Текст книги "Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей"

Автор книги: Руне Улофсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Глава 11

Все родственники Эммы, которые смогли отложить свои дела, прибыли в Руан на Рождество, чтобы встретить ее. И несмотря на то, что она была теперь королевой в изгнании, она радовалась, что снова видит своих. Ее брат Ричард имел шестерых детей, брат-архиепископ – столько же, и еще Хедвиг и ее дети, но сестра осталась вдовой после 1008 года. К тому же пожаловали родственники со стороны ее матери, Гуннор.

За рождественские праздники Эмма просто охрипла от бесконечных разговоров. Всем было весело. В сочельник они ели целиком зажаренного кабана, а на ночь постелили в большом зале герцога, так как набралось очень уж много народу. Эмма говорила ночи напролет, пересказывая по нескольку раз, что ей пришлось пережить в Англии.

Маленькой Годе было всего три года, и она чувствовала себя прекрасно. К жизни в Руане Эдвард и Альфред, напротив, привыкали с трудом. Альфред был тихим, приветливым и никого не обижал. Но Эдварду не нравилось, что остальные дети так странно смотрят на него, и он втихаря щипал их. К тому же оба мальчика не понимали странного языка, на котором говорили в Руане. Если кто-то заговаривал с ними по-датски, то они понимали, хотя сами на по-датски не говорили, так как король Этельред запрещал им это. И поэтому «принцы» большей частью были предоставлены самим себе и скучали дни напролет, тоскуя по дому в Англии.

Чудеснее всего было, конечно же, вновь оказаться вместе с Гуннор. Мама состарилась, но это было не очень заметно. Она тотчас принялась заботиться о Годе, а Года – о ней.

Приятной неожиданностью было встретить в Руане Олава сына Харальда из Норвегии. Он плавал во Францию и Испанию и достиг даже Гибралтарского пролива. На обратном пути он ошибся в маршруте и невольно совершил набег на деревню в Бретани. Здесь правил герцог Ричард и его сестра Хедвиг (вдова графа Годфрида Реннского). Так что Ричард направил своего посланника к Олаву и пригласил его приехать в Руан, – там Ричард научит его, где проходят границы.

Олав с радостью согласился и надолго задержался в Руане. Так надолго, что архиепископ Роберт сумел убедить его принять святое крещение. Олав оказался способным учеником, и для Эммы было большим торжеством присутствовать на крестинах Олава в Руанском соборе на Новый год. Ее тронуло, что Олав попросил ее быть его «крестной матерью». Это вызвало также и веселый смех, так как Эмма была крестной лишь у маленьких детей, и в ее обязанности входило в такие минуты нести этих самых детей на руках. В конце концов она решила посоветоваться с братом Робертом, как ей поступить. Но Роберт не видел здесь ничего смешного, как, впрочем, и ничего невозможного.

– Он может идти сам, – сухо ответил он, – а ты должна находиться рядом, как все умные люди. Но он должен получить подарок от крестной матери. Подари ему ту реликвию, которую ты купила в Бонневале, – она окажет сильное влияние у него дома, в Норвегии.

Это было большой жертвой. Эмме часто хотелось купить себе ту или иную реликвию, но у нее не всегда хватало на это средств. Когда она находилась во Франции, аббат Эльфсиге рассказал ей, что ему было поручено купить здесь святые мощи святой Флорентины и привезти их домой в свой монастырь. Если хватит на это денег. Монастырь, владеющий мощами, – а это был Бонневаль в Шартрской епархии, – оказался бедным, нуждающимся в средствах, так как совсем недавно его разорили викинги. Предполагалось, что аббат сможет купить мощи дешево, если возьмет их все вместе. Но Бонневаль торопился покончить с этим поскорее. И если Эльфсиге не согласится, то аббат монастыря грозился продать мощи по частицам. Это было бы огорчительно: Питерборо стремился иметь у себя всю святыню.

По тону Эльфсиге Эмма тогда поняла, что он ждет от нее щедрой суммы. Вот прекрасный случай! Монах мог бы понять, что изгнанная королева отнюдь не купалась в деньгах.

