Текст книги "Ересь"

Автор книги: С. Пэррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Вам, полагаю, хорошо знаком указ графа Лестера о том, как подобает одеваться студентам младших курсов? На меня возложена обязанность следить за исполнением этого указа. Хотите, чтобы после всего, что уже было, нас с вами судили канцлерским судом? – Лицо его покраснело, как свекла; ректор хрипел, будто придушенный. Мне показалось, что в настоящих обстоятельствах он чересчур разошелся из-за такого пустяка. – Кружева запрещены, а также шелк, бархат, прорези в камзоле и в панталонах, – перечислял ректор, на каждом слове все громче подвизгивая. – ОРУЖИЕ! Оружие категорически запрещено. Вы сознательно пренебрегаете каждым пунктом устава колледжа, касающегося поведения и внешнего вида студентов. Здесь ученое сообщество, мастер Норрис, а не бал, где, может быть, и уместно выставлять напоказ свое богатство.

Молодой человек закусил губу и угрюмо потупился. Но даже с такой гримасой на лице он оставался красавчиком. Видно было, что этот парень во всем повинуется только собственным прихотям и не привык себя в чем-либо ограничивать.

– Ученому сообществу колледжа мои денежки пришлись как нельзя более кстати, ректор, и вам это прекрасно известно, – парировал он. – Мы тут за все переплачиваем, а ем я как нищий. Что ж, мне и одеваться прикажете как оборванцу?

Ректор заметно смутился и сбавил тон.

– Вы обязаны одеваться так, как граф Лестер требует от студентов университета, – уже спокойнее сказал он. – А теперь ступайте и переоденьтесь. Если на вас донесут, у нас обоих будут неприятности. И как мне тогда объяснить?.. – Он вдруг замолчал и беспомощно огляделся по сторонам, как бы не понимая, что произошло и откуда взялись эти валяющиеся у его ног трупы. Руки Андерхилла тряслись крупной дрожью. Здорово же его прихватило.

Габриель Норрис мимолетно глянул на меня, – похоже, ему не хотелось покидать арену своих подвигов и их очевидцев, – но, что-то сообразив, он торопливо подхватил свой лук и направился к выходу.

– Мастер Норрис! – крикнул ему вслед ректор.

Габриель обернулся:

– Слушаю, ректор.

– Длинный лук! Каким образом – господи боже мой! – этот лук и эти стрелы оказались в Оксфорде?

Молодой человек только плечами пожал.

– Мне его оставил отец на память. К тому же коммонерам не запрещено охотиться забавы ради, если есть лицензия.

– Запрещено держать длинные луки в помещениях колледжа, – беспомощно возразил ректор.

– Не будь у меня лука, вам пришлось бы голыми руками сражаться с этой зверюгой, – холодно возразил Норрис. – Но от вас благодарности не дождешься.

– Тем не менее, мастер Норрис, я требую, чтобы вы отнесли лук в хранилище в башне и там его оставили. Попросите, чтобы мастер Слайхерст или доктор Ковердейл приняли его у вас и поместили под замок. Сегодня же! – добавил он вслед Норрису, уже миновавшему железную калитку.

Расставшись с непокорным студентом, ректор испустил тяжкий вздох. Я заметил, что колени у него подгибаются, подхватил бедолагу под руку, и тот с благодарностью оперся на меня.

– Доктор Андерхилл, – мягко заговорил я, жестом принуждая его взглянуть на тело жертвы. – Этот человек погиб страшной смертью, и нам следовало бы понять, каким образом мог произойти этот несчастный случай. Если только это действительно несчастный случай, – добавил я, ибо чем больше думал об этом ужасном происшествии, тем более оно представлялось мне загадочным и даже каким-то зловещим.

Хотя я и поддерживал ректора, но при этих словах доктор Андерхилл пошатнулся и чуть не рухнул на меня. Он смертельно побледнел.

– Господи боже, Бруно, вы совершенно правы. Слухи распространяются среди студентов точно лесной пожар. Как это могло случиться? Разве что… – Ужас искажал его лицо, и я не мог не пожалеть беднягу, на глазах у которого в считаные минуты развалился его спокойный и такой упорядоченный мирок.

