Текст книги "Жестокая конфузия царя Петра"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Глава пятнадцатая
ЗНАМЕНИЕ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ПРОРОКА

И сказал он: «Вы взяли себе помимо

Аллаха идолов из любви между собой в

здешней жизни; потом в день воскресения

одни из вас будут отрекаться от других,

и одни из вас проклянут других. И убежище

ваше – огонь, и нет у вас помощников!»

Коран, сура 29

Голоса: год 1711-й, июль

...Первый совет, что положили по последней мере:

Ежели неприятель не пожалеет на тех кондициях, о чём послано к везирю, довольным быть, а будет желать, чтоб мы отдались на их дискрецию и ружьё положили, то все согласно присоветовали: итти в отводе подле реку Пруту.

Подписались руками: генералы Адам Вейде, князь Репнин, Энсберх, Брюс, князь Голицын, Остен, князь Василей Долгоруков, граф Головкин, фельдмаршал Шереметев.

Из походного журнала.

Первый Военный совет у Шереметева

Второй совет. За краткостию время пространных речей не объявлено; ниженаписанные пункты поставлены:

   1. Итти в верх по р. Пруту; того ради немедленно приуготовляться к маршу и патронов и картеч было б довольное число, и сколько в которой дивизии будет, о том подать рапорты, а за скудостию пулек сечь железо на дробь...

   4. Генералам иметь по одной коляске, а протчим никому не иметь; а у кого есть жёны, верхами б ехали, а лишнее всё оставить; а лошадей употребить с собою для солдат и бедных офицеров.

   5. Лошадей артилерских добрых взять с собою, а худых, не токмо артилерских, но и всех, побить и мясо наварить или напечь; и сие, как возможно, наискорее учинить.

   6. Артилерию тягостную, також которая не надёжна, разорвав, бросить в воду.

   7. Бомбы и тайные вещи тем же образом управить.

   8. Провиант поделить поровну по полкам и, как провиант, так и мясо, нести на себе; и конечно, за скудостию скотины, не жалея лошадей и не гнушався худыми...

   9. Камисарам: Бестужеву, Новосильцеву, Масальскому, с деньги следовать при артилерии, для лутчего охранения, и присматривать обще с камисары подполковнику Зыбину. А те деньги устроить в малых тележки, которые ныне есть в артилерии; а буде тележек столько не будет, то разложить по, лошадям в сумках и в мешках и иметь в запас при двух третью лошадь.

У брегадиров, у полковников у всех взять сказки за их руками, что они указ слышали, к указному часу всё управят.

Таковы розданы генералам: Вейду, Янушу, князю Репнину, Аларту, Энсберху, Брюсу, князю Голицыну...

Из походного журнала.

Второй Военный совет у Шереметева

...2. Телег взять указное число, а имянно: генералу полному – 6, генерал-лейтенанту – 5, генерал-порутчику – 4, генерал-майору – 2, брегадиру – 2, полковнику – 1. Протчим вьюки. Лошадей в тех возах иметь лутчих.

3. Фелтьмаршалу и министрам возов и лошадей иметь, как добрым людям надлежит.

Из походного журнала.

Третий Военный совет

   – О высочайший среди высоких, любимец султана и его око!

Истошный крик у визирского шатра нарушил благолепное сидение вельмож. Неторопливо прихлёбывая кофе, они совещались, как быть дальше: русские бились отчаянно, отражая все атаки. Потери были велики, непомерно велики. Само по себе это бы ничего: гибель за правую веру почётна и почтенна. Плохо было то, что жертвы не достигали цели...

   – Кто смеет нарушить покой высокого дивана, – поморщился визирь. – Куда смотрит стража! Осман-кяхья, прошу тебя: выйди, и пусть будет порядок.

Осман-кяхья, правая рука визиря, поднялся с подушек и вышел.

Бостанжи увещевали рослого янычара, несомненно бывалого воина: багровый рубец, вечный след чьей-то сабли либо ятагана, перерезал лицо. Он рвался из рук державших его стражей и вопил:

   – О, любимец султана, до каких пор мы будем гнить в этих болотах! Или мы не воины пророка?! Или пророк не заповедал нам священную войну с неверными – джихад?!

