Текст книги "Жестокая конфузия царя Петра"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Войско осталось в поле: уж которые сутки оно дневало и ночевало в поле под Яссами. Гости и хозяева отъехали в столицу княжества. Царь с царицей, Феофан с Макаровым поместились в господарском дворце, остальных развезли по конакам бояр, порою мало чем уступавшим княжескому.

Благодарственный молебен служили в Трёхсвятительской церкви. То было чудо рук человеческих во славу Божию. Царь в городах чужестранных бывал, российские храмы ведал – один московский храм Покрова-на-рву дивным дивом возвышался. Но столь искусным каменным художеством был заворожён.

   – Кружево, чистое кружево! Экий труд волшебный. Кто ж такое сотворил? Что за мастера? Сколь долго трудились?

   – Армянские камнерезы, – отвечал митрополит Гидеон. – Будто главного их мастера звали Етиз. Вроде бы в пять лет подняли храм.

   – Нам бы таких искусников заполучить! – со вздохом произнёс Пётр. Он был жаден до всякого художества, привечал мастеров, всяко отличал их. Жадность эта с годами росла: хотел Парадиз украсить так, чтобы было всем европейским столицам на зависть.

   – Разведай, Феофане, допроси владыку с пристрастностью. Можно ли тех мастеров где сыскать и контракт с ними учинить. Хоть и давно это было, однако же преемство столь славного каменного узорочья не могло пропасть. Чрез детей и внуков сохранилось.

Увы, митрополит Гидеон, духовный владыка княжества, ответить на царские вопросы не смог, ибо принимал всё, как есть, каким досталось, и художника от ремесленника не отличал, считая, что все равны перед Богом и церковью.

Пётр и раз и другой обошёл церковь, сопровождаемый толпой духовных и бояр, трогал лепестки каменных цветов, бормоча: «Эко диво». С резных порталов глядели рогатые головы туров, во все стороны разбегались пояса причудливых орнаментов, не повторявшие друг друга.

Царь подозвал Савву Рагузинского, знатока и добытчика.

   – Сыщи-ка мне подобных камнерезных художников. Сказано: из армянских они краёв.

Рагузинский пожал плечами, но ответил, как должно отвечать государю:

   – Приложу все старания, ваше царское величество.

В его родной Рагузе, она же Дубровник, было не мало каменных дел мастеров. Они ставили хоромы на манер италийских, клали крепостные стены и башни.

Однако в резьбе по камню, сколько он помнит и знает, не преуспели.

Митрополит Гидеон отправлял службу по-славянски.

   – Меч излей, Господи, и заключи всех сопротивных ныне и на ны борющих врагов: побори враги крепостию молитвы Твоея. Ибо Христос наша сила. Студа наполни вражия лица, и многаго бесчестия и срамоты: и да возвратятся вспять... Господи Боже милости, укрепи царя и господаря земли сей непоборимою Твоею и непобедимою силою: воинства же сего укрепи везде и разруши вражды и распри восстающих на державу его...

Пётр глядел рассеянно. Его продолжало занимать каменное узорочье. Есть ведь в неких краях таковые дивные мастера, есть. Вот бы их добыть и представить в Питербурх. Чтобы сработали нечто, подобное этой церкви на зависть и удивление иноземным гостям. Чтобы вот так же ходили, задирая головы, и дивились...

Стряхнул с себя наваждение, встрепенулся и попросил Феофана:

   – Сведай у господаря, где ноне визирь.

Отвечая, Кантемир успокоительно поднял ладонь.

   – Князь говорит, что турок ещё не подошёл к Дунаю, – перевёл Феофан.

   – Ни черта они не знают, – буркнул Пётр. – Скажи, надобно торопиться, не то визирь нас опередит. Зови князя на совет, он ныне главный докладчик.

Кантемир держал речь. Следовало, полагал он, как можно быстрей двинуть полки за Дунай и Серет. Там-де, за Серетом, турок содержит свои главные провиантские склады. Его лазутчики донесли: те склады худо охраняются и их легко захватить и разжиться провиантом. Здесь же, во княжестве его, и урожай не удался, а что уродило, то саранча пожрала.