– Начнем с наиболее понятного и правдоподобного, – предложил я. – Поскольку в колледже нет собак, за исключением старого пса привратника, этот пес должен был как-то попасть в сад снаружи. Скорее всего, он пробрался через калитку.

– Да, да! Разумеется, бродячий пес зашел в калитку. – Ректор с благодарностью ухватился за подсказку.

Мерсер был растерзан всего в нескольких шагах от деревянной калитки, которая выходила на улицу позади колледжа. Я потянул ее за ручку, но убедился, что она заперта. Ректор все еще стоял, как громом пораженный, над телами хищника и жертвы. Я осмотрел заднюю стену сада и обнаружил клочок черной материи, зацепившийся за острый выступ кирпича. В этом месте под стеной трава была вытоптана, выдрана когтями и залита кровью Мерсера.

– Кажется, несчастный пытался в этом месте перелезть через стену, – сказал я, обращаясь отчасти к ректору, отчасти к самому себе. – Вот почему пес изглодал ему ноги. Но эта стена вдвое выше человеческого роста; отчего же он полез через стену, а не выскочил на улицу в калитку? Разве что пес преградил ему дорогу? Но тогда это означает, что пес зашел в сад после него, и тоже снаружи. Каким же образом калитка после этого оказалась запертой?

Я покосился на ректора, но тот стоял неподвижно. Я сбегал ко второй калитке – та тоже была заперта на замок. Так каким же все-таки образом пес проник в сад? И почему в саду в это же время оказался Роджер Мерсер?

Я вернулся к распростертым на земле телам.

– Возможно, – заговорил я, сам еще не вполне веря своим словам, но с каждым мгновением все отчетливее сознавая, что это единственное объяснение, – возможно, кто-то намеренно запустил собаку в сад.

Ректор вытаращил на меня глаза:

– Зачем? Шутки ради?

– Хорошенькие шутки! Спустить с цепи оголодавшего волкодава – это убийство!

Опустившись на колени возле растерзанного тела Роджера, я пошарил в его карманах.

– Доктор Бруно! – завопил ректор. – Что вы делаете? Несчастный еще не остыл!

Несмотря на ранний час, Роджер Мерсер был полностью одет, и в одном из карманов его штанов я нашел то, что искал.

– Вот, – произнес я, выставляя напоказ два железных ключа на общем кольце. Один ключ был заметно крупнее другого. – Какой из этих ключей подходит к калитке?

Ректор взял из моих рук кольцо и внимательно рассмотрел ключи.

– Вот, большой ключ отпирает все три калитки.

– Значит, либо он сам вошел в сад и запер за собой калитку, либо кто-то запер калитку за ним, когда Роджер вошел в сад, – принялся рассуждать я. – Но так или иначе, он оказался тут в ловушке, один на один с озверевшим псом.

– Но мы так и не разобрались с тем, откуда в саду взялась собака, – нахмурился ректор.

– Однако совершенно очевидно, что через стену она перескочить не могла, как не могла открыть калитку, а потом запереть ее за собой, – ответил я, глядя ректору прямо в глаза и ожидая, какой эффект возымеют мои слова.

Ректор ухватил меня за руку, лицо его исказилось.

– Бруно, что вы такое говорите? Вы утверждаете, что кто-то намеренно впустил собаку в сад и отрезал Мерсеру пути к отступлению?

– Не вижу другого объяснения, – признал я, поглядывая на жуткие клыки, между которых длинными нитями свисала слюна. Стрела, метко пущенная Норрисом, так и торчала из горла собаки. – Выходит, кому-то было известно, что Роджер придет сюда рано утром. Но сам Роджер ничего не опасался, иначе хотя бы прихватил с собой какое-нибудь оружие для самозащиты.

Мне припомнились вчерашние слова Роджера: мол, мы все жили бы по-другому, если бы чувствовали приближение смерти. Я принял эти слова за общее место, но что, если таким образом Роджер пытался дать понять, что опасается за свою жизнь? Или это лишь роковое совпадение, ведь он собирался присутствовать на диспуте, собирался еще раз побеседовать со мной?

