Текст книги "Избранное"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

В тот вечер, когда в кафе зашли Визиль и Красавчик, он еще сохранял контроль над собой, за исключением непреодолимого желания пить рюмку за рюмкой.

Красавчик остановился на минутку около него, пожал ему руку.

– Пьеретта вернулась? – спросил Филипп.

– Собираешься еще кого-нибудь разоблачить? – спросил смеясь Красавчик.

– Может, и собираюсь, – ответил Филипп и, похлопав ладонью по исписанным листочкам, лежавшим перед ним на столе, добавил: – Пытаюсь разгадать подлые замыслы АПТО.

– Если разгадаешь, – сказал Красавчик, – расскажи об этом Пьеретте завтра утром.

– А сегодня нельзя?

– Она поздно вернется, уехала в Турнье, будет выступать там на собрании рабочих.

Филипп покачал головой.

– Как же она ночью оттуда поедет? По такой дороге опасно на мотоцикле ехать – темно.

– Она в автомобиле поехала, Жаклар ее повез в своей машине, – сказал Красавчик и, отойдя, сел за столик с Визилем.

«Значит, она солгала ему, – тотчас подумал Филипп. – Неужели он прав, ревнуя ее к Миньо?»

Он попытался продолжить письмо к Натали, но не мог сосредоточиться. Да и все, что он написал, потеряло теперь всякий смысл. Воображение рисовало ему, как Пьеретта и Миньо несутся по шоссе. Ему вспомнилось, как один из его школьных товарищей, долговязый Рип, у которого был свой мотоцикл, рассказывал, будто толчки и тряска мотоцикла возбуждают женщин до безумия. «Они сами умоляют меня остановиться и готовы отдаться в придорожной канаве», – уверял Рип.

В другом углу кафе Визиль о чем-то шептался с Красавчиком. Потом схватил сифон с содовой водой, нажал клапан и пустил струю в пол. Красавчик расхохотался и хлопнул Визиля по плечу.

Филипп заказал еще рюмку коньяку. А на листке письма к Натали он написал вдоль страницы:

«Да как же Пьеретта может целоваться с этим гнилозубым Миньо? Неужели ей не противны его зловонное дыхание, его нечистая кожа? У Красавчика по крайней мере хоть свежий цвет лица и губы как вишни. Но когда в женщине заговорит похоть, разве для нее имеет значение цвет лица?..»

Красавчик подозвал официантку и расплатился. Потом широким жестом протянул руку Визилю, как будто хотел сказать: «Согласен! Договорились, На жизнь и на смерть!» И опять захохотал.

«Дурак! – думал Филипп. – Где твоя Пьеретта? Отдается сейчас другому, взвизгивает, как сука».

Визиль ушел. Красавчик подсел к Филиппу.

– Выпей что-нибудь, – предложил Филипп.

Красавчик заказал стакан красного, а Филипп – еще рюмку коньяку.

– Почему ты сейчас говорил о мотоцикле? – спросил Красавчик.

– А я думал, что Пьеретта поехала на мотоцикле с Миньо.

– Видишь, как можно ошибаться, – сказал Красавчик и умолк на мгновение. Потом сказал тихонько: – Я много передумал за последние дни. Неправ я перед Пьереттой. А все оттого, что очень уж тоскую по родине. Я уверен, что Пьеретта – честная женщина.

– Тебе лучше знать, – заметил Филипп.

Красавчик поглядел на стопку блюдечек из-под выпитых Филиппом рюмок коньяку.

– Пьешь ты много, – сказал он.

– А интересно, как она называет Миньо, – сказал Филипп, – Фредерик или Фред? А может, «миленький»?

– Ты пьян, – сказал Красавчик, – пойдем я тебя доведу до дома.

– Смотри лучше за своей Пьереттой, а меня оставь в покое, – лепетал Филипп.

Красавчик молча взглянул на него, потом сказал задумчиво, как будто говоря сам с собой:

– Мерзко я вел себя с Пьереттой! И отчасти по твоей вине. Но я на тебя не сержусь. Ты о ней судишь по вашим женщинам, по тем дамам, каких ты видел в своей среде. Ты ничего не понимаешь в работницах.

