Текст книги "Ересь"

Автор книги: С. Пэррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Остренькое личико Дженкса растянулось в усмешке.

– Да ведь вы его уже знаете, доктор Бруно, – шепнул он. – Ora pro nobis.

Глава 15

Пронизывающий ветер рвал в клочья темные грозовые тучи и гнал их по небу. Дождь наконец прекратился вовсе. По грязным улицам я шлепал обратно в Линкольн, даже не замечая, как липнет к телу промокшая одежда. Голова кругом шла от мыслей.

Когда я проходил под башенной аркой, раздался унылый колокольный звон, призывавший к вечерне. Но этот тоскливый звук вовсе не соответствовал тому зрелищу, что предстало передо мной, едва я ступил на квадратный двор. Студенты и члены колледжа столпились у входа на лестницу, которая вела в библиотеку и часовню, кое-кто поглядывал вверх, на освещенные окна. Все были явно чем-то напуганы и помалкивали; если и обменивались двумя-тремя словами, то шепотом; большинство как-то оцепенело смотрели друг на друга. Я направился к ближайшей группе студентов, чтобы выяснить, что происходит, но тут Ричард Годвин протолкался ко мне через толпу.

– Доктор Бруно, ректор вас спрашивал, – тихо сообщил он мне. – Идемте.

Он подхватил меня под локоть и повлек ко входу в библиотеку и часовню. Там, у лестницы, стоял уже знакомый мне мужик из кухни – тот самый, которого приставили сторожить вход в комнату Ковердейла. Годвин подвел меня к часовне, тихонько постучал в дверь. Дверь немедленно отворилась; Слайхерст, нахмурившись, уставился на меня, однако отступил в сторону и дал мне войти. Запах крови сразу же ударил в нос. Ректор Андерхилл поднялся с деревянной скамьи у двери и обеими руками вцепился в меня, с надеждой заглядывая мне в глаза. Щеки его ввалились, глаза покраснели.

– Господь наказывает нас, Бруно, – еле слышно прошептал он. – Он сыплет пылающие угли на мою голову, карая за неисполнение долга. Даже здесь, в освященной часовне… – Ректор отодвинулся в сторону, все так же крепко сжимая мое запястье, и я увидел, какое очередное несчастье постигло колледж: у подножия маленького алтаря лежало обмякшее тело.

Я придвинулся ближе и увидел рыжие волосы на голове лежащего человека и кровь, которая быстро впитывалась в устилавший пол тростник, в белый покров алтаря.

– Мы ничего не трогали, – почти заискивающе продолжал ректор. – Ждали, чтобы вы посмотрели. Я поднялся в церковь около пяти, приготовиться к вечере, и наткнулся… – Голос его сорвался, и он тяжело опустился на скамью.

Стиснув зубы, я опустился на колени. Лицо юноши было сильно изуродовано: обе щеки рассекали глубокие разрезы, рот был в крови, кровь запеклась и на слегка опушенном подбородке – мальчишке еще и бриться-то было рано.

– Алтарь! – шепнул мне Андерхилл.

Я взглянул – и отпрянул: темно-красный комок мяса валялся на алтаре, кровь расплывалась на белом покрове.

– Боже! – прошептал я, догадавшись, что это за кусок мяса.

Дрожащими, непослушными пальцами я оттянул нижнюю челюсть бедняги Неда и увидел во рту лишь обрубок языка. Достаточно было притронуться к нему, чтобы кровь вновь хлынула потоком – я едва успел отскочить. Я понимал, что с такими ранами парень выжить не мог, но кровь била как из живого тела.

– Это случилось совсем недавно, – сказал я, оборачиваясь к ректору.

Тот кивнул.

– Нед каждый день приходил сюда около четырех, готовил часовню к вечере, – слабым голосом пояснил он. – Это была его основная обязанность. Все знали, что в это время его можно застать здесь. Часовня не запирается. Злодеи спрятались и поджидали его. Бедный мальчик, бедный мальчик! – Он горестно покачал головой. – Вы видели, что с ним сделали, Бруно?