Внезапно, хотя я почти не знал этого человека, я почувствовал острую жалость к нему: он был со мной приветлив и, как мне показалось, искренен. А я слышал его предсмертный крик и не успел прийти на помощь. Подумать только, он мог бы остаться в живых, будь я попроворнее, или если бы у кого-нибудь нашелся ключ, или если бы Норрис раньше прибежал со своим луком. Миг промедления – и участь человека решена, подумал я, и меня тоже затрясло.

– Имел ли он привычку прогуливаться в саду по утрам? – спросил я. – Кто-то мог рассчитывать застать его здесь?

– Члены колледжа любят приходить в рощу, читать в тишине и покое, – ответил ректор. – Но, разумеется, не в такое время, ведь еще темно. Студенты обычно поднимаются в половине шестого, чтобы к шести явиться в часовню – присутствие на утренней службе вменяется всем в обязанность. Но до половины шестого едва ли кто-то выходит из своих комнат, даже слуги еще не встают. Признаться, сам я никогда не прогуливался в саду до рассвета и не могу судить, есть ли подобная привычка у кого-либо из моих коллег.

Я вновь наклонился над телом Роджера, пошарил в карманах разорванной и пропитанной кровью одежды: вдруг найдется что-нибудь, что объяснит прогулку в столь неурочный час. Мне припомнилась его шутка насчет любовных встреч в саду. Неужели и он поджидал кого-то, кто не пришел? Или пришел, но привел с собой смерть? Книг у Роджера при себе не оказалось, но под камзолом я что-то нащупал. Потайной карман, сообразил я и, сунув пальцы внутрь, извлек большой кожаный кошель, до отказа набитый монетами.

– Вряд ли он пришел сюда погулять и поразмыслить перед рассветом, – сказал я, предъявляя ректору содержимое кошелька. В английских деньгах я не очень разбирался, видел только, что их там изрядное количество. Но у ректора от этого зрелища глаза полезли на лоб.

– Господи, да тут по меньшей мере десять фунтов! – вскричал он. – Зачем ему понадобилась такая сумма? Возможно, он должен был встретиться с кем-то, чтобы уплатить долг, а его кредитор, зная, что он будет ждать в саду, спустил на него пса? Может быть, отомстил за просрочку?

Я покачал головой:

– Будь так, разве нашли бы мы при нем кошелек? Если б с Роджером расправились за неуплату, первым делом отобрали бы у него деньги.

– Но кто мог так жестоко поступить? – в усталом отчаянии простонал ректор.

– Не знаю. Однако бешеный или бродячий пес не может случайно попасть в огороженный со всех сторон сад. – Я отряхнулся, только сейчас заметив на своей одежде пятна чужой крови. – Полагаю, ректор, после этого ужасного происшествия нам следует отложить намеченный на сегодня диспут?

Лицо ректора снова исказилось; что за человек, что ни скажи, все его пугает.

– Нет! – яростно крикнул он, схватив меня за плечо. – Диспут состоится! Мы не допустим, чтобы этот… этот инцидент испортил высочайший визит в колледж. Вы осознаете последствия, доктор Бруно? В особенности если распространятся слухи, что это… – Он огляделся по сторонам и шепотом закончил свою мысль: – Что это не трагическая случайность. Колледж будет замаран, моя репутация окончательно погибнет. Ведь у нас в последнее время и так уже хватало неприятностей. Передать вам не могу, как я боюсь навлечь неудовольствие Лестера.

– Но человек погиб страшной смертью, и это, вполне вероятно, убийство, – запротестовал я. – Не можем же мы сделать вид, как будто ничего и не произошло.

– Тише, тише. Ради Христа, Бруно, не произносите это ужасное слово «убийство»! – Ректор в очередной раз безумным взором обвел сад и еще более понизил голос, хотя мы оставались наедине. – Мы объявим, что произошло несчастье, трагедия… Мы скажем… – Он замолчал, сочиняя подходящую версию. – Да! Мы скажем, что садовую калитку забыли запереть, что в сад забрел бродячий пес и напал на Роджера, когда тот вышел утром помолиться и поразмыслить.