– А ты ничего не понимаешь во француженках, – возразил Филипп и, наклонившись к Красавчику, забормотал: – Молодая женщина, француженка, красивая, умница, смелая и гордая, такая обаятельная, что в этой ужасной дыре ни одна бабенка ей в подметки не годится… Такая прелестная женщина, что даже мою мамашу она поразила, женщина, которая была бы на своем месте в любой гостиной… Да ведь ей стоит только пожелать выйти замуж, и от женихов отбоя не будет – и в Клюзо, и в других местах… А она с тобой сошлась. Как ты думаешь, почему она выбрала тебя?

Красавчик посмотрел ему прямо в глаза, Филипп отвел взгляд.

– Куда ты клонишь? – спросил Красавчик.

– Ты ведь и в политической работе помеха для нее, – продолжал Филипп. Тебе не хуже моего известно, что в Клюзо не уважают женщину, которая связалась с макаронщиком.

Красавчик схватил его за плечо и прорычал:

– Vuota il sacco!

Потом, вспомнив французское выражение, крикнул:

– А ну выкладывай! Живо, живо! Выкладывай!

– От Клюзо всего два часа езды до Моданы, а там вашего брата очень даже хорошо знают… Недаром треть населения носит итальянские имена… Помнишь, что говорят о женщине, если она сойдется с итальянцем?.. «Ей, говорят, загорелось…» Понимаешь, что это значит? Твоей Пьеретте загорелось!

– Уходи, – сказал Красавчик, – а не то морду разобью.

Он схватил Филиппа за локоть и заставил подняться.

– Разбей-ка лучше морду тому, с кем она поехала, – прошипел Филипп прямо в лицо ему.

– Не верю тебе, – сказал Красавчик.

– Да ведь и часу еще не прошло, как я их видел: проехали вдвоем на мотоцикле, будто влюбленные.

– Неправда!

– Миньо впереди, а она сзади. Ухватилась за него, ноги расставила…

– Когда?

– Часу не прошло. Прокатили по Гренобльскому шоссе. А там лесочек вдоль всей дороги.

Красавчик выпустил руку Филиппа, и тот тяжело рухнул на стул.

– Если ты лжешь, – сказал Красавчик, – я с тобой расправлюсь. Тебе уже никогда не придется разевать свою поганую пасть и говорить пакости.

– А ты подожди… Дождись, когда они вернутся, – ехидничал Филипп. Выведешь их на чистую воду… На чистую… на чистую… воду… Ха-ха-ха!

Он хихикал, и смешок его перемежался с икотой.

– А если ты не солгал, – сказал Красавчик, – я задушу эту женщину.

– Задушишь своего товарища? – спросил Филипп, подчеркивая слово «товарищ».

Красавчик плюнул на пол.

– Ты так и брызжешь злобой, – сказал он. – Не знаю, что ты замышляешь, но не хотел бы я быть на твоем месте. Мне бы казалось, что от меня смердит.

– Мы все смердим, – заплетающимся языком объявил Филипп. – Старый мир издох, превратился в падаль.

Красавчик секунду молча смотрел на Филиппа, потом отвернулся и вышел из кафе.

Вслед за ним ушел и Филипп и кое-как добрался до кабачка, стоявшего в стороне, у Лионской дороги, – он повадился проводить там вечера.

Наклонившись над стойкой, официантка налила ему коньяку, который он тотчас заказал. Она заметила, что Филипп заглядывает ей за вырез платья.

– Ты нынче при деньгах? – спросила она вполголоса.

– Как всегда. Ни больше ни меньше, – ответил он.

Она услышала его тяжелое дыхание и наклонилась еще ниже.

– Пойдем, – сказал Филипп.

– Нет, – ответила она. – Уж очень ты прижимист.

– Получишь, сколько захочешь, – проговорил он торопливо и пошел вслед за ней в столовую с буфетом в стиле Генриха II.

ЧЕТВЕРГ, НА РАССВЕТЕ

Расставшись с Филиппом Летурно, Красавчик долго бродил по городу. Облака, которые весь день окутывали горный кряж, туманом спустились в долину. Около полуночи стал моросить дождь.

Один отряд охранников, составив ружья в козлы, расположился вокруг павильонов американской выставки, другой патрулировал Лионскую улицу, по которой ожидалось прибытие властей. Стоял такой туман, что в десяти шагах ничего не было видно. Патрули не решались забираться в другие кварталы города, а там в полном молчании шла работа – молодежь расклеивала воззвания.

На спуске в узкой улице старого города Красавчик столкнулся с Кювро, искавшим во мгле одну из своих защитных дружин.

