Текст книги "Рассвет Полночи. Херсонида"

Автор книги: Семен Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Песнь третья 99 Пред кротким оком мудреца, Иль обращаешь взор плененный К утехам сельского ты мира, Где год беременный желтеет, Где труд его цветет и зреет; С каким? – с каким ты восхищеньем Приятный шум трудов внимаешь? – С каким весельем созерцаешь, Что на твоих браздах зеленых Растут сторичные плоды И нудят к щедрости Плутуса, Которого с стуженьем сердца В полях ты молишь непрестанно? Но если все твои сады, Твои желтеющие нивы Плодом сугубым чреватеют, То сим обязаны они Твоим лишь бдительным очам. – Да, – все поля твои прелестны; И нивы тучны все окрестны; Здесь дышут райски земелелоги; В садах щебечут птиц стада; Ключи несут в струях здоровье; Все здесь прекрасно; – все здесь мило; Но что мне в том? – здесь все уныло; Чего-то нет, – подруги нет... Тебя, Сашена, – сердца свет! – Не красны без тебя здесь нивы, Ни вяз, ни Вавилонски ивы, Ни лики птиц не говорливы; Природа, – а с природой сердце Уединенны без тебя. 4*

(ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ) Содержание Сила полуденного зноя. – Горячий ветр. – Желание быть при хладных увалистых горах. – Убежище от жара в пещерах. – Вид праха и костей. – Размышление при сем. – Отдых двух кадизаделитов, которые в сии места преселилисъ и сделались пастухами. – Их песни. – Встреча с спящим шерифом. – Изъяснение его в песнях о древности Таврического полуострова. Уже колеса раскаленны Пламенноносного светила Над головою возвышенны Вертятся в крутизне полден; Горящи с них струи текут Огнепалящим водопадом На темя томное мое. – Вотще взор в землю поникаю И помощи там ожидаю; Кипящие пары, бегущи Из скважин преющей земли, Над коей тонкие частицы Волнистою струей мелькают, Надежду гонят прочь далече И возмущают размышленье. В лугах открытых прозябенья До корня жгомы упадают. – Не слышен звук косы кривой; Косец бежит в вертеп сырой 20 Или ложится в хладну тень Душистыя скирды высокой. – 10

Песнь четвертая 101 На мертвом поле все молчит; Кузнечик токмо лишь сверчит. Все птицы в кущи улетают; Один орел, разинув нос И длинну дуба ветвь потрясши, Крылами быстро рассекает Жегому зноем поднебесну И проницает область света? Стада в Салгире погруженны До половины все стоят. Елени быстры, дики серны, Рогами подпирая ветви, Бегут под сосны иль в ущелья; Но на безлесистых степях, Где нет ручьев, – скудеют урны, Как страждет тамо естество? Огромный буйвол, слабый меск, Верблюд двухолмный подъяремный, Стоя при кладезях глубоких1, Где исчезает в взорах влага, Терпенье часом измеряют, Пока из бездны хладны воды Самих их силой извлекутся, Чтоб утолить гортань горящу. – Ручьи катящися из скал, Своих не достигая устий, На половине сякнут тока; Вотще желают с нетерпеньем Препрыгнуть знойны перелески И течь под тенью темных буков. Увы! – природа удрученна Трепещет в полдень, – страждет в зное. Поблизости Кезлова есть колодези глубиною до 50 саженей с чистою пресною водою.

102 Херсонида Но не единый зной в стране Свое упорство возвышает; Другий в стихиях демон мести Летит среди осенних вихрей. Какой тогда горящий ветр От тех пределов восстает, Которые лежат далече Меж южным и вечерним краем?1 – Вотще, напыщившись, Эвксин Волною тщится остудить Шумящий в воздухе сей пламень. – Он в лоне хлада носит зной. – Ужели от горнил небесных Здесь толь же огненная буря И толь же смертоносна дует, Какая– свирепеет там, Где славны Киры подавали Законы Азии подвластной, Где сын Филиппов доказал, Что он Лммонов также сын, Где царствовали Шах-Лббасы В объятиях спокойных мира, Где Кулыханы разъяренны В себе открыли тех бичей, Каких Бог сил послал на землю Карать трепещущи народы? – Нет, – буря в сей стране Того вреда не производит, Как на полях восточных дальних. Пустыни терпеливый сын, Верблюд не столь страшится жажды, Как под чертою светоносной, Где средь песков каленых сохнет Сей жаркий ветер случается осенью и всегда дует от пределов Персии через море.

