Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Поэзия С.С. Боброва All и употреблен Батюшковым как характерный для Боброва; «языком богов» называл поэзию Боброва Мартынов; слова «сумбур», «сумбуротворец», «певец ночей» к 1810 г. стали общим местом в отзывах о Боброве (Жихарев, Батюшков), а «гений» и «полночь» – излюбленные им слова, имеющиеся в заглавии его собрания сочинений и также уже использованные Батюшковым в «Видении на брегах Леты». Вяземский явился глашатаем общего мнения карамзинистов. Он целиком опирается на предшествующих критиков Боброва, главным образом – на Батюшкова. Может быть, не был так уж несправедлив Невзоров, когда раздраженно писал: «Г. Сочинитель сих эпиграмм истощает остроту своего разума на счет покойника, которого он видно не знал ни лично, ни сочинений его порядочно не читал; ибо, читавши все сочинения г. Боброва с некоторым только вниманием и имевши только общий смысл, невозможно об нем так отзываться»93. Жуковский прислал номер «Друга юношества» со статьей Невзорова Вяземскому94, и тот, задетый, как можно догадываться, упреком в неосновательности, тогда же пишет «Письмо к издателю о поэте Боброве»95. «Издатель» – это, видимо, Невзоров, который считал, что оправдать поэта должны его сочинения, и после краткой похвальной преамбулы поместил подборку стихотворений из «Рассвета полночи». Так же поступает и Вяземский. У него «несколько литераторов, которые проводили весь вечер в чтении, в пении и в разных забавах», узнают о смерти Боброва и решают немедленно пить «за его славу» и читать поочередно лучшие, по мнению каждого, из «стихов, взятых из песнопений полночного Пиндара». Далее с минимальным шутливым комментарием 93 Невзоров 1810. С. 64-65. 94 Жуковский – Вяземскому, 3 июля 1810: «Обнимаю тебя дружески, а чтобы повеселить твою душу, посылаю тебе № "Друга юношества", в котором ругают тебя нещадно и меня тут же за эпиграммы на Боброва» («Арзамас». Сборник / Под общ. ред. В.Э. Вацуро и А.Л. Осповата. М., 1994. Кн. 1. С. 157). 95 См.: Там же. Кн. 1. С. 153-156.

478 В Л. Коровин приводятся два отрывка и одно стихотворение целиком из третьей части «Рассвета полночи», а также отрывок из «Вечернего созерцания гробницы Екатерины II», заимствованный из статьи Мартынова, где он был уже процитирован (видимо, под рукой у Вяземского оказались только третья часть «Рассвета полночи», заглавие которой приводится в начале «Письма...», и номер «Северного вестника»). Таким образом, утверждение Невзорова, что, «читавши все сочинения г. Боброва, невозможно об нем так отзываться», оказывается перевернутым: именно «читавши» невозможно к нему отнестись всерьез. Его сочинения говорят сами, и не в оправдание их автора, как полагает Невзоров, а в осуждение. Эпиграммы Вяземского стали апогеем «антибобров– ской» кампании карамзинистов, совпавшей с последними годами жизни «певца ночей». Они поставили точку в его несчастливой литературной судьбе. В кратком описании она выглядит следующим образом. Первые стихи Боброва, появившиеся в пору общего увлечения Юнгом, доставили поэту известность и благосклонность публики, имевшие свою оборотную сторону: о нем продолжали судить по его ранним стихам в то время, когда вкусы публики уже изменились, причем одно такое суждение исходило из самого авторитетного в перспективе литературной жизни источника – от Карамзина. Десять лет, проведенные вдали от столиц, явились роковым обстоятельством для репутации Боброва и обусловили его положение на периферии литературного процесса. Его создававшаяся в 1790-е годы впечатляющая по новизне и разнообразию тем и жанров лирика, равно как и новаторская «Таврида», в столицах была практически неизвестна. «Рассвет полночи» появился в дни полемики между карамзинистами и «архаистами» и был интерпретирован в ее контексте. Смерть Боброва сопровождалась эпиграммами младших карамзинистов, которым предстояло одержать видимую победу в литературной борьбе и повлиять на мнение нелюбопытных потомков. С коротким периодом его славы – от выхода первой части «Рассвета полночи» в на-