– Не нравится мне, что Пьеретта поехала в Турнье на мотоцикле, – сказал он. – Как она будет возвращаться в такую погоду? Дорога-то петляет у самых обрывов.

– Миньо правит своей лошадкой осторожно, – сказал Кювро.

– Ведь даже парапетов нет у края дороги. Долго ли слететь в овраг.

– Миньо не лихач какой-нибудь, – успокаивал Кювро.

– Лучше бы Жаклар повез ее в автомобиле, – ворчал Красавчик.

– Жаклар поехал в Гренобль, повез в типографию текст новой листовки.

– Как ты думаешь, успеют ее к утру отпечатать? – спросил Красавчик.

– Ну разумеется, – ответил Кювро. – Жаклар уехал в половине восьмого.

Красавчик вдруг исчез в тумане так же внезапно, как и появился.

– Эй, Бомаск! Бомаск! – звал его старик Кювро.

А Бомаск уже мчался по улице, терзаясь страшной мыслью, что Филипп не солгал. Да, Летурно, оказывается, прав. Все, все смердит на нашей проклятой земле.

Он дошел до рабочего поселка. «Как она его называет? Фредерик, Фред, миленький?..» – спрашивал сегодня в кафе Филипп. Это хотел знать теперь и Бомаск. Он решил подстеречь любовников, когда они вернутся. Миньо, наверно, проводит Пьеретту до дому. Он спрятался за дверью здания душевой.

* * *

Около часу ночи подул резкий ветер, разогнал облака, поочередно над всеми долинами между Юрой и Савойей, и над высокими скалами замерцали в небе звезды.

Только тогда Миньо выехал из Бийона. Чтобы добраться из Бийона до Турнье, надо проехать на высоте 1200 метров через перевал, дорога вьется по краю обрывов, а до часу ночи ни зги не было видно в трех шагах. Миньо весь закоченел, пока добрался до Турнье, где его поджидала Пьеретта, которую увел к себе домой один из местных коммунистов. Его усадили за стол, накормили ужином. В обратный путь выехали уже в третьем часу утра.

А Красавчик все ждал, притаившись за углом здания душевой. На следующий день утром он рассказывал Визилю, что в эти долгие часы ожидания он мало думал о Пьеретте и Миньо, хотя знал, что они сейчас где-то вместе. Он вспоминал тогда самые яркие дни своей жизни.

Вспомнилось ему, как он спасался бегством из родной пьемонтской деревни, потому что отец хотел приучить его к ремеслу каменщика; уехал он тогда на велосипеде, увозя в холщовой сумке все свое имущество: рубашку, две пары носков, гребенку и в маленькой папке свое licenza elementare.

Как ему тогда было весело! Дорогой он загадывал, какое лицо будет у первой женщины, которую он увидит в Милане. Вспомнилась ему девушка, встреченная на площадке троллейбуса в Генуе. Вспомнилось, как он весь дрожал от желания, когда положил руку ей на талию, а потом и она тоже затрепетала.

А когда ветер разогнал облака и над долиной в чистом небе засияла луна, засверкали все созвездия, ему вспомнились ночи в партизанском отряде. Однажды была светлая лунная ночь, как сегодня. Он вышел из лесу и вдруг очутился лицом к лицу с фашистским солдатом. У того был автомат, а у Красавчика только кинжал, снятый с другого фашиста. Но фашисту нужно было еще сорвать автомат с плеча, а у Красавчика кинжал был в руке. Фашист находился всего в двух шагах. Взгляды их скрестились, и это сразу решило исход встречи. Фашист повернулся, хотел бежать и упал ничком с кинжалом между лопатками. Красавчику так ясно вспомнилось то краткое мгновение, какая-нибудь сотая доля секунды, когда в глазах фашиста вспыхнул страх. Он повернулся, чтобы бежать, но упал, пригвожденный кинжалом.

Потом вспомнилось другое. Вот он за кулисами театра, в бытность свою машинистом сцены. Один из спектаклей труппы был подлинным триумфом, публика просто выла от восторга. А вот он на вышке гигантского подъемного крана на верфях «Ансальдо». Началась первая забастовка «с занятием предприятия», он водружает на вершину крана красное знамя, а кругом тридцать тысяч товарищей, и все рукоплещут ему…

В ночной тишине послышался треск мотоцикла. Миньо не подвез Пьеретту к самому дому, как думал Красавчик, а остановился у въезда в рабочий поселок.