«Все мастера разговоры разговаривать и резоны разводить, – раздражённо думал Пётр. – Топчемся на месте, парады разводим, а турок подступает». Заговорил:

   – Всё едино опередить визиря по сухопутью мы не успеем. Разве что отрядить кавалерию, дабы склады те с налёту захватить. Возьмёшься, Рен?

   – Как повелите, ваше царское величество, – с готовностью отвечал генерал Ренне – один из самых надёжных. Его конный корпус был боевитей остальных.

   – Коли так, то с Богом, – напутствовал его Пётр. – Князь Кантемир отрядит сопровождающего.

По словам Кантемира, задача была ясна: корпусу надлежало захватить Браилов – базу снабжения турецкой армии.

Совет был прерван появлением двух человек. Судя по тому, что они были беспрепятственно допущены в покои господаря, их здесь знали. Вид у них был истомлённый, лица обветренны, одежда в пыли. Видно, они только что достигли Ясс.

Господарь и бояре встали, приветствуя их. То был князь Фома Кантакузин – ближний боярин господаря Брынковяну и спатарь тамошний Георге Кастриот.

Явление их было многозначительно и породило многие надежды. Не отложился ли господарь Брынковяну от турка, не снарядил ли он вспомогательное войско, как обещался, не отгрузил ли обозы с провиантом?

Оказалось, оба пришлеца прибыли порознь: Кантакузин попросту бежал – покинул княжество в знак протеста против двоемыслия господаря, сочтённого им вероломством. Брынковяну, по его словам, вовсе не собирается ни ладить провиант, ни тем паче снаряжать войско. Он турецкий заложник: Чада его в Царьграде и он опасается за их жизнь, ежели турки прознают об его сношениях с царём...

Кастриот же прибыл с официальной миссией. Весть, которую он привёз от господаря, поразила всех как громом. Султан-де склонен остановить войну и приказал великому визирю Балтаджи Мехмед-паше снестись с патриархом Иерусалимским Хрисанфом, дабы тот передал это русским. На сей счёт и был заготовлен хатт – грамота, которую вручил ему господарь. Приказано передать сей хатт предводителю русского войска. Оказалось, туркам известно, что во главе его – сам царь Пётр.

С этими словами Кастриот достал из-за пазухи свиток со свешивающейся печатью красного цвета и подал его Кантемиру. Кантемир развернул его, пробежал глазами и отдал Петру.

Турецкое его содержание в точности соответствовало сказанному Кастриотом. От имени султана великий визирь Балтаджи Мехмед-паша предлагал русскому сераскеру Шереметеву остановить движение и повернуть войско вспять. То же сделает и он, визирь. А затем следует повести переговоры между ним и первым министром царя о возобновлении мира между двумя монархиями.

Воцарилось молчание. Что это? Военная ли хитрость либо боязнь поражения и стремление избежать его?

У султана и визиря под боком такой непримиримый советник, как король Карл, мнением которого они дорожат. Ясно: с ним не советовались – он ни за что не одобрил бы этот хатт, просто костьми бы лёг, дабы не допустить мирных переговоров. Карл мечтает взять реванш за Полтаву, и эта война предоставляла ему такую возможность. Тем паче что турецкое войско – королю это было доподлинно известно – втрое превосходит русское. Разве Карл мог бы упустить столь верный шанс? Наверняка он загодя составил план генерального сражения и разгрома русских. Наверняка он рисовал себе картины стремительного бегства царя Петра с поля битвы, подобные тем, которые довелось испытать ему...

Всё это промелькнуло в голове Петра – о несметном турецко-татарском войске, о мечтаниях короля Карла, о лишениях, которые претерпевает его армия... И предчувствия были, и дурные сны... С такой неохотою отправлялся он в этот поход, так подсиживали его многие недуги, худые дороги и худые союзники вроде короля Августа да и иных...

Союзников, по существу, не осталось. Разве что князь Кантемир, который в лучшем случае мог выставить пятитысячную кавалерию да пригнать сколько-то скота.