«Фанатик, – подумал Осман-кяхья. – Но такому надо дать волю. Он способен вдохнуть мужество в наше побитое войско. Он станет вопить про джихад и возбудит людей. Вопли кликуши действуют заразительней, чем призывы мудреца».

Он подошёл к янычару и тронул его за плечо. Стражи отступили.

   – Чего ты хочешь, храбрец?

Янычар оборотил к нему искажённое криком лицо. На губах проступила пена.

«Кажется, он припадочный, – с опаской подумал Осман-кяхья. – Впрочем, это и лучше: на нём почиет печать пророка и за таким пойдут в самое пекло».

   – Пусть любимец султана прикажет нам сокрушить неверных, и я подыму всех истинных воинов пророка.

   – Я правая рука садразама. Своею властью вручаю тебе зелёный санджак, – сказал кяхья и протянул ему одно из стоявших у визирского шатра знамён.

   – За мной, воины ислама! – взревел янычар, размахивая санджаком. – И да поможет нам Аллах!

Как и предвидел Осман-кяхья, крик фанатика возбудил лагерь. Вскоре янычар оказался в центре бесновавшейся толпы. Над её головами засверкали клинки. Орущая масса, обраставшая людьми, двинулась к передовой. Впереди шагал янычар, размахивая санджаком и непрерывно что-то крича.

Осман-кяхья поспешно возвратился в шатёр.

   – Что там? – поинтересовался визирь. – Что они кричат?

   – Джихад, – односложно ответил Осман-кяхья. – Один бешеный взбесил множество других.

– Это хорошо, – одобрил визирь. – Но их нельзя оставлять без присмотра, этих детей пророка. Ступай, Юсуф-паша, и ты, Осман. Возьмите Шахин-агу и Сар-бан Али-пашу. Пусть священный гнев истинных мусульман обрушится на неверных. – Балтаджи Мехмед-паша любил цветисто выражаться.

Юсуф-паша, главный янычарский начальник, велел подать ему и остальным коней и в сопровождении свиты поскакал за оравой, устремившейся за янычаром. Почти все янычарские орты, как он успел заметить, примкнули к ней: лагерь опустел, котлы были перевёрнуты – то ли в знак недовольства визирским управлением, то ли в наступательном порыве.

Рядом с главным Юсуф-пашой скакал ряженый Юсуф – граф Иосиф Понятовский, советник и доверенное лицо визиря, глаза и уши шведского короля.

Вскоре они догнали наступавших. Это было уже на расстоянии ружейного выстрела от лагеря русских.

Русские почему-то молчали. Юсуф-паша спешился и велел орта-баши навести хоть какой-нибудь порядок. Тем временем крики истощились и умолкли, да и сколько можно кричать без толку. Надо поберечь глотку до той минуты, когда придётся схлестнуться с неверными.

Орава, выросшая до многотысячного корпуса, была остановлена перед решительным броском. Юсуф-паша и Осман-кяхья поучали начальников – бин-баши, белюк-баши, баш-чаушей – и ставили перед ними задачу, ворваться за русские рогатки, расширить сколько возможно место прорыва и пропустить вперёд конницу.

Порыв угас. Орты построились. Осман-кяхья искал глазами воинственного янычара, зачинщика, но его нигде не было видно. Русские по-прежнему загадочно молчали: во время всей этой катавасии с их стороны не раздалось ни единого выстрела. Любопытство их разбирало, что ли?

Русских было мало, это все знали. Они были окружены, им не было ходу – это тоже все знали. Русские угодили в клетку – так это называлось, и теперь их надлежало истребить, прикончить, как зверя в загоне.

Это придавало решимости воинам пророка. Они, правда, уже успели заплатить за неё изрядную цену. Но это была чистая случайность.

Осман-кяхья, Юсуф-паша и второй Юсуф-паша ещё раз обошли своё войско. Его воодушевляли имамы гортанными выкриками: «Аллах велик, воинство его велико и неодолимо! Правоверные, вас ждёт славная победа!»