«Боятся, что я увижу их из окна», – решил он.

Миньо поставил ногу на землю, не выключив мотора. Пьеретта легко соскочила с багажника и, подойдя к Миньо, положила руку ему на плечо. Она что-то оживленно говорила, Миньо отвечал. Диалог шел довольно долго. Пьеретта смеялась. Смеялся и Миньо. Пьеретта наклонилась и поцеловала его. Потом повернулась и направилась к дому.

Красавчик выскочил из засады и, крадучись в тени, падавшей от здания душевой, первым вошел в коридор. Бесшумно поднялся он по лестнице. Ключ, как всегда, торчал в замке. Красавчик прошел в среднюю комнату и стал ждать Пьеретту…

* * *

Соскочив с багажника, Пьеретта сказала:

– Вторая бессонная ночь. Но я гораздо меньше устала, чем на прошлой неделе.

– Бунтовщица! – улыбаясь, сказал Миньо.

– Ну и зададим же мы им! Пусть раскусят орешек.

– Ты только не нервничай. Возможно, что кое-кто сдрейфит.

Пьеретта положила руку ему на плечо.

– На прошлой неделе мы были так одиноки. Ты меня обвинял, я тебя обвиняла. Дошел до того, что стал даже упрекать меня моим Красавчиком! А теперь все, все идут вместе с нами.

– Что ж, когда массы на собственном опыте убеждаются…

– Довольно, довольно теории, – сказала Пьеретта. – Я теорию не хуже тебя знаю.

Она тряхнула его за плечо.

– Ну засмейся, – сказала она. – Научись же смеяться!

Миньо кисло улыбнулся.

Пьеретта еще раз встряхнула его.

– Нет, не так. Засмейся по-настоящему, – потребовала она.

От ее толчка он потерял равновесие и, чуть не упав, ухватился за Пьеретту. Она засмеялась, он тоже засмеялся. Пьеретта быстро поцеловала его в лоб и побежала к дому.

* * *

Она легко взбежала по лестнице, осторожно отворила дверь. В средней комнате горел свет. Красавчик поджидал ее, сидя в плетеном кресле.

– Уже встал? – воскликнула Пьеретта и стала снимать с себя канадскую куртку на меху.

– Ты слишком много работаешь, – сказал Красавчик. – Надо тебе отдохнуть.

Пьеретту удивил хриплый звук его голоса, но она сейчас же нашла этому объяснение.

– Не проснулся еще как следует, – сказала она смеясь. – Ах ты, лентяй! Спит себе в свое удовольствие, а я трясусь по дорогам.

Она прошла в спальню и достала из шкафа плечики, чтобы повесить куртку.

– Тебя, наверно, совсем растрясло, – сказал Красавчик.

– Нет, что ты!.. – воскликнула она. – Никогда еще я не чувствовала себя такой бодрой.

Она вернулась в среднюю комнату и подошла к Красавчику. Он обнял ее за талию и посадил к себе на колени. Она склонила голову ему на плечо.

– А все-таки я устала, – прошептала она.

Он положил ей под голову левую руку, а правой тихонько поглаживал ей плечо. Она еще доверчивее прильнула к нему.

– Так хорошо, что ты встал, – сказала она. – Я бы не решилась тебя разбудить… А ведь эти два дня были такие важные… и мне так много надо тебе сказать…

– Что ты делала сегодня?

– Ездила в Турнье. Выступала у металлистов, рассказала им, что у нас тут происходит. Совсем просто говорила. Даже не готовилась. Рассказала, как было дело – и все… Они обещали приехать, решили участвовать в демонстрации. Если охранники не будут пропускать в Клюзо автобусы, то они приедут поездом. Мне, знаешь, много хлопали… Приятно было. А то ведь все эти недели как ночь темная…

«А ведь верно, – думал Красавчик. – Пьеретта, если уж примется за дело – гром гремит. Но все равно она дрянь».

– И Маргарита к нам примкнула, – сказала Пьеретта. – Маргарита опомнилась… Пришла ко мне в стачечный комитет. По собственному почину решила мобилизовать всех стариков рабочих из приюта, они пойдут вместе с ней во главе шествия.

«Если полиция нападет, – думал он, – Маргарита будет драться, как львица. Но все равно она шлюха. И Маргарита и Пьеретта – обе гулящие».