Август, Брынковяну, сербы и черногорцы – все отложились. Счёт не в пользу царя. И коли эта турецкая грамота правдива, она открывает путь к почётной ретираде.

Но сколь всего потеряно! Людей, коней, добра! Сколь много усилий потрачено втуне!

А ежели турецкая грамота есть военная хитрость? Турок вероломен. И его законы, его священная книга велят обманывать и сокрушать неверных...

Что думает по этому поводу мудрый князь Кантемир? Ему ведомы законы мусульман, их шариат. Царю докладывали, что господарь превзошёл в знаниях самих магометанских законоведов.

Кантемир затруднился с ответом. Верно, шариат – мусульманский закон – велит не щадить неверных, но обратившихся, уверовавших в Аллаха и пророка его Мухаммеда, ниспославшего правоверным священную книгу Коран, почитает за своих, достойных милосердия и милостей...

– Стало быть, мы ихних милостей не достойны, коли не обратились, – жёстко произнёс Пётр. – Сие не совет и не ответ. Жду от господ министров и генералов слова.

Молчали. Молчание становилось тягостно.

«Экая досада, – думал Пётр. – Велик соблазн поверить, согласиться, вступить в переговоры».

Велик! Изнемогли все от долгого пути и лишений. А ежели турок заробел, ежели страшится бою? Ежели в его войске смятение и ропот, что столь часто бывало? Однако быть того не может: ведь от самого султана указ идёт. Отчего же султан застращался? Может, духовники магометанские отговорили его: много-де риску. Опять же война великих денег требует: деньги суть артерия войны, он, Пётр, не устаёт это твердить.

Первым заговорил канцлер Головкин – положение обязывало:

   – Опасаюсь, ваше царское величество, дабы мы не угодили в турскую западню. Не верю я турку, нет. Коли захотел бы он истинно замирения, прислал бы переговорщиков своих, не простых, а сановитых. А так... – и он, не договорив, махнул рукой.

Головкин задал тон. Все оживились.

   – В самом деле, государь; коли бы сурьёзно – прислал бы визирь депутацию по всей форме, – поддержал канцлера Феофан Прокопович. – Отрицаю сию хитрость и отвергаю, дабы не дать неприятелю сердца.

   – Слово Феофане навеяно свыше, – заключил Пётр. – Не дадим неприятелю сердца, не ввергнемся в соблазн, не вложим меч в ножны. Как станем вести кампанию далее?

Князь Кантемир, чувствовавший неловкость после своего достаточно неопределённого выступления, как оказалось, имел в запасе развёрнутый план. Главным силам надлежит безотлагательно скорым маршем двинуться по правому берегу Прута до урочища Фальчи, дабы опередить неприятеля. За урочищем лежат непроходимые болота – турок туда не сунется. А тем временем войско, научи по лесным дорогам, достигнет Серета, соединится близ Галаца с кавалерией генерала Ренне, и, вдоволь запасшись провиантом и фуражом. Имея в избытке того и другого в магазинах, почнёт поиск армии визиря для генерального сражения.

   – Зело гладко, – промычал Пётр, когда ему перевели речь князя, – А что же визирь – неужели станет топтаться на месте?

   – Российское войско зайдёт в тыл визирю, – пояснил Кантемир. – Ибо марш, о котором я говорил, будет скорым и скрытным. А находясь в столь выгодном положении, сможет навязать визирю свои условия.

Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев поддержал план господаря. Странствия с армией по лесам не улыбались ему, однако же он тотчас оценил выгоды такого марша – в стороне от турок. Правда, как донесли разведочные пикеты, татары рыщут повсюду, распространились повсюду и турецкие отряды. Но вполне возможно, что столь далеко они не досягнут. И тогда он с главными силами обойдёт визиря, споможет и князь Кантемир со своими конными молдаванами – отвлечёт некую часть турок на себя. И тогда он, Шереметев, ударит визирю в тыл.