Поэзия С.С. Боброва 479 чале 1804 г. до смерти поэта в начале 1810 г. – было покончено. В эти последние свои годы Бобров, расцененный карамзинистами как опасный противник и в общем-то не принятый за «своего» в кругу будущих членов «Беседы любителей русского слова», устранился от полемики, но продолжал свои уединенные искания и еще успел выступить с новою весьма пространной поэмой. 6 В 1805-1809 гг. в «Северном вестнике», «Лицее», «Талии», «Цветнике» и отдельными изданими в общей сложности появилось 36 стихотворений Боброва, свидетельствующих о его заинтересованном отношении к новым литературным веяниям. Среди них, например, есть баллада о любви («Селим и Фатьма», № 283) и кладбищенская элегия («Кладбище», № 297). «Селим и Фатьма» – вольное переложение баллады Д. Маллета «Эдвин и Эмма» («Edwin and Emma», 1760) о том, как влюбленные, разлученные злыми родственниками, умирают в один день и соединяются в лучшем мире96. Позднее ту же балладу переложил В.А. Жуковский («Эльвина и Эдвин», 1814), сосредоточившись на переживаниях героев и добавив мотив дочерней любви. Бобров же перенес действие в среду крымских мусульман, и психологические тонкости стали едва различимы за густым этнографическим колоритом, т.е. он не вышел за пределы преромантической трактовки жанра баллады как прежде всего экзотической по материалу. И все же показательно само обращение к этому жанру за два года до «Людмилы» Жуковского (1808). 96 Другую балладу Д. Маллета – «Вильгельм и Маргарита» («William and Margaret», 1724) – Бобров перевел прозой (см.: СВ. 1805. Ч. 7. Июль. С. 94-97).

480 В Л. Коровин Свой вариант «кладбищенской элегии» Бобров дал в стихотворении «Кладбище (Из Клопштоковых од)» (№ 297), ставшем его последней прижизненной публикацией. Как тихо спят они в благом успеньи! К ним крадется мой дух в уединеньи; Как тихо спят они на сих одрах, Ниспущенны глубоко в прах. И здесь не сетуют, где вопль немеет! И здесь не чувствуют, где радость млеет! Но спят под сенью кипарисов сих, Доколь от сна пробудит Ангел их. О если б я, как роза, жизнь дневная, В сосуде смертном плотью истлевая, Да рано ль, поздно ль тлен отыдет в тлен, Здесь лег костьми моими погребен. Тогда при тихом месячном сияньи С сочувством друг мой мимошед в молчаньи, Еще б мне в гробе слезу посвятил, Когда б мой прах слезы достоин был. Еще б один раз дружбу вспомянувши, В священном трепете изрек вздохнувши: «Как мирно он лежит!» – мой дух бы внял И в тихом веяньи к нему предстал. Здесь есть почти все выделяемые исследователями «кладбищенской элегии» особенности этого жанра в том виде, как он был усвоен русской поэзией после «Сельского кладбища» Жуковского97 (ход мысли автора от образа кладбища и почиющих на нем к самому себе с заключительной 97 См.: Топоров В.Н. «Сельское кладбище» Жуковского: К истокам русской поэзии // Russian Literature. North-Holland Publisching Company. 1981. T. X. P. 248-255; Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 48-73.