– А Визиль собирается сыграть со шпиками хорошую шутку, – сказала Пьеретта. – Только он такое и мог придумать. Я поклялась никому не говорить, но тебе могу рассказать…

– Нет, нет, – остановил ее Красавчик. – Раз поклялась, не надо даже мне говорить.

«Вот! Сейчас же готова выдать тайну, – думал он. – Дала слово – и наплевать ей на это… Последняя девка из последнего борделя в Генуе и то лучше ее: уж что обещает своему коту – умрет, а сдержит слово».

– Я только то расскажу, что мне позволено, – продолжала Пьеретта.

– Ради бога, замолчи! – воскликнул Красавчик.

Она еле слышно засмеялась, потом закрыла глаза и, тихонько покачиваясь, обвила руками его шею.

– Ради бога! – повторила она насмешливо.

«Лгунья! – думал Красавчик. – Femina senza vergogna – бесстыжая женщина!.. Разохотилась. Только что отдавалась другому, сейчас ко мне липнет…»

Он опустил глаза и взглянул, как голова Пьеретты тихо покачивается на его плече.

«А как хороша! – думал он. – До чего же хороша!.. Настоящая мадонна, и такой чистый лоб. Распутная, а на лице – сама невинность. Губы свежие, словно цветок. А ведь такая подлая, такая бесстыжая!..»

– Знаешь, – сонным голосом сказала Пьеретта, – я не сержусь, что ты устроил мне такую нелепую сцену на прошлой неделе. Я рада, что ты ревнуешь. Мне нравится, что ты со мной такой глупый… Бедняга Миньо, если б он знал…

Она крепче прижалась к нему, заморгала глазами, щекоча ресницами ему шею.

– Спи, – сказал он шепотом. – Скоро рассветет. Не долго уж осталось…

Он ласково баюкал ее.

«Удушу тебя во сне, – думал он. – Ты даже недостойна знать, что тебя ждет смерть».

– Спи, – повторил он. – Усни спокойно. Ты заслужила покой. – И добавил: – Несчастный Жаклар тоже, верно, еле живой от усталости.

– Он преданный человек, – сказала Пьеретта.

– Я очень беспокоился, как бы он не заснул за рулем.

– Он ведет машину очень осторожно. Помолчи, мой Красавчик… Скоро уже четыре часа. Недолго мне нежиться в твоих объятиях.

– А о чем вы разговаривали с Жакларом по дороге? – спросил он.

– Я уж позабыла, – ответила она. – Распусти косу, я люблю, когда ты перебираешь мне волосы.

– Верно, опять он рассказывал тебе, какие у него неприятности с директором школы?

– Ну разумеется, – ответила Пьеретта. – Ты же его знаешь. Обхвати мне голову ладонями. Так приятно чувствовать твои руки.

Он обхватил ее голову ладонями, касаясь мизинцами висков, а большими пальцами сжимая шею.

– А мне Жаклар ничего не передавал? – спросил он.

– Просил, как всегда, передать тебе привет. Ты ведь знаешь, он хорошо к тебе относится… Красавчик, Красавчик мой!.. Поцелуй меня…

Притянув к себе голову Пьеретты, он приблизил ее лицо к своему лицу, сжал руками ее шею под резко очерченной челюстью и, ощущая на ладонях сладостную тяжесть сонной головки, прильнул долгим поцелуем к губам Пьеретты.

Вдруг он резко запрокинул ей голову и крепко стиснул шею.

– Мерзавка! – прорычал он.

Пьеретта сразу очнулась от дремоты.

– Troia! – крикнул Красавчик.

Пьеретта напрягла плечи и спину. Силой она была под стать своему дяде, крестьянину-хлеборобу, и такая же жилистая, как ее отец и мать – рабочие фабрики. Она вырвалась и, вскочив на ноги, отпрянула от него.

– Я солгала тебе, – крикнула она. – В Турнье меня возил Миньо.

– Хорошо он тебя распотешил?

– Я солгала потому, что ты ревнуешь. Вот как все было. В последнюю минуту Жаклару пришлось поехать в Гренобль, чтобы там отпечатали листовку. Тогда стачечный комитет решил, что в Турнье меня повезет Миньо: пока я буду выступать у металлистов, он съездит в Бийон, установит связь с рабочими завода электроприборов…

Красавчик сидел неподвижно и молча слушал.