Господарь поспешил дополнить свою речь:

   – Прослышав о том, что я со страною нашей передался вашему царскому величеству, визирь, несомненно, пойдёт на Яссы, дабы город разорить и меня изловить. Посему надо спешить, чтобы обойти и опередить его намерения. Здесь же, на подступах к Яссам, поместить ударный корпус для отражения нападения и одновременно для устройства магазинов.

Мыслили все ровно с князем, и план мало-помалу сложился. «Сколь раз говорено было, что надобно поспешать, а всё топчемся на месте, – думал Пётр. – С черепашьей медленностью и неуклюжестью разворачиваемся. А ну как некую хитрость замыслил король Карл в противность плану Кантемира? Этот может придумать нечто такое, что опрокинет нашу силу – он полон ада, полон злобы, полон мести. И вдобавок застоялся, как резвый скакун в нелюбезном стойле. Жаждет скачки – дела, денно и нощно обмысливает его в своём убежище».

   – Доносят ли конфиденты наши о главном шведе? – спросил царь. – Каково король злобствует?

   – Его высочество господарь более всего об этом сведом, – отозвался канцлер.

Кантемир охотно подтвердил. Его люди были в Бендерах и округе, пользуясь тем, что тамошний сераскер считал их своими и никаких препятствий не чинил до самого последнего времени. Карл окопался в сельце Варнице под защитой крепостных стен. Но говорили, что при приближении российского войска король со всеми своими шведами приготовился отбыть на юг, в крепость Аккерман, что переводится с турецкого как «белая крепость». Отбыл ли – о том не доложили. Ни султан, ни паша Бендер его уж не хотят: проку-де от него никакого, а расход великий. А уж беспокойства сколько – паша жаловался весною ему, Кантемиру, что король вечно всем недоволен: и почестей ему мало, и провиант худой, и людей скудно продовольствуют, и материалу на строительство не дают.

   – Охота ему меня побить, – засмеялся Пётр. – Да токмо руки коротки. Он ещё себя окажет – турка плакать заставит, вот увидите. Эх, славно б было, коли удалось бы нам его захватить! Как думаешь, Борис Петрович?

Шереметев наморщил лоб. А потом осторожно проговорил:

   – Сию операцию надобно со тщанием готовить. Допрежь сего разведать место, повадки королевские, сколь народу его охраняет. Предвижу: немалая сила на то потребна. Стоит ли Карл того, государь?

   – По мне, так стоит, – отозвался Пётр. – Сильно воду мутит, война по его наущению затеяна. Давай обдумаем, Борис Петрович.

Шереметев неохотно согласился. Риск был велик, а успех весьма не ясен.

Неожиданно подал голос дотоле молчавший Фома Кантакузин. Кастриот опасливо глядел на него, как видно ожидая подвоха: князь этот славился своей строптивостью и перекорством.

   – Король шведский есть неприятель испытанный, – обратился он к Петру, – только не объявился бы иной неприятель – нежданный: господарь наш Брынковяну. Ему надо частицу российской силы послать для укрепления духа. Коли будут в Бухаресте либо близ него русские полки, он тотчас перестанет колебаться и передастся на вашу сторону.

Царь одобрительно кивнул – это представлялось важней, нежели изловление Карла.

   – Кого пошлём, Борис Петрович?

Шереметев снова наморщил лоб, мясистые складки от умственных усилий приметно двигались. Наконец он изрёк:

   – Полагаю, государь, бригадира Луку Чирикова – он есть надёжен, с четырьмя полки довольно будет.

   – С Богом, – тотчас согласился Пётр. – И князь с Кастриотом к нему пристанут.

Кастриот был старый знакомец: не раз посылал его господарь Брынковяну на Москву в исшедшем годе. Полтава многих единоверцев одушевила на свержение османского ига. Уповал на руку Петра и господарь. Желал тесного союза, заверял в верности и сулил всякую помощь. Манил и союзом с другими единоверными народами, был чистосердечен в своих порывах. Иначе зачем бы ему засылать послов: слишком велик был риск. Турки вырубали под корень тех, кого подозревали в измене – целыми семьями.

   – Помилуй, государь-царь, – взмолился Кастриот. – Посылал меня господин мой с уведомлением о мире, чаемом визирем. Как явлюсь перед ним с пустыми руками?

