /V, ст. 609-840.

Дополнения 383 Избрал себе я Марса богом Во славу веры и Пророка; Но ныне пламень сей погас. – Всему есть собственное время. – Свет опытов открыл мне взор. – Я посвятил себя Алле. – Великий Муфтий, – райский вождь, По мудрости – избрал меня Наставником брегов Эвксинских. – Я стар; – лишась давно супруги, Пишась любви залогов верных, Оставлен лучшими друзьями, Что должен делать я иное? – Я поспешал в сии места, Которы праотцы премудры Стопами древле освящали; Спешил повергнуть там печали, Какими страждет грудь моя; Потом – отсель отыти с миром; – Но вдруг пророка тень во сне В едину нощь вещала мне: – Шериф твой праотец услышал Твою усердную мольбу; Еще светило отступило Назад на двадесят степеней, Еще Алла к твоей дней мере Приумножает двадцать лет. – Гряди! – и обозри всех верных На стропотных брегах Эвксина И средь Таврических вершин! Тут, в изумленьи воспрянув, Я пред Аллой поверг чело. – Тогда мне осьмьдесять лет было; Но с приобщением других, Познав в стопах я новы силы,