– В это кто-нибудь поверит?

– Поверят, если я это скажу. Я же ректор колледжа, меня сам граф Лестер назначил. – Былое самодовольство отчасти вернулось к доктору Андерхиллу.

Было еще темно, висел туман, никто из студентов ничего толком не успел разглядеть.

Лицо ректора как-то отяжелело, сделалось даже грозным. Я понял, что его решимость любой ценой сохранить доброе имя колледжа не поколеблет ничто. С такой же беспощадностью, подумал я, он свидетельствовал на процессе против несчастного Эдмунда Аллена.

– Но все калитки заперты, – возразил я.

– О запертых калитках известно только вам да мне, Бруно. И, с вашего позволения, о них мы упоминать не станем.

– А привратник? Он же проверял замки перед сном.

Ректор сухо рассмеялся.

– Вы еще не имели удовольствия познакомиться с нашим привратником. Он не отличается ни ясностью мысли, ни крепкой памятью. Да и вообще, если я скажу, что калитку забыли запереть, он не осмелится возражать. Вот так мы и скажем, это надежнее всего.

Он видел, что меня обуревают сомнения, и, сжав пальцами мое плечо, добавил уже более веселым голосом:

– Если мы не допустим распространения слухов, будет проще расследовать это происшествие. В противном случае начнется паника, по Оксфорду поползут слухи, что у нас совершено такое жестокое, изощренное преступление, злоумышленник – если тут имеется злоумышленник – воспользуется суетой и успеет скрыться. Коль скоро вы действительно желаете, чтобы правосудие восторжествовало, не стоит кричать об этой трагедии. И большое вам спасибо за помощь, доктор Бруно.

Не знаю, за что уж там он меня благодарил, – за то, что я пытался выяснить истину, или за то, что согласился ее скрыть? Меня преследовала мысль, что я, вполне вероятно, был последним, с кем беседовал несчастный Роджер Мерсер, и что злодей, который обрек его на смерть, вполне вероятно, притаился где-то рядом в Оксфорде и довольно потирает руки. И обман, на котором с тупым упрямством настаивал ректор, тоже смущал меня: слишком быстро жалость – естественная человеческая реакция на страшную гибель коллеги – уступила место шкурному страху за свою должность.

Небо светлело, туман редел, лишь редкие клочья его еще висели между деревьев. Два тела на росистой траве словно застыли в этом сером утреннем свете. Ректор с тревогой глянул на небо.

– Господи боже, пора уже быть в часовне! Я должен выступить, всех успокоить. Слухи-то уже распространяются. – Он принялся в отчаянии ломать и выворачивать себе пальцы и говорил уже как будто не со мной, а с самим собой. – Прежде всего надо прислать слуг с мешком и вынести труп, нельзя оставлять его здесь.

Тут он заметил неподдельный ужас на моем лице и снизошел до объяснения:

– Я говорю о собаке, разумеется! Хотя вы правы, Бруно, сначала необходимо провести следствие, только потом можно будет унести их. Ох, сколько дел! Надо попросить Роджера… – Тут он прижал ладонь ко рту и уставился на труп так, как будто теперь лишь понял, что лишился своего заместителя. – Боже мой! – прошептал он. – Роджер мертв!

– Вот именно, – подтвердил я, наблюдая за тем, как эта страшная истина медленно проникает в его сознание.

– Но это значит… Это значит, снова придется собирать совет, выбирать нового заместителя ректора, а на это нет времени! Незамедлительно придется временно назначить кого-то, кто бы мне помогал, и значит, опять начнутся зависть, грызня – именно сейчас, когда нам это меньше всего нужно! Господи, как такое могло случиться?

Страх совсем овладел им. Ректор обратился ко мне, словно к последней своей надежде; руки его как-то странно дергались, будто он пытался ими взмахнуть.

– Доктор Бруно, бессовестно требовать подобной услуги от гостя, но, быть может, вы согласились бы подежурить подле тела несчастного Роджера до прихода следователя? Мне нужно спешить в часовню и там представить события таким образом, чтобы пригасить слухи, насколько это еще возможно. Не впускайте сюда студентов, нечего им глазеть на это.

