Текст книги "Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей"

Автор книги: Руне Улофсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Глава VII

Вернувшись в Бауэкс, я рассказал Поле про Гислу, Пьера и Поля. Моя клятва соблюдать тайну исповеди, которой я так кичился перед Ролло, теперь не имел никакого значения. Я ничего не мог поделать с собой, так велика была сила моей любви! Я страстно хотел завоевать доверие Полы, хотел доказать, что ради нее готов совершить клятвоотступничество и даже преступление. А может быть, я просто стремился обладать ею? Не знаю. Конечно, у меня было желание облегчить страдания Полы, помочь ей понять несчастную принцессу. Пола могла бы почувствовать, что Гисла страдает. Но она не проявила никакого снисхождения.

Она вполне могла забеременеть от одного из своих друзей, а потом спокойно сказать, что ребенок – наследник Ролло. И Карл замучал бы всех епископов и архиепископов вплоть до папы римского, чтобы заставить Ролло признать своим преемником внука французского короля. А положение Ролло и без того было шаткое. У нет не было друзей среди церковников.

– Может быть, у Гислы родится дочь, – робко перебил я.

– Ничего подобного. Когда за дело берутся темные силы, то все происходит только самым худшим образом. Ролло должен прогнать ее сейчас же, до того, как обнаружатся результаты ее тайных встреч с друзьями. И ты, Хейрик, обязан все это сказать Ролло. И немедленно.

Все складывалось из рук вон плохо. Хуже и быть не могло.

– Но, дорогая Пола, я же ничего не могу утверждать. Подозрения Ролло еще сильнее, чем мои, но у нас нет твердых оснований, чтобы обвинить Гислу. А рыцарей, у которых можно было бы что-то узнать, нет в живых. Ролло слишком быстро разделался с ними. И от Гислы ответа не добиться. Ни под какой пыткой она не станет свидетельствовать против себя самой.

– Она уже сделала все, что могла, – сказала Пола. – Ты, кюре, должен знать, как велики ее грехи.

– Но, Пола, милая, ни Пьер, ни Поль не были моими духовными детьми: мне они не захотели исповедаться до конца. Поэтому я не могу быть свидетелем. И потом, подумай, какой разразится кошмарный скандал. Гисла, дочь французского короля, станет обвинять Ролло в сожительстве с тобой. А Ролло и без того уже нарушил законы страны, повесив Пьера и Поля без разрешения короля. Король может признать, что послал к Ролло шпионов, но он никогда не позволит вести процесс против своей дочери. Епископ благословил союз Гислы и Ролло, и теперь только Папа Римский может расторгнуть брак. Весь христианский мир встанет на защиту Гислы и короля. Положение Ролло ухудшится во много раз. Как ты думаешь, что после этого произойдет?

Она рассердилась и назвала меня язычником. Я был поражен. Назвать христианского кюре язычником – это уж слишком! Пола была возбуждена до крайности, и я никак не мог понять, к чему она клонит. Она посмотрела на меня и сказала:

– Если брак Ролло и Гислы не сопровождался физической близостью, то такой брак считается недействительным, а женитьба ненастоящей. И разве не это волновало короля? А что мешает мне отправить послов к королю Карлу и сказать, что я знаю точный ответ на его вопрос?

Дева Мария! И я восхищался умом и мудростью этой женщины! Но я не спешил с ответом. Я хотел, чтобы она сама поняла, обрадует ли она Ролло таким поступком.

– Уясни себе, в этом случае расторгается не только брак с принцессой, но и договор Ролло с королем. Карл забирает Гислу в Лион, и Нормандию он тоже забирает обратно, Ролло едет в Бауэкс, а ты становишься его законной женой. Так? Как можно избавиться от жены, если приедут врачи и установят, что Гисла перестала быть девственницей?

Обо всем этом Пола не подумала, и, когда я объяснил, расстроенно вздохнула.

– Обездоленный, обманутый Ролло! А я так круто обошлась с ним!

Как быстро скачут у нее мысли. Я пытался внушить ей: совсем не надо так сильно ненавидеть Гислу. Но не сумел.

– Что ж, тогда остаются два выхода: либо я рассказываю Ролло обо всем, что узнала от тебя, либо ты сам придумываешь, каким образом можно избавиться от Гислы. И побыстрее. Нельзя терять времени.