Песнь четвертая 103 Гортань его от пылких вихрей. – Вотще колена он сгибает, Чтоб бурна полоса прошла Безвредно над челом его; И он, и всадник погибают С пришествием палящей смерти; Но здесь коликое пространство Сей ветр над бездной протечет? Колику меру зноя должен От хлада моря уменьшить! И в сем счастлив наш Херсонис. .. А там, – а там в сии часы, Как здесь кипяща сила рдеет, Там, где пламенноструйно солнце Отвесными лучами жжет Под знойным поясом живущих, Что ощущает естество? – Не можно выразить тех мук, Какие чувствует там грудь! – Что в том, что горы возвышенны, Восшед к экваторским вершинам, Из недр своих ключи струят И злато в их струях крутят! Последне счастье – что с собою Паляще солнце над главою Из утренних выводит врат Для прохлажденья зноя ветр! – Но счастие сие – надолго ль? Что в том, что в Сеннаарских долах Млеко и меды самородны На мхах пушистых протекают Иль на равнинах Абиссинских Пески златые искры мещут? Или, где Нил, владыка рек, Крутясь из двух исходищ мрачных В горящей области Гояма

104 Херсонида И озеро прошедши светло В гордящейся красой Дамбеи, Течет через пески сыпучи, И вдоль Нубийских диких гор, Клубя валы из полной урны, Багрит Цереры юный плод! Что в том, что в искрометном свете Голкондские блестят алмазы И слезного Потоза руды, Где жили мирны чада солнца? – Что пользы в рощах благовонных, Иль в злате, иль в кости, Когда затворено там небо? – Там раскаленна медиа твердь И степь обширная железна Лишь в жажде, голоде мертвеют, А пылки стрелы Аполлона Приносят пламенную смерть. Непобедимый, сильный зной! Ах! – воздержися в сей стране И каплей пламенных не лей На страждущу мою главу! Конечно, – лют в дни зимни мраз; Но ты еще его лютее, И я отсутствия зимы Гораздо меньше бы желал, Чем приближения ея. – Куда сокрылся ветр полночный? Ты, коего природа щедра Послала в непреложный дар Сей области благословенной, Когда, – когда ты изменял? Стремись! – от севера стремись! – Лети, – дели в долине силу И силой воздух остуди!

Песнь четвертая 105 Не тщетно ли я воздыхаю И с сокрушеньем вспоминаю Осенни тихи те часы, Когда в других крутых климатах Туманы, бури и дожди Вкруг солнечных колес виются, А здесь тогда погода тиха При благотворной теплоте Зовет на шелковы луга Или на усыренны горы, Там, где шафран напоминает Еще весенни красоты, Где резвых бабочек четы Еще любовь возобновляют, Еще натура в них играет И, с ризы Флоры сняв узоры, Разрисовать их крылья тщится? Не тщетно ль призываю нощь? Она далече отстоит; А час жарчайший близок, – близок! Что может отвратить власть солнца, Которая поля открыты В разливе знойном потопляет? – Она неукротима – пусть! – Я в недрах гор могу сыскать Остаток утренней прохлады. О ты, ужасный Лгермыш1 – Как хладен тонкий воздух твой! – Как воет над тобою ветр, Из грозной исторгаясь хляби? Ты зришь всегда перед собой С своей дымящейся вершины Три в бурях ропщущи пучины; Гора с увалом близ Старого Крыма.

106 Херсонида Меж их Воспорский полуостров Лежащ к востоку протяжен; А долу средь развалин дряхлых Давно седеющий Крым древний. Давно он ветх, давно оставлен; Но тучные луга и нивы Всегда волнуемы зефиром, И многоцветны вертограды Еще юнеют каждый год, 200 Еще лилеи белы1 дышут И посреде пустынь смеются; Там тутовые древеса2 Раскидывают те листы, В которых драгоценный червь Свое питает бытие И, испуская нежный шелк, Между трудами умирает; Нет, – он лишь токмо засыпает И, шелковый расторгши гроб, 210 На юных крыльях воскресает; Там, – там уже я зрю его Секуща тонку жидкость света Над гробом, тканию обвитом! Как драгоценен гроб его? – Он есть блестящий тот источник, Отколь сокровища идут, Для мудрого щиты от громов3, Для нимф уборов цветны горы. О сколь блажен тот, кто восходит 220 Сквозь чащу ивовых кустов На верх твой гордый, Агермыш, Восходит сим горящим часом, 1 Сии лилеи только там растут. 2 Тут, или шелковичное дерево. 3 Известно, что электрическая сила не проницает шелковой материи.