Поэзия С.С. Боброва 481 эпитафией; друг, роняющий слезу над гробом; словесные мотивы «тишины», «молчанья», «уединенья», «сочувствия» и т.д., вплоть до синтаксических параллелизмов и анафорических повторов, создающих мелодию стиха; пейзаж редуцирован до «тихого месячного сиянья» и аллегорических «кипарисов», т.е. представлен своими «знаками» и подчеркнуто суггестивен). Однако так называемый «демократический патриархализм» элегии Жуковского и мотив «юноши» у Боброва полностью отсутствуют. Перед нами чистая схема жанра, обнажающая его религиозную квиетистскую основу. Важным новшеством был стих «Кладбища». За два года до Жуковского, сделавшего, по словам М.Л. Гаспарова, «решающие шаги» в освоении 5-стопного ямба98, Бобров использовал здесь именно этот размер". Экспериментальным по форме является также стихотворение «Цахариас в чужой могиле» (№ 294), написанное довольно изощренным вольным ямбом с чередованием строк 2-, 3-, 4-, 5– и 6-стопной длины. Вообще, прежде Бобров был мало склонен к метрическим экспериментам100. Тем интересней его обращение к ним в последних стихотворениях. Видно, он сознательно пробовал силы на путях, прокладываемых молодыми поэтами (как из круга ВОЛСНХ, так и из числа карамзинистов). Откликом на новые веяния явились его переводы из Сапфо, привлекавшей в 1800-х годах многих авторов: ее пе– 98 Гаспаров МЛ. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 114. 99 Ранее Бобров использовал 5-стопный ямб в одном переводе из А. Попа (№ 154), в «Двух надписях Екатерине II» (№ 10—11) и отдельных строфах стихотворений «К праху российского Ганнибала» (№ 19) и «Лучший день в году Акаста» (№ 78). 100 Из метрических экспериментов Боброва, не считая «хоров для польского» и ряда строф в «Драмматическом песнотворении на кончину Екатерины II» (№ 8), написанных 5-стопным хореем, можно назвать лишь дактилические стихи «Желание любителю отечества» (№ 53) и логаэд к дню рождения П.И. Икосова (№ 113). 16. Бобров Семен, т. 2

482 В Л. Коровин реводили Г.Р. Державин, А.Х. Востоков и др., даже вышли две брошюры под титулом «Стихотворения Сафы» – П.И. Голенищева-Кутузова (1805) и В.Г. Анастасевича (1808). Бобров переложил два первых, самых известных фрагмента Сапфо и еще два менее известных («Имн Венере», № 268; «Отрывки из Сафы» (№ 274-276)). Стихотворение «К Меркурию» (№ 295), подражание оде Горация, Бобров сочинил также не без оглядки на современных поэтов: тремя годами раньше ее, имитируя размер подлинника, перевел Востоков. Однако большая часть поздних оригинальных стихотворений Боброва распределяется по уже знакомым жанрово– тематическим группам. Это, во-первых, оды, посвященные военным кампаниям (в данном случае – событиям антинаполеоновских войн 1805 и 1806-1807 гг. – «Год к вечности», № 273; «Походный бой», № 285; «К патриотам везде и во всяком...», № 286; «Шествие скипетроносного Гения...», № 292), оды на события в жизни царствующих особ («Ангел Багрянородного отрока», № 260; «Песнь эпиталамическая на брак Высочайших лиц», № 263), «надгробные» оды в воспоминание «браноносных гениев» («Воспоминание графа Вал. Ал. Зубова при его могиле», № 262; «На рябиновое деревце... на монументе Румянцова-Задунайского», № 293), шесть эпитафий разным лицам (№ 261,265-267, 271,284), песни (№ 279,291) и два стихотворения к П.Ф. Герингу (№ 290, 296). Одно стихотворение прямо отсылает к принесшей автору успех «Тавриде» – «Новое одобрение коммерции в Таврии в 1806 году» (№ 288). Новостью для Боброва можно счесть стихи, адресованные собратьям по перу – М.М. Хераскову и М.Н. Муравьеву. Это «Успокоение российского Марона» и «Весенняя песнь», написанные одинаковыми одическими пятистишиями с не– рифмующейся заключительной строкой, но проникнутые элегическими настроениями. Оба стихотворения содержат указания на взаимоотношения автора с адресатами, упоминания основных их произведений, реминисценции из них и варьируют их поэтические темы. Так, в «Весенней песни»