– Ну и вот, – продолжала Пьеретта, – поднялся туман.

Красавчик оборвал ее.

– Опять лжешь! – сказал он. – Я ведь только что видел Кювро. Он мне все сказал. Жаклар уехал в полвосьмого, еще до того, как я заходил в комитет…

– Верно, – сказала Пьеретта. – Я опять солгала. Стоит только раз солгать, и потонешь во лжи. Но клянусь тебе, у меня никогда ничего не было с Миньо… Ну чем мне тебе поклясться?

– Все равно не поверю, – сказал Красавчик.

– Нет, ты должен мне поверить, – взволнованно воскликнула Пьеретта. Спроси у Миньо, он сам тебе скажет… И все товарищи подтвердят… В маленьком городке все друг про друга знают. Ничего тут не скроешь. Спроси кого хочешь…

– Да разве я могу кому-нибудь поверить, раз ты, ты мне солгала?

– Если б ты не вел себя так мерзко на прошлой неделе, мне сегодня не пришлось бы лгать.

– Ну конечно… Что тебе стоит солгать дураку макаронщику, раз он по глупости поверил, что такая распутница будет принадлежать только ему одному.

– Замолчи! – крикнула Пьеретта.

– Сколько у тебя было любовников с тех пор, как ты стала моей женой?

– Довольно! – крикнула Пьеретта. – Замолчи! Если ты не прекратишь своих подлых оскорблений, я все равно не останусь с тобой, даже после того, как ты придешь просить у меня прощения.

И она посмотрела ему прямо в лицо.

– Вон как ловко разыгрывает комедию! – заметил он. – Теперь уж никому не поверю. Теперь я знаю, что грязная шлюха, если захочет, может смотреть на человека гордым взглядом.

Она все смотрела на него в упор.

– Опусти глаза, – сказал он. – Распутная баба не имеет права смотреть таким взглядом, будто она честная женщина.

Он подошел к ней.

– Я тебя заставлю признаться, что ты распутничала.

И он замахнулся на Пьеретту.

– Женщину нельзя бить, – раздался насмешливый голос за его спиной. Нельзя бить женщину, даже цветком нельзя ее ударить…

Бомаск обернулся. В комнате оказалось четверо незнакомых мужчин. Они вошли беспрепятственно, так как дверь в квартиру никогда не запиралась.

– Мадам Амабль, – сказал полицейский комиссар, – я должен арестовать вас, у меня ордер… Судя по той картине, которую я застал сейчас, вы можете этому только радоваться. Полиция Республики о вас позаботится. Нигде вам не будет так хорошо, как в тюрьме. Полнейшая безопасность!..

Полицейский продолжал отпускать шуточки. Бомаск, задыхаясь, смотрел на него. Пьеретта несколько раз глубоко вздохнула, потом заложила руки за спину и, расправив плечи, подошла к комиссару.

– Предъявите ордер, – сказала она.

Полицейские повели ее.

Когда они выходили, Бомаск, опомнившись, бросился за ними, но они уже были на площадке лестницы. Комиссар, выйдя последним, захлопнул дверь перед его носом и запер ее на ключ, торчавший снаружи в замочной скважине.

Бомаск слышал, как все четверо полицейских дружно захохотали.

Он со всего размаху ударил плечом в дверь.

– Жена моя! – закричал он и принялся колотить в дверь кулаками, бить в нее ногой.

– Помогите! Помогите! Пьеретту арестовали, ее уводят!

Потом он подбежал к окну, распахнул его.

– Помогите! – кричал он в темноту. – Товарищи, помогите! Шпики уводят Пьеретту.

И снова он ринулся на дверь, налег на нее с такой силой, что выворотил замок.

– На помощь, товарищи! – звал он, наклонившись над лестничной клеткой. – Шпики уводят Пьеретту!

В доме поднялся глухой шум. Из квартир выбежали люди.

– Помогите! Шпики пришли! – кричал Бомаск не своим голосом, опрометью сбегая по ступенькам.

Но черный автомобиль, увозивший Пьеретту, был уже далеко от рабочего поселка.

ЧЕТВЕРГ, ПОЛДЕНЬ

Парадный завтрак предполагалось устроить в приемном зале фабричной конторы. Валерио Эмполи, его дочь Натали и гость их Джонатан Джонстон, американский представитель в ОЕЭС, прибыли в Клюзо ближе к полудню.