Андерхилл глядел на меня выжидательно.

– Опять по Фоксу?

Он коротко кивнул.

– Полагаю, на этот раз Роман. Его мученичество описано в первой книге, сразу после истории святого Альбана, которую я вспоминал вчера на службе. Мучители изувечили Романа за то, что он пел псалмы, а он, когда они резали ему лицо, благодарил их: мол, теперь у него будет множество уст, чтобы воздавать хвалу Господу.

– Святые всегда отличались остроумием, – проворчал я.

– И тогда ему отрезали язык. А потом удавили. – Андерхилл то ли всхлипнул, то ли икнул и зажал рот ладонью.

Я распустил воротник, прикрывавший шею Неда: действительно, на бледной коже остались темные отпечатки пальцев.

– Вырезали язык, чтобы заставить молчать, – в задумчивости пробормотал я.

А ведь всего несколько часов тому назад Нед рассказал мне о том, что видел в субботу вечером. За это его и убили? Я припомнил наш разговор после обеда по дороге из Холла. Кто мог тогда нас подслушать? Лоренс Уэстон? В проходе толпились и студенты, и преподаватели, укрывавшиеся от дождя, любой мог видеть, как я давал Неду шиллинг, который он и потратить-то не успел. Подумать только, что это я навлек страшную смерть на бедного мальчика!

Мои мысли были прерваны сухим, нетерпеливым покашливанием.

– Теперь, когда мы выслушали вердикт доктора Бруно, – с ледяным презрением заговорил Слайхерст, – наверное, пора послать за констеблем? Вы не против, ректор? Тот, кто это совершил, не мог далеко уйти, и если начать розыск немедленно…

– Скорее всего, убийца еще в колледже, – поддержал его я. – Едва ли он успел даже смыть кровь с рук. Соберите всех в зале прямо сейчас, возможно, кто-то что-то заметил.

Ректор кивнул и повернулся к Слайхерсту.

– Уолтер, спуститесь во двор, созовите всех студентов и преподавателей, как советует доктор Бруно, – распорядился он. – Проследите, чтобы пришли все и чтобы шли, не умываясь и не переодеваясь. Стучите во все двери, тащите их силой, если придется.

Слайхерст одарил меня очередным злобным взглядом – полагаю, у него их еще немало оставалось в запасе, – развернулся на каблуках и вышел.

– Что вы сделали после того, как обнаружили тело? – спросил я ректора.

– Я… позвал на помощь. Я плохо соображал в тот момент, – пробормотал он. – Ричард сидел в библиотеке, он тут же прибежал. Я оставался с телом, а он побежал за Уолтером.

– Вы все время оставались в библиотеке? – обернулся я к Годвину, который топтался у двери.

– Да, все время! – огрызнулся он, как будто я в чем-то его обвинял. – Я весь день работал!

В недоумении я уставился на него:

– И вы ничего не слышали? Ведь парня убивали в двух шагах от вас.

– Двери часовни, как и двери библиотеки, сколочены из твердого дуба, доктор Бруно, – протестующе повысил голос Годвин. – Я слышал шаги на лестнице, но не обратил на них внимания. Никаких голосов слышно не было, пока ректор Андерхилл не позвал на помощь.

Я снова посмотрел на мертвое тело.

– Если его захватили врасплох, то задушили прежде, чем он смог крикнуть или оказать сопротивление… – Мысль, что мальчик погиб быстро и не слишком страдал, отчасти утешала, впрочем, на Годвина я все еще смотрел с подозрением. Знал ли он, что Нед видел его с Дженксом у школы богословия?

– Значит, он умер прежде, чем… – Не договорив, ректор жестом указал на изуродованное лицо.

– Будем надеяться, что так, – прошептал я, поднимаясь.

– Нед, – произнес Годвин, глядя сверху вниз на тело несчастного и хмурясь, словно пытаясь что-то понять. – Почему Нед? – Он недоуменно покачал головой.