У меня сердце ушло в пятки. Интересно, какой выход имеет в виду эта одержимая женщина? В любом случае ничего хорошего мне ждать не приходится. Возможно, меня постигнет участь Дионисия. Последнее почему-то меня пугало больше, чем опасность остаться без головы. Пола подошла ко мне и потрясла, словно хотела пробудить ото сна, заставить посмотреть на нее. Глаза ее горели опасным огнем, она крепко сжала мою руку.

– Если ты сумеешь, получишь от меня тот подарок, о котором мечтаешь.

Щеки мои пылали. В смятении и страхе, близком к ужасу я подумал: «Все ясно, в нее вселился дьявол. Дьявол говорит ее устами». Я похолодел и не мог произнести ничего, кроме тех слов, которые неожиданно вырвались:

– Пойди прочь, сатана!..

Снова начались мои занятия с Вильгельмом. Он, наверно, замечал, как я встревожен, в каком смятении пребываю, но больше не задавал невыносимо трудных вопросов. Мы были дружны по-прежнему. Я учился вместе с ним. Никогда бы не мог представить, что у ребенка могут возникать такие глубокие мысли и что он способен разбираться в сложнейших богословских проблемах. Мы также занимались датским, на котором изъяснялись многие жители северных стран. Однако на разных островах бытовали разные диалекты. Вильгельм обратил внимание, что я говорю несколько по-иному, чем его отец, а Ботто как-то отлично от нас обоих. Я объяснил: то же самое происходит с французским языком. В Руане говорят не так, как в Провансе, и так далее. Вильгельм иногда оставался в доме Ботто. Ролло хотел, чтобы сын свободно владел датским, языком его народа. Впрочем, в Бауэксе почти все говорили по-датски. Конечно, здесь жили и французы, но они уже успели привыкнуть к датскому. Лишь одна Пола постоянно говорила с детьми только по-французски. Она надеялась, что Вильгельм, рано или поздно, получит титул французского графа. Поэтому он должен знать язык и культуру Франции лучше своих подданных.

Король Карл III Простоватый не знал ничего, кроме алфавита, и с трудом мог написать несколько слов. Его королева-англичанка Фредеруне знала и того меньше. Она даже не научилась сносно говорить по-французски. А у всех графов была одна общая особенность: они не считали нужным учиться читать и писать, полагая, что для этого есть ученые слуги. Вильгельм не будет таким варваром. Когда он вырастет, никто не посмеет назвать его диким нормандцем. Никто не сможет смотреть на него сверху вниз, как на сына беженца и эмигранта, изгнанного из своей страны. Пола считала, что Вильгельму понадобиться учитель-француз, который сможет лучше, чем я, уроженец острова Готланд, передать ему сокровища французской культуры. Однако разговоры по поводу французского учителя прекратились, потому что Вильгельм под моим руководством делал большие успехи. Он рассказал матери, что родные дети Ботто имеют учителя, который знает гораздо меньше, чем я, несмотря на то, что родился во Франции. Наверное, так оно и было. Я ведь вынужден был учиться с самого детства и стремился как можно скорее и лучше овладеть французским языком.

Пола все время думала о Ролло и принцессе. Занятиями и воспитанием сына она интересовалась все меньше и меньше. От нее ничего хорошего ждать не приходилось. Она твердила, что если я не займусь Гислой, то она все возьмет в свои руки. Эта сильная, гордая и униженная обстоятельствами женщина могла совершить самые неожиданные поступки.

Я оказался в сложном положении. Мой дом загорелся со всех четырех углов сразу. Что делать? Освоиться в Руане, не вызывая подозрений, стать другом Гислы? Не выйдет. Она тут же припомнить нашу последнюю встречу. В прелестной головке Полы возникли бредовые замыслы, близкие к восточным идеям. Ничтоже сумняшеся, она могла бы приказать мне прискакать в апартаменты Гислы и придушить ее собственными руками. А потом скорбеть и сокрушаться, чтобы никак нельзя было связать гибель принцессы с моим именем и отвести от меня подозрения. Ужасно. Я совершенно не представлял, каким образом можно подступиться к этому опасному и деликатному делу.

