Текст книги "Избранное"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Раз в месяц Пьеретта Амабль приезжала в Гранж-о-Ван к своему дяде и моему соседу навестить сынишку. До перекрестка, от которого отходила грунтовая дорога, она добиралась на автобусе, а оттуда шла пешком.

Но в последнее воскресенье мая, солнечное как никогда, она решила вместе с Раймондой и Фредериком Миньо идти в деревню пешком по горным тропкам, хорошо знакомым ей с детства. Об экскурсии договорились еще за две недели, старики Амабли были предупреждены о прибытии супругов Миньо, которых они знали. В последнюю минуту решили пригласить и Бомаска (по воскресеньям его деревни объезжал другой шофер компании).

Вышли они рано и зашагали все четверо мимо ограды парка Летурно. Взглянув на закрытые ставни комнаты Филиппа, Миньо бросил:

– Все-таки парень молодец, не испугался послать тебе проект АПТО о реорганизации фабрики.

– Вот видишь! А ты недостаточно доверяешь людям, – отозвалась Пьеретта.

Заговорили о другом. Никто из них не знал, что Филипп ездил специально по этому вопросу в Лион, не знали они и того, что Натали и Бернарда прикатили в Клюзо, и уж вовсе не подозревали о том не совсем обычном шантаже, где ставкой якобы было избавление от безработицы половины рабочих, занятых на фабрике.

Пройдя парк, они двинулись по каменистой дороге, извивавшейся среди виноградников. Раймонда Миньо напевала куплеты из оперетт, которые она запомнила, слушая радио, когда еще жила у родителей в период между окончанием монастырской школы и замужеством. Бомаск в ответ затянул итальянскую песню, и Раймонда пришла в восхищение: именно так она и представляла себе настоящую экскурсию.

За околицей первой же деревушки они свернули с шоссе на узкую неровную дорогу с крутыми откосами, которая вела к соседней долине. Раймонда Миньо стала хныкать и, на свое горе, заявила, что по таким каменистым тропкам только пастухам ходить.

– Что-то ты не так задавалась, – отрезал Фредерик, – когда пасла коров у своего папаши.

Вслед за этой колкостью последовала вторая, затем еще и еще, а через четверть часа с общего согласия было решено, что Пьеретта и Красавчик одни одолеют подъем, который становился все круче. Супруги Миньо спустятся обратно в Клюзо и приедут в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле. За неимением автомобиля мотоцикл с коляской был включен в то число предметов, которые получили одобрение супруги Миньо, – в их деревне мотоцикл до сих пор еще считался неслыханной роскошью.

* * *

Дорога круто поднималась к буковой роще. Кроны молодых деревьев образовывали сплошной свод, и под ними лежала густая прохладная тень.

Красавчик шагал впереди. Время от времени, боясь, как бы Пьеретту не оцарапали колючки, он осторожно отодвигал молодые побеги кустарника, который рос по откосу и тихонько покачивал над дорогой нежно-зелеными ветвями.

Пьеретта шла чуть позади, она была без чулок, в сандалиях на веревочной подошве, в бумажном платьице без рукавов. Оба легко брали подъем, не теряя дыхания. Пьеретта смотрела на шагавшего впереди Красавчика: он снял пиджак и накинул его на плечи; держался он прямо, не пригибался на подъеме и только сильнее пружинил ноги, слегка покачивая бедрами. Вдруг Пьеретте пришла на память детская песенка, которую они пели еще в школе: «Ловок ты в своих сабо, увалень несчастный». Чувствовалось, что Красавчик никогда не носил деревянных сабо, никто из парней в Гранж-о-Ване не ходил так непринужденно и свободно. «Вот еще и поэтому, – подумала Пьеретта, рабочие гораздо больше нравятся нашим девушкам, чем деревенские парни».

Она подняла глаза и посмотрела на его черную курчавую шевелюру; завитки лежали плотно один к другому и блестели на солнце. «Настоящий итальянец», – подумала она. Ей вспомнилось, что она где-то читала о прекрасных ночах на Капри. «Южанин», – подумала она. Кровь горячей волной обожгла вдруг все тело. Пьеретта рассердилась на себя. «Такая же идиотка, как читательницы журнала „Мы вдвоем“», – решила она с досадой. Уже долгие месяцы не испытывала она подобного чувства. И чтобы разом покончить с такими глупостями, она обратилась к Бомаску:

– Они приедут раньше нас.