И тут я кое-что вспомнил из того разговора с Недом.

– Нед помогал не только в часовне, но и в библиотеке? – спросил я Годвина.

Тот обернулся, подозрительно глянул на меня.

– Иногда выполнял небольшие поручения, – взвешивая каждое слово, ответил он. – Прибирал, наводил порядок. Книги я ему не доверял. А в чем дело?

– Мастер Годвин, – решил я сыграть в открытую, – в субботу вечером кто-то наведался в библиотеку, пока остальные были на диспуте. В тот самый вечер Джеймс Ковердейл был убит. Нед слышал голоса, но посетителей не узнал.

Годвин с тревогой посмотрел на меня.

– Как я вам уже говорил, у всех членов колледжа есть свои ключи. Полагаю, кто-то мог вернуться раньше, но кто и зачем – понятия не имею. Или же… – Тут он бросил исподтишка взгляд на ректора и замолчал.

Я припомнил, что Годвин уже говорил мне, что София пользуется отцовским ключом от библиотеки. Нед сказал, что слышал сердитый мужской голос. Но кто был этот второй собеседник? Однако, судя по тому, как Годвин встревожился, напрашивался и другой вывод: Нед, прибирая в библиотеке, вполне мог наткнуться на запрещенные книги, припрятанные Годвином.

– А вы? – Я прямо взглянул ему в глаза. – Вы ни с кем не встретились, когда вернулись в тот вечер в колледж?

– Я? – Затравленное выражение мелькнуло в глазах Годвина, и он поспешно отвел взгляд. – Я был на диспуте, как и все, доктор Бруно. – В замешательстве он переступил с ноги на ногу.

– Но ушли раньше, у вас же была назначена встреча.

Ректор поднял взгляд. Отчаяние на его лице на короткое время сменилось удивлением. Годвин покраснел.

– Да, верно, я вышел почти в самом начале по личному вопросу, – признался он. – К делам колледжа это отношения не имеет. Но в Линкольн я вернулся около шести, библиотека была заперта, а когда я открыл дверь, внутри никого не было. Перед Богом клянусь, это истинная правда!

Я покосился на его руки: кончики пальцев испачканы чернилами, но ни капли крови. Ректор переводил взгляд с библиотекаря на меня, уже не зная, кому и чему верить.

– Погодите, а это что? – Я заметил возле алтаря что-то темное и наклонился, чтобы рассмотреть: это оказалась аккуратно сложенная черная университетская мантия. Я поднял ее за уголок: довольно потрепанная, липкая от еще непросохшей крови. Я показал ее ректору.

– Должно быть, это мантия Неда. Опять тот же трюк. Убийца надевает мантию жертвы поверх собственной одежды, чтобы не испачкаться кровью.

Дверь заскрипела, и мы все трое аж подпрыгнули: рядом с телом убитого и сам чувствуешь себя то ли жертвой, то ли преступником. Крысиная мордочка Слайхерста просунулась в щель.

– Студенты и члены колледжа собрались в зале и ждут вас, ректор. Боюсь, пришли не все. – Слайхерст покосился на меня, как будто я был тому причиной. – Нигде нет Уильяма Бернарда, Габриеля Норриса и Томаса Аллена, а Джона Флорио никто не видел после полудня.

Ректор кивнул и с усилием поднялся на ноги.

– Уолтер, ступайте вперед, и вы тоже, Ричард, – распорядился он. – Через несколько минут я догоню вас. После того как я сделаю сообщение, мы объявим комендантский час. Всем сидеть по своим комнатам, пока не будет обыскан весь колледж.

– Полагаю, это правило распространяется и на гостей? – ехидно уточнил Слайхерст.

– На всех, – решительно подтвердил ректор. – А теперь я должен поговорить с доктором Бруно наедине.

Слайхерст нехотя последовал за Годвином. Когда дверь за ними закрылась, Андерхилл повернулся ко мне – медленно, как будто все движения давались ему с большими усилиями. На его лице было отчаяние.