   – Сочинять ли бумагу? – обратился Пётр к Головкину: канцлер был главою дипломатической части и царь не желал умалять его.

   – Нет нужды, – нимало не медля, отрезал канцлер. – От визиря по столь важному делу депутации не пущено. Стало быть, не всерьёз турок писал.

   – Хитрость это, хитрость! – поддержал его Шафиров.

   – На словах выскажешься, – сказал царь Кастриоту. – Всё, что было тут говорено, слышал. Князь Кантакузин подтвердит, бригадир Чириков припечатает.

Все заулыбались, не исключая и Кастриота.

   – Заутра смотр войску перед маршем, – закончил Пётр. – И чтоб начальники приготовились к оному по всей форме.

Пётр остался с господарем Кантемиром. Он всё более и более нравился ему. Нравились его речи, исполненные истинного знания дела. Нравились его осанка и великолепное владение конём. Чувствовалось, что он не мало времени провёл в походах, знал толк в воинском деле, не робел и перед будущей своей участью – верил царю.

Толмачом был Феофан. Всё, что Пётр недобрал в познании княжеств, их устройства, обычаев и нравов, равно и в познании Османской империи и турок, он восполнял в беседах с князем. Он говорил по-турецки как природный турок и знал священную книгу Коран лучше, чем любой мулла. Кантемир был истинный столп учёности, и книги, написанные им, ценились повсеместно.

Пётр расспрашивал его с присущей ему дотошностью, хотел знать как можно больше.

   – Что есть Коран?

   – Коран – священная книга, ниспосланная Аллахом его пророку Мухаммеду. Достойная книга со множеством пророчеств, учительных речений – ясных и смутных...

Кантемир на мгновение замолк, как бы подбирая слова. О священной книге должно было говорить с почтением, но и с искренностью, не утаивая истины. Он продолжил:

   – Но... Я бы сказал, что Мухаммед почитал основанием библейскую мудрость. Оттого в Коране отдана дань Исе – Иисусу с Богоматерью Марией-Мириам, Аврааму, Исааку и Якову, Ною, Моисею, Иосифу, пророкам, равно и библейским притчам, и Евангелию. Немудрено: Библия ниспослана людям на много веков ранее Корана и распространилась по всему Востоку. Мог ли пророк не знать её и не почитать.

   – Господь един, – заметил Пётр. – И его истины, ниспосланные людям, что в Библии, что в Коране должны быть едины. Прав ли я?

   – Совершенно так, государь, – согласился Кантемир. – Обе священные книги призывают жить по справедливости. Но ислам порою стремится утвердить себя огнём и мечом. Писано ведь в Коране: «И сказали иудеи и христиане: «Мы – сыны Аллаха и возлюбленные Его». Скажи: «Тогда почему Он вас наказывает за ваши грехи?» Нет, вы только люди из тех, кого Он создал». Или ещё: «А кто не уверовал в Аллаха и его посланника... то мы ведь приготовили для неверных огонь».

   – Ежели по справедливости, – после недолгого молчания сказал Пётр, – то огонь для своих неверных уготовляют и христиане. И всё-таки Бог един. Токмо всяк язык называет его по-своему: Аллах, Саваоф, Яхве или ещё как. А земля наша есть смешение языков. Молись Господу и не преступай установлений его. Церковное же свирепство есть самое последнее дело. Огонь и всяческие казни ждут человека в аду. А коли на земле существует мучительство, на то воля владык земных.

Царь распалился, короткие усики его нервно подёргивались, морщины на лице стали резче. Отчего так взволновался он? Неужто причина его волнения в последней сказанной им фразе и он сознает себя одним из мучителей земных?

   – Ступай за царицей, – шепнул Феофан Макарову, сидевшему в стороне. – Кажись, припадок накатывает.

Екатерина явилась без промедления. Только она была в состоянии утишить припадки царя. Не робея ни перед кем, обхватила Петра сильными своими руками – ровно спеленала. А когда он притих, стала поглаживать его словно дитёнка, приговаривая:

   – Не гневайся, не огорчайся, царь великий и мудрый, наш государь-батюшка, остуди сердце своё. Всё-то пред тобою склоняются, славою твоею покорённые...