Все магазины были заперты, железные шторы на витринах и дверях спущены; на Лионской улице, по которой проехал автомобиль, приезжим не попалось ни души, кроме патрулей, состоявших из охранников.

– Словно в городе осадное положение, – удивился американец.

– Такова обычная атмосфера у нас в провинции в праздничные дни, объяснил Валерио Эмполи.

– И везде полицейские с ружьями, – продолжал свои наблюдения американец.

– Во Франции полиция – непременная участница всех празднеств.

На площади Франсуа Летурно, отделявшей здание фабричной конторы от главных фабричных ворот, закусывали охранники, собравшись около павильона американской выставки.

– Смотрите, – заметила Натали, – у них уже начался банкет.

Филиппа в конторе не оказалось. Никто его еще не видел в то утро. Эмполи попросил дочь сходить за ним.

– Он, наверно, забыл, что должен исполнять обязанности хозяина за столом, забыл, что «Рационализаторская операция» носит его имя.

Эмполи подмигнул дочери и улыбнулся. Нобле и Таллагран совсем растерялись – они никогда еще не видели, чтобы их патрон был в таком веселом настроении.

Натали застала Филиппа в халате, он, как видно, дня три не брился.

– Я мерзавец, – начал было он.

– Довольно, – оборвала его Натали. – О своих любовных делах расскажешь мне в другой раз. А сегодня мы немножко позабавимся… Если бы ты знал, какую я свинью подложила им всем: и американским компаньонам твоей мамаши, и моей тетушке Эстер, которая нам морочит голову своим Дюран де Шамбором, и даже самой мамаше, которая плюет на тебя и вздумала было отправить твою Пьеретту в Америку!

– Подложила ты свинью или не подложила, а мою мамашу тебе все равно не перещеголять. Нам не под силу с ней тягаться. Она даже твоего отца провела и украла у него АПТО…

– Ну нет, АПТО принадлежит мне, – сказала Натали.

Она взяла листок бумаги и принялась писать имена и цифры. Филиппу волей-неволей пришлось ее выслушать, она говорила еще более властным тоном, чем всегда. Впрочем, его и самого до некоторой степени заинтересовали ее разъяснения: он надеялся, что, может быть, поймет хоть теперь, чем вызваны подозрения товарищей Пьеретты Амабль.

– Вот как в настоящее время распределяются в процентном отношении акции АПТО, – говорила Натали. И она написала:

Валерио Эмполи и английские Эмполи, действующие с ним заодно – 45

Эстер Эмполи-Дюран де Шамбор и ее американские друзья – 35

Эмили Прива-Любас-Эмполи – 10

Лионская группа – 4

И я сама, Натали Эмполи – 6

Итого: 100

– Эстер Дюран де Шамбор и Эмили-Прива-Любас, то есть моя тетушка и твоя мамаша, заключили союз. Если они добьются, что АПТО согласится увеличить капиталовложения на двенадцать процентов, этот добавочный капитал будет внесен мужем Эстер, и тогда у них окажется в руках контрольный пакет акций… – Она написала:

На каждые 112 акций абсолютное большинство составляет – 56

Эстер с супругом: 35+12 – 47

Эмили – 10

Всего у них 57 > 56

– Но для того, чтобы правление АПТО согласилось на увеличение капиталовложений, необходимо мое согласие, какую бы позицию ни занимала лионская группа. В самом деле:

На каждые 100 акций абсолютное большинство – 50

Эстер – 35

Эмили – 10

Лионская группа —4

49 < 50

– Вот почему мачеха в начале июня так добивалась моей подписи. К этому времени выяснилось, что АПТО несет убытки из-за того, что с самого начала войны в Корее у нас возникли большие трудности с приобретением на Востоке шелка-сырца. А в Японии, как в стране долларовой валюты, закупать шелк-сырец невозможно. Но отец с самого начала года вел переговоры с Китаем, надеясь заключить там сделку на сырье по сходной цене, и тогда наше предприятие опять стало бы доходным.

Если бы переговоры ни к чему не привели, то для нас оставался бы только один выход – уступить твоей матери и передать контрольный пакет акций АПТО Дюран де Шамборам, которые давно уже мечтают о том, чтобы на французских фабриках ткали их искусственный шелк. Во Франции рабочая сила значительно дешевле, чем в Америке.

Итак, надо было вести переговоры с китайцами, не разрывая с американцами. Надо было выиграть время.