– Моя дочь так и не вернулась домой, Бруно!

Голос его звучал как погребальный звон. Я невольно пошатнулся, словно отчаяние этого человека тяжким грузом легло и на мои плечи. Немного опомнившись, я покачал головой и возразил:

– Возможно, пошла к друзьям? Подумайте, к кому она могла пойти?

Ректор медленно – он все теперь делал очень медленно – провел обеими руками по лицу, поднял глаза.

– У Софии нет друзей в обычном смысле этого слова. Если бы несколько дней назад вы спросили меня о ее друзьях, я бы ответил, что их у нее вовсе нет, однако теперь… – Он замолчал и отвернулся к окну.

– Что – теперь? Вы что-то узнали?

– Я был слеп, Бруно, слеп. Я погубил обоих моих детей, и колледж я тоже погубил.

В его словах была известная доля истины, однако я не мог равнодушно видеть мучения этого немолодого человека.

– В этих смертях вы неповинны, а Софию мы еще отыщем, живую и невредимую. Даже если мне самому придется пуститься на поиски и скакать верхом всю ночь!

Я сам не ожидал, что эти слова вырвутся у меня с таким жаром. Андерхилл взглянул на меня с новым для него выражением кроткого любопытства.

– Очень любезно с вашей стороны, – вежливо откликнулся он и похлопал меня по руке. – Очень любезно, однако все зашло слишком далеко. Не дождавшись ее днем, я обыскал ее комнату, и вот что нашел в матрасе.

Он сунул руку в карман и вытащил маленькую книжечку в потрепанном кожаном переплете.

Я узнал ее еще прежде, чем ректор передал мне: часослов, похожий на тот, что Дженкс показывал мне в мастерской, – тот же век, та же работа, хотя и несколько попроще, не такой дорогой и в лучшем состоянии. Я пролистал несколько страниц: лики святых не тронуты, молитвы не уничтожены. Сердце мое упало: если София, несмотря на постоянное родительское наблюдение, решилась прятать у себя католический молитвенник, это могло означать только одно.

– Взгляните на титульный лист, – сказал Андерхилл.

На титульном листе была надпись – стихи из Библии: «Не равняется с нею золото и кристалл, и не выменяешь ее на сосуды из чистого золота. А о кораллах и жемчуге и упоминать нечего, и приобретение премудрости выше рубинов». [30]30
  Иов, 28: 17–18.


[Закрыть]Под цитатой красовалась изысканная, замысловатая роспись: «Ora pro nobis. Ваш во Христе. Дж.»

Андерхилл следил за каждым моим движением.

– Из Притч, кажется? – указал я на цитату.

– Вы что, не понимаете? – вспылил он. – Как по-гречески «Премудрость»? София! Папистский молитвенник с дарственной надписью! Они обратили ее прямо у меня под носом, пока я читал своего Фокса и пытался сохранять добрые отношения с Лестером, защищая… – Он покачал головой и уставился в пол.

– Ректор Андерхилл! – резко окликнул я его. – Кто ее обратил? Кто этот Дж.? Кого вы защищали?

– Самого себя, – почти беззвучно, задыхаясь от горя, вымолвил он. – Я защищал себя и свою семью – так мне казалось. Кто бы мог подумать, что дойдет до такого.

Дженкс, подумал я. Кто еще мог раздобыть такой красивый французский часослов? Да и подпись выдавала его с головой: «Дж». Я в очередной раз перечитал посвящение. Сами по себе библейские стихи звучали невинно, однако если вместо слова «премудрость» подставить имя София, в цитате появлялся некий игривый намек. Подумать только, Дженкс, клейменый урод, морда безухая, дарит Софии такие интимные подарки! А она, значит, разделяет его веру!