Поэзия С.С. Боброва 483 картины весны являются развитием мотивов 7-й и 8-й строф оды Муравьева «Весна. К Василию Ивановичу Майкову» (1775), а в «Успокоении российского Марона» тема «запада жизни» и лебединой песни в целом и в особенности предпоследняя строфа представляют собой интерпретацию строк Хераскова из его «Оды... Александру I... на день восшествия на престол» (1801). Поводом к написанию этого стихотворения, возможно, послужил выход дидактической поэмы Хераскова «Поэт» (1805), в которой Бобров мог усмотреть косвенное одобрение собственных опытов, прежде всего ранних религиозно-философских стихотворений: Приводит ли тебя в восторг, во изумленье Вселенной дивное из хаоса явленье? – Ты внемлешь ли, как рек Творец: да будет свет! – Свет бысть! и тысячи явились вдруг планет. На небе голубом когда заря явится, То кажется ль тебе, что паки мир творится? Когда творительный в восторге дух парит, Всему дает он вид и все животворит; Там камень чувствует, там речки воздыхают, Там горы к небесам чело гордясь вздымают. Черноволосая в звездах хаоса дочь Мечтается ль тебе с жезлом свинцовым в ночь, Которым на земли к чему она коснется, Все меркнет, дремлет все, покою предается. – Где для простых очей совсем предметов нет, Рисует, видит там и чувствует Поэт101. Самое пространное из поздних стихотворений Боброва – «Россы в буре, или Грозная ночь на Японских водах» (1807). Это, собственно, небольшая поэма об одном эпизоде кругосветной экспедиции И.Ф. Крузенштерна и Ю.Ф. Лисянского 1803-1806 гг., а именно о том, как 1 октября (н.ст.) 1804 г. 101 Херасков ММ. Поэт. М., 1805. С. 3-5. В приведенных строках есть прямые отсылки к стихотворениям Боброва «Размышление о создании мира» (№ 100) и «Хитрости Сатурна» (№ 116). 16*

484 В Л. Коровин шлюп «Надежда», направлявшийся из Петропавловска-Кам– чатского в Нагасаки, был застигнут тайфуном у берегов Японии. Ход плавания достаточно широко и оперативно освещался в русской печати. Так, Н.М. Карамзин в «Вестнике Европы» еще до отбытия судов из Кронштадта поместил заметку о готовящейся экспедиции, где доказывал необходимость торговой экспансии России: «Англоманы и галломаны, что желают называться космополитами, думают, что русские должны торговать на месте. Петр думал иначе – он был русским в душе и патриотом. Мы стоим на земле русской, смотрим на свет не в очки систематиков, а своими природными глазами; нам нужно и развитие флота и промышленности, предприимчивость и дерзание»102. Позднее в «Вестнике Европы» печатались письма участников экспедиции. Не было недостатка и в поэтических откликах: по случаю достижения «Надеждою» острова Овайги 7 июня 1804 г. написано стихотворение А.Ф. Мерзлякова «Тень Кукова на острове Ов-гиги» (1805). После возвращения «Надежды» в августе 1806 г. в Кронштадт на страницах «Лицея» И.И. Мартынова было без подписи помещено подробное описание путешествия103. У Боброва были особые причины интересоваться плаванием, устройству которого, будучи в 1802 г. морским министром, содействовал его давний покровитель Н.С. Мордвинов. В 1805 г. он был зачислен на службу в Адмиралтейский департамент при морском министерстве, ведавший, среди прочего, научными изысканиями, а потому и делами экспедиции Крузенштерна, т.е. Бобров был сослуживцем участников плавания «Надежды» и «Невы». После их возвращения ему, конечно, довелось выслушивать рассказы моряков, а возможно, и пожелания прославить поход в стихах. Последнее прямо касается эпизода, избранного предметом поэмы Боброва («бури» у японских берегов). В записках Крузенштерна он описывается следующим образом: «Бесстрашие наших 102 Вестник Европы. 1803. № 6. С. 171. 103 См.: Лицей. 1806. Ч. 4. Кн. 3.