Пола не могла помочь. Она предупредила меня:

– Чем меньше я знаю, тем лучше. Уменьшается риск.

Мне показалось, Пола боится, что я ее выдам, и я решил спросить напрямую.

– О нет! – отвечала она. – Просто я думаю: для тебя будет счастьем отдать за меня жизнь. В тебе я не сомневаюсь, ты не из тех, кто предает своих любимых.

Без особого успеха я пытался обсудить с ней этическую сторону вопроса. Ведь мы готовы пойти на убийство. Создавалось такое впечатление, что она этого не понимает или не хочет понять.

– Ничего подобного. Ни к чему мы не готовимся. То, что ты задумал – это твой выбор, вот и все. Ты же не хочешь, чтобы я обо всем рассказала Ролло. А то я с удовольствием. Ты нарушил тайну исповеди, попрал правила поведения кюре, а теперь начинаешь рассуждать?

Пола загнала меня в тупик.

– Замечательно! У меня две проблемы: укоротить жизнь принцессы и вернуть моей желанной ее мужа. Возникает и третья: самому успокоиться, так и не получив тебя, Пола Беранже.

Она посмотрела ласково и обвила нежной рукой мою шею так, как только могла она одна.

– Никто не поверит в эту злодейскую историю. Во всяком случае, из уст такого разбойника, как ты. – Она рассмеялась и весело поцеловала меня в щеку.

Как я ни крутил, ни вертел, ничего придумать не мог. Яд? Посоветоваться не с кем. Любой вопрос тут же вызовет подозрения. Насколько я знал ни в Бауэксе, ни в Руане не было никого, кто готовил отраву. Монахи, обладающие нужными мне способностями, находились в Шартрезе или еще дальше к югу. О применении и изготовлении лекарственных ядов можно было узнать из фармакологических трудов, но у меня не было времени для изучения предмета.

Опрокинутые Полой песочные часы все быстрее и быстрее отсчитывали уже не часы, а минуты.

Неожиданно в окружающей меня тьме блеснул свет. Рыжий, вихрастый и веснушчатый ирландский монах добрался до Бауэкса, чтобы в преддверии новых, непредсказуемых нормандских нашествий отсидеться здесь, в глуши, спокойно занимаясь сбором и выращиванием лекарственных трав. По моей просьбе Пола поселила его в одном из принадлежавших ей домов. Монах хотел жить со мной в доме кюре, но я сказал, что это не совсем удобно. Я уже кое-что придумал, увидев его банки-склянки. Монаха звали Дунштан. Забавное имя это образовано от глагола «испаряться», «улетучиваться». А мне только и надо, чтобы испарилась, улетучилась, как дым, исчезла с наших глаз несчастная принцесса Гисла. Дунштан-Испаряющий, помоги мне!

– Понимаешь, брат мой, – осторожно начал я, придя к Дунштану, – меня замучили крысы. Нет никакого спасу. Обычные яды совсем не помогают. Крысы их чувствуют, не притрагиваются ни к какой роскошной еде, если туда попала хотя бы капля отравы. Такое впечатление, что та крыса, которая съела яд, успевает предупредить остальных.

Дунштан засмеялся.

– Неужели у вас водятся такие образованные крысы?

– Вот именно, – я увлекся и начал врать без удержу. – Недавно я заметил, что они любят вино.

– Боже правый! Да как же так, брат мой?! – Дунштан был заинтригован.

– Да, вот так. Оставил я вино на ночь, ну не целый стакан, а так, остатки. Утром просыпаюсь – стакан сухой, а по следам на столе видно, какие гости ночью наведывались. Решил оставить еще раз – тот же результат. Тогда я добавил в вино яд. Купил здесь у какого-то купца, я толком-то и не знаю, что за яд, не разбираюсь. Не тут-то было! Следующей ночью крысы отравленное вино не тронули. Потом я попробовал ничего не добавлять, и наутро чарка была пустой!

Дунштан необычайно заинтересовался моим рассказом. Я не хотел, чтобы он принял меня за шутника и торопливо продолжал:

– Не знаешь ли ты, брат, какого-нибудь яда, который не имеет ни вкуса, ни запаха, но так сокрушителен, что от него крысы дохнут?