Обе стороны ждали в напряжённом безмолвии. Ждали команды, ждали первых выстрелов. Ещё раз испытать друг друга. Ещё раз помериться силою, победить или умереть.

Наконец Осман-кяхья сказал янычарскому аге:

   – Пора. Делайте своё дело, как мы велели, и пусть Аллах прострёт над вами свою благословляющую руку.

Враз ударили пушки топчу, и ядра, шипя, полетели в расположение русских.

   – Велик Аллах! Аллах акбар! ...А-а-а!

Из тысяч глоток исторгся спасительный и ободряющий крик. Тысячи ринулись вперёд с именем бога, своего грозного и великодушного бога.

Русские всё ещё молчали. Чего они ждали? Может, берегли припас? У них, должно быть, во всём была недостача...

Осман-кяхья и оба Юсуфа расположились на высотке позади наступавших. Они видели прокосы, сделанные турецкими ядрами в русских рядах.

   – Хорошее начало, – пробормотал Юсуф-паша.

   – Поглядим, каков будет конец, – философски отозвался другой Юсуф – Понятовский.

Вот-вот наступавшие обрушатся на русские окопы, сметут рогатки... Но в этот момент оттуда грохнули залпы, залпы, залпы. Они были плотными. Они скашивали ряд за рядом, как взмахи косы укладывают полосы травы.

Пространство перед русским ретраншементом было усеяно телами – ещё живыми и уже мёртвыми. Но наступление не захлебнулось. Ещё велика была его инерция, ещё янычары бежали вперёд с неослабленным криком.

Но грянули ещё залпы – один, другой, третий. И бег наступающих был остановлен. Их остановила баррикада из поверженных тел...

Топчу старались вовсю. Их пушки раскалились от стрельбы. Их ядра производили опустошения. Но наступление захлебнулось. Разлетевшиеся на полном скаку спахии тоже были принесены в жертву русскому огню.

Янычары обратились вспять. Они бежали с поля боя.

   – Юсуф, прикажи остановить их!

Юсуф-паша бросился наперерез бегущим, вслед за ним кинулись Шахин-ага и другие начальники поменьше. Они пытались остановить беспорядочно отступавшую толпу.

Тщетно!

   – Руби их! – крикнул Осман-кяхья. – Трусам нет пощады!

Он обнажил ятаган и стал наносить удары направо и налево. Янычарские начальники надсаживались до хрипа, понуждая людей остановиться и построиться.

В конце концов это им удалось. Пример пушкарей, удерживавших свои позиции, воодушевлял. Их меткий огонь производил опустошение в русском лагере. Эскадрону спахиев удалось перемахнуть через рогатки. Они храбро рубились, но, никем не поддержанные, полегли, переколотые багинетами гренадер.

Янычары возобновили атаку. На этот раз вперёд выдвинулись стрелки. Им удалось продвинуться почти вплотную к русским окопам. Казалось, они вот-вот преодолеют бруствер, ворвутся в них и завяжется рукопашная схватка.

Но и тут залпы гренадер сняли смертную жатву. Новый вал мертвецов вырос там, где всё ещё лежали сражённые янычары.

Тысячную толпу бегущих уже не удалось остановить. Напрасно надрывались янычарские начальники, грозя всеми карами – небесными и земными.

   – Мы не хотим погибать!

   – Пусть наступает визирь!

   – Хватит с нас!

   – Довольно крови правоверных!

Осман-кяхья схватился за голову: позор, позор! И это лучшие из воинов! Бегут, как зайцы, хотя никто их не преследует.

   – Мы потеряли едва ли не половину войска, – восклицал он. – У нас нет ни стратегии, ни тактики. Это не армия, а толпа трусливых собак! Что из того, что нас много больше русских. Нет дисциплины, нет строя – и нет войска...

   – Я предлагал визирю и тебе, почтеннейший, построить армию на европейский манер, – осторожно заметил Понятовский. – Но вы оба нашли это неприемлемым.

   – Если мы будем разбиты, нам отрубят головы за то, что воевали по-новому. Если же мы победим, то нам всё равно отрубят головы за то, что нарушили древний обычай и взяли пример с неверных, – уже успокоившись, отвечал Осман. – Эти ваши европейские порядки не для нас. Ни султан их не одобрит, ни шейх-уль-ислам не благословит.