Где брала она эти слова, эти движения, эту распевность, эту ласку? Откуда черпала эту силу, врачующую и исцеляющую?

Кантемир, Феофан и Макаров глядели и слушали, заворожённые, колдовские эти причитания. И быть может, дивились. Чистая ли то сила либо нечистая вложила это чарование в руки, губы, уста простой ливонки?

Так прошло полчаса. Царь очнулся, приподнялся, сел. Екатерина разняла руки.

   – Опамятовался, царь-батюшка. Слава Господу, – сказала она всё так же распевно. – Подоспела я, раба твоя, вовремя.

   – Заутра смотр войску и выступление, – осторожно напомнил Макаров. – Как распорядитесь, государь?

   – Чтой-то вы ровно при покойнике примолкли, – вместо ответа заметил Пётр, прислушиваясь.

За окнами господарского дворца слышалась русская полковая музыка.

Глава двенадцатая
ТЯГУЧИЕ ДНИ БЕЗВЕСТЬЯ

Разве они не ходили по земле и не видели,

каков был конец тех. кто был до них?

Они были мощнее их силой, и взрыли землю,

и заселили её больше, чем заселили они.

Пришли к ним их посланники с ясными

знамениями. Аллах не был таков, чтобы

их тиранить, но они сами себя тиранили!

Коран, сура 30

Голоса: год 1711-й, июнь

Пётр – Меншикову

...О здешнем объявляю... Марш наш был с несказанным трудом от жару и жажды, о чём скажет наш присланный Полянской, яко самовидец как сего пути, так и зело возведённого приёму нас от господаря волоского и прочих сей земли. Мултянской гетман Кантакуэин сюда прибыл с таким же обнадёживанием, что все они готовы, толко что-нибудь войска к ним послать... куды не мешкав отправлен генерал Рен с оным гетманом. Турки перебрались чрез Дунай на сю сторону, а мы надеемся к Дунаю около десяти дней стать. И чаю, около половины июля всё окажетца: даст ли баталию или нет. Боже, дай милость свою правым в сём деле. Про турок сказывают, что будто не зело охочи на сию войну, а подлинно Бог весть. Артилерию великую имеют, а имянно пятьсот пушек.

Пётр – Шереметеву

...Командир Волконской глуп, а дело сие немалое, того ради изволь приказать оную команду Луке Чирикову, которого для лутшего приказу в том деле пришли к нам с Рагузинским в Ясы.

Лука Барка, драгоман посольства Англии в Царьграде, тайный конфидент России, – Головкину

...Войско азийское почитай всё пришло... и за великий стыд себе почитают турки видеть такое войско, ибо народ плох, ободран, без ружья и от далёкого пути утомлён и затем на войну без сердца идут... Хотя войско турецкое есть многочисленно, однакож торопко, нерегулярно, без голов умных, которое войско не имеет боязни ни от везиря, ни от других офицеров.

Султан Ахмед III – каймакаму Мехмеду Челеби

Раз шведский король пришёл в землю хранимого государства (Османской империи. – Р.Г.), то до тех пор, пока он здесь, мы будем его поддерживать. Если суждено с Москвой быть миру, то заключах мир, мы заключим его вместе, и если понадобится война, то мы будем вести её вместе.

Князь Репнин – Петру

Премилостивейший царь-государь. Вчерашнего числа дан мне указ, дабы мне з дивизиею маршировать сего числа поутру... Ещё ж вашему царскому величеству покорно доношу. Которую скотину велено дать дивизии моей для солдат, и оной скотины я ещё не получил. А у солдат хотя правиянт и есть, токмо против указу вашего царского величества даём им вдвое ради того, что мяса не имеют, и в том правиянту есть убыток. Покорно прошу ваше царское величество, дабы изволили приказать солдатам дать скотины или денег против других дивизей, чтобы я мог для солдат скотины купить.