Поэзия С.С. Боброва 485 матросов, презиравших все опасности, действовало в сие время столько, что буря не могла унести ни одного паруса. В 3 часа пополудни рассвирепела наконец оная до того, что изорвала все наши штормовые стаксели, под коими одни мы оставались. Ничто не могло противостоять жестокости шторма. Сколько я ни слыхивал о тифонах, случавшихся у берегов китайских и японских, но подобного сему не мог себе представить. Надобно иметь дар стихотворца, чтобы живо описать ярость оного»104. Таким образом, «сюжет» поэмы был подсказан Боброву самими ее героями. В примечаниях, где детально описывается все происходившее на корабле, он ссылается на рассказ М.И. Ратманова, одного из офицеров «Надежды». Примечания эти изобилуют профессиональной морской лексикой, что неудивительно, поскольку поэма посвящена «российским мореходцам» и адресована прежде всего им. Однако сочетание поэтического текста и мало уступающих ему по объему прозаических пояснений, «вымысла стихотворца» и подчеркнуто достоверных сведений создает особый художественный эффект. Наличие примечаний со ссылками на слова очевидца сближают «Россов в буре» с другой «малой поэмой» Боброва – «Черноморские трофеи...» (№ 47). Адмиралтейский департамент, занимавшийся, в частности, изданием трудов на морскую тематику, обеспечивал Боброву в последние годы его жизни дополнительный заработок. Так, по заданию департамента он перевел вторую и третью части «Всеобщей истории о мореходстве» (изд. 1808 и 1811), а по собственному почину предпринял оригинальное исследование о мореходстве славянских народов105. Он успел 104 Крузенштерн И.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5 и 1806 годах на кораблях «Надежде» и «Неве»... М, 1950. С. 278-279. 105 Древний российский плаватель, или опыт краткого дееписания, с присовокуплением инде критических замечаний на некоторые чужестранные повести о морских походах россиян, соч(иненный) на основании разных ист(орических) свидетельств надв(орным) советником Семеном Бобровым. СПб., 1812. 108 с.

486 ВЛ. Коровин написать о плаваниях южных и западных славян и собственно «россиян» до Петра I. В 1809 г. рукопись была представлена в департамент и автору было рекомендовано «заняться продолжением сочинения со времен Петра Великого»106. Продолжить ему не довелось. Незавершенный труд был издан по решению Адмиралтейского департамента через два года после смерти Боброва «в уважение усердной службы и честного поведения сего чиновника и бедности оставшегося по нем семейства»107. 7 Главный труд последних лет его жизни – поэма «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» (Ч. 1-2. СПб., 1807-1809)108. Это, по определению автора, «иносказательная эпопея» с небольшим числом действующих лиц, носящих имена, смысл которых раскрывается при переводе «с еврейского». Содержание ее следующее. Нешам (Душа), сын царя Мизраха (Восток), поддавшись уговорам своей легкомысленной супруги Колгуфы (Плоть), покинул уготованный им для жизни сад, нарушив строгий запрет отца, за что был изгнан, 106 Соколов А.П. Русская морская библиотека. 1701-1851. Исчисление и описание книг, рукописей и статей по морскому делу за 150 лет. 2-е изд. / Под ред. В.К. Шульца. СПб., 1883. С. 138. 107 Там же. 108 Сочинялась поэма в 1806-1807 г.: цензурное разрешение на издание первой книги было подписано еще 31 декабря 1806 г., а на издание последней, четвертой книги – 17 сентября 1807 г. (РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 8. Л.271; Д. 23. Л. 51; Д. 32. Л. 131, 192). Первая ее часть, включающая первую и вторую книги, была напечатана в 1807 г. в Академической типографии на средства автора в количестве 600 экземпляров, и Бобров был обеспокоен их сбытом, о чем писал СИ. Селивановскому в июне 1807 г. (см.: Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С 401-402). Вторая часть (книги третья и четвертая) вышла в 1809 г. в типографии Губернского правления.

Поэзия С.С. Боброва 487 лишен зрения и под видом слепца принужден скитаться по разным странам и временам в поисках того, кто исцелит его от слепоты и примирит с отцом. Наставляет его на этом пути разумный и благочестивый Зихел (Разум), а совращает и чинит препятствия лживый Рамай (Губитель), иногда принимающий облик Зихела. Нешам посещает Вавилон, Ассирию, Индию, Иран, Эфиопию, Ливию, Египет, Сицилию, Грецию, Сирию, знакомится с разными религиозными и философскими системами, повсюду узнает «черты первообразного закона» (везде более или менее искаженного), «но врача не находит». Попадает в сети «ложных умствований» и «опасной эклектики» Рамая, женится на его дочери обольстительнице Таве (Вожделение), но, устрашенный знамением, бежит с брачного ложа, затем покушается на жизнь своего наставника Зихела и едва не становится самоубийцей, бросившись, по примеру Эмпедокла, в жерло Этны. Останавливает его лишь явление Зихела и песнь его спутницы – «сострадательной Кемлы». Наконец в Палестине он оказывается одним из евангельских слепцов, сидящих у врат Иерихона, и получает исцеление от руки Спасителя. Тогда наступает «рассвет». Видно, что в своей «иносказательной эпопее» Бобров воспроизвел схему аллегорического путешествия в поисках истины. Однако замысел его был в принципе шире. Он создавал монументальный религиозно-философский эпос, поэтическую историю человечества до Христа, и призвал в спутницы «священну Клию», а не другую музу. О его приверженности к исторической тематике можно было судить уже по его ранним стихам в «Покоящемся трудолюбце» (священная история), по «Тавриде» (история Крыма) и первой части «Рассвета полночи» (история России в XVIII столетии). В данном случае он, по собственному признанию, хотел «составить историю разума человеческого»109 и поэтому сопро– №ДНВ. 4.2. Кн. 4. С. 298.