Они вернулись в шатёр садразама. Он уже знал о поражении и был удручён.

   – Плохие вести. Я велел подсчитать наши потери, – сообщил секретарь садразама Омер-эфенди. – К вечеру мы получим печальный итог.

   – Ян так могу сказать, – хмуро заметил Осман-кяхья. – Мы потеряли только убитыми не менее восьми тысяч человек.

   – Доверенные от янычарского корпуса объявили, что отказываются воевать, – сказал дотоле молчавший секретарь Юсуфа-паши Хасан Кюрдю. – Они перевернули котлы. Они непримиримы: либо мир с русскими, либо они уходят, и будь что будет.

   – Позор, позор! – завопил Юсуф-паша. – Мне пошлют шнурок. И тебе, почтеннейший садразам. Мы оба обречены...

   – Успокойся, – прервал его визирь. – Я склонен к миру. Его величество султан, да продлит Аллах его дай, был не против замирения – вам всем это известно. Должен откровенно сказать, что я не вижу победы, несмотря на наше превосходство и на то, что русские окружены. Они отчаянно сопротивляются и вполне могут разорвать наше кольцо.

Понятовский с трудом подавлял возмущение. Как – русские в мешке, остаётся только надёжно завязать его, и дело сделано! При таком положении неприятеля проявить постыдное малодушие.

   – Высокочтимый садразам, почтеннейшие паши и беи, – начал он. – Русские окружены, их положение безнадёжно. Как можно при этих обстоятельствах говорить о мире?! – Голос его крепнул, и все с удавлением воззрились на новоявленного пашу. Визирь говорил о мире, а этот гяур настаивает на войне.

   – Выслушайте меня, о любимцы султана. Положение русских отчаянное. Они отрезаны от всех путей снабжения, они едят своих лошадей – это ли не свидетельство крайности. Пусть себе сидят в своём логове, пока не запросят пощады. Не нужно тратить силы на наступление – потери слишком велики. Давайте запасёмся терпением. И мы возьмём их голыми руками.

   – Ты хорошо говоришь, Юсуф-паша, наш верный друг и соратник, – откликнулся визирь. – Ты убедительно говоришь, да. Но что ты знаешь о намерениях русских? Ты видел: они умеют воевать и способны нанести нам такой удар, от которого мы долго не сможем оправиться. А они тем временем уйдут.

Юсуф-паша, начальник янычарского корпуса, одобрительно кивал при каждом слове визиря. Он чувствовал удавку на шее. Его подначальные подняли бунт. Они опрокинули котлы, а это знак непокорства. Ответ же держать ему.

   – Может быть, наш верный друг и соратник прав, описывая положение русских, – вступил он, поглаживая свою клиновидную бородку. – Но более чем прав высокий садразам, любимец султана и выразитель его священной воли, когда говорит о том, что мы ничего не знаем о намерениях русских. Между тем мы должны признать, что наше войско расстроено и можно ожидать самовольных действий и даже его распада...

   – Нам надо предлагать мирные переговоры, – как о решённом объявил садразам. – Именно сейчас, когда мы можем диктовать свои условия, а неприятель вынужден будет принять их. Мы получим выгодный мир, и наш высокий повелитель одобрит его. Вспомните: мы склонны были повести мирные переговоры в самом начале кампании, когда не находились в таком выгодном положении. Сейчас сам пророк повелел бы нам заговорить о мире, ибо он не приемлет напрасных жертв.

   – Наш предводитель совершенно прав, – высказался Осман-кяхья. – Мы не знаем, что нас ждёт. Откроем глаза и уши для выгодного мира.

   – Я согласен, – пробурчал хан Девлет-Гирей, отвергавший прежде всякую мысль о мирных переговорах. – Но условия... Условия должны быть жёсткими. Мы должны получить как можно больше.

   – Потребовать с русских выкуп! Большой выкуп! – подхватил казначей Ахмед бин-Махмуд. – Пусть заплатят золотом за наши траты. – Все невольно улыбнулись: кто о чём, а казначей о казне.