Дунштан потрепал свои рыжие вихры, на мгновение задумался, посмотрел на меня и протяжно свистнул. Стал рассматривать свои банки-склянки, поднимать их, вертеть и читать этикетки. Затем выбрал одну, перелил содержимое в бутылку с жидкостью, взболтал и дал мне понюхать.

– Ничего не чувствую, – ответил я искренне, – хотя и не обладаю крысиным чутьем.

– Попробуй чуть-чуть на язык, средство абсолютно безвредно в маленьких дозах. Почувствуешь только легкую головную боль.

Я лизнул. Смесь была абсолютно безвкусна.

Дунштан одобрительно кивнул.

– Бери эту бутылку. Посмотрим, как крысы себя почувствуют на этот раз!

«Если смесь так безвредна, что можно даже на язык ее попробовать, то вряд ли этот яд сможет умертвить принцессу», – подумал я.

– Их так много. Имя им легион. Будет очень плохо, если некоторые сдохнут, но успеют, как обычно, предупредить остальных. Я бы лучше взял сразу побольше, чтобы наверняка.

– Но сейчас у меня больше нет. Возьми столько, сколько есть для начала. Попробуй. Если подмешаешь в вино, то крысы заснут на столе вечным сном. Если подействует, потом я тебе еще смогу сделать, но сейчас не время для цветения этих растений.

Время, о время! Как мне его не хватало! Если бы я мог знать, из чего сделано это зелье, поискал бы его где-нибудь еще. Но я не смел проявлять слишком большое любопытство.

Я, конечно, не стану тратить на крыс драгоценное снадобье. Эти твари в Бауэксе все равно никогда не переведутся. Я скажу, будто испробовал действие жидкости сегодня ночью, а потом поблагодарю и мимоходом спрошу, что вошло в состав этого яда.

Прошла ночь и еще полдня, прежде чем я посчитал возможным снова пойти к Дунштану. Сначала я вежливо спросил, как он себя чувствует, каковы его успехи в фармацевтике, вернее, гомеопатии, и еще долго и витиевато распространялся на посторонние темы, пока он сам не вспомнил о крысах. Я ударил себя по лбу и застонал.

– О-о-о, прости меня! Совсем забыл. Я ведь и пришел, чтобы поблагодарить тебя за крысиную микстуру.

– Так она помогла?

– И еще как! Шесть мертвых бестий лежат возле миски с питьем.

Дунштан как-то странно посмотрел на меня. Я заволновался. Он как будто был недоволен. Однако я продолжал.

– А теперь я хотел бы получить рецепт этого замечательного зелья, которое мы назовем твоим именем. «Дунштанское», или «Дунштан-крысомор», или «Святого Дунштана волшебный эликсир». Если не трудно, расскажи, из чего он состоит.

– Мне не трудно, не трудно. Вот посмотри, ионе хитроватой улыбкой поднес к моим глазам этикетку.

– «Вода очищенная», – прочел я.

– Если бы, брат мой, ты вернулся с жалобой, мол, мое средство не действует, может, я и нашел бы какой-нибудь препарат против крыс. Теперь же я не уверен в правдивости твоей истории. Крысы не могли умереть от дистиллированной воды. А отравленное вино, согласись, тоже предназначалось не для них. Ирландскому монаху нельзя полагаться только на Бога, если он хочет выжить, – Дунштан легонько похлопал меня по животу, – тем более среди французских кюре.

– Да я и не француз вовсе, – ответил я удрученно.

– Ах да, ты же с севера. То-то я смотрю ты слишком светловолос для француза. Но ты так хорошо говоришь по латыни, как на севере не говорят. И, пожалуйста, дорогой брат, постарайся, чтобы пока я здесь, никто из твоих ближних не был отравлен. Если я об этом услышу, может случиться, что мне придется поговорить с епископом, и он может задуматься, когда узнает, как ты собирался травить крыс. Зато я теперь буду избегать любого питья и еды из твоих рук. И оставь меня в покое. Так будет лучше.

– Уже лучше, Дунштан Испаряющий, – ответил я. – Испарились, исчезли яко дым, растаяли яко воск от лица огня враги Божии. Ты предостерег меня от смертного греха еще до того, как я на него решился. И я готов встретиться с епископом без твоей помощи.