488 В Л. Коровин водил поэму учеными «объяснениями» и «примечаниями» (ок. 200 страниц на 700 страниц стихов). Европейские образцы «Древней ночи вселенной» автор, как и в случае с «Тавридой», назвал сам110. Это «Потерянный рай» Дж. Милтона («The Paradis Lost», 1667), «Мессиада» Ф.– Г. Клопштока («Der Messias», 1748-1773), «Смерть Авеля» С. Геснера («Der Tod Abels», 1758), «Страшный Суд» Бенгта Лиднера («Yttereta domen», 1788), т.е. поэмы, имеющие своим предметом события священной истории, и «Ночные размышления» Э. Юнга. В их ряду назван и М.М. Херасков, но не как сочинитель «Россияды» и «Владимира», а как автор небольшой поэмы «Вселенная» (1790), повествующей о творении мира и человека и о восстании сатаны. Как видно, свою поэму Бобров располагал в ряду европейских религиозных эпопей, но при этом не желал, чтобы в ней видели простое поэтическое изложение событий из священной истории, как у Милтона и Клопштока, а тем более аллегорический «роман» или «героическую поэму»111. Как и в «Тавриде», Бобров в новой поэме педантично сообщает множество исторических сведений, уравнивая в правах «историю» с «вымыслом». Достоверность, «историческая истина» для него важны не только сами по себе, но и как эстетический фактор. Поэтому в странах, через которые проходят слепец и его наставник, правильней видеть не ступени посвящения или символические пространства блу– 110 См.: Там же. С. 144-145, 326. 111 Ср.: «Книга сия не роман и не героическая поэма (...) также не есть особливое какое извлечение из священной или языческой истории; но она, так сказать, есть средняя черта, которая, находясь между первой и второй, покушается иногда сближиться то к той, то к другой, боясь между тем к обеим прикасаться, и как бы не смея ни исказить первой чрез последнюю, ниже возвысить последней чрез снисхождение первой. Таким образом, можно назвать сие творение некоторым только родом самого легкого и отдаленного инде покушения на оба сии образца» (ДНВ. Ч. 1. Кн. 1. С. 1).

Поэзия С.С. Боброва 489 ждания души, а конкретные страны, вернее – конкретные религиозно-философские системы. Бобров пытался воспеть подлинную древность. Едва ли ему это удалось, но он стремился создать именно такое впечатление о своих намерениях, чему отчасти и служат многочисленные объяснения и ссылки на древних и новых авторов. Любопытно заявление Боброва об автобиографическом подтексте поэмы: «Я... хотел... представить себя самого под видом слепца»112. Как справедливо заметил М.Г. Альтшул– лер, «эта лирическая аллегория настолько глубоко запрятана поэтом, что разыскать ее в тексте без помощи автора было бы невозможно»113. Есть лишь одно место в поэме, где очевидно, что Бобров отождествляет себя с ее главным героем: это эпитафия, «надпись лжива», которую сочиняет себе мечтающий о смерти Нешам: Он стал дышать на бреге Волжском; Вздохнул в последний раз на Финском. – Он славу пел полубогов, Паренье Гениев пернатых, Красы Эвксинских берегов, Восход из тьмы божеств зачатых, Слепого путь, прозренье, честь, И сам с надеждой недозревшей И с силою полурасцветшей Лег с арфой в ниве Божьей в персть, Чтоб там восстать, – дозреть – и цвесть. (ДНВ. Ч. 2. Кн. 3. С. 218-219) Полное раскрытие автобиографического подтекста поэмы едва ли возможно114, но в некоторых случаях автор делает довольно ясные намеки. Особый интерес в этой связи представляют V-VI песни поэмы, посвященные Египту. 112 ДЯЯ. Ч. 2. Кн. 3. С. 298. 113 Алътшуллер 1964. С. 235. 114 «Можно ли заставить другого, чтоб он чувствовал силу не своего опыта? Надобно самому ему быть в тех же расположениях» (ДНВ.Ч. 1. Кн. 1.С. 14).