Понятовский внутренне негодовал, хотя и не показывал вида. Как, неужто эти упрямые турки упустят несомненную победу, которая сама шла к ним в руки. Русские угодили в ловушку! Они окружены со всех сторон, и даже ценой отчаянного прорыва им не спастись от поражения и плена. Знатная будет добыча! По многим донесениям агентов, с войском – сам царь Пётр, новая царица, весь цвет его генералитета, главные министры. Русские стараются скрыть присутствие царя, но, как они любят говорить, шила в мешке не утаишь. Он слишком велик, слишком открыт, он всегда на виду. Нелепый секрет, как, впрочем, многое у них.

Он, Понятовский, выступил, он сказал своё слово, он привёл более чем веские доводы. Но эти упрямые азиаты слышат только себя. Он обязан немедленно известить короля Карла о позорном решении визиря и его присных.

   – Позволь мне, прославленный садразам, ещё раз высказать своё мнение, к которому присоединился бы, притом решительно, знаменитый полководец король шведов, – произнёс он в надежде убедить визирский диван в своей правоте.

   – Ты уже сказал своё слово, – перебил его визирь, – и мы благосклонно выслушали его. Но твоё слово – слово одного. Ты слышал: никто тебя не поддержал. Нас же здесь, высказавшихся за мирные переговоры, – и он плавным жестом повёл вокруг себя, – много, много больше. Здесь, как ты знаешь, цвет моего войска...

В эту минуту ковёр, закрывавший вход в шатёр, отодвинулся, и на пороге возник глава визирских телохранителей Сейид.

   – Позволь прервать тебя, мой повелитель, – возгласил он. – Важная весть: русские прислали переговорщика с письмом.

   – Вот видишь: Аллах посылает его к нам, чтобы мы исполнили его волю. Введи его, Сейид, он явился вовремя, – визирь был чрезвычайно доволен.

Стража ввела русского парламентёра. Он чувствовал себя свободно и с любопытством осматривался вокруг.

   – Кто ты и с чем пришёл к нам?

   – Унтер-офицер Шепелев, ваше салтаново сиятельство. А прислан я от его сиятельства графа и генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, начальствующего над российской армией, с важным письмом.

С этими словами он достал из-за пазухи свиток за красной печатью и подал его садразаму.

   – Хорошо, мы изучим письмо и. если сочтём нужным, дадим ответ. А теперь уведите его, – приказал он страже. И недоумевающего посланника довольно бесцеремонно вытолкали из шатра.

   – Перевёл? нам, что пишет нам русский граф, – обратился визирь к секретарю Омеру-эфенди, многозначительно взглянув на Понятовского, – и тогда мы сможем сравнить его доводы с доводами нашего графа.

По мере того как Омер-эфенди переводил, лицо визиря расплывалось в улыбке. Оживились и все присутствующие.

   – Ты слышал, доблестный граф? – обратился визирь к Понятовскому, когда секретарь кончил пересказывать содержание письма. – Не мы просим о мире, а русские просят нас. О мире как о милости. И мы окажем им эту милость, да. Потому что она совпадает с нашими намерениями. И, как сказал почтеннейший Девлет-Гирей, исключительно – я подчёркиваю это, – исключительно на наших условиях. Но нужно ли давать немедленный ответ? Что скажут участники дивана?

   – Ни в коем случае! – отрезал Девлет-Гирей. – Надо дать им побольше времени подумать над своим положением. Чтобы впредь они стали сговорчивей. О нём очень хорошо говорил здесь наш рассудительный советник и новоявленный паша, – язвительно закончил он, кивнув в сторону Понятовского.

   – Что ты думаешь об этом? – спросил визирь Осман-кяхью, ибо совет его был всегда советом мудреца.

   – Девлет-Гирей выразил точь-в-точь то, что сказал бы я: нам некуда торопиться. Торопятся же, как мы всё понимаем, русские, и у них для этого есть все основания: похоже, их Бог отвернулся от них...

Все с ним согласились. И тогда визирь обратился к Понятовскому:

   – Я хочу услышать твоё слово. Полагаю, теперь ты думаешь по-другому?