– Не приедут, – отозвался он. – Они до вечера из дома не выберутся, все будут ругаться. Нет, Миньо не мужчина…

– Не говори вздора, – оборвала его Пьеретта.

– Миньо хороший товарищ, – договорил Красавчик, – но с женой он ведет себя не как мужчина.

– Что ж, он ее, по-твоему, бить должен? – спросила Пьеретта.

– Да, должен бить, – ответил он, не повышая тона, не замедлив шага.

– Ты говоришь, как настоящий мелкий буржуа, – возмутилась Пьеретта.

Красавчик остановился, обернулся к Пьеретте и захохотал. Хохотал он долго и с удовольствием.

– Чего ты? – недовольно спросила Пьеретта.

– Я же тебя уважаю и не хочу спорить с тобой о некоторых вещах, ответил он.

И он снова стал взбираться по дороге широким шагом, ловко перепрыгивая с одного плоского камня на другой.

Так подымались они еще с полчаса, пока дорога не повернула круто к опушке буковой рощи. Красавчик вдруг остановился и низко нагнулся над купой кустов. Когда Пьеретта подошла к нему, он сделал ей знак молчать, приложив палец к губам.

– Посмотри! – шепнул он.

Между кустами пробиралась лиса.

– Какая золотистая! – шепнула Пьеретта.

– Рыжая, – поправил Красавчик. – Здесь все лисы рыжие.

– А по-моему, золотистая, – настаивала Пьеретта.

– Пусть будет золотистая, – ответил Красавчик.

Лиса трусила неторопливой рысцой по полянке, поднимавшейся к сосняку. Молодая травка с трудом пробивалась сквозь спутанную и засохшую прошлогоднюю растительность. Когда-то здесь был луг, потом летнее пастбище, потом его перестали расчищать от густых зарослей шиповника и можжевельника, разросшихся на подступах к лесу; теперь уж ни коров, ни коз не гоняли на это пастбище, покрытое бурьяном, забившим все просветы между рядами колючих кустов, – так из года в год все больше дичала эта гора, покинутая человеком.

– Твоя лисица даже не желает оглянуться, – сказала Пьеретта.

– Очевидно, ты ее не особенно интересуешь, – ответил Красавчик.

Лиса исчезла в зарослях трехлетнего можжевельника, затем снова появилась у первых сосен. На мгновение она остановилась, оглянулась и, посмотрев на Пьеретту и Красавчика, исчезла, скрытая от их глаз стеной кустарника, опоясывавшего лес.

– А она на меня все-таки поглядела, – усмехнулась Пьеретта.

– Лисы в это время смелые, – ответил Красавчик. – Весь остальной год они охотятся только по ночам. Но сейчас они кормят детенышей и не боятся даже среди белого дня забираться в курятник.

– Откуда ты-то знаешь? – спросила Пьеретта.

– Я ведь и в fondi тоже работал, – ответил Красавчик.

Они присели и закурили. Бомаск начал описывать fondi – огромные поместья у него на родине, поселки сельскохозяйственных рабочих посреди необъятных владений знати; он говорил о забастовках, о стычках с карабинерами. Пьеретта слушала рассеянно. Она думала о лисице, которая вышла на охоту для своих лисят и так дерзко взглянула на нее.

– Когда я была еще девчонкой, мы ходили здесь с мамой, – сказала Пьеретта. – Мы как раз тут сворачивали с дороги и пробирались тропинками прямо через перевал. Гранж-о-Ван находится перед нами, по ту сторону хребта. Но теперь все тропинки заросли кустарником.

– Давай пойдем напрямик, – предложил Красавчик, – может быть, наберем в лесу сморчков.

– Ну, сморчки уже сошли.

– Колючек боишься?

– Что ж, пойдем по следам золотистой лисы, – сказала Пьеретта.

Теперь она шла впереди. Она смело раздвигала упрямый бурьян, огибала можжевельник, осторожно схватив кончиками пальцев ветку шиповника между двух колючек, отстраняла ее и легко преодолевала крутой подъем.