Песнь четвертая 107 Чтоб насладиться хладом тем, Который из бездонной хляби Между иссунутыми выспрь В твое отверстие скалами Студеным ветром дышет с шумом; Он благородно презирает Нелепы мысли савроматов, 230 чТО) мня быть царству там духов, Трепещут приступить туда; Тенар ли там? – иль Ингистан1, Где вечный лед, где вечна ночь, Где мразный тартар обитает? – Он всходит смело – и тогда Сидит в тени близ края бездны, Иль миновав крутые горы, Стоящи как отвесны стены, Где черный Кара-су течет, – 240 Взбирается на ту громаду, Где величайша страшна бездна2, Устланна камнем изнутри Меж остроголыми слоями, Стоящими столпообразно, Спускаясь вниз крутым утесом, Ледник вмещает самородный; Там по отшествий мразных дней, Когда растопит дух весны Лежащу зиму на вершине, 2^0 Обрушиваясь токи в бездну Внизу находят новый мраз, Немеют, стынут, леденеют И вечну утверждают зиму, Куда ни солнце в знойны дни, Ни теплый ветр не навещает. 1 Слово татарское, значущее ад. 2 Отверстие сего величайшего увала на одном высоком утесе близ Карасубазар в окружности около 40 сажен.

108 Херсонида Но как приступит он теперь К сей страшной пропасти горы? – Он не отважный Эмпедокл, Не Плиний и не дерзкий Курций. – С сей высоты враги Гирея Полками вержены вниз были; И кто, – какая бы судьба От жалости дала крыле, Которые бы поддержали Несчастного в полете смертном? – Летит стремглав лишенный чувств; Тут воздух пружится и свищет; Подпора слабая! – несчастный Летит и рассекает вихри; Падет на камни; бледны кости Разметанны дробятся врозь; Смерзающаясь кровь валит; Дрожащий брызжет мозг по камням; Весь вид рассыпан человека; Вот он? – ужасная картина! Но да проникну в мрак густый, Где свет отсутствует дневный Среди расселин углубленных Хребтов крутых уединенных! Красуйтесь, благотворны тени, И вы, прохладные навесы, Вы, столповидные раины, Почтенны дубы старолетны И дремлющие сосны, буки, Венцы холмов приосененных, И вы, обители пророков, Певцов, гимнософистов, магов, Платоников, друидов, бардов! Красуйтеся, священны храмы, 260 270

Песнь четвертая 109 Чертоги мыслей вдохновенных! В сии палящие минуты Весьма мою пленяет душу Уединенна ваша тень! Почто ж я медлю? – се пещеры, Где, мнится, от начала мира Прохладна мрачность водворилась И вечну заключила дверь Текущему с эфира зною! Ужасны, как разверсты тучи, Керманские вдали хребты; Не видно никаких стезей По каменистым крутизнам, Кроме следов коней сарматских, Которые одни умеют Пробраться равновесным шагом По тем ужасным крутизнам, Отколе взоры непривычны По скату, как крутой стене, В глубоку пропасть упадая, Мутятся и дрожат в закруге. – Бесчисленные пустоты В утробах тощих гор темнеют! – Но там еще красы сокрыты; Там свежие ключи журчат; В стенах блистают острациты, Кораллы, гладкие грифиты И черепы морских червей. – Прошед Бахчисарай цветущий, Почиющий среди долины В садах ясминных, виноградных Под тению хребтов навислых, Надменных разнотою древ, Проник бы я и в те пещеры, Что там темнеют в высоте,

по Херсонида 340 На коей дремлющий Мангуп Теперь в развалинах плачевных В остатках вертограда спит; Иль в Тяпикермански вертепы, Зияющие из горы, 330 Подобной круглому столпу; Но ради утомленной песни Один предмет душею будет: Многопещерный Инкерман, До облак мрачных восходящий Стремнистым и крутым утесом, Где естество, трудящесь вечно, Как праздности всегдашний враг, Рождает в целых горных пряслах Селитряное вещество И, тем снедая их, – готовит Иные роды пользы нам. – Где перст, с вершины сквозь скалу Прорыв далекодонный кладезь1, Открыл в глубоком недре ключ И где иссек в едином камне Столпы, купели, олтари, Изображенья и беседки. Еще кипит час лютый зноя. – Ах! – убежим в един вертеп 350 И исцелим томящусь грудь Врачебной тению под сводом! Высок, – весьма высок утес; Но высота не возбранила Пучины чад усыновить К расселистым твердыням камней; 1 В бывшей Инкерманской крепости на горной вершине, более 50 сажен идущей снизу до верху, был удивительный колодезь; но теперь до половины завален.