Вот почему я отказывалась дать мачехе свою подпись… Хоть не совсем отказывалась, а все-таки тянула время.

– Так вот почему ты встала на мою сторону и пошла против матери! – воскликнул Филипп.

– Ну конечно, я рада была также доставить тебе удовольствие, – сказала Натали.

– А я-то полагал, что ты готова бороться вместе со мной до конца… помочь мне защищать моих друзей рабочих… и сама готова защищать их…

– Перестань! Ты говоришь, как ребенок! – возмутилась Натали. – Неужели ты вообразил, что я позволю себе внести сумятицу в международную торговлю шелком только ради того, чтобы ты мог стать любовником работницы с захудалой фабрики в Клюзо?

– Да, я так думал, – ответил Филипп.

Но Натали даже не обратила внимания на его слова. Радость победы и, может быть, недавняя лихорадка оживили ее щеки румянцем.

– Ну вот. Я уехала в Сен-Тропез, а оттуда на Капри. В мое отсутствие решающим элементом в данной ситуации стала лионская группа. В самом деле, если из каждых ста акций изъять шесть моих акций, остается девяносто четыре акции и, следовательно, абсолютное большинство снижается до сорока семи. А ведь у моего отца сорок пять акций, и у мачехи с моей тетушкой тоже сорок пять. Сейчас же завязалось сражение. Отец располагает некоторыми средствами воздействия на лионских акционеров, да к тому же он втихомолку сообщил им о своих переговорах с Китаем, и в конце июня они отвергли предложение твоей матери и моей тетушки увеличить основной капитал АПТО.

Пятнадцатого июля с китайцами заключили торговую сделку на условиях, чрезвычайно выгодных для нас. Лионцы не могли нарадоваться, что послушались отца. Твоя мать в ярости улетела в Нью-Йорк.

В начале августа Дюран де Шамборы перешли в контрнаступление. Правительство США потребовало от французского правительства запрещения вывозить паровозы, которые мы должны были поставить китайцам в обмен на их шелк. Паровозы внесли в список запретных «стратегических материалов».

Отец уговорил лионских акционеров держаться стойко. Он убедил их, что война в Корее надолго не затянется, что скоро возобновятся торговые отношения между Западом и Востоком, что англичане действуют как раз в этом направлении. По его просьбе представитель одного крупного английского банка в Лионе подтвердил заявление отца. Короче говоря, лионские акционеры смирились с тем, что АПТО еще некоторое время будет работать с убытком, зато к финишу придет с выгодой… Наши личные убытки отец тотчас же возместил с лихвой, передав китайский заказ нашим родственникам в Англии. Что, тетушка Эстер? Получила по носу?

А через две недели – новая атака Дюран де Шамбора. Он вложил капиталы в итальянские предприятия и добился того, что итальянские экспортеры шелка-сырца, то есть наши главные поставщики в данное время, прекратили торговлю с нами. Ну, тут лионская группа испугалась и переметнулась в лагерь твоей матери. Созвали административный совет АПТО.

Отцу оставалось только одно: пустить в ход свою главную карту, то есть свою родную дочь, Натали Эмполи, с имеющимися у нее акциями, кои составляют шесть процентов от общего количества и, по счастью, достались мне в наследство от эдинбургского дядюшки, который держал в доме отличнейшее виски. Отец телеграфирует мне в Сестриер. Я приезжаю.

– Значит, ты не была больна, как ты мне писала? – спросил Филипп.

– Почему не была? – ответила Натали. – Была. Я и сейчас больна, я всю свою жизнь болею… Так вот, – продолжала она, – возвращаюсь в Лион. Появляюсь в самый разгар прений в административном совете. У моего отца сорок пять процентов акций, у меня – шесть, итого, значит, пятьдесят один. Следовательно, мы – господа положения. Решаем драться до конца. Раз нам закрыли поставки, мы свернем работу на наших фабриках.

Для начала уволим половину всего количества рабочих в Клюзо… Ровно за три дня до торжественного открытия цеха «РО», на которое приглашен американский представитель в ОЕЭС. Начнется драка? Тем лучше. Правительству придется уразуметь, что ему с нами ссориться невыгодно… Английские Эмполи нас всячески поддержат. Поддержат и те французские промышленники, которые столкнулись с американцами. В кредите нам не откажут, и мы сумеем продержаться до победы.