490 В Л. Коровин Здесь маг Фарес предъявляет целый каталог египетских божеств и идеограмм (Всевидящее око, «сомкнутый змей», Ти– фон, крокодил и др.), истолкованных как теософские символы, элементы тайного знания, к усвоению которого нужно подниматься по длинной лестнице посвящений115. Реакция Зихела (Разума) на это толкование такова: Внимательный Зихел не ведал, Чему дивиться в сих словах, Глубокости ли надлежащей, Иль новым мерам предложений, Иль дикости мудреных мыслей? (ДНВ. Ч. 1. Кн. 2. С 129) По его мнению, эти идеограммы – простые аллегории, знаки древнеегипетского письма. Впоследствии их значение было забыто, а «корысть» жрецов и «страх» народа содела– ли из них обольстительную тайну, откуда произошло многобожие и вообще много нелепостей. Священны письмена и знаки... с..> У них был токмо зримый образ Невидимого Божества. Но из сего языка сами Египтяне мудролюбивы Себе кумиров сотворили. Что прежде было лишь символом, То после стало истуканом; Что прежде было токмо буквой, То ныне стало божеством. Чего корысть и страх не зиждут? – Ученики их, древни греки... (...) Вот сколько вредно и опасно К сим буквам не иметь ключа! (ДНВ. Ч. 1. Кн .2. С. 150-151) 115 См.: ДНВ. Ч. 1.Кн. 2. С. 126-131.

Поэзия С.С. Боброва 491 Далее Зихел обличает эзотеризм и элитарность учения египетских магов, доступного лишь мнимым «посвященным»: Коль вещь полезна по себе, Коль служит к благу человеков, Почто ж утаевать ее Под непостижным языком И мрачностью изображений? и От вас самих далек тот свет, Что зреть мечтаете в символах, Колико ни гордитесь вы Своею близостью к нему; А истина бежит от вас... Прости, мудрец! – приидет день, Как всяка слепота спадет, Рассыплется символов мгла И обнажатся ваши тайны. (ДНВ. Ч. 1. Кн. 2. С. 152-155) Нетрудно увидеть здесь полемику с идеологией московских розенкрейцеров, среди которых воспитывался Бобров. Возможно, ему ближе было рационалистическое масонство английского образца (что особенно вероятно при его «англоманстве» в литературе). Не исключено, что он и вовсе не был масоном, и, хотя не мог остаться нечувствительным к усиленному воспитательному воздействию розенкрейцерского кружка в пору юности (как и Нешам в поэме ненадолго увлечен речами Фареса), вскоре от него отошел116. Песни поэмы, посвященные Египту, и в других случаях полны аллюзиями на современность, поскольку в сознании Боброва он соотносился с Россией – земледельческой страной, жизнедеятельность которой также во многом обеспечи– 116 Недоброжелательный намек на масонских наставников содержится также в рассказе шерифа Омара о его недолгом пребывании в ордене дервишей (см.: «Херсонида», песнь IV, ст. 649-672).