Он посмотрел мне в глаза, легкая улыбка тронула его тонкие губы, он перекрестил меня.

– Иди с миром! Иногда Господь ведет нас извилистыми путями. Может быть, я приехал сюда из Ирландии только для того, чтобы вернуть кюре на праведный путь. Хотя я думал, что буду выращивать здесь пшеницу.

Я поклонился и вышел. И еще долго во дворе слышал его громкий смех. Теперь я знал, что должен покаяться в том страшном грехе, к которому готов был приблизиться. Как можно было рассчитывать, что я смогу избавиться от принцессы с помощью отравленного вина? А если б этот напиток выпила не она, а сам Ролло? Да, люди больше всего страдают от собственной глупости.

Придется теперь епископу во всем этом разбираться. Самое главное – не позволить Поле совершить непоправимую ошибку. А как дальше жить Гисле? Что станет с Полой? Пусть решает епископ, пусть найдет какой-то сверхъестественно-благополучный выход, пусть он станет «Deus ex machina», «богом из машины», как это бывает в античных трагедиях.

Я решил поехать в Руан и думал, что больше никогда не вернусь в Бауэкс. Поле я ничего не сказал. «Я никогда не увижу ее, – эта мысль убивала во мне все живое. – Никогда не встречусь с Вильгельмом». Я отвязывал лошадь, выводил ее из стойла, а слезы бежали по моему лицу. Я оплакивал свою разбитую жизнь. Конюх смотрел на меня с удивлением. «Если мне повезет, Франко пошлет меня в Свею, – думал я, – там только и место такому грешнику. Я знаю шведский язык; язычники смогут понимать мои проповеди».

На нормандской земле все ярче и веселее разгоралась весна. Звенели, переливались ручьи; просиял, зазеленел лес; зацвели, запестрели луга. Глаза мои были слепы, а сердце глухо. Я ехал через весну, и все ее радостные, ясные и светлые краски сливались для меня в один угрюмый серый цвет. Меня охватило мрачное отчаяние. Я разрыдался. Лошадь пыталась понять, что со мной происходит, повернуть голову и посмотреть на меня, но я гладил ее по шее и торопил скакать дальше. На протяжении всей дороги от Бауэкса до Руана я ни разу не остановился, не ел и не пил и едва не свалился с лошади возле собора на главной площади города. Меня сняли с седла. Когда пришел в себя, я увидел, как епископ остановился возле меня, разводя руками и удивляясь.

– Хейрик?! Ты не в Бауэксе? Здесь у нас неприятности. Большое горе. Несчастная принцесса Гисла умерла несколько часов назад. У меня нет времени разговаривать с тобой. – Не ожидая моего ответа он пошел дальше.

Я побрел за ним, поняв, что епископ идет к Ролло. Кто-то схватил меня за руку и заставил остановиться. Человек, снявший меня с лошади, наверно, подумал, что я не говорю ни на одном принятом здесь языке, – такой у меня был дикий вид. Он показал на лошадь, потом взглянул на меня, потом снова показал на лошадь и, в конце концов, вложил мне в руку уздечку. Я спросил его:

– Ты не знаешь, отчего умерла принцесса?

– Она подавилась, когда ела яблоко.

Я взял за руку этого незнакомца и благодарил его так, словно это он заставил Гислу съесть злополучный фрукт и тем самым сделал меня счастливейшим человеком. Он стал испуганно пятиться, видимо, приняв меня за сумасшедшего. А уж когда я начал смеяться сквозь слезы, рыдать и хохотать одновременно, неизвестный убежал. Я вошел в дом привратника и посчитал необходимым срочно объяснить ему свой радостный вид. Я ударил его по плечу и сказал:

– Можешь ли ты себе представить, что принцесса, святая мученица, сейчас поднялась на небеса, и там ее приняли как святую. Она стала теперь святой.

