Текст книги "Избранное"

Автор книги: Роже Вайян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

– Мне кажется, он едет без особого напряжения, – сказала Мари-Жанна.

Разрыв между брессанцем и Бюзаром уменьшился до четырехсот метров. Я поравнялся с крестьянином и некоторое время ехал рядом.

– В четырехстах метрах от тебя одиночка! – крикнул я ему.

Брессанец, казалось, не расслышал меня, и я повторил:

– Группа в трех километрах, а за тобой едет одиночка.

Брессанец обернулся, увидел Бюзара и, вместо того чтобы дождаться его, пригнулся к рулю и поехал быстрее. У него явно не было никакого опыта в гонках. Я снова крикнул:

– Вдвоем ехать легче. Дождись одиночку. Дурак, береги свои силы. Нажмешь к финишу, если еще будешь способен на это…

Но он поехал еще быстрее, так, будто гнался за ним я. У него толстые, нежно-розовые щеки, светлые короткие завитки волос падают на лоб.

Мы подъезжали к Клюзо. Тучи нависали теперь над самым городом. Упало несколько капель дождя.

Я остановился, поджидая основную группу. По дороге наконец-то отнесло от нас ветром слепня.

– Выпьем еще по стаканчику, – предложила Корделия.

– Некогда. Сейчас начнется борьба.

– А почему вы не едете за передними? – спросила Мари-Жанна.

Ударил гром, и разразилась гроза. Сразу хлынул дождь. На дороге показалось несколько велогонщиков.

Основная группа только что раскололась. Двое лионцев, греноблец и еще пятеро велосипедистов пронеслись мимо нас со скоростью сорок пять километров в час. Корделия едва успела разглядеть номера. Вплотную за ними шли шесть машин, поднимая фонтаны воды. Поль Морель, проезжая, что-то крикнул нам, но мы не расслышали.

С пятисотметровым разрывом следовали еще двадцать велосипедистов, но они ехали медленнее. Среди них был Ленуар. Ему пришлось потрудиться, нагоняя группу, и сейчас он набирался сил перед крутым подъемом с тринадцатью петлями.

Я тронулся вслед за ними, развил большую скорость и, пока проезжал через Клюзо, всех обогнал. Бюзара мы настигли на третьем повороте.

Он поравнялся с брессанцем. Они по-прежнему выигрывали у основной ведущей группы четыре минуты, и Бюзар «сидел» у крестьянина «на колесе». Перед нами отвесно вставала гора. Дорога лезла вверх среди лугов. Стена дождя стала такой плотной, что мы уже не различали петлявшее над нами шоссе. Бюзар и брессанец снизили скорость до пятнадцати километров в час.

Достигнув четвертого поворота, они поехали еще медленнее. У брессанца от дождя развились завитки волос и прилипли к мокрому лбу. Он то откидывал голову назад, то наклонял вперед, словно пытаясь пробить лбом дождевую завесу.

– Прямо как бычок, – заметила Корделия.

Движения его ног стали беспорядочными.

Бюзар что-то крикнул крестьянину, но тот отрицательно покачал головой.

– Бюзар! – крикнул я. – Пусть ведет. Он дурак.

Даже если читатель никогда не садился на велосипед, он все равно поймет, что из двух велосипедистов, едущих вместе, труднее приходится тому, кто впереди. Тем же законом аэродинамики объясняется построение диких уток при перелете. Брессанцу приходилось рассекать за двоих не только воздух, но и дождь.

Бюзар снова что-то крикнул, потом вышел вперед. Движения ног брессанца стали более ритмичными. Дорога углубилась в чащу столетних елей, которые защищали от дождя, и оба велосипедиста опять поехали со скоростью пятнадцать километров в час.

На седьмом повороте брессанец проколол шину. Бюзар поставил ногу на землю, чтобы дождаться своего попутчика. Брессанец, сидя на корточках и отвинчивая гайки колеса, удивленно взглянул на Бюзара. Тот пожал плечами.

Мы тоже затормозили. Слышен был только шум дождя, хлеставшего по машине и асфальту.

– Зачем он его дожидается? – спросила меня Мари-Жанна.