Красавчик держался шагах в десяти позади, боясь, как бы потревоженные Пьереттой ветви шиповника не ударили его по лицу. Он любовался ее тонкой талией, высокой грудью, крепкими, стройными ногами. Ему нравилось, что она такая тоненькая, хрупкая и вместе с тем сильная. Он подумал, что Пьеретта замечательная девушка, очень замечательная, это уж наверняка. И ускорил шаг, стараясь ее догнать.

В сосновом лесу они обнаружили тропку, которая полого подымалась вверх, огибая выступы горы. Веревочные подошвы упруго пружинили на толстом ковре сосновых игл и мха.

– Хорошо идти в тени, – сказала Пьеретта.

– Хорошо идти здесь, – отозвался Красавчик.

Тропинка круто повернула, пошла вверх и вдруг оборвалась, дойдя до границы букового леса.

– Ну а теперь куда? – спросил Красавчик.

– Пойдем прямо по лесу, – ответила Пьеретта. – Тут недалеко до гребня.

Первым пошел Красавчик. Молодая буковая поросль разрослась на диво. Теперь они продвигались медленно. Красавчик подымал ветку, наклонившись, пролезал под ней; тогда ветку из его рук подхватывала Пьеретта, нагнувшись, проходила под ней и отпускала. Так они пробирались по лесу, словно исполняя сложную фигуру кадрили.

В поисках просеки они петляли то влево, то вправо. Направо они обнаружили прошлогоднюю вырубку. Но колючий кустарник лез отовсюду, так что идти здесь было еще труднее, чем по зарослям. Зато налево часть горы осыпалась, деревья росли не так густо, и взбираться по склону, поросшему старым и пушистым мхом, было сравнительно нетрудно. Но передышка оказалась коротенькой: выше осыпи пришлось метров десять двигаться чуть ли не ползком под молоденькими тоненькими буками, шатром переплетавшими свои ветви. Прозрачная листва бросала скудную тень; лес, пропустив их вперед, сразу же замкнул за ними кольцо стволов, где неподвижно стоял горячий воздух.

Проходя мимо буков, Пьеретта вдруг споткнулась о корень и упала бы, если б не ухватилась за плечо своего кавалера. Под пальцами она ощутила мокрую от пота ткань голубой рубашки, прилипшей к телу.

Он улыбнулся и даже не вытер крупных капель пота, стекавших со лба прямо на темные веки. Ей захотелось обтереть ему лицо.

– Привал? – предложил он.

– Нет, нет, – запротестовала Пьеретта, – пройдем еще немножко. Мы уже почти добрались до вершины. Посмотри…

Она указала на синюю полоску неба, перерезанную волнистой линией гребня примерно на половине высоты стволов.

– Ну что ж, двинулись, – согласился он.

Подъем становился все круче. Красавчик по-прежнему пробирался под ветками, а Пьеретта подхватывала их. Иной раз ей приходилось прижиматься к нему. Она слышала теперь его тяжелое дыхание.

Внезапно они выбрались из леса и очутились среди гигантских папоротников, выше человеческого роста. Пьеретта прибавила шагу и обогнала Красавчика.

– Осторожнее, смотри, гадюка укусит, – крикнул он.

– Наш луг без гадюк, – шутливо крикнула она в ответ.

По мере приближения к гребню крутизна подъема уменьшалась. Чувствовалось, что там, за гребнем, лежит огромная лощина; ничто не указывало на ее присутствие, но оно ощущалось так же явственно, как ощущаешь порой во сне, что ровное пространство, по которому ты бежишь, не равнина, а плоскогорье.

Над невидимой отсюда лощиной высоко в небе парил коршун.

Коршун был очень крупный, и на нижней стороне его широко раскинутых коричневых крыльев отливали золотом светло-кофейные пятна. Он описывал круги, с каждым разом все уже и уже, и наконец испустил пронзительный крик, словно мяукнул.

– Это он пугает добычу, – воскликнула Пьеретта.

Должно быть, ложбина по ту сторону гребня была населена множеством живых существ. Пьеретта с Красавчиком бросились вперед, Пьеретта обогнала Красавчика.