   – Нет, о любимец султана, – с горечью отвечал Понятовский. – Нет, я не изменил своего мнения. Мы упускаем большую победу, важнейшую победу, которая – настаиваю на этом – могла бы изменить ход истории.

   – Упрямец! – махнул рукой визирь. – Жизнь и благополучие правоверных стоят много больше, чем твой ход истории. Я сказал!

И, довольный своей отповедью, он обвёл глазами почтенный диван. Да, никто из них не хотел более войны: слишком велики были жертвы и слишком мало надежд на благополучный исход. Никто из них не хотел рисковать.

Два дня ушло на то, чтобы предать земле мёртвых. Их было более десяти тысяч. И это только за три дня боевых действий. А если продолжать эту безумную бойню? Самые воинственные из них – Девлет-Гирей, Юсуф-паша – уже укоротились, они желали одного: поскорей вернуться домой, к своим жёнам и наложницам. И их вовсе не прельщал загробный мусульманский рай с его десятью тысячами гурий и садами, благоухающими розами и миррой.

   – Что делать с этим русским парламентёром, повелитель?

   – Пусть посидит у нас некоторое время, – улыбнулся визирь. – Кормите его как можно лучше – пусть потом вспоминает наше гостеприимство. Да станем ждать новых посланных от главного русского начальника.

Наступила передышка. Время от времени обе стороны лениво постреливали друг в друга. Скорей всего, чтобы напомнить о себе, о войне, о том, что она ещё не кончилась и может в любой момент снова взорвать тишину.

Обе стороны выжидали. Русские ждали ответа визиря, ждали с вполне понятным нетерпением и деятельно готовились идти на прорыв. Ели лошадей – и палых и немощных. А что? Лошадь столь же чистое животное, сколь и корова. Турки и татары иного мяса не признают, а у них поболе запретов от их закона. За водой спускались к Пруту, и тогда с другого берега гремели выстрелы и летели татарские стрелы, не причинявшие, впрочем, вреда.

Турки томили русских. Для того чтобы, как сказал визирь, желанные уступки свалились им в руки как перезревший плод.

Понятовский продолжал точить визиря. Он говорил ему, что если султан узнает, какая решительная победа была упущена, то непременно отрешит его от должности или, того более, прикажет послать ему шнурок. Визирь добродушно отшучивался. Но потом стал отвечать с плохо скрываемой злостью. И тогда Понятовский понял, что перешёл границу допустимого и что более нельзя испытывать терпение визиря. Тем более что он формально находится у него в подчинении, несмотря на ферман султана, дававший ему известную независимость, как представителю короля Карла.

Миновал день, полный томительного ожидания, прошла и столь же томительная ночь. Заутра явился новый посланец русских с вторым письмом Шереметева. Тон его был скорей решительным, чем Просительным.

Визирь срочно собрал свой диван. Следовало безотлагательно решить, как поступить на этот раз.

Секретарь Омер-эфенди пересказал содержание письма, стараясь держаться как можно ближе к тексту.

   – Высказывайтесь, собратья, – предложил визирь, когда секретарь закончил.

   – Пусть ждут. Они у нас в руках! – тотчас подал голос самый горячий и нетерпимый из всех Девлет-Гирей.

   – Я согласен с его сиятельством ханом, – поддержал Понятовский.

Мнение хана разделяли все. И только осторожный Осман-кяхья обратил внимание уважаемого дивана на тон письма.

   – Они требуют решительного ответа и готовы прибегнуть к крайним мерам – заметил ли это кто-нибудь? Думаю, надо ответить им согласием – дольше испытывать их терпение нет смысла. Что мы выиграем, затянув с ответом? Решительно ничего. Двух писем вполне достаточно, чтобы убедиться в неуверенности русских и их желании поскорей закончить войну. Разве мы первые обнаружили слабость и предложили переговоры?

Это была разумная речь, и визирь внутренне согласился с Османом. Но вслух всё-таки произнёс:

   – Давайте подождём ещё день.

Стали ждать. Но вот в русском лагере затрещали барабаны, заиграла полковая музыка.