– Ему выгоднее ехать вдвоем.

– Быстрее! – крикнул Бюзар брессанцу.

Корделия пустила секундомер.

– Одна минута, – прошептала она.

Бюзар повернулся к нам и улыбнулся.

– Порядок! – крикнул я ему.

Он ловил взгляд Мари-Жанны.

– Вы лучше всех! – прокричала она.

– Я в отличной форме! – крикнул в ответ Бюзар.

Между огромными елями сверкнула молния, и тотчас загрохотал гром. Дождь еще припустил. Брессанец, присев на корточки, поднял обеими руками свой велосипед и, не разгибаясь, прыгнул, как лягушка, под защиту автомобиля.

Бюзар в прилипшей к телу майке неподвижно стоял под проливным дождем.

– Он как дуб, – проговорила Корделия.

– Вот это мужчина! – сказал я Мари-Жанне.

– Буревестник! – воскликнула Корделия.

Брессанец накачивал шину. Он поднял голову и посмотрел на Бюзара.

– Дай мне выиграть приз за перевал, – попросил он.

Приз, присуждаемый тому, кто первым пересечет белую линию на перевале во время второго этапа, самый крупный: фабрика «Пластоформа, Морель и сын» выплачивает победителю пять тысяч франков.

– Это будет по-честному, – настаивал брессанец. – Ведь я все время шел впереди.

Бюзар глядел на него, окруженный стеной дождя.

– Я заслужил этот приз! – прокричал брессанец.

Бюзар скорчил гримасу и сплюнул.

– Две минуты! – крикнула Корделия.

– Деревня, – пробурчал Бюзар. – Пошевеливайся, не то я тебя брошу!

Как только началась гроза, мотоциклист, который шел перед гонщиками, умчался вперед. Он дожидался велосипедистов на перевале, укрывшись в одной из машин. Гроза бушевала вовсю, и среди высоченных елей никого не было, кроме нас пятерых.

Из-за дождя грубые руки брессанца плохо ему повиновались, и ремонт занял две минуты сорок секунд.

Бюзар занес ногу на педаль и приготовился ехать.

– Сил у меня еще больше, чем в начале! – прокричал он и с места взял большую скорость, брессанец следовал за ним, прилепившись к его заднему колесу.

– Они опережают лишь на одну минуту десять секунд, – заметила Корделия.

– Даже меньше, – сказал я. – Уверен, что ведущие поднажали на подъеме… Сейчас увидим…

Я остался на месте. Корделия следила за секундомером.

– Тридцать секунд, – сказала она.

– Мешает гроза, а то бы мы уже услышали шум сопровождающих машин, проговорил я. – Головная группа должна быть как раз под нами, на шестом повороте.

– Одна минута, – торжественно объявила Корделия.

– Видите, их все еще нет, – сказала Мари-Жанна. Лицо ее оживилось. – А вы обязательно хотите их дождаться? – спросила она.

– Одна минута тридцать секунд, – провозгласила. Корделия.

– Он там один-одинешенек в такую грозу, – сказала Мари-Жанна.

– Ничего, с ним эта деревенщина, – утешил я ее.

Но все же тронулся с места и нагнал наших парней.

Мари-Жанна высунулась в окошко. Дождь растрепал ее прическу.

Брессанец вел. Он поставил самую маленькую передачу. В низко опущенном седле, прильнув к рулю, коротконогий, с бычьим затылком и плечами шире руля, он яростно вращал педали. Казалось, он топчется на месте.

Бюзар с легкостью «сидел» у него «на колесе». Он ехал на средней передаче и менял ее только на поворотах, где подъем становился круче. Ноги у него были длиннее, поэтому при той же скорости двигал он ими медленнее, и это создавало впечатление еще большей легкости. Его угловатое лицо и нос с горбинкой вырисовывались над кряжистой спиной брессанца, как форштевень.

Я ехал рядом с ними, внимательно следя за виражами. Корделия не спускала глаз со спидометра.

– Двадцать два километра в час, – объявила она.

– Слава дурачкам!

– Они хорошо идут? – спросила Мари-Жанна.