Стебли папоротника хлестали их по лицу. И хоть хлестали они крепко, зато обдавали такой свежестью и таким резким запахом, что хотелось бежать еще быстрее. Пьеретта по-прежнему неслась впереди. Заросли папоротника окончательно преградили им путь, и Пьеретта всей своей тяжестью нарочно рухнула на эту колыхавшуюся стену; она задыхалась от острого запаха папоротников; стебли медленно поддались, а она, смеясь, вскочила на ноги и побежала еще быстрее.

Из-за близкого уже гребня поднялись вдруг три ворона. Коршун пошел на них и снова мяукнул. Потом три ворона и коршун исчезли за гребнем.

– Вороны всегда верх возьмут, – крикнула Пьеретта.

– Потому что они стаей летают, – крикнул ей в ответ Красавчик.

– Трусы! – крикнула Пьеретта.

Ближе к гребню подъем становился все более и более пологим. Они пробежали еще несколько метров. Пьеретта и сейчас бежала первой. Достигнув гребня, она упала на низкую траву. Красавчик догнал ее и упал с ней рядом.

Они лежали в низкой траве ничком, совсем близко, но не касаясь друг друга. И слушали, как постепенно становится все ровнее их прерывистое дыхание. Пот и кровь, разгоряченная бегом, жгли их, словно укусы целого полчища рыжих муравьев.

Ища прохлады, Красавчик зарылся лицом в траву. Вдруг он повернулся к Пьеретте и заметил, что, чуть приподнявшись на локтях, она внимательно глядит на него. Он нашел взглядом ее взгляд, она не отвела глаз, и он увидел, как в них проступило безмерное смятение. Он потянулся к ней со смущенным и робким видом. Тогда она прижалась к нему, спрятала лицо у него на плече и почувствовала на губах соленый вкус пота, смочившего рубашку.

Коршун отбивался теперь от десятка воронов. Их яростные крики воинственно и гулко отдавались в небе. Черные и коричневые перья вперемешку, медленно кружась, как снежинки, осыпали сплетенные в объятии тела.

* * *

Красавчик привык к тому, что женщины медлят покинуть его объятья, удерживают его, когда он пытается потихоньку выскользнуть. Он нежно ласкал их, потому что очень любил женщин и был благодарен им за подаренную радость. Но как только проходила вспышка страсти, он начинал думать о постороннем: об очередной боевой вылазке, когда был в партизанском отряде, о клепке судового корпуса, когда работал на верфях «Ансальдо»; а в объятиях подруги мавританки в те годы, когда он перевозил мрамор из Карарры в Северную Африку, он думал о чудесном изобретении парусных судов, позволяющих моряку использовать силу ветра, чтобы идти против ветра. Ему тут же приходили в голову самые различные мысли, соображения, целые картины, словно он выпил большую чашку крепкого кофе. И все же он ласкал свою подругу, отвечал на ее нежные речи милыми итальянскими словечками, называл ее уменьшительными именами, а сам думал совсем о другом.

Но Пьеретта тут же вырвалась из его объятий.

– Солнце уже высоко, – сказала она. – Я обещала, что мы придем к десяти часам.

Она отряхнула травинки, приставшие к платью, а он все еще лежал, сплетя на затылке пальцы, и с удивлением глядел на нее.

– Сын будет ждать, – пояснила Пьеретта.

Красавчик поднялся.

– Пойдем, – сказал он.

Ложбина, покрытая молоденькой травкой и мхом, мягко спускалась вниз, а за зеленой дубовой рощицей начиналась тропинка. Красавчик шел следом за Пьереттой. Она шагала крупным шагом, но так легко, словно летела на крыльях.

В рощице бежал ручей, и оба опустились возле него на колени. Пьеретта погрузила лицо в прохладную воду, затем выпрямилась и тряхнула головой. Во все стороны полетели мелкие брызги.

Бомаск глядел на Пьеретту. Впервые в жизни он чувствовал себя неловко. Он потянулся к ней, хотел обнять, но она мягко отвела его руку.

– Ты не сердишься? – спросил он.

Она улыбнулась ему сквозь дождь капель, стекавших по ее лицу.

– А почему я должна сердиться? – ответила она вопросом.

Красавчик нагнулся к ручью.

– Нет, нет, – воскликнула Пьеретта. В сложенные горсточкой ладони она зачерпнула воды и протянула свой дар Красавчику. И он пил воду из этих сложенных горсткой рук. Вдруг она быстро поцеловала его в лоб и тотчас вскочила на ноги.