Привратника мои слова почему-то совсем не обрадовали, и он посмотрел так же недоуменно, как тот человек, что в страхе бежал от меня. Наверно, трудно было понять меня, во рту пересохло, я едва ворочал языком. Я пытался объяснить, что целый день и целую ночь скакал из Бауэкса и теперь страшно устал, проголодался и умираю от жажды. Он долго ничего не понимал, потом взял меня под руку и повел к столу. Я выпил залпом кружку пива и знаками попросил еще. Пока он ходил за пивом, я торопливо и жадно начал есть. Вторую кружку я осушил мгновенно. Все вокруг меня начало ходить ходуном, все встало вверх ногами; я поспешно лег на скамью и увидел, как слуги брали со стола и ставили на потолок блюда и чаши. Скамья, на которой я лежал, изо всех сил старалась перевернуться. Хотелось спать, но было страшно, что скамья вырвется из-под меня и отправится на потолок. Чтобы этого не случилось, я начал петь. Наконец, я заснул и долго спал, пока кто-то не стал отчаянно трясти меня.

– Вставай, облейся холодной водой. Поскачешь в Лион, – приказал Рауль, с омерзением глядя на меня.

Пока я спал, Ролло узнал, что я приехал. Он снаряжал большую процессию к королю, чтобы уведомить его о смерти принцессы Гислы, и приказал взять меня в Лион в качестве переводчика. Я кричал, что подчиняюсь епископу Франко, а Франко послал меня в Бауэкс. Еще я сказал, что было мне видение, будто жизнь принцессы в опасности и поэтому я прискакал в Руан. Епископ мне не поверил.

– Бывает, пиво вызывает странные мысли. Но у такого, как ты, прохвоста, не может быть видений.

Я промолчал и подумал, что дешево отделался, так легко завершив ту страшную историю, в которую влип. Мой ангел-хранитель спас меня и на этот раз.

Король мог задержать заложников до тех пор, пока точно не выяснит, отчего умерла принцесса. По некоторым намекам я понял, что Ролло именно меня готовит на роль заложника. Однако поездка в Лион оказалась более благополучной, чем можно было ожидать. Мы быстро вернулись. Карл Простоватый сразу нам поверил. Он плакал, но было ясно: больше, чем смерть дочери, его огорчила потеря поводка, на котором он мог держать Ролло. О заложниках он и не заикнулся. От Ролло король получил богатые дары. Я пышно и многословно живописал глубокую скорбь Ролло, хотя мне приходилось переводить только скупые слова Герло, посланного с печальной вестью. По тому, как король часто сморкался в свою широкую мантию, я понял, что мое красноречие оценено по достоинству. Да, из меня, бесспорно, может выйти неплохой проповедник!

Тело Гислы должны были доставить в Лион для торжественного захоронения. Мне повезло, я в этой церемонии участия не принимал. Вскоре я отправился обратно в Бауэкс. Я вспоминал, в каком кошмаре и отчаянии ехал по этой дороге всего несколько дней тому назад и не уставал благодарить своего ангела-хранителя.

В Бауэксе я прежде всего нашел Дунштана. Он был занят и не мог долго со мной разговаривать. Он не заметил моего отсутствия и не знал, что умерла Гисла. Его я мог не бояться. К Поле я идти не спешил: никак не мог разобраться в своих мыслях и не знал, о чем буду говорить с ней. То, что Господь уберег меня от исполнения ее кошмарных планов возмездия, – в этом ее заслуги не было. Я все думал, могла ли она, не дождавшись моей помощи, взять дело в свои руки? Могла ли послать в Руан кого-нибудь из своих доверенных лиц? Может быть, она успела на кого-то накинуть еще более строгий ошейник, чем тот, который уже был на мне. Я даже подумал, не могла ли Пола прибегнуть к колдовству, к помощи троллей? Если Пола, действительно, могла умертвить Гислу, то, почувствовав мои колебания, она должна была действовать стремительно, опередив мое появление в Руане. Она же тогда очень жестко сказала мне: «Избавиться. Любым способом. Мне все равно, как это будет». Что же ответить, если она спросит, зачем я поехал в Руан. Я не смогу ей соврать.