Песнь четвертая 111 А как? – когда? – недоумею. – Се – в толще стен их каменеют Различные животных виды! Там каменный я вижу стол, 360 А здесь подобие седалищ. – Какое зрелище? – и здесь Дышали древле племена! – Здесь виден выдолбленный жолоб, Водохранилищем служивший, Куда из тайных родников Текли струи для напоенья; А тамо в впадинах стены И на помосте сем в наш рост, Или в природную сажень, 370 Сквозь землю смурую желтеет То череп с челюстью зубчатой, То голень, то изрыты ребра. О страшный вид! – о мрачны гробы, Где прах почиет бездыханный! – Там спят ли чада сей пащеры? – Да, – тамо спят они мирнее, Чем жнец, почиющий на дерне! Ах! – может быть, сие чело Вмещало Ангела ум тонкий! 380 Ах! – может быть, лежит тут сердце, Пылавшее огнем небесным! – А тамо – может быть, простерты Отважного героя мышцы! – Быть может, – некто Ибрагим, Анахарсис или Гирей В сей черной впадине согнил. – Увы! – ни дружеска слеза, Ниже девические вздохи Еще не проводили в гроб; 390 Ни позлащенная резьба,

112 Херсонида Ни надпись здесь не вопиет О имени, – о днях его. – Он спит неведом; – что в том нужды? – Его блаженство некрадомо. – Но кто бы тут ни опочил, Уж рання птица никогда Не будет пробуждать его От каменистого одра; Ни утро глаз не освежит; Ни вечеряющее солнце Не вызовет его из мрака Под тиху тень смоковниц тучных Сидеть на свежем маёране. – Сия уединенна урна Уже не воззовет опять Дыханья в прежнее жилище. – И самый – ах! и самый червь, Который поядал их персть, Стал пылью рухлой, – стал землей. Так я под мрачным свесом свода Уединенно размышлял. – Унылость сладостна, разлившись В меланхолической душе, Все внешни чувствия объяла. – В сих мыслях далее простерши Стопы дрожащи по пещерам, Я вдруг услышал к удивленью Вдали отзывистых углов Божественную неку стройность; То, кажется, был глас гитары. «Итак, – я изумясь помыслил, – Не я один пещер сих гость; Се! – тамо, мнится, тени ходят И шумный воздух разделяют! – Иль духи из гробов восстали

Песнь четвертая 113 Для посещенья старых мест? – Иль пробудился спящий гул, Сын камени, – сын древних песней? – Но что такое вижу там? – 430 Там отдыхают пастухи И отдых пеньем услаждают! – Чу! – как один играет там На звонкой, сладкострунной желви1 Как быстро говорливы персты Перебегают по струнам? – Вот! – где рука языком служит! Вот! – где волшебство мусикии Влечет к себе плененный дух! – Пусть ближе стану я туда 440 И буду в тишине внимать! – Какая томна песнь!., но стройна!» 1 кадизаделит2 Сирена! – прочь с опасным гласом! – Ты дышешь адом; – не дыши! Пусть здесь я воспользуюсь сим часом, Здесь зрю училище души, Где Ангел смерти непрестанно Сквозь мрак крылами веет тайно. Паситесь, агнцы! вы в тенях На маёранных муравах! 1 Желвь, старинное, первообретенное музыкальное орудие, деланное из черепашьей кости, которое римляне называли testudo, что значит черепаху. 2 Кадизаделиты, род стоического толка между магометанами. Они чрезмерно важны и строги во всем; те же из них, кои живут близ Венгрии, во многом согласны с христианами и читают Библию на славянском языке. См. Английской словарь г. Бейля. Сии давно поселились в Таврии и провождают пастушескую жизнь.