– Опаздываем, – сказала она. – Иди за мной, мы спустимся через пастбища.

У края ложбины прямо под их ногами краснели черепичные крыши, вздымала свой шпиль крытая шифером колокольня деревушки Гранж-о-Ван; десятка три домиков забилось в расселину горы, а сама гора спускалась вниз круто и обрывисто: будто неприступный утес, царила она над долиной, еле различимой в дымке тумана.

Теперь они шли по высокой траве, доходившей им до пояса. Пьеретта быстро шагала, преодолевая самые крутые спуски, слегка откинув назад голову, и по свободным движениям ее рук и ног видно было, что ходьба по горам не стоит ей никаких усилий. Ведь сотни раз бегала она здесь еще девочкой! Красавчик тоже был из горной местности. Они спускались не останавливаясь, и даже не разговаривали, чтобы не потерять дыхания.

2

В это воскресенье меня не было в Гранж-о-Ване, и только потом мало-помалу из рассказов Бомаска, Пьеретты и Миньо я узнал, как прошел этот день у моих соседей Амаблей.

Супруги Миньо на своем мотоцикле прибыли значительно раньше Пьеретты и Красавчика. Эме Амабль сразу же пригласил Миньо в подвал выпить стаканчик вина. Вслед за гостем выпил и сам старик.

– Не ахти какое, – сказал он с гримасой отвращения.

– Да нет, ничего, – из вежливости возразил Фредерик.

– Чистый уксус! – сказал старик.

– Может быть, чересчур молодое? – спросил Миньо.

– Просто кислятина, – ответил старик.

– Его стоило бы обработать, – заметил Миньо.

– И виноград такой же стал, как все прочее, – сказал старик. – Все к черту идет. Ты пойди на орешники погляди, листьев на них осталось не больше, чем волос у тебя на голове. Знаешь, что с ними такое случилось? Я нынешней зимой две штуки спилил – вся сердцевина сгнила. А на дубы, которые растут вдоль дороги, ты обратил внимание, когда сюда ехал? Сплошь покрыты маленькими такими голубенькими бабочками: гусеница все молодые побеги пожрала. А дуб, он теперь не умеет защищаться.

– Надо бы их обработать, – посоветовал Миньо.

– Обработать, обработать, ей-богу, ты словно учитель стал, – сказал старик. – Думаешь, все дело в химикатах. Пятьдесят лет назад не требовалось ни виноградники серой опылять, ни сады ядами опрыскивать, а к нам сюда из самого Лиона за вином и фруктами приезжали. Ты наши яблоки пробовал? Раньше такими свиней кормили. Теперь у нас и ранет-то на ранет не похож, и кальвиль совсем не тот стал. Только и годятся яблоки что на сидр…

Миньо рассеянно внимал сетованиям старика Амабля по поводу всех этих апокалиптических ужасов. Он не раз слышал в округе подобные рассказы и уже составил себе мнение по этому вопросу. Жалобы соответствовали фактам. Там, где население становится менее плотным, где за счет посевов расширяются пастбища, а пастбища вытесняет лес, – в таких местах вся природа дичает.

– Погодите, – говорил Эме Амабль, – лет через пятьдесят в наших краях не станет больше ни орешника, ни яблонь, ни дубов, одни колючки будут расти.

– Вот какое дело, – прервал его Миньо, – Пьеретта просила предупредить, что она приведет с собой к обеду еще одного гостя.

Старик Амабль поглядел на него.

– Значит, дружка наконец себе завела?

– Нет, что вы! – запротестовал Миньо. – Это просто товарищ, и только.

– А вы все политикой занимаетесь? – спросил старик.

– Придется заниматься, пока не перестроим мир, – сказал Миньо.

– Конец миру настанет, пока вы его перестроите.