– А вы не видите, какая дорога? Вы когда-нибудь проделывали такой подъем на велосипеде? Профессионалы, асы, чемпионы не смогли бы ехать быстрее!

– Бюзару так хочется стать профессиональным гонщиком, – сказала Мари-Жанна.

– Пока что в основном трудится брессанец.

После второго поворота дорога вышла из леса. Дождь внезапно прекратился. Гроза быстро удалялась, устремившись к долине реки Желины. Гребни гор перед нами очистились от, туч.

Подъем стал более отлогим. Три последние витка шоссе были гораздо шире предыдущих: дорога петляла вместе с совсем еще юным горным потоком, еще ручейком, журчащим среди лугов, его исток находился где-то неподалеку.

Приятно пахло мокрой травой и нагретой землей. Крупные капли медленно стекали по листьям горечавок.

Бюзар положил руки поверх руля, выпрямился и откинул назад голову, словно наслаждаясь ветром. Потом он включил большую передачу, с легкостью обошел брессанца и умчался. Брессанец тоже перевел на большую передачу, но он уже с трудом вертел педали. Ему приходилось все время менять передачу, пока он не дошел до предпоследней; он нервничал, переключатель скоростей скрежетал. Меньше чем за минуту Бюзар отыграл у крестьянина двести метров.

– Он поступает не по-товарищески, – сказала Корделия. – Этот паренек трудился больше него.

– Бюзар прав. Тот оплакивает приз. Терпеть не могу жадных.

– А может быть, ему и в самом деле нужны эти деньги, – заступилась за крестьянина Корделия.

– Он просто дрянь, – резко возразил я.

– Я рада, что Бюзар не виноват, – вставила Мари-Жанна.

– Ты ничего не смыслишь в спорте, – сказал я Корделии.

– А ты рассуждаешь, как фашист, – вспылила Корделия.

Вот теперь нас по-настоящему захватила гонка. Это я обожаю.

Я следовал за Бюзаром, он ехал все в той же позе: положив руки поверх руля и расправив плечи. Косые лучи солнца, падавшие из-за гребня горы, освещали его до пояса. Он гнал вовсю, но дышал ровно. Дорога ползла вверх среди куцей высокогорной травы. Последние деревья остались позади нас, внизу. До уже видневшегося впереди перевала было меньше полутора километров. Я представил себе восторг Бюзара и позавидовал ему.

Через перевал он проехал под аплодисменты болельщиков. Пригнув голову, он понесся вниз к Бионне по превосходной Сенклодской дороге. Я остановился, немного не доезжая белой линии.

Через пятьдесят секунд появился брессанец. Он продолжал быстро крутить педали.

– Переставь передачу! – крикнула ему Корделия.

Он послушался, но сделал это неловко, и цепь порвалась. Заменяя ее, он крикнул Корделии:

– Это вы виноваты! Вы за него!

В толпе раздались смешки.

– До чего же он глуп, – проворчала Корделия.

– Ей больше нравятся высокие, – сказал кто-то.

– А ты встань на ходули!

– Они ему помогают! – возмущался брессанец. – Приз должен был достаться мне.

Со всех сторон посыпались шутки. Смеялись даже те, кто ничего не расслышал.

Брессанец кинул злобный взгляд на толпу и нагнул голову, словно собирался броситься на подтрунивавших над ним людей.

– Ты теряешь время, – крикнула Корделия.

Брессанец вскочил на велосипед и понесся вниз по склону.

Первая группа велосипедистов проехала через перевал на три минуты двадцать секунд позже Бюзара, следовательно, между седьмым и последним поворотами он наверстал часть того времени, которое потерял, пока брессанец менял колесо. Опытных гонщиков гроза задержала больше, чем Бюзара и крестьянина, не понимавших, что из-за сплошной завесы дождя им приходится прилагать дополнительные усилия и что было бы разумнее брать подъем с меньшим рвением.

В основной группе находились оба лионца в зеленых майках, нагнавший их на пути к перевалу Ленуар в красной майке, греноблец в голубой и еще трое – всего семеро, самые лучшие гонщики.

Они проехали скученно, в быстром темпе, даже не взглянув на толпу. Следовавшая за ними «ведетта» притормозила рядом с нами.