Шел день за днем. Я ждал, пока Пола сама меня позовет. Так и вышло. Она послала за мной, пригласила на ужин. Я долго и тщательно собирался и, когда подходил к дворцу, волновался, как влюбленный мальчик, который идет на первое свиданье. Она была нарядно одета и необыкновенно красива. Я собрался поцеловать протянутую мне руку, но она быстро и неожиданно отдернула ее. Я оказался так близко от Полы, что сразу попал в ее дьявольскую ауру, в необыкновенно чудесные ароматы, исходившие от нее. Ни у какой другой женщины на всем белом свете не было такого сумасшедшего запаха. Он царил вокруг Полы, какой-то чарующий и неуловимый. Я стоял недвижимый, она смотрела на меня сквозь полузакрытые глаза, подкрашенные цветом бирюзы, и как будто знала, что сейчас я люблю ее еще сильнее, чем раньше. Это был чудный, но такой короткий миг. Все замечательное мимолетно. Она резко отодвинулась.

– Дева Мария, как же я рада! Я получила назад своего старика и теперь могу делать все, что хочу, могу уехать из Бауэкса. И уж я позабочусь, чтобы мы с Ролло венчались в соборе.

Меня пронзила боль. Я снова ощутил, что я для нее ничто, что она никогда не любила меня. Разочарованный и подавленный, я ответил:

– А если Ролло уже привык к королевским особам? На твоем месте я не был бы так уверен в себе.

Она села и задумалась, потряхивая своими удивительного блеска темными волнистыми волосами.

– Какой вкус у Роберта, мне лучше знать. Кроме того, он слишком стар для приключений.

– Роберт???

– Да, это имя он получил при крещении.

– Он, разумеется, стар для многих вещей, – сказал я, – но тебе лучше потерпеть до похорон Гислы.

Она подошла и заглянула в глаза.

– Дорогой мой, ты ревнуешь? После того, как ты сделал для меня невозможное и добился успеха? – Она повернулась ко мне спиной и пошла прочь. – Герлог сейчас у Ботто, Вильгельм тоже живет там вместе с оруженосцами, – говорила она, ожидая от меня признательности. – Мы можем спокойно поужинать вместе, и никто не потревожит нас.

Ее слова звучали призывно и дерзко, но я ничего не понял, я думал: «Неужели же она может предположить, что кюре Хейрик был способен лишить Гислу жизни?»

– Ты все расскажешь, когда слуги оставят нас одних. Я не знала, что и думать, когда ты не вернулся назад. А потом услыхала, что Роберт послал тебя в Лион, и подумала: «Слава Богу, Хейрика не схватили». Ролло объяснил: он хотел оставить тебя заложником у короля.

Так значит, Ролло был здесь. Ревность, черная, тяжелая ревность сковала мое сердце. Ее слова зазвучали у меня в ушах: «Каков вкус у Роберта, мне лучше знать!» Я побелел от гнева. Я знал, что Полу заберут у меня навсегда. Но сейчас!!! В мое отсутствие кто-то ел из моей миски, а я – ради нее! – рисковал жизнью! Этого я вынести не мог.

– Почему ты заставил меня ждать? Почему сам не пришел раньше? – спросила она.

Я готов был рассказать, что никакого отношения к смерти Гислы не имею и думал только о том, как спасти Полу от греха, но обо всем забыл, и в этом была виновата она одна. Я совершенно потерял голову. Ее близость, ее запах… Но тут пришли слуги. Они удержали меня от погружения в еще более страшный кошмар, чем тот, из которого я совсем недавно вырвался. Мы разговаривали о каких-то пустяках, и я понял: Пола уверена – Гислу убил я. И тогда в гневе и печали я подумал: «А зачем мне рассказывать правду? Может быть, в будущем это сослужит мне неплохую службу?»

Мне не надо было рассказывать обо всем подробно. Я мог, конечно, загадочно и многозначительно молчать. И мне захотелось отомстить Поле за то, что она на днях была с Ролло.

– Пола, – начал я, – ты, графиня Нормандии, должна решить, как же теперь следует называть твоего графа. Я вижу, ты не знаешь, какое имя больше подходит ему: Ролло или Роберт.

– Надо же! – с издевкой ответила она. – У моего графа два имени, и второе он получил при крещении. А ты остался без крещения.

Да, это она знала… Она отпустила прислугу. Заметив, как красноречиво посмотрела на меня служанка, я опомнился.

– Тебе не кажется, – спросил я, – что ты компрометируешь кюре, когда так демонстративно отправляешь прислугу спать?

Она разразилась диким хохотом и так резко откинулась назад, что это было опасно для жизни.