492 В Л. Коровин валась одной великой рекой117. Вообще, Египет в поэме не столько «символ земного плена» или «вместилище сокрытой мудрости», сколько аллегорический «заместитель» России в странствиях Нешама по древнему миру. Отмечалось, например, что в сцене загробного суда над дурным и добродетельным вельможами содержатся элементы злободневной сатиры118. В другом случае Зихел (Разум) прямо осуждает российскую систему налогообложения, а одобряя оросительные каналы Египта, по замечанию автора, «вещает как Патриот»119. «Древняя ночь вселенной» стала итоговым произведением Боброва и именно в этом качестве была издана им в свет. Так, в стихотворном вступлении он подробно исчисляет этапы своего творческого пути и, вздыхая о прежних «часах очарования души», начинает путь в «велику нощь»120. В поэме представлены многие темы его раннего творчества (творение мира, «хитрости смерти», природные катаклизмы и кончина мира, гибельность страстей и т.д.), есть прямые цитаты из собственных стихов, в особенности из «Херсониды» (например, в описаниях грозы, зноя, утра и др.121). Однако в «Древней ночи вселенной» Бобров отказывался от «картинности», свойственной его первой, описательной поэме122, и, хотя и в новой 117 Волга в одном стихотворении Боброва названа «росским Нилом» (№ 32, ст. 276). 118 См.: ДНВ. Ч. 1. Кн. 2. С. 164. Ср.: Алътшуллер 1964. С. 238. 119 См.: Там же. С. 157-158. Ср.: Коровин 2004. С. 107-108. 120 См.: ДНВ. Ч. 1. Кн. 1. С. 17-18. Эта открывающая поэму поэтическая автобиография Боброва, весьма вероятно, послужила образцом для пушкинского автобиографического отступления в начале восьмой главы «Евгения Онегина». См.: Коровин ВЛ. Пушкин – Овидий-Бобров (О начальных строфах главы восьмой «Евгения Онегина») // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2007. Т. 66. № 3 (май-июнь). С. 41-47. 121 Там же. С. 78, 139; Ч. 2. Кн. 4. С. 292. 122 «В сем сочинении не столь много живописи, сколько бы в прочем могло дать счастливейшее воображение другого Гения. В нем при среднем слоге более размышлений, более бесед, более исторической части...» (ДНВ. Ч. 1. Кн. 1. С. 15).

Поэзия С.С. Боброва 493 поэме не вполне чуждался довольно экспрессивных образов, но их «концентрация» значительно ниже, чем в «Херсониде». Действия в новой поэме также немного, а преобладают беседы на религиозные и философские темы (так, почти вся XI песнь посвящена доказательству бессмертия души). Давно отмечено, что последняя поэма Боброва «носит на себе все достоинства и недостатки, свойственные другим его произведениям»123. В чем-то она даже «подчеркнула слабые стороны его творчества»124. В ней многое должно было казаться странным – и сюжет, и сам ее объем (ок. 17,5 тыс. стихов), практически беспрецедентный в русской поэзии того времени (например, самая большая поэма Хераскова «Бахари– ана» состоит менее чем из 15 тыс. коротких стихов, а у Боброва, помимо стихов, есть еще 200 страниц «объяснений»). Из-за своей учености, обилия отвлеченных рассуждений, архаичного языка и не в последнюю очередь из-за своих размеров «Древняя ночь вселенной» была не только не принята, но и практически проигнорирована современниками. Не сохранилось ни одного сколько-нибудь пространного отклика на нее и почти ни одного упоминания. Видимо, ее попросту не читали. Это неприятие «Древней ночи вселенной» публикой было столь всеобщим, что даже М.И. Невзоров в своем апологетическом отзыве о поэте не решился защищать ее: «Не сия ли, по видимому, поэма подает случай молодым критикам мыслить о г. Боброве, что будто бы он писал так, что его никто не разумеет? (...) Оставляя рассмотрение сей поэмы для будущего времени, нужным почитаю я в сей раз заметить: ежели бы в самом деле она была писана так, что нельзя ее разуметь, то не заслуживает ли г. Бобров внимания по другим сочинениям»125. 123 Плаксин В.Т. Руководство к изучению истории русской литературы. 2-е изд. СПб., 1846. С. 171. 124 Алътшуллер М.Г. Идейные и художественные искания в русской лирике 1790-х гг. (Н. Николев, П. Сумароков, Е. Костров, С. Бобров). Автореферат ... канд. дисс. Л., 1966. С. 14. 125 Невзоров 1810. С. 159-160. Подробней о поэме «Древняя ночь вселенной» см.: Коровин 2004. С. 95-111.