Я скрипнул зубами. И тут еще одна мысль поразила меня: неужто Дженкс и был той угрозой, о которой говорила София? А вдруг она что-то случайно узнала о католическом заговоре и теперь негодяй угрожает ей? И это изувеченное тело у подножия алтаря… Рука невольно потянулась к поясу, за которым я спрятал серебряный ножик Дженкса: ладно, сегодня же вечером я заставлю его признаться, даже если ради этого мне придется приставить ему к горлу его собственный нож! Андерхилл тем временем смотрел на меня покорно и печально, как будто ожидая дальнейших распоряжений.

– Джеймс Ковердейл был тайным католиком? – не давая ему опомниться, спросил я.

Андерхилл в очередной раз кивнул.

– И вы это знали? Так вот почему вы стерли колесо Катерины, чтоб его не увидел коронер!

– Мне казалось, если человек сохраняет в тайне свою веру и это не затрагивает ни его работу, ни политику, то это дело его и Бога. Боюсь, члены Тайного совета не разделяют моего мнения. Однако я льщу себя надеждой, что так мыслит ее величество. – Он подался ближе ко мне и заговорил совсем тихо: – Так или иначе, правила меняются. Лорд Берли каждый день издает новые указы, теперь противозаконно уже и скрывать сведения о папистах. Человек может угодить в тюрьму только за то, что не донес на соседа или коллегу. Все живут в страхе перед собственными друзьями. – Ректора снова затрясло, и, пытаясь успокоиться, он зажал сцепленные руки между коленями.

– Итак, – медленно заговорил я, – вы старались скрыть подробности этих преступлений, потому что боитесь, что направлены они против католиков колледжа Линкольна, и, если это откроется, Лестер спросит с вас, почему столько папистов скрывалось в колледже? – Мое сочувствие к ректору таяло, как снег под солнцем. – Вы направили коронера на ложный след, искать грабителей и бродячих собак, а настоящий убийца остается на свободе и наносит очередной удар. – Я указал на тело Неда. – Может быть, вы надеетесь, что убийца таким способом освободит Линкольн от католиков и вы останетесь чисты?

– Господи, Бруно, что вы говорите?! – Никто бы не усомнился в искренности этого вопля. – Неужели я мог бы желать им смерти, да еще такой смерти? Отчего я не донес на них с самого начала? Конечно, я знал их поименно. – Даже в этот момент он не забыл приглушить голос. – Но это все порядочные люди, они хорошо делают свое дело и вовсе не помышляют о свержении ее величества или правительства. А какая участь ждала бы их, если бы я их выдал? И вот теперь я лишусь всего, потому что я не предал коллег!

– Но кто-то убивает их одного за другим, да еще инсценирует убийства под мученичество ранних христиан, описанное Фоксом, – подхватил я. – Кто это? И зачем обставлять убийства таким образом? Я вижу только одну цель: привлечь всеобщее внимание к колледжу Линкольна и к его католикам. Если бы мы смогли разгадать мотив, многое прояснилось бы.

– Сначала я не поверил вам насчет Фокса, – негромко отвечал Андерхилл. – Не мог допустить, чтобы человек придумал подобную жестокость, кощунство. Да и трудно было мне признать, что мои проповеди могли вдохновить этого дьявола. Но вы правы, и я не могу больше скрывать это от себя.

– А этот несчастный мальчик? – Я заставил себя взглянуть на изуродованное лицо Неда. – Тоже один из них?

– Об этом я ничего не знал! – взвизгнул ректор. – Семья у него самая простая, но он был старательнейшим из наших студентов. Представить не могу, кто мог желать зла Неду! Это так ужасно! – Плечи его содрогнулись, ректор чуть не зарыдал.

– Думаю, Нед что-то видел или слышал, – мрачно заметил я. – Вы, кстати, известили констебля или стражников об исчезновении Софии?

– Нет, – отвечал ректор и снова опустил голову. – Еще не стемнело. Я все надеялся, что она вернется к ужину или, по крайней мере, до захода солнца. Моя жена слегла, она уже убедила себя, что София мертва или умирает бог весть где. Об участи Неда она еще не слышала. Я пытаюсь действовать рассудительно, но – не могу, не могу! – Он сделал несколько глубоких вдохов, словно демонстрируя мне борьбу с собственной слабостью.