Раймонда чувствовала себя прекрасно в доме Амаблей и частенько проводила у них воскресные дни. У стариков была землица, так же как и у ее родителей, а землевладельцы всегда поймут друг друга. Разве дружки-приятели Фредерика могут понять чувства женщины, выросшей в семье землевладельца? Родители Раймонды жили около шоссе, не то что Амабли, домик которых ютился в глуши, в конце пустынной проселочной дороги. Словом, с одной стороны, наличествовало относительное равенство двух землевладельческих семей, а с другой – Раймонда имела все основания чувствовать свое превосходство. Ей казалось, что она приехала навестить людей одинакового с ней общественного положения, но неудачливых. В ней заговорила старая крестьянская закваска. Через полчаса после приезда она уже подвязалась фартуком, оберегая прошлогоднее «пляжное» платье, нарочно надетое для сегодняшнего путешествия, и, принявшись помогать на кухне тетке Адели, усердно ощипывала курицу, которая предназначалась для жаркого. Однако старуха нет-нет да и бросала на гостью критический взгляд и находила, что руки у нее чересчур пухлые, а ноги «как тумбы». «У них там в Бри, на равнине, все женщины такие, – думала она. – Кормят их маисом, будто каплунов, вот они и жиреют где не надо».

– Автобус давно прошел по нижней дороге, – сказала она. – Пора бы уж Пьеретте быть.

– Ах да! – воскликнула Раймонда, приберегавшая волнующее сообщение напоследок. – Я и забыла вам сказать, что Пьеретта пошла пешком через горы.

– Что ж так? – удивленно спросила старуха.

– Да, да, – подтвердила Раймонда. – Как же это я забыла!.. Пьеретта просила предупредить вас, что она приведет к обеду своего хорошего знакомого, с которым она пошла вдвоем.

– Кто ж он такой? – спросила старуха.

– Вы его знаете, – ответила Раймонда. – Тот самый итальянец, который приезжает к вам за молоком.

– Ну и диво! – сказала старуха. – Что ж это Пьеретте вздумалось водиться с макаронщиком?

* * *

Пьеретта не захватила с собой зеркальца. Перед уходом на фабрику она всегда проводила пуховкой по лицу и подкрашивала губы, как того требовала своего рода вежливость перед товарками по работе. Но в этот весенний воскресный день, отправляясь в горы, она только умылась холодной водой. В волосах у нее запутались былинки. Красавчик, пораженный безмолвием Пьеретты, расстроенный внезапной ее отчужденностью, позабыл ее предупредить об этом. Когда они добрались до дома Амаблей, старуха Адель сказала:

– Долго же вы шли!..

Пьеретта не заметила иронии – она обнимала своего сына.

– Вы что, на травке соснули? – спросила Раймонда.

Пьеретта густо покраснела.

Желая прервать наступившее молчание, Миньо, который никогда не понимал такого рода намеков, вдруг запел:

 
В траве проспали целый час,
И солнце сторожило нас…
 

Раймонда визгливо засмеялась.

– Чему ты смеешься? – спросил Миньо.

Пьеретта круто повернулась и сказала сыну:

– Пойдем посмотрим твоих ягняток.

Она взяла сынишку за руку и повела его во двор. Лишь только Пьеретта вышла за порог, краска опять залила ей лицо: она подумала, что Красавчику может показаться, будто она стыдится его, так как он итальянец.

В хлеву Роже деловито объяснял маме: «У Белянки только один ягненочек, и он, знаешь, совсем черный. А Чернушка объягнилась тремя, и все три беленькие-беленькие. Один был такой малюсенький, меньше всех, и его стали поить из рожка молочком, и он стал толще всех…» Но Пьеретта не слушала малыша; рассеянно поглаживая его по головенке, она думала о своем. Она страшно досадовала на самое себя. Нельзя сказать, чтоб она придавала очень уж большое значение тому, что произошло утром в горах, ведь с тринадцати до восемнадцати лет она каждое лето проводила в деревне у дяди, ее посылали пасти скот на горных лугах, и так же, как у других пастушек, у нее были дружки среди юных пастухов, ее сверстников. Однако по своему собственному опыту и по опыту других работниц фабрики она хорошо знала, какой ценой приходится платить за любовь. Вновь «зажить по-семейному», «завести свое хозяйство» – это значило, что после восьмичасовой работы на фабрике тебя ждет дома уборка, стряпня, стирка на себя и на мужа.