114 Херсонида Пускай я здесь дышу прохладой! – Паситесь вы! – а ты, зной лютый, – Не смей теперь с высот проникнуть В сии священнейшие мраки! Я воспою безмолвно царство И прах сих праотцев почивших; Они еще и по кончине Здесь учат горных пастухов. – Так, – праотцы сюда в дни мира Ходили тайнам поучаться; Сюда ходили забывать Все то, что к миру пригвождало. – Но днесь все здесь отверстый гроб; Все мысль мою остановляет. – Начав с последнего полипа До человека мертво все. – Возможно ли открыть причины, Почто здесь горы разрушались? Почто водныя чада бездны Поднявшись с камнями слепились В едину меловую плоть И плоть составили утесов. – О коль сей странен образ смерти! – Но коль и страшен для сердец? Ах! – где моя Замбека? – где? Сей голос был бы ей ужасен; Однак она бы, притаясь Там под смоковничным кустом, Вторила бы, как нежно эхо, Подвигнутое песни силой: Что не поешь, мой друг, мой милой! Что нашей не поешь любви? Сию, – сию песнь обнови? -

Песнь четвертая 115 2 кадизаделит О странник? – прииди сюда Учиться мудрости в пещере! – Твой путь еще не совершен; Твой дом отсель еще не виден. – Сядь, честный странник! – отдохни На сей коралловой скамье! А если хочешь, то усни! – Здесь кости брата твоего В глубокой тишине лежат. – О! – видишь ли ты здесь фиалку При входе в храмину растущу Под тем кизиловым кустом?1 Сей нежный образ краткой жизни, Чело склоня свое от зноя, Мне мнится, зною вопиет: «Оставь меня! – не жги меня! Не жги, – о смертоносный зной! – Пускай небесная роса Кропившая меня чрез ночь Еще мою главу омоет! – Уже близка минута та, Когда должна увянуть я; А ветр подует и развеет, Как перья по пескам сыпучим, Листы поблекшие мои. – Сегодня в полной красоте Меня в сем месте странник видит; Заутра возвратится он; Его глаза меня здесь взыщут Под самым тем густым кустом, Кизиловое деревцо приносит ягоды весьма похожие на барбарис по цвету, несколько по вкусу и статности, но только гораздо крупнее, так как и Крымская рябина.

116 Херсонида Которой украшала я; Но тщетно будет взор искать...» Ах! – где моя Сулъмена? – Я ей сказал бы: ты, Сулъмена, Во всем подобна сей фиалке; – Но как могу сказать сие? – То было б многих слез ценой; Она сквозь слезы б повторила Звук песни сей постылой: Почто крушишь меня, мой милой! – Цепь нежну сладких дней храня, Ах, милой, – не слези меня! Оба Так, – ввек не будет сей фиалки; Где Флоры дщерь? – где сын Минервы? Вотще между костями странник Миртисы иль Стильпона взыщет; Нет знаков, кои бы сказали, Где их глава лежит бесценна. – Тут слезы по его ланитам В потоках долу покатятся. – О! пусть они осеребрят Своей струей сей дикой камень, Где брат его смиренно спит До утра – утра вечной славы, Замбека и Сулъмена! там, Где будете в числе вы гурий. Так пели горны пастухи, Как вдруг является тут старец И с ним возлюбленный питомец. О! Это самый тот Омар, Шериф, почтеннейший тот старец,

Песнь четвертая 117 Которого я видел При свете утреннем молящась! Он спал при каменной скамье; Но звук пресек последний сон, Который пролетал над ним. «Мир вам и песням, чада гор! – Сей старец с чувством возгласил, – И здесь еще есть плоть и кровь; Кто вы? – любезны чада плоти!» Кадизаделиты Мы пастухи. Шериф Отколе вы? Кадизаделиты Вот там внизу лежит селенье, Где я и он живем в двух кущах! Благое небо – кущей кров; Цветуще поле – их помост; Вокруг покой, – внутри любовь; У нас визирских нет гаремов; Ах! – мы двумя любимы нежно, Замбекой – я, Сулъменой – он, Любимы нежно; – что же больше?.. При сем сердечном слове: нежно, – Мурза вздохнул, – вздохнул двукратно; Он вспомнил Цулъму – и вскричал: «И мне так должно быть счастливым; Ах! как счастливы вы? – скажите, Кто вас учил так петь приятно? Не брат ли лунный, или солнце?»

118 Херсонида 1 кадизаделит Природа, – так, – одна природа. Другой Однако мы, в летах младых В Элладе и Аравии быв, Учились и познаньям неким; Но им природу предпочли. Шериф Песнь ваша стройна и разумна; Ах! – как пленительна она! Как проницает спящи чувства! По цели сих приятных песней Вы зритесь пастыри и мудры. Кадизаделиты Не искушай хвалой, почтенный старец! Но просим – удостой ответом, Отколе ты? – и как названье? Шериф О пастыри, какая лесть при гробе? – Слыхал я песни – там искусство, А здесь природа водит персты! – Да будут здравы ваши персты; Так мира гражданин нельстивый, Шериф, уставший в странствий жизни, Желает вам во всем успехов; Но вы меня не обвиняйте В толикой слабости плотской!

Песнь четвертая 119 Оба Ах! – можно ль то помыслить? Ты, статься может, издалека! Шериф Я, возвращался из Мекки, Спешу в дом матери моей; Но сила зноя разлиянна Принудила меня искать На сей коралловой скамье Для томных стоп отдохновенья. Лишь воздал я благодаренье К ближайшим небесам Аллы, Мои изнеможенны кости Почувствовали свой покой, Почувствовали силу песней; Вы вопрошаете о мне! – Я вам поведаю сейчас, Кто я? – отколе? – и куда? – Внимайте мне! – и ты, Селим! Тебе давно я дал обет Поведать в некий час досужный, Где было утро дней моих И как грядущую ко мне Я встречу смертну нощь мою; О нощь – ужасная, – необходима! «Шериф почтенный! – рек Мурза, – Пусть смертна мысль других тревожит Среди очарований дней! Но не тебя; – она стон умножит Лишь в том, кто забывает смерть. Тобой, – тобой я научен Из мыслей не терять ее. – Так, – ты с тех пор, как вел меня

120 Херсонида В Мединский град от сих пределов, Досель отсрочивал вещать Историю своих дней мирных; Вещай нам ныне! – час благий; Се я – и пастухи внимаем!» «Тебе известно, – отвечал Шериф с глубоким воздыханьем, – 630 Что я в Натолии цветущей Приял начальное дыханье; Там свежу юности слезу Я испустил среди пелен. Вот, где моих дней утро было! – Светильник благости Аллы В сем утре так сиял на мне, Как нынешний востока луч. Достигши точки полудневной, – Как под отеческим призором 64^ Искусствам бранным научался, – В меридиане дней моих, Избрал себе я жребий браней Во славу веры и Пророка; Давно и сей огонь погас; Всему предел, – всему – свой час; Свет опытов открыл мне взоры; Я обратил их в вечны горы; Я посвятил себя Алле. Я все презрел начала Аты1; Абдул Ата был начальник натольских дервишей, современник Тамерланов. Сей герой, видя его зарытого до ушей, а учеников его полунагих в рубищах, изображающих голосом какого-нибудь животного, спросил: «Так ты-то новый бог животных?» – «А разве ты не господин земли?» – сей отвечал. «Да хотя и так, – сказал Герой, – но земля в сравнении неба менее камышка моего перстня в размере с самым кольцом; дивно ли, что я царь сей песчинки?» – «Ну так чудно ли, что я бог видимых тобою животных на сей песчинке?» – подхватил Ата.

Песнь четвертая 121 650 Оне нелепы, смехотворны. Он бог среди своих дервишей, Но мерзок мудрости в очах; Он хитр в понятиях и ловок, И вдруг безумен, богомерзок; Искусно он лице представил Перед лицем Темир-Аксака. – Зарывшись в землю до главы, С растрепанной брадой, власами И с сжатыми притом глазами 660 Среди своих дервишей грязных, Полунагих, разноревущих, Перед очами Тамерлана Он будто мудро бормотал, Как прорицалище ужасно; Умел в свой плод преобратить Вопросы самые Героя И отвечал ему счастливо; И что ж? – Герой тогда дивился И покивал главою токмо... 670 Ученики его мне льстили И славили премудрость Аты; Я все презрел начала Аты; Прибегнул к муфтию; – о счастье!. Великий муфтий, райский вождь, По мудрости... избрал меня Наставником брегов Эвксинских. – Я стар; – лишась давно супруги, Лишась любви залогов верных, Оставлен лучшими друзьями; Что должен делать я иное? Я поспешал в сии места, Которы праотцы премудры Стопами древле освящали; Спешил повергнуть там печали, 680

122 Херсонида Какими страждет грудь моя, Потом – отсель отъити с миром; Но вдруг Пророка тень во сне В едину нощь вещала мне: «Шериф! твой Праотец услышал Твою усердную мольбу; Еще светило отступило Назад на двадесять степеней; Еще Алла к твоей дней мере Приумножает двадцать лет. – Гряди – и обозри всех верных На стропотных брегах Эвксина И средь Таврических вершин!» Тут, в изумлении воспрянув, Я пред Аллой поверг чело. – Тогда мне осмьдесят лет было; Но с приобщением других Познав в стопах я новы силы, Спешил святой налог исполнить. – Я шел по берегам Эвксина И нес собой Пророка глас До бурных Меотийских вод, Где Джамбулукски, Эдишкульски И Эдизански, Аккермански Станицы процветали в славе; И наконец – прешед Кавказ И шую Миуса1 страну, Где многозлачная пустыня Покрыта снежною кавылью, Что стеблем зыблет помавая Всегда вершинки сед оперы И домы тысяч птиц хранит, Пришел с пророческим уставом Река, впадающая в Азовское море.