– Если она до утра не вернется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти ее, – торжественно обещал я.

Ректор хотел что-то ответить, но я поднял руку, призывая его к молчанию: из коридора послышался звук, очень тихий, возможно, случайный, однако напряженные нервы восприняли его как скрип половицы. Мы подождали несколько мгновений, затаив дыхание, но больше ничего не услышали, кроме жужжания мухи на оконном стекле.

– Я должен пойти в зал и известить собравшихся о новой трагедии, – решился наконец Андерхилл, затем забрал у меня часослов и снова спрятал его под камзол. Решительно подтолкнув меня к выходу, он запер за нами дверь. – Теперь уж придется звать констеблей: убийца, несомненно, среди нас. Но прошу вас, доктор Бруно, если вас будут допрашивать, не надо упоминать Фокса! – шепотом закончил он.

Я кивнул и посмотрел вслед этому пожилому человеку, который все-таки взял себя в руки и довольно бодро спускался по лестнице. Тяжкое бремя легло ему на плечи, думал я, и от этого груза ему уже не избавиться.

Коббет возился с ключами, висевшими в узком стенном шкафу, дверь оставалась открытой. В привратницкой все еще остро пахло блевотиной. Когда я вошел, он, не поворачиваясь, глянул на меня через плечо.

– Еще одна смерть! – проворчал он. – Теперь уж прямо в часовне. Мне велели держать ворота на замке, а что толку? Хороший паренек был этот Нед, работящий. Кто с ним такое сотворил? Я уж думаю, может, тут сам дьявол орудует. Как по-вашему, доктор Бруно?

– София Андерхилл, – сказал я, входя и закрывая за собой дверь. – Вы видели, как она выходила из колледжа утром?

– Ага! – Коббет снова повернулся спиной ко мне и принялся копаться в своем шкафу. – Ускользнула, как только суматоха поднялась, а мастер Слайхерст побежал обратно в башню. Через несколько минут и ее мамаша подоспела, я ей сказал, что мистрис София пошла, должно быть, вперед нее в гости.

– А как она вернулась, вы не видели?

– Нет. А она не вернулась?

– Весь день ее нет, – подтвердил я. – Она вам не говорила, куда направляется?

– Нет! – отрубил он. – Но далеко она не уйдет.

– Да еще в такую погоду, – кивнул я.

– И в таком состоянии.

Старик захромал к стулу позади стола, выжидательно поглядывая на меня. Я уставился на него в изумлении.

– В каком состоянии? Она что, больна?

Выразительно поднятая бровь показала, что именно старик думает о моих умственных способностях.

– Полно, доктор Бруно! Вы же не всю жизнь провели в монастыре.

– То есть она?.. Нет! – Я решительно покачал головой. Старик что-то путает, набрался сплетен от слуг. – Откуда вам знать?

– У моей жены было десять ребят, упокой Господи ее душу, и последний забрал ее с собой. Думаете, я не распознаю примет? Месяца три уже будет, как пить дать. Бедняжка!

Голова у меня закружилась. Если София и впрямь ждала ребенка, становились понятны ее страхи. Но кого же она боялась? Своего отца? Любовника? О какой угрозе шла речь?

– Но кто? Она доверилась вам, сказала, кто отец?

– Ни словечком не обмолвилась, доктор Бруно. Господь дал мне глаза, и, в отличие от наших профессоров, я умею ими пользоваться. Я видел, как она с кем-то встречалась в библиотеке вечером в субботу, когда все ушли на диспут. По крайней мере, я видел, как она прошла наверх и какой-то парень вскоре последовал за ней.

– Но кто?! – в отчаянии вскричал я.

Коббет пожал плечами, лицо его омрачилось.