Не будет времени на чтение, да еще, пожалуй, придется отказаться от той большой работы, в которой теперь для нее весь смысл жизни. А мимолетные романы обычно обрывает рука акушерки или деревенской знахарки, кончаются они страданиями и женскими болезнями. Пьеретта знала, что когда-нибудь все будет совсем иначе, и это тоже было целью ее работы, но сейчас дело обстояло именно так. Она надеялась, что окончательно избавилась от всех ловушек любви. С тех пор как она выгнала мужа, ей без труда удавалось смирять волнения крови; она сердилась на Красавчика за то, что он опять пробудил их, и досадовала на себя, зачем она сердится на него.

Роже обошел с мамой все дедушкины владения. Ульи в саду оказались старательно починенными и заново выкрашенными. Упавшую местами изгородь подняли, заменив подгнившие столбы новыми. Яблони были очищены от побегов омелы, которую старик Амабль уже сколько лет не удосуживался вырвать с корнем. Пьеретте с детства был знаком тут каждый кустик, и она не могла не заметить всех этих перемен. Мальчик объяснил ей:

– Ульи поправил братец Жан… И печку тоже починил братец Жан… А еще у Жана есть мотоциклетка, и Жан меня катал.

Пьеретта вспомнила, что в числе ее родственников есть троюродный брат, но не могла припомнить, кто он и какой он с виду. Что представляет собой этот незнакомый Жан? Малыш без умолку твердит о нем, на каждом шагу видны следы его хозяйственных забот. Обычно Пьеретта не очень беспокоилась о сыне. Материнские ее тревоги успокаивала мысль, что ему хорошо в Гранж-о-Ване, где она сама и в детстве и в юности находила приют в трудные дни жизни и где весь уклад оставался таким же, каким она помнила его с малых лет. Но то, что Роже возил на мотоцикле какой-то чужой человек, ей не понравилось. Она сразу повернула к дому.

– Какой это Жан катал Роже на мотоцикле?

– Как какой? – удивилась старуха Адель. – Ты разве его не помнишь?

И она сообщила: сын такого-то, внук такого-то.

– Он теперь в депо на железной дороге служит в Сент-Мари-дез-Анж, сказал старик Амабль. (Сент-Мари-дез-Анж – городок на равнине, километрах в пятнадцати от Гранж-о-Вана, крупный сортировочный узел юго-восточной железной дороги.)

– Уж больно Жан подружился с твоим сыном. Когда он у нас бывает, мальчишка не отходит от него.

– Жан иной раз приезжает помочь нам. На мотоцикле сюда за четверть часа доберешься.

– Да неужели ты его не помнишь? Ты ведь на вечеринках с ним плясала…

На проселочной дороге затрещал мотор, и в ворота влетел большой мотоцикл, окрашенный в зеленый и красный цвета и сверкавший на солнце никелированными частями. Как свой человек в доме, Жан отвел машину под навес и направился к крыльцу. Это был рослый, белокурый и румяный парень, несколько мешковатый.

– Не узнаешь, Пьеретта?

– Нет, как же, как же, узнаю… – ответила Пьеретта. – А почему же ты один приехал? Ты ведь был женатый. Помнится, жену себе взял из Аннонэ…

– Жена у него в прошлом году померла, – сказала старуха Адель.

С минуту все молчали из уважения к памяти покойницы. Потом Жан сел на краешек деревянной скамьи и взял к себе на колени сына Пьеретты.

– Ну как, парень, значит, решено? Ты у нас будешь гонщиком на мотоцикле?

Пьеретта сразу разгадала замысел дяди и тетки. В Гранж-о-Ване все девушки мечтали выйти за железнодорожника – жалованье хоть и небольшое, но получают его каждый месяц неукоснительно, и, стало быть, в доме появятся наличные деньги, а их-то как раз и не хватало в мелких крестьянских хозяйствах.

Жан играл с маленьким Роже. «Он уже ведет себя как папаша», – подумала Пьеретта, и глаза ее засверкали от гнева. Красавчик любовался блеском ее глаз, ярким румянцем, заигравшим на ее щеках, но не мог понять, какие чувства волнуют всех этих людей и почему они как будто сердятся друг на друга; ему думалось, что он в какой-то мере виновник их недовольства, и у него было тяжело на душе. Обед прошел в угрюмом молчании, только Миньо да старик Амабль поддерживали разговор за столом.

* * *

После обеда дядя с племянницей пошли прогуляться в поле.