Разумеется, Эмме не было никакого дела до того, прославится Питерборо или нет. Она вряд ли вернется в Англию королевой. С другой стороны, будет хорошо, если память об Эмме окажется увековечена этим монастырем. Она нуждалась в заступничестве. А кроме того, Эльфсиге оказывал ей многие услуги…

Она пересчитала свои деньги. Усмехнулась и пошла к Гуннор.

Посещение матери оказалось удачным. Эмма позвала аббата и сказала ему:

– Я оплачу требуемое Бонневалем. С условием, что сама получу десницу святой Флорентины.

Эльфсиге, немного подумав, сдался. И тогда они оба отправились в Бонневаль.

И вот теперь ее брат хочет, чтобы она отдала эту десницу!

Конечно, если святые мощи принесут ее «крестнику» счастье, то следует их отдать. Олав был уже воспламенен мыслью о крещении всей Норвегии. Как поняла Эмма, ему предстояла тяжелая работа. Да и мысль о Торкеле способствовала ее щедрости; ведь именно он был первым, кто познакомил ее с викингами.

После крещения Олав и Эмма часто говорили друг с другом как о божественных предметах, так и об их общем друге Торкеле Высоком. Беседы эти стали реже после приезда Этельреда в начале января. И особенно после того, как Этельред отказался жить в Руане и «удалился на покой» в Фекан.

Эмма последовала за ним, чтобы избежать ссор, а также ради епископа Эльфхуна. Но после того, как тот внезапно скончался в середине января, она решительно забрала детей и вернулась в Руан, отдав мальчиков в школу к своему брату-архиепископу. А Этельред остался сидеть в одиночестве в Фекане.

Дело было не в том, что ей не хотелось жить в Фекане. Она любила этот город и его церковь, где под водостоком был погребен ее любимый отец. Но только не в Фекане в разгар трескучих морозов, наедине с унылым Этельредом. Конечно, ей было жаль короля, но этой жалости хватало уже ненадолго.

Итак, ее муж оставался в Фекане, пока ему не надоело, и он не вернулся в Руан. Там, в один дождливый вечер в начале февраля на пороге появился промокший насквозь Торкель, – у Эммы закружилась голова, – и сообщил новость;

– Король Свейн умер.

* * *

Конунг Свейн наконец понял, что значили для него эти «датские деньги». Но сам он был несведущ в цифрах. Он просиживал со своими людьми, изучая документы, оставленные в Лондоне Этельредом. Там были также и протоколы Витана: из них он узнал, что Англия во время правления Этельреда выплатила 150 тысяч фунтов, как наличными, так и в денежном пересчете. И эти деньги в большинстве своем были вывезены из страны.

У всех потемнело в глазах, когда они попытались перевести эти цифры в реальность.

И в таком положении крайней нужды обложить страну еще новой данью – возможно ли, и, прежде всего, разумно ли это?

Как бы то ни было, король Свейн послал своих дружинников во все концы для сбора новой дани. По личному опыту он знал, что шерифы и ярлы Этельреда собирали налоги без охоты, но он заставил их потрудиться. Чтобы дело двигалось побыстрее, дружинники с вооруженной свитой должны были прочесать страну вдоль и поперек, а по выполнении поручения собраться у лагеря Гейнсборо в назначенный в феврале день. Король со своей дружиной тоже должен был отправиться туда и позаботиться о сборе налогов по пути через Восточную Англию.

Одновременно с этим датское войско занималось грабежами, как будто оно шло по вражеской стране…

Конунг Свен многое успел прочитать в канцелярии Этельреда и пришел к тем же выводам, что и Эмма: церковь и монастыри владеют в Англии слишком многим! Если бы он мог прикинуть и подсчитать, то обнаружил бы, что церковь владеет третью всех английских земель. И непростительно большая часть из них в прошлом была королевской.

Он должен изменить это положение!

Когда король Свейн со своей свитой достиг Бери-Сент-Эдмундс в Суффолке, то пожелал взглянуть на дарственные письма монастыря и заодно переделать эти документы. Кроме того, он обложил монастырские земли значительным налогом, потребовав его тут же, на месте. Тщетно пытался доказать аббат, что земля эта свободна от налогов короне.

Сборщики налогов повесили строптивого настоятеля, подожгли пару дворов, где оказались несговорчивые хозяева. И люди в этих местах, которые прежде сдались датчанам добровольно в надежде на мирную жизнь поняли, что получили волка вместо овцы. Тогда начал шептать каждый камень, где ступали кони Свейна, и каждая травинка на холмах Англии: «Король Свейн – тиран», – и этот шепот и сетования все разрастались на пути войска к Тренту.

А вскоре поползли слухи о том, что сам святой Эдмунд обрек на смерть Свейна Вилобородого, гневаясь на него за то, что Свейн потревожил его покой и оскорбил монахов, охраняющих его могилу. Теперь святой Эдмунд восстал и проклял короля Свейна, Многие из войска Свейна утверждали, что видели собственными глазами, как святой поднял руку на короля, и голос его был грому подобен. А король Свейн закричал от страха и замертво упал с коня.

Как тиран и грешник, король Свейн умер смертью язычника, хотя и был крещен.

Юный Кнут содрогался от ужаса перед будущим. Последнее, что он слышал от отца, – это предостережение о том, что не бывать браку между ним и Альфивой, – «во всяком случае, пока я жив»… Он охотно бы отделался от этого предупреждения…

* * *

Известие о смерти короля Свейна вызвало в Руане лихорадочную деятельность. Ибо Торкель Высокий сообщил и еще одну новость: спешно собрался Витан и решил призвать Этельреда с его семьей обратно на английский трон, но на определенных условиях.

К королю было отправлено посольство для сообщения этих новых условий, и Торкеля попросили подготовить короля и просить его остаться в Руане, чтобы не разъехаться и не упустить таким образом время.

Этельред был похож на новообращенного. Он со всеми разговаривал и смеялся, хлопал людей по плечу, поочередно обнимал Торкеля и Олава и держался трезвым.

Этельред не мог пожаловаться на прием, оказанный ему в Нормандии. Герцог Ричард проявлял почтение к королю, несмотря на его положение изгнанника. Семейство Эммы покорно исполняло все прихоти ее мужа.

И все-таки это совсем другое – вновь стать правителем Англии или, по крайней мере, намереваться стать им. Этельред не видел к этому никаких препятствий и собирался удовлетворить пожелания Витана.

Как только Торкель переоделся в сухое, все собрались на совет в роскошном зале герцога Ричарда. Король Этельред, герцог Ричард и его брат Роберт, Торкель Высокий и аббат Эльфсиге. Король, похоже, сначала не желал допустить Эмму на совет, но она резко возразила ему, и братья усадили ее рядом с собой.

Эмма сидела и разглядывала пол. Она уже успела забыть, какой он красивый: деревянная инкрустация в виде черных и белых драконов. В этом искусстве нормандцы были столь признанными мастерами. На стенах висели тканые ковры теплых тонов, но при изменчивом свете восковых свечей трудно было разглядеть их рисунок. Может быть, они вообще ничего не изображали. Она решила рассмотреть их получше завтра, при свете дня.

В сравнении с руанским дворцом Вульфсей был почти голым. Эмма сознавала, что в этом была ее вина, но Этельред ведь никогда не считал себя настолько состоятельным, чтобы тратиться на «роскошь», как он говорил. Так будет и теперь. Она подумала о нужде, царящей в стране. А все-таки денег всегда хватало и на выкупы, никогда не приносящие мира, и на военные корабли, которые все равно тонули или сгорали. Если она вернется в Англию, то проследит, чтобы деньги тратились на мирные цели! Такие, как инкрустация пола вот этими чудесными фигурами. Хотя и дворцы могут сгореть, – да, и они тоже.

Слуги проворно принесли орехи, конфеты и напитки. Для Торкеля подали блюдо с холодными закусками, – он проголодался после долгого путешествия. Эмма увидела, что ему поднесли жареных ржанок и чечевицу, от их вида у нее потекли слюнки, хотя она только что поужинала.

Заботясь о Торкеле, никто пока не задавал ему вопросов; он должен сперва утолить голод. Когда же Ричард наконец решил, что настало время для разговора, он спросил по-датски:

– Торкель Высокий, известно ли тебе что-нибудь об этих «условиях»?

Эмма подумала: теперь Этельред будет недоволен тем, что мой брат заговорил с Торкелем по-датски. Она быстро пересела к королю, чтобы перевести для него сказанное. Трудно со всеми этими языками. Они могли бы использовать латынь, но ее не понимает Торкель, да и в устах Этельреда латынь вряд ли можно уразуметь.

Торкель допил сидр из бокала и ответил:

– Я думаю, речь идет о помиловании всех тех, кто изменил королю Этельреду в пользу короля Свейна. Они уже успели понять, в какое впали заблуждение, рассчитывая на лучшего короля…

Торкель ответил по-английски! Это было в высшей степени вежливо по отношению к королю. Так что Эмме пришлось на этот раз переводить для своих братьев ответ Торкеля; чтобы немного подразниться, она заговорила по-французски.

– Разумеется, я согласен, – щедро пообещал король. Казалось, он не обратил внимания на вежливый жест Торкеля.

– Витан, вероятно, захочет получить гарантии, – продолжал Торкель по-датски, как бы показывая, что он заметил невнимание Этельреда. – Прежде всего, чтобы король перестал слушать своих так называемых советников, не обращая внимания на мнение Витана о разумности этих советов. Витан полагает, что слишком уж много накопилось примеров того, как кое-кто плевал в колодец, из которого затем Витан вынужден был напиться.

Не так-то легко удавалось переводить их беседу на английский, но Эмма считала, что в основном справлялась с задачей. Этельред мог переспросить, но он понимал рассказ Торкеля с полуслова. Эмма могла прибавить без околичностей, что Витан, разумеется, имел в виду Эадрика Стреону, если король вдруг потеряется в догадках.

Никто не знал, сомневается король или нет, ибо он не комментировал рассказ Торкеля. Но вскоре он предстанет перед Витаном.

Зашла речь о викингах короля Свейна: они все еще оставались в Англии. Имело ли смысл возвращаться без собственного войска? И мог ли английский король на этот раз получить военную поддержку из Нормандии? Ричард с сожалением ответил, что он занят своей распрей с графом Одо. И все же, нельзя ли как-то помочь?

Ричард повернулся к Олаву, который тихо вошел в зал во время совета. Викинг тотчас же понял, в чем дело, и с готовностью предложил:

– Конечно же, я согласен! Мои люди в распоряжении короля Этельреда. Я думаю, что и многие нормандцы захотят отправиться со мной в Англию, если только герцог отпустит их. Как я понял, здесь есть бывалые моряки, которым на суше просто нечего делать.

Ричард знал, кого имеет в виду Олав. Он охотно отпустит их, и если им нужно оружие, то они его получат.

– Я надеюсь, что мой брат, король Англии, будет лучшего мнения о нормандских воинах, чем раньше…

Он сказал это Этельреду с лукавой усмешкой, хотя и по-латыни, и Эмма была неуверена, вспомнил ли король о Гуго из Эксетера, на которого намекал Ричард. Однако Этельред, возможно, не хотел вспоминать о своем отказе от нормандских «советников», бывших при нем ранее.

– Наследование трона, – напомнила Эмма, и Ричард кивнул. Он снова обратился к королю.

– Думается, настал удобный момент обговорить тот пункт в вашем с Эммой брачном договоре, который гласит, что ваши общие дети являются наследниками престола.

И снова король Этельред, казалось, не понял сказанного. Эмма повторила слова Ричарда и дополнила: речь идет о том, чтобы сделать Эдварда наследником престола.

Она взяла конфету, напряженно ожидая ответа короля. Конфета была искусно вылеплена в виде лебедя из черной и белой миндальной массы. Эмма едва решилась разломить это произведение искусства, созданное личным кондитером герцога.

– Но, – начал Этельред, – я не понимаю… клянусь я… святого Кутберта… я же еще не умер. В Англии не принято назначать наследника престола, пока жив регент.

– Нет, так было раньше, – прервала его Эмма. – Почему же тогда во всех старых хрониках старший сын именуется «наследником»? Я сама слышала, как люди называли так Эдмунда, веря, что он унаследует твою корону, а до него так называли Адельстана, пока тот был жив.

Король взял себе несколько грецких орехов, но тотчас же положил их обратно в чашу.

– Это просто почетное обращение. Никто не является наследником трона, пока Витан не провозгласит его таковым.

Роберт долго хранил молчание. Он был несколько в замешательстве, и ждал, когда ему переведут перепалку Эммы и Этельреда.

– Итак, – сказал он наконец, – если Витан имеет такую власть, почему же он ничего не знал о содержании брачного трактата?

Этельред развел руками, и лицо его сморщилось, как у собаки.

– К сожалению, мы проглядели эту деталь…

– Тогда настало время Витану исправить эту ошибку, – ввернула Эмма. – То, что Витан никогда не делал раньше, он может сделать теперь, а потом это станет традицией, как только Витан объявит Эдварда, сына Эммы, наследником английского престола. Разумеется, по ходатайству короля. Если этого не сделают, я останусь в Нормандии.

После этого взрыва на миг воцарилась тишина. Только слышалось потрескивание ореховой скорлупы. Роберт успокаивающе положил свою широкую ладонь на руку Эммы и повернулся к своему брату:

– Если король Этельред не обязуется ходатайствовать перед Витаном, то не обойдется ли он без нашего военного содействия в Англии?

Ричард подумал и взял пирожное.

– Пожалуй, – ответил он наконец, – и я так думаю.

Пока Этельред переваривал это, архиепископ обратился к Торкелю.

– Да, еще одно: епископ Лондонский лежит при смерти в Фекане. Как ты считаешь, дошло ли послание до архиепископа Люфинга?

– Я в этом уверен, – ответил Торкель и усмехнулся, – новый епископ Лондонский был посвящен в сан еще в воскресенье.

– Кто же? – быстро спросила Эмма.

– Эльфвиг.

– Вот как, он…

Аббат из Питерборо спросил, почему королева так разочарована.

* * *

Когда совет закончился, Ричард попросил Эмму остаться; он хотел поговорить с ней, с разрешения Этельреда. Король пристально посмотрел на нее, когда герцог закрывал дверь, но сказать ему было нечего.

Ричард провел Эмму во внутренний кабинет, где по стенам стояли низкие диванчики. Он предложил ей прилечь на один из них, и она почувствовала себя римлянкой.

– Да, дорогая сестра, как будто все устроилось.

– Ты так этим доволен, что я готова даже рассердиться на тебя… Мы тебя здесь обременяем?

– Не меня, – ответил он серьезно. – Но это обременительно для вас самих. Разве не так? Ты же видишь, как ожил теперь твой король.

– Да, – вздохнула она. – Я просто пошутила. У меня сердце чуть не остановилось, когда я услышала известие Торкеля. А я, взывая к Пресвятой Деве, так желала, чтобы король Свейн не умирал и чтобы я не возвращалась назад с этим проклятым королем.

Он участливо взглянул на нее и налил в бокал вина.

– Тебе было так тяжело?

– Ты и сам можешь себе это представить. Хуже, чем ты думаешь, во всяком случае. И самое трудное было в том, что я разлучилась с вами, моими нормандцами!

…Она не полностью осознавала это, пока не приехала сюда прошлой осенью. Под сводами деревьев, с их осенним разноцветьем, она бродила, приветствуя край своего детства. Многого она не узнавала, и все же это было ее, собственное, не то, что Винчестер. Ее корни, глубоко в долине Сены, омывались быстрым течением реки: змеевидные изгибы Сены, во всяком случае, здесь сохранились, их нельзя было разрушить или уничтожить.

Она растягивалась на камнях Фекана, и ее взгляд терялся в небе. Она поджидала дождливый день, и долго ждать не приходилось, особенно в Нормандии, и отправлялась в Фекан, чтобы постоять под водостоком и послушать, как падают капли на отцовскую могилу. Вот одна капля срывалась вниз, вот другая… Капли с ее волос и одежды рассказывали отцу о ее жизни и разочарованиях. Потом она прислушивалась к его ответам…

– То, что я сказала там, в зале, – не пустая угроза: я откажусь ехать назад, если…

– Ты надеешься, что Витан откажет Эдварду?

Она прищурилась, успокаивая брата; пожалуй, в этот вечер много выпила она, а не Этельред. На нее повлияли не только бурные события; присутствие Торкеля лишало ее покоя.

– Что бы ты сам ответил на месте Витана, увидев бедный соляной столп?

– Никогда не надо судить о человеке по внешности, – сказал он и отвел глаза. – Он может стать хорошим королем, несмотря на это, или может быть, именно поэтому. Как бы то ни было, я считаю, что Этельред должен остаться здесь, тогда как ты поедешь туда и представишь Витану Эдварда.

– Что? – переспросила она. – Я поеду? Раньше считалось, что для меня слишком опасно путешествовать через Канал; теперь же я почти регулярно курсирую из страны в страну. Впрочем, я не думаю, что Этельред пойдет на это.

– Вот еще, – убежденно ответил Ричард и улыбнулся. – Я ему объясню, что в интересах его чести все подписать и скрепить клятвами, прежде чем он вновь вступит на землю Англии. Что будет, если он и его правители не договорятся об условиях, и он будет вынужден снова явиться сюда, поджав хвост…

Они быстро взглянули друг на друга, улыбнулись и тут же рассмеялись.

Но затем Эмма вновь стала серьезной.

– Когда я узнала, что должна буду выйти замуж за английского короля, ты сулил мне силу и власть, мне, будущей королеве Англии. Куда все это подевалось?

Он кивнул, тоже серьезно.

– Этельред оказался несчастнее, чем я мог себе представить. Это, конечно же, заразительно. Я знаю, ты пыталась что-то сделать, и понимаю твою печаль. Но твое время еще настанет. Ведь ты мать несовершеннолетнего короля…

– Не хочу я затевать этих интриг! Разве ты не знаешь, будучи добрым христианином, что грешно желать чьей-то смерти?

– Яне призываю тебя к этому, но я могу ведь просить о блаженной кончине… Тебе нужны деньги?

Она рассмеялась, встала и поцеловала его.

За дверью в герцогский кабинет ее ждал паж. Он сразу же шагнул к Эмме.

– Вдовствующая герцогиня послала меня за вами. Она просит госпожу королеву пожаловать к ней.

«Госпожа королева»… Эмма улыбнулась: здесь царила иная атмосфера. Гуннор поднялась ей навстречу.

– Я приказала постелить Торкелю в твоей старой комнате, – торопливо сообщила она. – Женскую половину мы здесь запираем изнутри, как заведено, и ты, наверное, помнишь об этом. Если тебя кто-то ищет, то я всегда могу ответить, что ты спишь. А сама ты можешь войти через потайную дверь со стороны кухни, слева от лестницы внутреннего двора, я имею в виду ту, заднюю лестницу.

– Да, – ответила Эмма в замешательстве, – конечно, я помню, так бывало… Но что все это значит?.. Я и не заикалась ни о чем…

– Тише, ты, и не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле, а меня не пытайся сделать наивнее, чем я есть! Ты думаешь, я не способна сложить один и один, чтобы получить два? Ты так часто называла его имя и сияла при этом, словно на седьмом небе. Сначала я немного злилась на тебя. Но когда сама его увидела и поговорила с ним, я тебя поняла и даже немного завидую тебе…

– Но мама!

– Как это я родила такую дуреху! А теперь поспеши, викинг устал. Тебе нельзя оставаться долго, иначе король начнет спрашивать о тебе. Если он опомнится только к полуночи, мы спокойно можем ответить, что ты спишь. А до этого Олав обещал посидеть с королем за бокалом.

Эмма застонала.

– Мама, то, что происходит между Торкелем и мной, должно сохраниться в тайне. Ты, надеюсь, не посвятила Олава в эти интриги?

– Вот еще, – сказала Гуннор и перекрестилась. – Олаву я просто объяснила, что та кухарка, к которой пристает наш король, освободится не раньше полуночи, так что было бы хорошо составить до этого времени королю компанию. Так что иди! – Гуннор хлопнула Эмму напоследок: – Хочу только предупредить тебя, что он лежит на полу; у меня не нашлось для него подходящей кровати.

Теперь засмеялась Эмма и последовала совету Гуннор. Она вспомнила, как некогда нашла «постель» Торкеля в другой комнате, которая тоже была ее. Она скользнула в свою старую комнату и заперла дверь на два оборота. Он уже спал, лежа на полу, потушив свет. Хорошо же!

Она сорвала с груди пряжку, торопливо, дрожащими пальцами, сбросила капюшон, и волосы ее опустились на плечи и спину, – они были такими же длинными, как и в дни ее юности. Затем она сняла с себя тунику и села прямо перед ним во всей своей наготе, склонилась и поцеловала в губы. Он привлек ее к себе, но она снова поднялась и позволила ему смотреть на себя.

– Три дня на хлебе и воде, – улыбнулась она.

Он не понял.

– Нет, – продолжала она, – это женатый человек не может видеть свою супругу обнаженной. А я замужняя женщина, позволяющая мужчине, который не является моим мужем, видеть меня обнаженной, это стоит значительно дороже…

Он был уже раздет и готов ко сну, и ничто их не сдерживало. В первый раз она с некоторым страхом думала о том, насколько его естество окажется соразмерно его высокому росту. К счастью, все произошло прекрасно, даже если оно, к ее радости, и оказалось внушительнее, чем она привыкла. И теперь она впервые могла видеть его собственными глазами.

– Не могу ли я быть на тебе для разнообразия, – предложила она. – Тогда я видела бы твое любимое лицо. Иначе я оказываюсь будто под перевернутой лодкой, ведь ты такой длинный…

Они были вместе в постели второй раз, но она чувствовала себя с ним спокойнее и увереннее, нежели с королем после десяти лет брачной жизни…

Да, король! Она вспомнила уловку Гуннор с кухаркой. И ощутила укол ревности, подумав, как странно устроено человеческое сердце: оно не желает другому того, от чего в общем-то само отказалось… Она рассердилась на себя за то, что не заметила, как король «бегает» за этой потаскушкой.

Вслед за этим она уже долго ничего не думала.

* * *

Как сказал герцог Ричард, так и было сделано. Эмма пересекла Канал вместе с одиннадцатилетним Эдвардом, аббатом Эльфсиге и некоторыми другими, кто должен был вести переговоры от имени Этельреда.

Их сопровождали корабли Торкеля.

Раньше Эмма не особенно заботилась о том, как одет Эдвард. Ничто ему не шло: словно на мраморную скульптуру натягивали мешок. Теперь же, когда Эдвард должен был предстать перед Витаном в качестве нового наследника престола, она задумалась, как бы сделать так, чтобы мальчик выглядел старше своих лет. С помощью Гуннор она сшила костюм, состоящий из короткой туники и спадающего с плеча красно-белого плаща. У Гуннор была бронзовая статуэтка, изображающая Карла Великого верхом на коне, и она служила им образцом. Дополнением были только что вошедшие в моду штаны до колен, тоже отделанные красным и белым.

Плащ скрывал полноту Эдварда. При благосклонном отношении к мальчику можно было бы усмотреть в его телосложении избыток силы.

Разумеется, Эдвард сопротивлялся, когда Эмма пришла к нему со своей косметикой, но она не отступила и подкрасила ему черным белесые ресницы и слегка обозначила брови, которые у него почти отсутствовали. Эдвард жаловался, что краска щиплет ему глаза, но Эмма уверила его, что скоро он к ней привыкнет. Она смыла с него краску, чтобы потом накрасить мальчика заново, уже перед самой встречей. Она научила сына произносить речь, с которой он должен будет выступить от имени своего отца. Речь была краткой, и Эдвард немного запинался, но они потренируются во время поездки, а потом еще раз перед встречей с Витаном. Эмма заметила разницу между своим сыном и нормандцами – те изучали риторику. К своему стыду, она упустила из виду обучение сыновей в Англии…

Все прошло превосходно. Одетый по-королевски мальчик с детским голосом всех растрогал, когда от имени короля Этельреда пообещал выполнить все требуемое Витаном и не только объявить о всеобщем помиловании, но и более справедливо обращаться со своим народом, чем прежде.

Когда аббат Эльфсиге завел речь о престолонаследовании, то ответы сделались неопределеннее. Витан желал бы удовольствоваться тем, чтобы письменно закрепить выступление Эдварда от имени своего отца. Эмме пришлось проглотить обиду и смириться с этой половинчатой победой. Но если Этельред умрет, у нее будет в запасе еще один козырь.

Изучая старые документы и королевские указы, она в свое время тщетно искала среди свидетельских подписей имя прежней королевы. Лично она всегда подписывала письма короля и чаще всего именно как свидетель. Но имя Альгивы почему-то отсутствовало… Эмма спрашивала у Этельреда, как это получилось; ведь мать-то его подписывала документы, как и прежние королевы до нее? Но Этельред только сказал, что она не должна вмешиваться в эти вопросы.

В Руане, узнав получше аббата Эльфсиге, Эмма доверительно беседовала с ним. И когда возник вопрос о престолонаследии Эдварда, она вспомнила о непонятном отсутствии имени умершей королевы под указами короля Этельреда. Она спросила, как Эльфсиге может объяснить это.

– Все происходило еще до меня, – ответил аббат, – но я слышал, будто блаженной памяти архиепископ Дунстан имел некоторые канонические возражения против брака Этельреда с Альгивой и отказался венчать их. Король или, точнее, его мать не беспокоились об отказе Дунстана и приказали совершить венчание своему духовнику. Разумеется, этот священник находился в неведении относительно запрета архиепископа или же был просто вынужден подчиниться королю и его матери.

Эмма тихо присвистнула.

– Значит, брак недействителен?

– Теоретически – да. Но я знаю слишком мало, чтобы сказать что-то определенное. Я даже не могу сказать, остался ли в живых хоть кто-то, кто мог бы знать об этом. Но если все обстояло именно так, как ты рассказываешь, значит, Витан мстил Альгиве, не давая подписывать документы, с которыми имели дело. Так продолжалось всю ее жизнь. Я допускаю, что это необычно; но могло оказаться, что ее свекровь тоже была замешана в этом и считала, что достаточно ее подписи как матери короля…

«В таком случае, все дети Этельреда рождены в незаконном браке, – подумала Эмма. – И ни один из его сыновей не имеет права на английский трон!..»

Эльфсиге, должно быть, заметил ее торжествующий вид и прочел ее мысли. Ибо он сказал:

– Законные они или нет, но Этельред признал их как своих детей. А этого достаточно для того, чтобы и незаконные сыновья были признаны наследниками престола. Здесь во Франции мы можем найти тому множество примеров, даже в семействе руанского герцога, не правда ли? Я имею в виду, в частности, твоего деда Вильгельма, который упорно отказывался жениться по католическому обычаю и, однако, заставил признать в твоем отце будущего герцога.

Да, Эмма знала об этом. Но Церковь ужесточила свои правила в последние годы и тщательно пеклась о соблюдении канонов, накладывая запреты. Могло случиться, что она сумеет поставить вопрос о браке Этельреда, если это понадобится. И если брак будет объявлен недействительным, то ничто не заставит Витан признать кого-либо из незаконных сыновей Этельреда наследниками престола!