   – Праздник у них, какой-то русский праздник с музыкой и барабанным боем, – заметил Юсуф-паша. – У русских много праздников. Эти неверные – странные люди. Они празднуют, когда нужно предаваться скорби.

   – Я полагаю, они готовятся к походу, – саркастически сказал Осман-кяхья. – И поход этот, а лучше сказать прорыв, грозит нам новой, ещё более ожесточённой битвой.

И в самом деле: из-за брустверов выступили с примкнутыми багинетами полки инфантерии. Они шагали в полных боевых порядках, изготовившиеся ко всему: к победе, к смерти. Они шли на прорыв!

Надрывно били барабаны, пронзительно свистели флейты, перебивали друг друга резкие песни рожков. Прогремели первые залпы...

   – Срочно пошлите кого-нибудь с белым флагом. Не медлите! – Садразам нервно обтирал платком внезапно взмокшее лицо. Их надо остановить во что бы то ни стало.

   – Куда хуже будет, если им удастся прорваться, – произнёс Осман тоном оракула. – Мы потеряем всё: и мир, и плату за него.

   – Да, ты был прав, Осман, – торопливо сказал визирь. – Садись и пиши: мы согласны на переговоры, пусть присылают чиновников.

Всё новые и новые колонны выходили из-за русских укреплений. Гренадеры осыпали выстрелами турецкие позиции. Оттуда отвечали пока ещё нерешительно...

   – Они продолжают движение! – визирь был вне себя. – Отчего мы медлим? Кто послан с флагом?

   – Янычарский ага, – отвечал Осман. – По-моему, они никак не могут отыскать белую материю.

   – Позор! Пусть немедленно возьмут у меня белое покрывало!

   – Я написал. Надо кого-то послать...

   – Пусть пошлют русского унтер-офицера!

   – Кажется, Шахин-ага нашёл белый флаг, – заметил Осман. У него было острое зрение. – Вот он размахивает им... Русские остановились... Перестали стрелять... К аге вышли их офицеры. Боюсь, наши станут стрелять...

Но турки благоразумно молчали. Желание кончить смертоубийство было сильней всех других желаний.

   – Русский, которого мы отпустили, бежит к ним, размахивая моим письмом, – продолжал комментировать Осман: визирь был почтенного возраста и страдал слабым зрением. – Похоже, дело сделано, – заключил он. – Но, любимец султана, оно могло принять другой оборот.

   – Я всегда доверял твоему благоразумию, Осман, – запоздало признался визирь.

   – С важным решением никогда не следует медлить. Ни-ког-да! – раздельно произнёс Осман. Ему не хотелось уничижать визиря: хоть он невысоко его ставил, но был с ним в добрых отношениях.

Оставалось ждать посольства. Русские не помедлили. Вскоре посольство явилось с надлежащими церемониями и свитой.

Его возглавлял вице-канцлер барон Пётр Павлович Шафиров, хитроглазый, велеречивый и весьма-весьма обходительный. При нём были переводчики-толмачи-драгоманы Андрей Остерман, Иван Зуда и Лука Барка, перекрещённый ради осторожности в Чернышёва – его многочисленные родственники жили в Царьграде, замыкал подьячий Иван Юрьев. Для пересылок же были назначены ротмистр Артемий Волынский и волонтёр Михайла Бестужев, сын обер-комиссара Петра Бестужева, состоявшего при герцогине курляндской Анне Ивановне, племяннице царя, и бывшего её любовником.

Пётр знал, кого назначить в главные переговорщики. Шафиров был великий хитрован, умея торговаться (ещё с тех времён, когда был сидельцем в лавке) и обвести вокруг пальца, да ещё при языках. Большие надежды подавал и Андрей Иванович Остерман, пронырливый немчин, прирождённый дипломат: сын лютеранского пастора именем Генрих Иоганн Фридрих, он, вступивши в русскую службу восемь лет назад, уже свободно объяснялся по-русски, правда, с некоторыми погрешностями в произношении.