– Разумеется, я останусь, – пообещал я, втайне надеясь, что слишком тут не задержусь.

Я не испытываю суеверного страха перед покойниками, но мне казалось, что пустой, мертвый взгляд Роджера как будто упрекает меня за то, что я не успел прийти ему на помощь. «Мы страшимся за бренное тело», – говорил он накануне. Теперь он познал этот страх. В моих ушах все еще отдавались его вопли и мольбы к Иисусу и Деве Марии.

Ректор понуро брел по траве к внутренней калитке, а я остался наедине с трупами и собственными мыслями.

Наклонившись над телом Роджера, я приподнял полу разорванной мантии и прикрыл ему лицо. Суеверие гласит, будто образ убийцы запечатлевается на сетчатке глаз жертвы, и я, в последний раз взглянув в глаза Роджера, подумал: будь это правда, я увидел бы в них огромного пса. Но непреложный факт, что калитка была заперта, доказывал: пес не был убийцей, он был только орудием убийства.

От тела Роджера я перешел к трупу собаки, чтобы как следует осмотреть его. Огромное животное, в холке, пожалуй, человеку по пояс; узкая, длинная морда. Тощий, снова отметил я, но других следов дурного обращения не видно. Тот, кто натравил пса на Роджера, все продумал заранее: за несколько дней до нападения перестал кормить собаку, чтобы та озверела от голода. Имея в виду набитый кошелек Роджера (его унес с собой ректор), можно было предположить, что он назначил свидание человеку, у которого хотел что-то купить или за что-то заплатить. Если произошла ссора из-за денег, да такая, что привела к убийству, то почему оставили кошелек? Выходило странно: хотя деньги, по-видимому, имели прямое отношение к встрече, убийцу они не интересовали – он хотел только его смерти.

Я еще раз внимательно оглядел сад. С северной стороны, как мне говорили, была еще одна калитка, однако с моего места ее не было видно. Сад был с трех сторон окружен стеной высотой не менее двенадцати футов, а с четвертой его закрывала та часть здания колледжа, в которой располагались зал и апартаменты ректора. Роджер, насколько я понял, вошел в сад, отперев калитку своим ключом; затем либо он сам запер калитку, чтобы его не побеспокоили, либо же кто-то подождал, пока он войдет, и запер калитку, убедившись, что Роджер в ловушке. Что же получается? Тот же самый человек затем открыл калитку с улицы, впустил пса и снова запер ее? Понадобилось бы несколько минут, чтобы, выскочив из главных ворот, обежать вокруг здания. К тому же если привратник не спал, он бы наверняка заметил пробегающего мимо человека.

Во дворе зазвонил колокол, созывая студентов в часовню. Сейчас там ректор уж постарается внушить всем, будто не было никакого преступления. Интересно, вдруг подумал я, сбудется ли теперь мечта Джеймса Ковердейла стать заместителем ректора? Эта мысль буквально пронзила меня. Ректор спрашивал – просто так, не рассчитывая на ответ, – мол, неужели кто-то желал причинить зло Роджеру? А я ответил, что мне ничего об этом не известно. Но теперь я вспомнил: даже я, совершенно здесь посторонний, не пробывший и дня в колледже, успел наткнуться на двух человек, ненавидевших покойного. Так, может, их было больше? Может, кто-то вымогал у него деньги, а потом убил?

Роджер показался мне человеком теплым и искренним, но его участие в процессе Эдмунда Аллена многих отвратило от него, и кто-то мог затаить смертельную вражду. Но если так, зачем эту вражду так долго скрывать? Зачем надо было ждать высокого визита, чтобы отомстить? Разве что…

От этой новой мысли меня отвлекла возникшая вдруг как бы ниоткуда фигура. Кто-то бежал ко мне со стороны колледжа, петляя между деревьями. Я шагнул навстречу, надеясь, что это коронер спешит сменить меня с дежурства, но, к своему изумлению, узнал Софию. На ней было тонкое голубое платье и платок на плечах, волосы свободно развевались за спиной. Увидев меня, она замерла и посмотрела на меня с таким же удивлением, как я на нее.