– Ну ты даешь, отец Хейрик! Да весь Бауэкс знает, что ты мой любовник.

Я чуть не подавился.

– Почему я должен страдать за грехи, которых не совершал? Хотя и очень хотел бы совершить.

– Ты отлично знаешь, людям все равно. У них существует удивительная способность видеть то, чего ни один глаз ни разу не мог увидеть. Они ведь почти пророки, – сказала она и бросила в меня зеленую виноградину.

Я поймал ягоду, бросил ее обратно и попал Поле прямо в лоб.

– Ты что делаешь? Первая в эту пору созревшая виноградина. Не хочешь съесть? Ну и не надо. И вообще, хватит ходить вокруг да около. Давай, рассказывай.

Когда она произнесла эти слова, я вдруг понял: во время ужина мы перешли с французского на датский. Может это случилось, когда вошла прислуга? Все служанки у Полы были француженками, она считала их более умелыми. Я замешкался и спросил ее по-французски:

– О чем ты подумала, когда узнала о смерти Гислы? Не получила ли ты какого-нибудь послания из ада?

Она выпрямилась и облокотилась на стол.

– Я не понимаю тебя. То ты говоришь, как безумно влюблен в меня и что тебе нет дела до того, что происходит вокруг нас. То начинаешь разыгрывать из себя архангела с карающим мечом. Ты боишься сам и поэтому пугаешь меня? Боишься отвечать на Страшном суде?

– В этом нет ничего удивительного, – я начал есть жаркое.

Она взглянула на меня с тревогой.

– Пока я была здесь одна, я поняла, что возложила на тебя такую тяжкую ношу, какую ни один человек не имеет права перекладывать на плечи другого. Я в долгу перед тобой. Если хочешь, попрошу у тебя прощения. А в остальном у меня нет никаких угрызений совести. Все правильно, и по-другому быть не могло.

Я кивнул, продолжая жевать.

– Хейрик, тебе невыносимо жить с этим грехом?

Что я мог ответить? Ведь я почти признался в том, чего не совершал. В последнюю минуту ко мне вернулось согласие с самим собой, и во мне заговорил здравый смысл.

– Обо мне не волнуйся, – ответил я спокойно и облизал свои пальцы, позабыв о салфетке. – Грех, конечно, вещь не простая, но мне не из-за чего переживать. Принцесса отошла в мир иной, так как просто подавилась яблоком. Вот и все.

Пола посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, потом у нее вырвался неистовый смех, похожий на исступленный крик, она снова откинулась на стуле, и я подумал, что вся эта акробатика до добра не доведет. Она посмотрела на меня с восхищением, смешанным с ужасом.

– Если на свете есть ад, отец Хейрик, то для тебя, конечно, там уже приготовлено самое жаркое местечко.

Она была совершенно уверена в том, что Гислу убил я. Ну и ладно. Пусть думает, если ей так хочется. Она встревоженно посмотрела на меня.

– Как ты мог пойти на такое? Я думала, у тебя не хватит духа.

Я пожал плечами.

– Пошел на это? Я?! Да никогда. Я знаю, она умерла из-за кусочка яблока. Или, может быть, ты наслала на нее смерть, прибегнув к искусству троллей?

– Как тебе не стыдно! Я не ведьма и не троллиха.

– Может быть, но ты верно сказала когда-то: «Чем меньше знаешь, тем лучше спишь», – я уходил от ответа, как только мог, и, в конце концов, она прекратила свои расспросы.

– Я заставила тебя нести эту тяжелую ношу, я поступила эгоистично, необдуманно. Я плохая женщина, но свое слово держу. Я помню, что обещала тебе в награду. Если ты готов принять ее, то получишь прямо сейчас.

Она подошла, протянула руки. Она возилась со мной так, будто я был трупом. И, слава Богу, в этот момент, к великому счастью, внутри меня ничто не шелохнулось; я был недвижим, как камень. Пола подумала, что я либо смущен, либо боюсь, либо она не совсем ясно выразила свое намерение. Тогда она положила мою руку себе на грудь. Я стоял, чувствовал жжение под ладонью, но не мог шелохнуться. И вдруг я покорно и радостно заговорил и услышал себя как бы со стороны: