Текст книги "Избранное"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц)

6

Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.

После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. «Мне вовсе не хотелось, пояснял он, – чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему и побежал». Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в «замок».

Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было по два окна, одно выходило на шоссе, другое – в парк. Железные ставни со стороны шоссе не открывались даже днем.

– Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, – предупредил его в первую встречу Филипп.

Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую рядом с широкими решетчатыми воротами парка.

– Как мило с вашей стороны, что вы зашли! – воскликнул он.

Около флигеля на аллее Миньо заметил длинный спортивный автомобиль «альфа-ромео». Из дома доносились взрывы смеха и женский голос. Миньо попятился:

– Я вам помешал, я лучше зайду в другой раз…

– Да нет же, совсем напротив, – сказал Филипп, подталкивая гостя к дверям флигеля.

Миньо сразу узнал двух молодых женщин, которые были с Филиппом на балу. Натали Эмполи лежала на железной раскладушке, рядом на стуле стояла бутылка виски и три рюмки. Белый вязаный свитер обтягивал ее костлявые плечи и красивые маленькие груди. Бернарда Прива-Любас, все в том же костюме строгого английского покроя, рылась в пластинках, наваленных прямо на кресло.

Миньо с удивлением оглядел жилище молодого директора – стены выбелены известкой, кресла в полотняных чехлах. Из настоящей обстановки один только книжный шкаф, и тот без дверок; на полках в беспорядке валяются книги, бумаги, и тут же лежит электрическая бритва. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и Миньо заметил пружинный матрас, свернутый тюфячок, смятые одеяла (здесь после того бала ночевали Натали и Бернарда) и прямо на полу стопки книг. С потолка свисала веревка, при помощи которой открывался люк на чердак.

От Летурно не укрылось удивление гостя, и, показав на раскладушку, он заявил:

– Если бы я вообще мог быть счастливым, я был бы вполне счастлив и на этой раскладушке. Я велел обставить свой служебный кабинет лишь в знак протеста против скаредности АПТО, а картины моих любимых абстрактных художников должны вносить смятение в душу Нобле.

Затем он представил гостя дамам.

– Виски?.. – предложила Натали.

– Спасибо, но…

Миньо хотел добавить: «Но не знаю, понравится ли мне виски». Однако он воздержался, фраза так и осталась незаконченной.

– А как поживает черноглазая? – спросила Натали.

– Черноглазая? – с удивлением переспросил Миньо.

– Ну да, черноглазая, – настойчиво повторила Натали. – Та молоденькая женщина, которая отказалась танцевать с Филиппом.

– Ах, да, – протянул Миньо.

– Она красивая, – продолжала Натали. – А вот от меня остались кожа да кости.

Явно дурачась, она оттянула ворот свитера и затем тихонько отпустила его; пузыри набравшегося внутрь воздуха постепенно опадали; шерстяное джерси снова плотно обтянуло ее костлявые плечи.

– Вот вам, – сказала она, одергивая свитер.

– Господину Миньо плевать, – вдруг закричала Бернарда.

– Правда? – спросила Натали, приподнявшись на локте.

Миньо счел за благо промолчать.

– Значит, вы тот самый «красный», о котором нам рассказывал Филипп? снова начала Натали.

Филипп, перебиравший связки бумаг на полке книжного шкафа, обернулся.

– Отстань от него, – крикнул он.

– Извините меня, – обратилась Натали к Миньо, – но боюсь, что я уже пьяна.

Наконец Филипп отыскал нужные бумаги.

– Здесь у меня есть кое-что интересное для вас, – обратился он к Миньо. – Пройдемте в соседнюю комнату.

– Почему в соседнюю комнату? – запротестовала Натали.

– Потому что нам надо поговорить о серьезных вещах.

Натали вдруг произнесла тоненьким голоском:

– Филипп, ну, Филипп, миленький, ну прошу тебя, Филипп, мне будет так приятно, если ты хоть раз в жизни поговоришь при мне о серьезных вещах.

Филипп молча пожал плечами, однако пододвинул гостю кресло в чехле, а сам сел напротив на раскладушку в ногах Натали. Он держал четыре связки бумаг.

– Я тут рылся в архивах фабрики, – сказал он, – и вот, видите ли, обнаружил кое-какие документы… Хотя они представляют только историческую ценность, однако могут пригодиться в той борьбе, которую вы ведете… – И, помолчав, он мрачно произнес: – Наше семейство уже издавна было настоящим разбойничьим гнездом.

* * *

В конце XVIII века некий Летурно основал в долине в десяти километрах от Клюзо шелкопрядильную фабрику, машины которой приводились в действие водами реки Желины. В 1820 году на лионском рынке произошло катастрофическое падение цен на шелковую пряжу, поскольку эльзасские промышленники ввели новые способы обработки шелка. Три брата Летурно, сыновья основателя фабрики, очутились перед угрозой полного разорения; тогда младший брат под чужим именем нанялся в качестве простого рабочего на эльзасскую шелкопрядильную фабрику.

Первая связка бумаг, врученная гостю Филиппом Летурно, содержала письма, которыми обменивались в ту пору три брата. Подглядеть и похитить чужой производственный секрет отнюдь не считалось у них предосудительным. «А главное, – наставлял старший брат меньшого, – не забудьте о тех машинах, о которых вы нам писали, сделайте все возможное и невозможное, но непременно выясните все технические подробности. Лучше вам пока не возвращаться домой, ежели, повременив, вы сможете обнаружить еще что-либо для нас полезное», и прочее и прочее.

В последующие годы прядильная фабрика «Летурно и сыновья» разрослась чуть ли не в десять раз против прежнего. Но где и как найти за сходную цену рабочие руки – по примеру эльзасских конкурентов, которые использовали труд уголовных преступников, или по примеру конкурентов швейцарских, которые эксплуатировали труд «кающихся Магдалин», посаженных за решетку попечениями духовных властей? Тогда-то братья Летурно и додумались нанимать на фабрику детей из соседних горных деревушек.

Вторая пачка, переданная гостю Филиппом Летурно, содержала «служебные распоряжения», касающиеся использования детского труда. В частности, там хранился следующий документ: «Надсмотрщику вменяется в обязанность каждое утро обходить вверенную ему деревню с цветным фонарем в руках (каждой деревне присвоен свой особый цвет) и играть зорю… Перед отправкой тот же надсмотрщик дает сигнал, по которому дети строятся в следующем порядке: мальчики впереди, затем сам надсмотрщик, колонну замыкают девочки… Рабочий день не должен превышать двенадцати часов. Вечером после гудка, извещающего об окончании работ, дети должны приготовиться, почиститься… второй сигнал оповещает о начале молитвы… По окончании молитвы дети расходятся по мастерским, к месту сбора своей деревни, название которой обозначено на стене мастерской; является надсмотрщик…» и так далее.

В тридцатых годах прошлого столетия заведение Летурно уже так разрослось, что бок о бок с прядильными мастерскими выросли и ткацкие. Тем временем некий Пьер Амабль, коренной житель Клюзо, открыл свою небольшую ткацкую мастерскую, всего на двенадцать рабочих. Пряжу он покупал у братьев Летурно и, по существу, держал полукустарную мастерскую. Однако сын его прошел курс учения и, возвратившись в родные края, изобрел машину, которая и поныне применяется в ткацких цехах любой части света и известна под названием «ротационный станок Амабля».

– Может быть, этот Амабль – отдаленный предок Пьеретты Амабль? спросил Филипп.

– Вполне вероятно, но сама она об этом, конечно, ничего не знает, надо бы порыться в архивах мэрии.

Благодаря ротационному станку Амабля «Ткацкая мастерская Клюзо» в скором времени стала опасным конкурентом «Ткацкой фабрики Летурно». Тогда братья Летурно вдруг прекратили снабжение конкурента сырьем и заключили негласное соглашение о том же со всеми прядильными мастерскими, куда обращались Амабли. Но для полного торжества семейства Летурно понадобилась эпидемия брюшного тифа, унесшего чуть ли не половину обитателей Клюзо, и в числе первых своих жертв – самого Пьера Амабля; его сын, молодой Амабль, сдался на милость победителя, за что и был назначен техническим директором двух объединившихся ткацких фабрик; умер он в бедности, но увешанный медалями за многочисленные изобретения. Братья Летурно перенесли в Клюзо управление объединенными предприятиями и распространили сферу своего влияния на всю округу.

Третья пачка документов относилась к эпидемии тифа, опустошившей Клюзо в 1836 году (в ту пору словом «тиф» именовали все виды горячки, включая паратиф). Здесь хранились жалобы жителей города Клюзо, которые, не имея иных источников водоснабжения, вынуждены были пользоваться для питья водой из Желины, отравленной отходами фабрики Летурно, лежавшей выше города по течению реки, жалобы муниципалитета, адресованные префектуре, свидетельства о пригодности питьевой воды, услужливо выданные врачами, связанными с Летурно, и, наконец, рескрипт Луи-Филиппа, милостиво разрешающий «указанному выше господину Летурно сохранить на прежнем месте шелкоткацкую фабрику, коей он владеет на берегу реки Желины». Рескрипт относится к 1834 году, эпидемия – к 1836 году.

В конце прошлого столетия Амадей Летурно, прапрадед Филиппа, фактически уже контролировал все шелкоткацкие и прядильные фабрики, расположенные по берегам Желины и в соседних долинах. Семейство Прива-Любас в результате примерно таких же махинаций прибрало к рукам большинство прядильных и ткацких фабрик департамента Ардеш. Но в первую четверть двадцатого столетия две эти фирмы шли различными путями. Франсуа Летурно заботился об усовершенствовании оборудования своих фабрик и достиг того, что они стали образцом для всей Европы. А тем временем Иоахим Прива-Любас преобразовал свои предприятия в акционерное общество под названием «Акционерное прядильно-ткацкое общество» (АПТО) и основал банк, который контролировал АПТО и мало-помалу распространил свое влияние на ряд предприятий смежных отраслей промышленности во Франции и за границей.

Брак Жоржа Летурно, единственного сына Франсуа, с девицей Эмили Прива-Любас, единственной дочерью старика Иоахима, казалось, предвещал счастливое объединение двух фирм, слияние промышленности и финансов, католического капитала и протестантского банковского капитала, основание всеевропейской шелковой династии. Появление на свет маленького Филиппа было встречено как рождение наследного принца. Отец его Жорж, хилый отпрыск болезненной эльзаски, которая никак не могла прижиться в горном ущелье, умер в 1927 году. Его жене Эмили в то время было тридцать лет. Она отличалась железным здоровьем, и единственным ее интересом были дела.

Четвертая связка содержала переписку между матерью Филиппа и его дедом с материнской стороны Иоахимом Прива-Любасом, относящуюся к периоду большой забастовки 1924 года и к более позднему времени. Ясно было, что Филипп не мог обнаружить этой переписки в архивах АПТО, однако не счел нужным объяснить, где и как нашел или стащил эти письма. С каждым письмом все ярче обрисовывался облик Эмили, которая с неутомимым упорством, пустив в ход целый арсенал хитростей, старалась ожесточить своего свекра против бастующих рабочих, а также убедить его взять ссуду, предложенную банком Прива-Любас. Прива-Любасы не имели обыкновения держать данное ими слово, если таковое не было своевременно зафиксировано на бумаге. И через несколько месяцев после окончания забастовки АПТО поглотило предприятия Летурно.

Старик Летурно лишен был даже удовольствия изгнать из дома невестку-предательницу. Ровно через три месяца после смерти мужа она сочеталась браком с Валерио Эмполи, крупным лионским банкиром, происходившим из знаменитого рода еврейских финансистов, обосновавшихся во Флоренции. Отголоски мирового экономического кризиса, начавшегося в Америке, помогли Эмили повернуть против своего собственного отца то самое оружие, которое она с успехом применила против свекра, и в 1932 году АПТО уже окончательно попало под контроль банка Эмполи.

– Вот какова наша семейка, – заключил Филипп Летурно. – Теперь вы знаете, что в основе нашего благосостояния лежит воровство, эксплуатация детей, нам на руку все, даже тиф. Мы беспощадно уничтожаем любого конкурента и склонны к предательству в собственной семье… И поверьте, моя мать самая отъявленная злодейка среди всей нашей родни…

* * *

Пока Филипп исповедовался перед гостем, Натали все время пила. Правда, маленькими, как наперсток, рюмками. Алкоголь не усилил блеска ее пронзительных глаз. Бернарда выпила несколько больших рюмок виски, и по ее лицу и рукам пошли красные пятна. Было уже за полночь.

– И поверьте, моя мать самая отъявленная злодейка… – сказал Филипп.

Натали вдруг прервала его с неожиданной страстностью:

– Твоя мамаша сейчас как раз старается прикончить моего отца.

Она порывисто села на койке и, вызывающе выпятив грудь, повернулась всем корпусом к Филиппу.

– Твоя мамаша и моя тетушка Эстер готовятся выкинуть подлейший трюк, сказала она.

– Эстер Дюран де Шамбор, – уточнила Бернарда, очевидно специально для Миньо. Слова «Дюран де Шамбор» она насмешливо протянула.

– Дюран де Шамбор, – повторил Миньо. – Как будто я слышал эту фамилию…

Натали повернулась к нему и сухо отчеканила:

– Мой отец читает речи Сталина. Вам тоже не мешало бы знать имена ваших злейших врагов.

– Дюран де Шамборы – французское семейство, эмигрировавшее в восемнадцатом веке в Америку, – выпалила Бернарда. – А сейчас американский трест: химическая продукция, атомная промышленность и, что важнее всего для нас, искусственный шелк…

– Ах да, знаю, – проговорил Миньо. Он действительно вспомнил, что как-то в прессе встречал эту фамилию, вот почему она и показалась ему такой знакомой.

Натали снова набросилась на Филиппа:

– Если ты не осадишь свою мамашу, то в один прекрасный день очутишься на улице, и твоему будущему американскому братцу достанется все, что… она замялась, подыскивая нужное слово, – …все, что успели награбить обе наши семейки, – заключила она со смехом.

– Не беспокойся, Филипп, – вдруг медленно и холодно произнесла Бернарда.

Она воинственно выпрямилась и стояла, прислонясь к стене. Миньо с удивлением заметил, что ее серые глаза вдруг загорелись ненавистью.

– Не верь ей, – продолжала Бернарда. – Эмполи хитрее всех нас, в конце концов они всегда выигрывают.

Бернарда сделала эффектную паузу. Филипп повернулся к ней. Он был явно изумлен внезапным вмешательством вечной молчальницы Бернарды.

– Единственный, кто погиб окончательно и бесповоротно, – так это ты, бедный мой Филипп. Побит, как Летурно, побит, как Прива-Любас, сражен по всем пунктам. Да ты взгляни на себя в зеркало – у тебя уже и сейчас физиономия человека побежденного, даже походка и та, как у побежденного…

В голосе ее вдруг зазвучали металлические нотки.

– Побежденный, – повторила она веско. – Вот почему ты сейчас заигрываешь с красными. Блеешь вместе со всем стадом.

– Ты сама побежденная, – отрезал Филипп.

Он поднялся с койки, налил себе большую рюмку виски и жадно, одним духом выпил ее. Он стоял, прислонившись к стене, напротив Бернарды. Теперь сидел один только Миньо, немножко в стороне от спорящих. Впрочем, хозяева забыли о нем.

– Да, я проиграла, но лишь временно. Погоди, я еще выберусь, – твердо произнесла Бернарда.

Филипп взглянул на нее.

– Я-то буду биться до последнего, – злобно проговорила Бернарда. – И никогда не стану унижаться, не стану подлаживаться к коммунистам и выбалтывать им свои семейные истории.

– Дрянь! – закричал Филипп. – Конечно, ты предпочитаешь лизаться с Натали и выманивать у нее деньги!

Натали расхохоталась. Смех у нее был визгливый.

– Филипп, Филипп, – воскликнула она. – Я тебя обожаю… Как ты здорово ее отбрил.

Она с наслаждением повторила слова Филиппа и снова захохотала.

– Почему ты не хочешь меня любить? Ведь ты единственное существо в мире, с которым мне весело.

– Оба вы дегенераты, – сказала Бернарда.

Филипп вдруг вспомнил, что Миньо сидит в комнате, и повернулся к нему.

– Бернарда – фашистка, – пояснил он.

Натали тоже повернулась к Миньо.

– Знаете, почему Бернарда бесится каждую ночь?

– Меня это мало интересует, – ответил Миньо.

– А я знаю, я знаю, – повторяла Натали. – Когда у нее бессонница, она мне все рассказывает. Она вспоминает, как умер…

– Замолчи! – крикнула Бернарда.

– Она знает, – упрямо закончила Натали, – что она умрет так же, как ее брат…

– Не смей! – закричала Бернарда.

Она бросилась в соседнюю комнату и громко хлопнула дверью. Натали побежала за ней, и тотчас до слуха мужчин донеслись гневные выкрики, рыдания, что-то с грохотом упало на пол.

– Каждую ночь одно и то же, – вздохнул Филипп.

Он налил две рюмки виски и протянул рюмку Миньо. Миньо выпил.

– А как умер ее брат? – спросил он.

– Он служил в петэновской милиции, – ответил Филипп. – Ардешские крестьяне закололи его вилами на глазах у Бернарды. Он так и умер на навозной куче. Он, видите ли, был осведомителем гестапо и выдал гестаповцам несколько ардешских партизанских отрядов. Вся деревня прошла мимо трупа, и каждый плюнул ему в лицо… А Бернарда сейчас состоит в организации, которая объединяет бывшую петэновскую милицию, нацистов, осужденных как военные преступники и выпущенных на свободу, агентов ОВРА, которых итальянские партизаны не удосужились вздернуть. В прошлом году она таскала Натали в Испанию именно в связи с этим грязным делом.

А из-за дверей неслись злобные возгласы: «Поганая жидовка!» – «Вот увидишь, сдохнешь, как твой братец». – «Сначала ты сдохнешь… Не посмеешь больше сунуться в Америку».

– Так вот и будет до трех часов утра, – пояснил Филипп. – Просто ума не приложу, что лучше: прятать ли от них виски или, наоборот, так их накачать, чтобы они поскорее свалились с ног.

– Но почему, – спросил Миньо, – почему мадемуазель Натали проводит все ночи с этой фашисткой?

– Так ей, знаете ли, удобнее, – ответил Филипп. – Когда она с Бернардой, она обходится без мужчин. А отказывать мужчинам Натали не способна.

– Вот как! – произнес Миньо.

– Когда Натали живет с мужчинами, она всякий раз попадается. Она уже счет потеряла абортам.

– Вот как! – произнес Миньо.

Филипп снова налил виски.

– Вы понимаете, – продолжал он, – Бернарда для нее и секретарша, и шофер, и горничная, и к тому же проводит с ней ночи. Согласитесь, такой порядок упрощает жизнь.

– Вот как! – произнес Миньо.

– Кроме того, Бернарда еще и сиделка при Натали. Просто удивительно, как Натали еще дышит, у нее почти не осталось легких.

* * *

Вдруг в окно, выходящее в парк, постучали. Бернарда тут же выскочила в переднюю комнату. Грудь ее бурно подымалась, она с трудом переводила дух. В ставню постучали снова.

– Иду! – крикнула Бернарда.

Она вышла в сад. Громко заскрипел на дорожке гравий. Филипп потушил свет и приотворил ставни.

– Что там такое? – с недоумением спросил Миньо.

– Тише, молчите, – прошептал Филипп.

В просвет между ставнями Миньо разглядел старика Летурно – облитый ярким лунным светом, он стоял возле капота «альфа-ромео», держа в руках какой-то объемистый тюк.

– Там кто-нибудь есть? – спросил старик, ткнув больший пальцем в сторону флигеля.

– Там Натали, – послышался ответ Бернарды.

– Я слышал мужской голос.

– Это я, – крикнул Филипп.

Франсуа Летурно положил свою ношу прямо на землю, перед машиной. Зажглись фары. Непомерно огромная тень старика пробежала по аллее и уперлась в самом конце ее в ствол высокой липы.

– Потуши сейчас же фары, – закричал старик. – А то увидят.

– Все спят, – ответила невидимая в темноте Бернарда.

Щелкнула дверца машины, и в полосе света, бьющего из фар, появилась Бернарда. Она ловко содрала простыню, в которую был упакован тюк, и опустилась на колени перед маленькой шифоньеркой.

– Подделка, – заявила она.

– Вещь подлинная, удостоверено экспертами, – возразил Франсуа Летурно.

– Да посмотрите сами…

– Не желаю. Я не купчишка какой-нибудь. Я привык, что мне верят на слово.

– Подделка, правда прекрасная, – повторила Бернарда, – но все-таки подделка.

– Сколько? – осведомился старик.

– Десять.

– Иди ты к черту, – сказал старик.

Бернарда поднялась с колен, и темнота тотчас поглотила ее.

– Сколько? – крикнул старик.

– Пятнадцать, – ответила Бернарда.

– Убирайся ты, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!

Дверца машины захлопнулась, и фары потухли. Филипп подошел к окну.

– Сколько ты хочешь за шифоньерку? – спросил он деда.

– Тридцать пять тысяч.

– Пятнадцать, – ответил из темноты голос Бернарды. – А хотите получить больше, добавьте еще севрский сервиз.

– Все Прива-Любасы воры, – закричал старик.

К окну подошла Натали.

– Бернарда, – окликнула она, – дай тридцать пять тысяч.

– Ни за что, – ответила Бернарда.

– Я покупаю за тридцать пять тысяч, – крикнула Натали. – Расплатись за меня.

Фары снова зажглись. При свете их было видно, как Бернарда подошла к старику и вручила ему три билета по десять тысяч франков и пять по тысяче франков. Летурно не спеша пересчитал деньги, молча отошел и исчез во мраке.

Филипп закрыл ставни и зажег электричество. Натали выпила еще рюмку виски.

– Он же ничего не понимает, – сказал Филипп, указывая на Миньо движением подбородка.

– А ты бы на его месте много понял? – возразила Натали.

– АПТО оставило моему деду только небольшую ренту, а розарий ему обходится недешево, – начал Филипп. – Надо поддерживать в оранжерее определенную температуру, освещать ее специальными лампами. Вот дед и продает фамильные вещи. Он вбил себе в голову, что обязан вывести перед смертью синюю розу. Все это делается тайком от его старой служанки, чтобы, не дай бог, не узнали люди… Летурно только покупают и никогда не продают. Так по крайней мере издавна считается в Клюзо.

– Они продавали пряжу и ткани, – возразила Натали.

– Они продавали труд своих рабочих, – подхватил Миньо.

– Совершенно справедливо, – ответил Филипп. Он стоял посреди комнаты, бессильно свесив руки, слегка раскачиваясь всем телом, и смотрел пристальным взглядом то на Миньо, то на Натали. Миньо подумал, что хозяин, должно быть, немножко пьян.

– И все-таки, – произнес вдруг Филипп, – сегодня вечером нам всем окончательно изменило чувство юмора.

Эта фраза прозвучала так неожиданно, что Натали и Миньо не могли удержаться от смеха.

– Сейчас ты увидишь, изменило ли мне чувство юмора, – вдруг сказала Натали.

Ее узкие глаза загорелись. Она направилась к двери. Шагала она не особенно твердо. Мужчины вышли вслед за ней в парк. Бернарда уже сидела за рулем машины, шифоньерка была аккуратно упакована и уложена на заднее сиденье.

– Едем домой, – скомандовала Натали.

– Я тебя жду, – ответила Бернарда.

– Пусти меня, – потребовала Натали. – Я поведу машину.

– Нет, не поведешь, – возразила Бернарда.

– Катись отсюда! – завопила Натали.

Она всей тяжестью тела налегла на ручку дверцы, которую изнутри придерживала Бернарда.

– Филипп, Филипп, – закричала Бернарда. – Не пускай ее, Филипп. Она ведь совершенно пьяна. Она разобьет машину.

Филипп захохотал и ничего не ответил. Миньо стоял позади него в густой тени, отбрасываемой стеной флигеля.

Вдруг дверца машины подалась. Бернарда обеими руками ухватилась за баранку, но Натали бросилась на подругу и с силой столкнула ее с сиденья. Бернарда упала прямо на песок. Натали уселась в кабину и живо захлопнула дверцу.

Филипп по-прежнему хохотал, не произнося ни слова. Бернарда поднялась и отряхнула костюм, запылившийся при падении.

– Ну а теперь садись, – скомандовала Натали.

Бернарда не пошевельнулась.

– Если ты сейчас же не поедешь со мной, – медленно проговорила Натали, – мы больше никогда не увидимся. А ты знаешь, я умею держать слово… даже в пьяном виде.

– Садистка! – злобно буркнула Бернарда.

– Помочь тебе? – спросил Филипп, подходя к Бернарде.

Бернарда круто повернулась к нему.

– Убийца! – крикнула она.

– Вот тебе действительно изменило чувство юмора, – сказал Филипп.

Он протянул было руку, чтобы поддержать ее.

– Не смей меня трогать, – огрызнулась Бернарда.

Без посторонней помощи она обогнула машину и села рядом с Натали.

– Отвори ворота, – приказала Натали Филиппу.

Филипп пошел к воротам. Миньо последовал за ним.

– Как по-вашему, – спросил он, – не опасно отпускать их в таком состоянии?

– Натали в пьяном виде прекрасно ведет машину, – ответил Филипп.

Он распахнул ворота и снова подошел к машине. Натали завела мотор и включила фары. Она высунулась из окна.

– Поцелуй меня, – попросила она Филиппа.

Филипп нагнулся и поцеловал ее, затем отошел.

Натали рванула с места, но не выехала в ворота, а погнала машину по главной аллее парка, идущей к подъезду «замка». Она объехала вокруг дома, резко тормозя, машину сильно заносило на каждом повороте.

– Это только так, репетиция, – вполголоса пояснил Филипп. – Бернарда просто умирает со страху, когда Натали садится за руль после нескольких стаканов виски. А моя сестрица пользуется этим, чтобы мстить Бернарде.

– За что же она ей мстит? – поинтересовался Миньо.

– Видите ли, Бернарда внушает ей отвращение – вот она и мстит ей.

– И так у них каждую ночь? – спросил Миньо.

– Во всяком случае, очень часто, – ответил Филипп.

«Альфа», свернув под прямым углом, вылетела на главную аллею и проскользнула мимо стоящих мужчин.

– Посмотрите на нее, – крикнула Натали.

Бернарда сидела бледная как мертвец, судорожно ухватившись одной рукой за дверцу, а другой за спинку сиденья. Натали зажгла в машине лампочку для того, чтобы Филипп и Миньо могли насладиться этим зрелищем.

Затем Натали так круто вывернула машину, что Бернарда закусила губу. «Альфа» выскочила на шоссе. В это время мимо парка на огромной скорости неслась встречная машина. Шофер резко затормозил. «Альфа» проскочила перед самым носом автомобиля, проехалась двумя колесами по противоположному тротуару, понеслась, как вихрь, и исчезла в темноте.

– Она непременно убьется, – сказал Миньо.

– Почему убьется? – удивился Филипп. – Ей с детства везет.

Он запер ворота, Миньо помог ему.

– Еще по рюмочке, на прощанье, – предложил Филипп. – Нет? Заходите как-нибудь ко мне. Буду рад вас видеть. Покойной ночи.

Чувствовалось, что; ему очень хочется придать последним словам как можно больше сердечности. И все-таки это «покойной ночи» было сказано тоном хозяина, желающего дать понять подчиненному, что разговор окончен. Это уж всасывается с молоком матери.

Филипп вернулся в парк через калитку, хватаясь за красные кирпичные пилястры, ибо он тоже немало выпил виски.

* * *

Миньо закончил свой рассказ.

– Безумцы, – заключил он.

– Да, – подтвердил я, – это общество кончит безумием.

И в ту же самую минуту я вспомнил о «болях» жены Миньо, о страхах самого Миньо, о тракторе Жюстена, который выполнял роль парадного выезда, о модном домашнем халатике Эрнестины, о молодых людях из Клюзо, которые каждое воскресенье являются на танцы, но никогда не танцуют, потому что безбожно напиваются. Противоречия правящего класса неизбежно отражаются на всех социальных слоях. Но меня слишком взволновал рассказ Миньо, и я не мог сейчас развить эту мысль.

К тому же Миньо непременно обвинил бы меня в снисхождении к противнику. В 1943 году он ушел в маки́, как раз в то время, когда сдавал экзамен на аттестат зрелости. После Освобождения, находясь уже на службе, он готовился к конкурсным экзаменам для чиновников почтового ведомства и одновременно посещал партийную школу. В общем, он только-только закончил учение, а, как известно, школьники склонны величать циниками тех, кто им рисует жизнь без прикрас.

– Тебя интересуют документы Филиппа Летурно? – спросил он меня.

– Крайне интересуют.

– Значит, ты собираешься написать серию статей об истории АПТО?

– Ну знаешь ли, это скорее тема для трагедии…

Я наспех набросал генеалогическое дерево семьи Летурно со всеми его новыми ответвлениями.

Эмили, урожденная Прива-Любас, по слухам, путем интриг пытается выйти в третий раз замуж за одного из Дюран де Шамборов, быть может за Джеймса.

И вдруг я увлекся.

– Взгляни, – сказал я Миньо, – Эмили Прива-Любас находится в самом центре, в центре всего… предположим, что она состояла в интимных отношениях с Валерио Эмполи еще до тысяча девятьсот двадцать седьмого года… предположим, что она постаралась сократить дни своего первого супруга… предположим, что она сейчас старается занять место Эстер Эмполи… Вот главное действующее лицо трагедии. По сравнению с ней леди Макбет просто ангел небесный.

Но в течение последующих недель трагедии суждено было пойти иным путем.