– Доктор Бруно! Что вы здесь делаете?

– Жду вашего отца, – ответил я и подвинулся так, чтобы хоть отчасти скрыть от нее ужасный вид двух трупов.

– Говорят, Габриель Норрис застрел какого-то чужака в саду, – заговорила она, и ее лицо вспыхнуло. – Его тело все еще здесь? – Она оглядывалась по сторонам и заламывала в волнении руки точь-в-точь как ее отец.

– Не совсем так, – ответил я, усмехнувшись: как ректор ни старайся, а слухи уже не остановить. – Вы еще не говорили с отцом?

– Он в часовне на заутрене. Новость я узнала от двух студентов, опоздавших на службу, – пояснила она, заглядывая через мое плечо туда, где, полускрытые в густой траве, лежали тела человека и собаки. – Мы, конечно, слышали под окнами крики, но мне и в голову не приходило… Это вор там лежит? – Ей во что бы то ни стало хотелось посмотреть, но я упорно стоял у нее на пути.

– Прошу вас, мисс Андерхилл, отойдите. Это зрелище не для ваших глаз.

Закинув голову, девушка вызывающе посмотрела на меня.

– Мне уже приходилось видеть покойников, доктор Бруно. Я видела, как мой родной брат лежал со сломанной шеей, так что не стоит оберегать меня, как девочку, которая не бывала нигде, кроме собственной гостиной.

– Я не стал бы скрывать от вас покойника, но это все намного страшнее, – упирался я и даже руки расставил, как будто мог ими загородить трупы. – Нет, конечно, это не хуже, чем смерть родного брата, я не это хотел сказать, но там лежит кровавый, изувеченный труп, зрелище не для женщины, поверьте мне, мисс Андерхилл.

Она презрительно фыркнула и уперла руки в бока.

– Мужчины считают нас неженками. Нам уж и на кровь поглядеть нельзя! Да у нас каждый месяц кровотечения! Мы рожаем детей в крови и слизи! Думаете, мы рожаем, зажмурившись, чтобы это зрелище не оскорбило наших нежных чувств? Право, доктор Бруно, любая женщина может смотреть на кровь столь же хладнокровно, как старый солдат, так что нечего оберегать нас! И не надо обращаться со мной так, будто я хрустальная!

В ее аргументах была и убежденность, и правда, но мне было поручено оберегать мертвого Роджера от любопытных глаз, а потому я сделал еще один шаг вперед и остановился прямо перед девушкой, так близко, что мог коснуться ее рукой. Ростом она была почти с меня, и это тоже почему-то смущало.

– Я вовсе не считаю вас хрустальной, мисс Андерхилл, боже упаси! И все же я вынужден просить вас удалиться, ибо тело жестоко изувечено. Как бы ни были вы крепки духом, смотреть на это не стоит.

Девушка еще с минуту постояла, затем вынуждена была отступить.

– Что же на самом деле произошло? – с тревогой спросила она.

– Бродячий пес растерзал человека. Норрис убил его.

– Собака? В нашем саду? Постойте… – Она покачала головой, как будто начала задавать вопросы не с того конца и хотела упорядочить собственные мысли. – Какого человека?

– Роджера Мерсера.

– О нет, нет, – простонала она, хватаясь за грудь. – Нет!

Глаза ее широко распахнулись, взгляд вдруг как-то остекленел, и девушка начала медленно оседать наземь. Лицо ее так побледнело, что я испугался, что София либо упадет в обморок, либо у нее начнется истерика. Но она лишь стонала, повторяя: – О нет… Господи, только не это!..

Я присел возле нее, осторожно положил руку ей на плечо.

– Мне очень жаль. Вы были к нему привязаны?

София бросила на меня мимолетный взгляд, как будто что-то в моих словах озадачило ее, потом кивнула.

– Да, да, конечно. Это же мой дом, члены колледжа стали для меня семьей за последние шесть лет, – дрожащим голосом выговорила она. – Не могу поверить, чтобы такое могло произойти в нашем колледже, прямо у нас под окнами. Бедный, бедный Роджер. – Она ухитрилась заглянуть через мое плечо и содрогнулась. – Если только… – Голос ее сорвался.

– Если только?.. – повторил я.

Но София молча покачала головой и вновь принялась озираться по сторонам.

– А где же мастер Норрис?

– Ваш отец отправил его переодеваться. Он был одет неподобающим образом.

Девушка тихонько рассмеялась, а я ни с того ни с сего почувствовал укол ревности. Неужто она неравнодушна к этому красавчику-стрелку?

– Но собака? – задумчиво проговорила она, словно размышляя вслух. – Собака-то откуда взялась?

– Должно быть, калитку забыли запереть на ночь, и бродячий пес забрел в сад. Он так изголодался, что мог наброситься на кого угодно, – как можно спокойнее пояснил я.

София недоверчиво прищурилась:

– Нет. Калитку никогда не оставляют открытой. Отец безумно боится, как бы в сад ночью не проникли бродяги или воры или студенты не затащили в кусты каких-нибудь судомоек. Нет, он сам каждый вечер в десять часов, перед отходом ко сну, проверяет замок. Он не мог забыть про калитку, как не забывает свою работу или молитвы. Это просто невозможно.

– Наверное, вчера он передоверил эту обязанность привратнику, поскольку сам занимался ужином и гостями, – сказал я, прекрасно понимая, насколько глупо это предположение. Зачем мне отстаивать эту совершенно нелепую ложь? Куда правильнее было бы подумать над подозрениями Софии. – Впрочем, насколько я знаю, привратник – старый пьяница, человек ненадежный.

София глянула на меня так, словно окончательно разочаровалась во мне.

– Коббет стар и выпить любит, но он служит в нашем колледже с молодости, и, если бы отец поручил ему такое дело, он бы скорее умер, чем подвел его. Вы говорите о нем высокомерно потому лишь, что он всего-навсего слуга. Но Коббет – славный старик, и не следует так к нему относиться.

– Прошу прощения, мистрис Андерхилл, – виновато выговорил я. – Я вовсе не хотел…

– Зовите меня лучше София. Когда я слышу обращение «мистрис Андерхилл», мне кажется, что речь идет о моей матери.

– Вашу мать не разбудил этот шум?

– Не знаю, – вздохнула София. – Она не вставала. Она целые дни проводит в постели.

– Тяжкое бремя скорби легло на ее плечи, когда погиб ваш брат, – мягко сказал я.

– Все мы несем тяжкое бремя скорби, – огрызнулась София, и ее глаза вновь полыхнули. – Но если каждый будет прятать голову под одеяло и делать вид, будто солнце перестало вставать и заходить, семья распадется. Кстати: что вам известно о смерти моего брата?

– Вчера вечером ваш отец кратко упомянул об этом несчастье. Тяжкая потеря для вас.

– Похоронить единственного брата – тяжкая потеря для любого, – уже не так агрессивно отозвалась она. – Но для меня в особенности, потому что при нем мне жилось свободнее: Джон заступался за меня, я разделяла его мысли, он обращался со мной как с равной. Потеряв его, я вынуждена вести себя как леди, а мне это не по нраву, вовсе не по нраву.

К моему облегчению, на этих словах она рассмеялась, но смех быстро угас, и девушка принялась носком туфельки задумчиво ковырять траву.

– Вероятно, ваш диспут придется отложить? – спросила она, жестом указывая в ту сторону, где лежали тела. Судя по интонации, ей это было безразлично.

– Нет. Ваш отец ни за что не желает разочаровывать своего знатного гостя. Он распорядился, чтобы все шло по плану.

Ее лицо вновь вспыхнуло гневом, она вскочила на ноги, быстрыми, сердитыми движениями отряхивая юбку. До чего же переменчивы настроения этой девушки, будто небо над Везувием, подумал я.