– Попадись мне это нечистое животное, этот гяур и сын гяура, я бы сначала отрубил ему правую руку, которой он подписывал все свои подлые бумаги, потом левую – её он прикладывал к сердцу изменника, потом ноги – одну за другой, – которые привели его к царю, и голову, голову, где замышлялась и гнездилась измена...

Крымский хан Девлет-Гирей, произнёсший эту тираду, метался из угла в угол как разгневанный барс. Смуглое лицо его потемнело от гнева. Глаза были расширены и метали искры.

Его собеседники – великий визирь Балтаджи Мехмед-паша, главный советник Осман-кяхья, доверенный секретарь Омер-эфенди и два Юсуфа – янычарский ага Юсуф-паша и новоиспечённый паша граф Понятовский, окрещённый для простоты тоже Юсуф-пашой, – восседали, поджав ноги, в просторном шатре визиря и молча внимали гневной тираде хана.

Его ставленник, обязанный ему господарским престолом, до недавнего времени вызывавший в нём неподдельное восхищение своей удалью, сочетавшейся с мудростью и великими познаниями, Димитрий Кантемир передался на сторону русского царя. Это он, Девлет-Гирей, испросил ему княжество у султана, убедив владыку владык, что его кандидат – достойнейший из достойных и вернейший из верных. Теперь султан гневен, и хану придётся держать ответ...

Как назло, неприятности сыпались на него одна за другой. Вышли из повиновения ногаи и подняли мятеж, грозя отложиться от ханства. Братья Каплан-Гирей и Гази-Гирей зарились на престол и плели интриги. Партия их умножалась, и он подумывал о том, чтобы отрубить головы – пока не братьям, нет, а их главным сторонникам. Братья своё получат. Со временем.

Теперь эта война и измена Кантемира. Змея меняет кожу, а не душу. Не разглядел естества, пригрел змею... И она ужалила. Не смертельно, неожиданно подумалось ему. Укус болезнен, долго не заживёт. Выкричался в гневе и теперь думал о мести. Мысли были, впрочем, вялые.

Кантемир умён, очень умён. И хитёр – его теперь вряд ли достанешь. И как ещё обернётся эта война с русским царём. Аллах велик и милостив к верным, но захочет ли он наказать русских. Они разбили короля шведов, а его почитали непобедимым...

Более всего опасался хан немилости султана. Немилость же его непредсказуема и страшна. Селим-Гирей, отец хана, кладезь мудрости и опыта, говаривал: страшен гнев Аллаха, но ещё страшней гнев султана.

Истинно так гнев султана означал верную смерть. Жертве либо отрубали голову, либо подвергали мучительнейшему концу – сажали на кол. В лучшем случае присылали шнурок – впавший в немилость сам избирал себе способ казни. Хану мерещился шнурок и он невольно поёжился.

Заметив это, визирь успокоительно молвил:

   – Доблестный хан и сын всемогущего, любимец владыки Вселенной, умерь свой гнев, ибо гнев омрачает разум и движет неразумными поступками. Сказано в Коране: Аллах не ведёт прямым путём того, кто лжив, неверен. Отмщение настигнет его, ибо изменник не остаётся без кары. Так сказал пророк. А теперь сообщи нам то, что донесли твои разведчики.

   – Русский царь в Яссах вместе с изменником, чьё имя я не хотел бы произносить, да покарает его Аллах. Возле Ясс и войско царя. Сколько у него воинов, не могли счесть, но они хорошо вооружены. Конных меньше, чем у нас, часть их отправилась куда-то, мои люди не успели проследить. Скорей всего, наперерез нашим передовым отрядам.

   – Это всё, что ты мог нам сообщить? – с едва уловимой усмешкой произнёс визирь. – Должен тебя огорчить: я знаю о русских больше. Воинов у царя, по крайней мере, вдвое меньше, чем у нас, а пушек – втрое меньше. Но воины его хорошо вооружены и умеют воевать. Они лучше обучены. – И визирь невольно вздохнул. – Победа над королём шведов исполнила их уверенности. А уверенность, как всем известно, открывает дверь к недоступному.