Песнь четвертая 123 В сей знаменитый Херсонис. – Тут я познал глубоку древность Сего камнистого предела; Учился нравам и умам; Сердца к Пророку привлекал В угодность призраку его. – Но все его предлоги сильны Имели слабый здесь успех: Я тысячу нашел в пути Сильнейших бедствий и прещений. – Потом, тебя узрев, Мурза, Услышал я с восторгом духа, Что ты меня избрал в отца. – Се холм еленей! – здесь, Мурза, Я в первой раз тебя узрел. – Ты одолел себя – и, брак Отсрочив, – убедил меня, Чтоб Магометовы останки Вторично посетить в Медине. – Се! – наконец мы паки здесь! – Но я третичный путь приму И там близ Праотца умру. – Увы! – последний жизни год!..» «Премудрый старец! – рек Мурза. (Мурза сам в мудрости наставлен.) – Да будет благ святый твой путь! Да будет спутником тебе Хранитель Ангел, Страж небесный, И оградит тебя от стрел, Летящих в тьме и сени смертной! – Когда достигнешь в третий раз Сея священныя Медины, Дерзну ли заклинать еще Тебя я именем Пророка, Чтоб тамо ты принес мольбу,

124 Херсонида Да буду здрав душей и телом, Да нивы каждый год мои Произведут сторичный плод И зрелый виноград прольет Багровы токи пенных соков? – Но ты, Шериф, не возбрани Младому юноше спросить! – Когда Алла велел тебе Идти в сей славный Херсонис, Почто ты не избрал других Путей кратчайших для сего? – Я зрел на чертежах вселенной Ближайший путь сюда чрез море. – Не страшно ли для дряхлых дней Прейти камнистые хребты, Прейти Донские берега, Где некогда Орфей печальный1, Что прежде из грубейших скал Извлечь умел потоки слез, Сам плакал средь глухих пустынь, Оплакивая невозвратну Потерю милой Эвридики, Подобно нежной Филомеле, Лишенной бедного птенца? – Не страшно ль проходить то место, Где ратоборцы полуночны Столь часто шумны движут стопы По пламенным стезям Алкида, Который некогда исторг Злосчастна узника из цепи, Привязанна к горе Зевесом, Где Прометей уже не моет Слезой Кавказского хребта; Кн. IV о земледелии. – Виргил(ий).

Песнь четвертая 125 Уже умолк стенанья глас, Который меж пустых утесов Столь часто, – столько долго выл». «Сын мира! – старец отвечал, – Что быть спасительнее может В юдоли мрачной жизни сей, Как преломленные лучи Собрав из посторонних светов И в точку их соедини, Чистейший свет из них устроить, Потом – к себе его присвоить, Да светит в нравственном он мире. Но собирать их – лучше там, Где нет обманчивых паров Или огней гнилых и ложных. – Ах! мой Мурза? – как нужны знанья, Которы странник почерпнет Из разных душ иноплеменных? Но только – должно быть пчелой, Избрать сок чистый из всего. Что дальности? – они лишь страшны Для нежных сибарита стоп. Мы все пришельцы – ты и я; Вселенна – поприще для нас; Отечество не здесь, – но там... Да, – мог бы я избрать конечно Кратчайшую стезю в Эвксине. – Известно, что в Колхиде дикой, Или Менгрелии лесистой, Где распаленная царевна Открыла древле путь сквозь пламень Пришельцу милому к руну, Всегда десница смерти машет, И в ясный день, и в мрачну ночь. – Там все напоминает

126 Херсонида О смертоносных чарованьях Колхидянок злоухищренных, О неких пламенных дождях, Об огнедышущих волах, О тенях, о мечтах Гекаты. Кто там не пал на половине Своих отважных предприятий? Кто тамо с самой высоты Путей своих не низвергался? – Но кто же из шерифов смеет Не точно глас Аллы исполнить? Уже я не страшуся смерти. Я, сколько мог, – исполнил долг. О! если б милосердно небо Вложило в дряхлые стопы Еще еленя быстроту! Еще притек бы я счастливо До тех источников живых, Где утолил бы жажду сердца И оживил и плоть, и кровь. – Но вы скажите, чада мира! Что ваших песней сих виной? Не отрекитесь мне в ответе!» 1 кадизаделит Ты мира гражданин! – кто б ни был, Хоть житель каменных пещер Или отшлец из Аравии? – Ты кратко о себе поведал; Но если ты великодушен, Позволь беседовать еще! Я шел здесь мимо сей горы И вел под тень утеса стадо; Кипящий зной взял полну власть