– Кто его знает. Он был в плаще, капюшон надвинул на лицо. Это мог быть кто угодно. Я не видел, как он прошел в ворота, значит, он давно уже был в колледже.

Итак, одним из тех двоих, чьи голоса Нед слышал в библиотеке, была София. Но с кем она там встретилась?

– Ее отец знает? – спросил я Коббета.

– Смеетесь, что ли? Ее отец не заметил бы, даже если б она разродилась прямо у него на глазах, да и мистрис Андерхилл ничуть не лучше. По мне, так оба они виноваты: для обоих жизнь кончилась, когда Джон убился, а дочка – она вроде как не в счет. Я вот все думал, – добавил он, – как она собирается скрыть это от всех, когда не сможет зашнуровать свой корсет? А ведь до того дня уже недалеко. Может, потому она и сбежала.

– Я и не знал, что у вас было десять детей, Коббет, – сказал я, останавливаясь в дверях и с уважением поглядывая на старика.

– Теперь уже нет, – с философическим спокойствием отвечал он. – Добрый Боженька прибрал почти всех, только двух дочек оставил: одна вышла замуж за фермера под Абингдоном, другая прачка.

– Очень жаль, – не к месту сказал я.

– Не о чем жалеть, так уж на свете водится. Что-то я разболтался и совсем забыл: у меня ведь для вас письмецо. – Он выдвинул ящик стола, пошарил в нем и протянул мне сложенный лист бумаги.

Я схватил его, сгорая от любопытства: мое имя было начертано красивым, четким, но совершенно незнакомым мне почерком. Я поспешно развернул письмо и увидел, что написано оно по-итальянски.

– Сегодня с утра он оставил это у меня, – пояснил Коббет, – а как началась беготня из-за бедного доктора Ковердейла, а теперь еще из-за этого, я напрочь забыл передать, вы уж извините.

Сердце мое упало, когда я вчитался в строки, написанные изящным почерком в весьма изысканном стиле: автор просил меня рекомендовать его французскому посланнику в качестве учителя языков для его детей, ибо он в скором времени собирался вступить в брак, а скудное университетское жалованье не позволяло содержать семью.

– Это от мастера Флорио? – спросил я со вздохом, поглядывая на вензель внизу письма – такой замысловатый и разукрашенный, что его можно было прочесть десятью разными способами.

– Разумеется. Он что, не подписался?

Так вот о каком письме он упоминал! Значит, не он был тот таинственный корреспондент, направивший меня в «Колесо Катерины». Еще один тупик. Я так и не установил загадочного обитателя колледжа, который раньше всех увидел связь между убийствами и книгой Фокса.

– Черт бы его побрал, – проворчал я, сминая письмо. – Коббет, могу я попросить вас об одной услуге?

– Для вас – все, что угодно, сэр!

– Мне нужно сегодня ночью уйти из колледжа. Есть одно дело. Вы не могли бы отпереть калитку, скажем, за полчаса до полуночи?

Чело старого привратника стало задумчивым.

– С радостью бы помог вам, сэр, но ректор строжайше наказал, чтобы после всех этих убийств калитка и ворота все время были на замке, а с наступлением темноты никого не впускать и не выпускать. Против его приказа я не пойду – если еще кого убьют, меня же первого и накажут.

– Понимаю, – поспешно отвечал я. – А если я постучу тихонько и вы меня выпустите, а после этого сразу же запрете калитку?

Коббет озадаченно хмурился.

– Это еще ладно, сэр. А потом ждать, пока вы вернетесь?

– Я не знаю, сколько времени мне понадобится. Я могу снова постучать в окно, когда вернусь, и вы меня впустите.

– Попробовать-то можно, сэр, – без особой уверенности отвечал он. – Только поклянитесь, что ни одна живая душа в Линкольне не прознает, а то будет мне нагоняй.

– Клянусь! Исчезну, никто и не заметит, – пообещал я и вышел на сырой двор, под серое, тяжело обмякшее небо.

От количества новостей у меня разболелась голова.