– Тебе шибко полюбился этот парень? – спросил вдруг старик Амабль.

– Какой парень?

– Да твой дружок!

Пьеретта поглядела ему прямо в глаза.

– Он вовсе мне не дружок.

– Нехорошо для молодой женщины долго жить одной.

– Мне это уже говорили, – сердито заметила Пьеретта.

Ей вспомнились слова Кювро, сказанные им после собрания. Но тогда Пьеретту растрогала забота старика, а поучения дяди ее раздражали. «Ему-то какое дело? Что он вмешивается?» В тех редких случаях, когда дядя пытался оказать на нее давление, она весьма бурно давала отпор. Когда-то Эме Амабль уговорил своего младшего брата, отца Пьеретты, бросить горы и поступить на фабрику в Клюзо, а сам поспешил выкупить по дешевке у брата его надел, который тот уже не мог обрабатывать. «Так чего же он теперь вмешивается?» – думала Пьеретта. Впрочем, она, не отдавая себе в этом ясного отчета, считала, что фабричная работница лучше разбирается в новых условиях жизни, чем старик крестьянин, что умом она зрелее его и сама найдет разумное решение любого вопроса.

– Говорили тебе? – продолжал старик. – А как же не говорить-то? Вон ты какая у нас стала. Красивая да нарядная, прямо хоть под венец. Все знают, что у тебя золотые руки. Поди, немало вокруг тебя женихов вьется, хотят тебя в дом хозяйкой взять.

– Я и без них в своем доме хозяйка, – сухо ответила Пьеретта.

Довольно долго они шли молча. И молчание это становилось тягостным. Дорога тянулась мимо той луговины, которая за тридцать лет постепенно стада собственностью Амабля – он собирал эту землю полоску за полоской: что обменял, что получил по наследству, что прикупил. Как долго он присматривал эти клочки земли, как упорно торговался! Лет пятьдесят назад, когда в деревне еще было больше ста дворов, в этой лощине сеяли коноплю, и до сих пор ее по-прежнему называли Конопляниками. Историю этих Конопляников Пьеретта сто раз слышала от дяди.

– Конопляники-то какие зеленые! – сказала она. – Даже в засуху трава не выгорела.

– Да уж таких лугов во всей округе не сыщешь… А сена мне все равно нынче не хватит. Кроме Конопляников, только в Молларе еще можно будет клевера скосить. Да и то… Прошлой осенью я там не успел пройтись косой, а нынче по весне некогда было выжечь солому. А на Гнилушках люцерна совсем никудышная, потому что там земля удобрения просит, а мы ее не удобряем.

Вдруг он остановился:

– Послушай, бросила бы ты фабрику. Ну что ты потеряешь?

– Работу потеряю, – ответила Пьеретта.

– Да ведь у вас не то что на железной дороге, пенсию все равно не выслужишь.

Пьеретта вспомнила о Кювро.

– Нет, почему же! АПТО платит старым рабочим пенсию – тысяча триста пятьдесят франков в месяц.

– Да разве это деньги?

– Конечно, не деньги, – согласилась Пьеретта.

– Нам одним со старухой уже не под силу с хозяйством управляться, продолжал Амабль.

Пьеретта понимала, что дядя хитрит. Уже лет десять, как он распахивал только небольшой участок для собственных нужд. Вся остальная земля отводилась под пастбище и сенокосы. Для мелких покупок, которые делались в базарные дни, по пятницам, он добывал деньги продажей телят и молока.

– Состарились мы! – продолжал он.

– Вот уж неправда. Оба вы еще молодцы!

Но Амабль отрезал напрямик:

– Работы в хозяйстве хватит и на два семейства. Землю и двор я отпишу твоему сыну.

– Вы хотите, чтобы я опять сошлась с Люсьеном? (Так звали ее мужа.)

– Нет, – сказал старик, – Люсьен – лодырь. Но ты ведь можешь второй раз выйти замуж.

– Ежели это случится, тогда посмотрим, – ответила Пьеретта.

И тут же она подумала: «Не пробыла в деревне и пяти минут, а уже хитрю, как деревенская». Ведь эти слова: «Ежели это случится, тогда посмотрим» означали: «Говори яснее. Я прекрасно вижу, куда ты гнешь, но говори яснее».