Песнь четвертая 127 Над нами, как и над тобой, И в сих убежищах принудил Искать прохладной тишины И для себя, и ради стада. – Остановились мы в сем месте, Чудилися и размышляли; Я в первой юности своей В Элладе и Аравии быв, Учился древности сих царств; Однак – совсем недоумею, Почто является мне все, На что здесь взор ни обращу, Единой темною гробницей? – Сии висящие скалы, Сии упадши ниц вершины, Сии кораллы, толь высоко С морскими гадами подъяты И превращенны в утлы камни, И сей лежащий бренный прах В глубоких каменных гробах, Где кость и череп пожелтели, – Все слезные сии предметы Скрывают от меня причину И в исступленье лишь приводят. – Но все сии добычи смерти Меж тем вдохнули в сердце песни; Вот! – что заставило нас петь В недоумении душевном! – Пусть ясный глас твой рассечет Сей мрак густый, туман сумненья! – Повеждь! – я первый буду слушать! 2 кадизаделит О просвещенный муж! – ты знаешь Страну твоих единоверцов; Ты знаешь древность Херсониса;

128 Херсонида Поведай нам, кто тамо спит! Я здесь, – в убежище прохлады Зрю каменно лишь царство смерти; И что причиною? – Шериф Друзья? – Я мню, что серный воздух зреет Теперь к ужаснейшей грозе. – Смотрите вы, как твердь чернеет Сквозь каменны сии ущелья! – Укроемся от бури здесь! – Тогда дерзнем под самым громом Открыть бытийственные книги; Луч молний осеняет нам Все мрачны древности черты! – Вы успокойтесь от вопросов! Поведаю, как чада плоти Нашли себе в горах сих гроб! – Но вы читали ль древни свитки? Нашли ли в книгах бытия, И еллинских, и аравийских, Нашли ли имя Херсониса И созерцали ль здешню древность? Не созерцали! – так внимайте! Внимайте словесам Шерифа! – И ты, – ты также, мой Мурза; Тебе урок последний будет, В котором пользу ощутишь Не только здесь, – и в саму вечность... Оба кадиз(аделита) О солнцев внук! – о наш мудрец! Наставник нежный, друг сердец!

Песнь четвертая 129 Мурза Повеждь, глава души моей! Шериф Здесь неки мудры жили древле; Сколь часто, как сословье их В гармонии соединялось, – Их мысли, их небесны гимны, Горящи жертвы их сердец, Проникнув каменны навесы Или коралловы навесы, На крыльях огненных парили До горних царств инфендармазских1, Средь мирных дней их бытия Все их беседы мудры были; Все их беседы непрестанно Между горами отзывались, Доколе не уснули в гробе. – Желаете ль, да повторю Те гимны, кои мудрецы О древнем бытии певали, Чтоб лучше вам познать начала? Оба Желаем, солнцев внук! мы сами, Чтоб познакомить нас с отцами. Шериф Но уступите на минуту Пустынную гитару вашу! – Да, – некогда и я играл Инфендармаз, на турецком, добрый дух, ангел. 920 930 5. Бобров Семен, т. 2

130 Херсонида Священны песни на горах; Тогда внимали духи камней, Внимали древеса и тени! Шериф берет из рук их гитару и начинает играть и петь таким образом: «Сойдите, – духи светоносны! – О звезды невечерней тверди! Сойдите с облаков златых И вейтесь над гробами сими, Где бренна ваша риза тлеет! – О будьте соприсущны песни, Которую вы пели в мире, Котору я хочу пропеть! – Рассейте тусклы мраки здесь! Рассейте мраки всех сумнений! – Вы, бурны ветры, не шумите! И вы, смоковницы, молчите, Приосеняющи пещеру, Да ясно песнь мою услышат Пришельцы мирныя юдоли! – Пришельцы! – разумейте слово С начала до конца его! Еще от крови громодержца Неборожденны полубоги В долинах мира не дышали; Еще не волновался в них Тончайший ихоръ – кровь небесна; Волоты, из земли исшедши1, Не возметали в твердь утесов, Чтоб трон перунов потрясти; Алкид не проходил вселенной, Чтоб от земли живых изгнать Так называлися великаны в древней России.