Пётр Павлович сдержанно поклонился визирю и покивал присутствующим, как подобало послу великого государя, ибо достоинство его почитал паче всего. Всем своим видом он давал понять, что вовсе не просителем явился, но равною стороной и не намерен ни отступать, ни уступать.

   – Кто тебя послал и с чем ты пришёл? – задал традиционный вопрос визирь.

   – Послан я от главнокомандующего российским войском графа и кавалера генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, по воле государя нашего, царя и великого князя и многая прочая Петра Алексеевича... – Шафиров произнёс всё это на одном дыхании и как-то особенно певуче, так что переводчик едва поспевал за ним. – Желаем мы замирения, как о том получили ещё в месяцу мае известие от вашего сиятельства, дабы воцарился вечный мир между нашими великими государями.

   – Что же ваш царь может предложить нам в обмен на мир? – с нарочитой небрежностью спросил визирь. Он полагал, что имеет дело с просительной стороной, и ждал покорности и великих уступок.

Но Пётр Павлович был себе на уме и, нарочито помедлив, сказал так:

   – Мы ведь не просить пришли, ваше визирское сиятельство, а предлагать...

Ответ был, несомненно, вызывающий. И тогда слово взял Осман-кяхья – противник, достойный Шафирова. Он сразу же обрушился на него:

   – Предлагать? Что вы в состоянии нам предложить? Ваша армия окружена, пути снабжения отрезаны, вас ждёт голод. Аллах нашлёт на вас болезни, ибо он милостив к правоверным. Так что мы предъявим вам наши условия. И если царь или ваш главный генерал их не примут, война возобновится. – Он говорил нарочито жёстко, тоном, который исключал какие-либо сомнения в решимости турок не уступать ни в чём.

Но Пётр Павлович Шафиров оставался невозмутим:

   – Мы сильны и богаты. Ежели его царское величество соблаговолит рассмотреть требования ваши и некие пункты их принять, то на то будет его высокая воля.

Пётр Павлович едва ли не наизусть заучил письменный наказ царя, покоившийся у него на груди. Понимая безвыходность положения и желая сохранить остаток армии, царь повелевал уступить во всём, что потребуют, кроме выдачи Кантемира и Саввы Рагузинского. Вот что было писано в том наказе:

«1. Туркам все города завоёванные отдать, а построенные на их землях разорить, а буде заупрямятся позволить отдать.

   2. Буде же о шведах станет говорить, чтоб отдать всё завоёванное, и в том говорить отданием Лифляндов, а буде на одном на том не может довольствоваться, то и прочия по малу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иныя провинции, а буде возможно, то лучше б не именовать, но на волю султанскую положить.

   3. О Лещинском, буде станет говорить, позволить на то.

   4. В прочем, что возможно, султана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело старался».

Царь сочинял сей наказ единолично, я Пётр Павлович, прочитав его, восстал. Восстал против своего господина и благодетеля! Как?! Отдать всё, что было завоёвано в тяжелейших войнах со столь многими жертвами?! Согласиться уступить земли исконно русские?!

«Нет, ваше царское величество, негоже казать слабость и уступать всё подряд, что только требовать станут. Им, окаянным, едва намекни, что готовы во всём удовольствоваться, так и полцарства потребуют. Нет, нет и нет! Сказано было: мы сила и богатство. Стало быть, на том обязан и буду стоять!»

Что же водило рукою царя, когда он писал сей наказ? – размышлял Пётр Павлович. Не болен ли он был? Великое опасение, даже страх чудились ему в этих строчках. Страх у царя? Всегда решительного и бесстрашного? Боится быть пленённу? Вместе с царицею, с министрами, с генералитетом? Боится великого позору, а то и поношения от турка? Быть может, оно и так. Но Господь милостив и сего не попустит. И он, подканцлер Шафиров, из выкрестов, приложит к сему старание.

И Пётр Павлович перешёл в решительное наступление, справедливо полагая, что наступление есть лучший вид обороны.

– Подначальные ваши татары опустошили и продолжают опустошать российские провинции, а посему должно удовольствовать его царское величество и государство Россию уступкою всего пространства, даже до Дуная. От сего, как ведомо великому государю, не отрёкся бы и его салтаново величество.