– Еще бы! Человек погиб страшной смертью – всего-то навсего! Главное, чтобы ничто не нарушало течение жизни колледжа. Давайте притворимся, будто ничего не произошло! – Глаза вспыхнули яростью. – Знаете, доктор Бруно, когда погиб мой брат Джон, отец ни слезинки не пролил. К нему прибежали с этой страшной вестью, а он только кивнул, сказав, что будет у себя в кабинете, и не велел беспокоить. До конца дня он не выходил из кабинета. Он работал. – Последнее слово она будто выплюнула с презрением, почти с ненавистью.

– Я слышал, – неуверенно заговорил я, – что англичане стараются в любых обстоятельствах соблюдать спокойствие и приличия. Возможно, они не желают выказывать на людях свои чувства.

Девушка презрительно покачала головой.

– Мать прячется от своих чувств в постели, отец в работе. Стараются забыть, что у них был сын. Только я им мешаю – верчусь перед глазами, напоминаю о Джоне.

– Да нет же… – начал я, но София отвернулась от меня, крепко сжав губы.

– А каким трудом столь увлечен ваш отец? – спросил я через минуту, чтобы сменить тему.

– Пишет комментарий к книге мастера Фокса «События и памятники наших последних и опасных дней», – пренебрежительно отмахнулась она.

– Ах да, «Книга мучеников», – кивнул я, припоминая, что накануне за столом кто-то упоминал о проповедях ректора на эти сюжеты. – Разве книга Фокса нуждается в комментариях? Он и сам довольно-таки многословен.

– Отец считает, что нуждается. Для моего отца не существует ничего важнее этих комментариев – разве что бесконечные заседания совета колледжа, где ничего не происходит, все только сплетничают и грызутся между собой. – Она яростно дернула свисавшую над ее головой ветвь, и листья посыпались на землю. – Умнейшие люди Британии, доктор Бруно, а ведут себя как прачки, собравшиеся позлословить у пруда.

– Да, я насмотрелся такого в университетах, – улыбнулся я в ответ.

София еще что-то хотела добавить, но из внутреннего двора послышался шум и в проходе показались двое крепких мужчин, опоясанных кухонными фартуками.

– Пойду-ка я лучше, – сказала София, в последний раз боязливо оглянувшись на мертвые тела. – Простите, что не смогу побывать на диспуте, доктор Бруно. Мне не разрешают, а хотелось бы услышать, как вы побьете отца в споре.

Я удивленно приподнял бровь, а девушка ответила мне печальной улыбкой.

– Что, не полагается так говорить преданной дочери? Ну да, только дело в том, что у отца обо всем раз навсегда сложившееся мнение – и о миропорядке, и о том, кому какое место отведено в этом порядке. Порой мне кажется, он во все это верит лишь потому, что ему проще ни о чем не задумываться и не принимать самому никаких решений. А я бы так хотела, чтобы кто-нибудь разрушил эту его окаменелость, заставил подумать. Может быть, если бы он хотя бы допустил, что люди имеют право думать по-разному, он бы понял, что мир не неподвижен, а переменчив. Вот почему я желаю вам победы, доктор Бруно. – Она даже схватила меня за руку и слегка встряхнула. Я с улыбкой кивнул ей в ответ.

– То есть если ректор признает, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, он сумеет поверить и в то, что дочь имеет право учиться, как сын, и сама может выбирать себе мужа?

София покраснела и улыбнулась:

– Примерно так. Вы умны, доктор Бруно.

– Зовите меня Джордано, – попросил я.

София беззвучно задвигала губами, потом покачала головой:

– Мне это имя не выговорить. Давайте уж лучше буду звать вас Бруно. Итак, Бруно, вы должны выиграть этот диспут ради меня. Вы – мой рыцарь на этом поединке умов. – Она снова бросила взгляд на вытоптанную и окровавленную траву, и ее короткое оживление пропало. – Бедный доктор Мерсер! Как же так?

Еще раз пристально вглядевшись в лежавшие под деревьями тела, – выражения ее лица я не мог разгадать, – она повернулась и побежала по траве в сторону колледжа, легкая, быстрая. Обернулась и кинула мне прощальный взгляд как раз в тот момент, когда поравнявшийся со мной коренастый мужчина спросил, развязывая большой мешок:

– Так где нам закопать этого пса, приятель?