   – Уверенность – это почти победа, – заметил Понятовский. Он не мог промолчать, услышав про Полтаву. – Начальники должны твердить воинам пророка, что они сильней русских, много сильней. Но больше всего должны стараться муллы. Именем Аллаха и Мухаммеда твердить это пять раз в день во время молитвы. Твердить не уставая. Войско-де султана непобедимо, стоит ему показаться, и русские в страхе побегут...

Как видно, Балтаджи Мехмед-паша так не думал, потому что он невольно хмыкнул. И Понятовский понял, что сказанного достаточно. Если хан был настроен воинственно и выражал готовность напрямую сразиться с царём, то визирь, похоже, к этому не очень-то стремился. Боевой дух собственной армии представлялся ему сомнительным.

Он был достаточно трезвомыслен и помнил о многом. Помнил, к примеру, о вторжениях крымских орд в российские пределы, о чём запамятовал хан, заканчивавшихся бегством: их легко отражали малочисленные русские полки. Помнил он и о брожении в его войске в местечке Давуд, едва не перешедшем в открытый мятеж. Туда прибыл сам султан, вознамерившийся воодушевить воинов Аллаха на священную войну с неверными. Но, почуяв неладное, поторопился отбыть восвояси, приказав следовать в Эдирне. Там пришлось топтаться едва ли не месяц, дожидаясь пополнений из Анатолии. А они притекали капля по капле. От долгого топтания и ленивого движения к Дунаю дисциплина в разношёрстной армии и вовсе расшаталась. И не было ни вожжей, ни плетей, способных её укрепить.

Армия двигалась подобно саранче, пожирая всё, что находила в попутных селениях, сжигая их дотла, но по-прежнему оставаясь голодной. Визирь чувствовал эту несытость и имел все основания опасаться её. Особенно тревожили его янычары – главные своевольники во всём войске. Их было двадцать тысяч. Они то и дело выражали своё недовольство и свободно могли повернуть назад. А за ними и остальные...

Балтаджи Мехмед-паша, великий визирь или садразам, что одно и то же, неожиданно почувствовал наступление старости. Она неслышно подкралась к нему и вдруг, в этом пышном шатре, среди подобострастного окружения, стала шептать ему прямо в уши: «Я пришла, я пришла...» Ещё прежде она оказала себя, посеребрив голову и бороду, а вот нынче, после страстного монолога хана, старость обернулась слабостью, сковавшей все его члены.

Он думал, что это пройдёт, как проходило прежде. Но нет – затягивалось. И более всего хотелось ему оказаться в своём тёплом деревянном конаке, среди своих жён и детей. И не нужно славы, почестей, заискиваний, приветственных кликов, музыки. Он почувствовал, что устал от власти и налагавшегося ею бремени – обязанностей и ответственности. Через год ему пятьдесят, а он уже старик, и ему ничего не нужно. Ничего, кроме покоя. Покой представлялся ему желанным.

Ещё в Эдирне с ним были служанки-наложницы, и он время от времени позволял себе забавляться с ними: поочерёдно с каждой. Но вот он отослал их домой, в свой маленький гарем, где было всего-то семеро женщин, двое из которых – законные жёны. Отослал, потому что почувствовал: женщины требуют – и отнимают – слишком много сил и уводят предводителя войска в неподобающую сторону. Вслед за этим он приказал Изгнать всех женщин, дабы никто из воинов не был размягчён. Наиболее жаждавшим он разрешил пользоваться женщинами христианской райи в попутных селениях.

А сам он усилием воли старался сосредоточиться на миссии, возложенной на него повелителем правоверных. Он взыскивал с начальников, а они с подчинённых. И видел тщету своих усилий.

Стало быть, старость коснулась его своим первым, пока ещё мягким касанием, как бы предупреждая: пора береженья наступила. Наступила пора отказа от излишеств всякого рода: в еде и питье, радостей, даруемых женщинами...

Обидно. Хочется чувствовать себя сильным, способным провести ночь в наслаждениях. Увы...

Кто затеял эту злосчастную войну? Разве она нужна правоверным?