– Бюзар и восьмой выигрывают около четырех минут, – крикнул я.

– Классные ребята, – сказал Серебряная Нога.

– Ура Бюзару! – заорала Жюльетта Дусэ.

– У них котелок плохо варит, – проговорил Поль Морель.

– Зато ноги хорошо работают! – крикнула Корделия.

Глаза ее горели гневом.

– Скажите спасибо, что мы сопровождаем вашего подопечного, – сказал я Полю Морелю.

– Ну и развлекайтесь, – сказал он.

– Обычно клубная машина едет вплотную за своими лучшими гонщиками, крикнула Корделия.

– Я и еду вплотную за Ленуаром, – ответил Поль Морель.

– Лучшим считается тот, кто впереди, – заметила Корделия.

– Ура Бюзару! – снова крикнула Жюльетта.

– Я не собираюсь валандаться с чокнутыми, – проговорил Поль Морель.

– Гонка еще не началась, – заметил Серебряная Нога.

Морель включил мотор и уехал вниз по склону к Бионне.

– Ура Бюзару! – еще раз крикнула нам издали Жюльетта.

«Ведетта» скрылась за первым поворотом.

– Я так и знала, – проговорила Мари-Жанна.

– Что вы так и знали?

– У Бернара нет никаких шансов выиграть.

– Он опередил всех на четыре минуты, – живо возразила ей Корделия. Вам этого мало?

– Теперь он может выиграть, – подтвердил я.

Мари-Жанна покачала головой.

По двое, по трое прибывали на перевал отставшие гонщики, в течение двадцати минут проехали все велосипедисты. Они уже были вне игры, но продолжали гонку, считая это делом чести. Во время грозы многие отказались от дальнейшей борьбы. Из пятидесяти двух, взявших старт, осталось всего тридцать человек.

В начале третьего этапа, который проделывается в том же направлении, что и первый – от Бионны до перевала Круа-Русс по Сенклодской дороге, – в основном разрывы между гонщиками оставались прежними. На «малом кольце» брессанец нагнал Бюзара, но, очевидно, он понял одну из тонкостей велогонок и теперь давал Бюзару вести каждый раз, когда тот на это шел.

Бюзар ехал легко. Его победа стала мне казаться вполне вероятной. Конечно, самым трудным для него будет опередить брессанца на финише.

Бюзар был «в форме». Спортсмены прибавили еще одно значение к тем двадцати пяти определениям слова «форма», которые приведены в словаре «Литтрэ». Ближе всего к нему четырнадцатое определение: «Форма доказательства, то есть удачный или неудачный метод расположения отдельных частей доказательства. По форме, то есть в соответствии с методом, согласно которому должно быть изложено доказательство, чтобы отвечать определенным требованиям». Гонщик считается «в форме», когда отвечает всем требованиям, которые необходимы, чтобы победить в спортивной борьбе. Но это выражение гораздо богаче по своему значению. Форма противостоит материи в том смысле, в каком спортсмен ощущает материю как груз, который тормозит его спортивные достижения: спортсмен «в форме», когда жир, лимфа – словом, все, что отяжеляет, – преобразованы в нервы и мышцы, когда материи обретает форму. В идеале спортсмен должен во время состязания сгорать дотла, не оставляя даже пепла.

Вот о чем я размышлял, пока ехал за Бюзаром и брессанцем со скоростью сорок километров в час во время их третьего и последнего подъема на перевал Круа-Русс. Корделия и Мари-Жанна возмещали молчанием все треволнения, вызванные вторым этапом. Мари-Жанна, глядясь в карманное зеркальце, пыталась восстановить свою прическу.

Для писателя, достигшего зрелости, когда ему есть что сказать, главная забота – тоже быть «в форме». Страница рукописи будет удачной или неудачной в зависимости от того, чувствует ли автор себя «в форме» или нет, садясь за письменный стол.

Писатель, достигший зрелости, уже разрешил или преодолел свои внутренние конфликты; основными проблемами для него теперь стали проблемы человечества и своего времени; у него остается лишь одна личная проблема, связанная с диететикой; таким образом, он приближается к тому, чтобы обрести цельность спортсмена, который думает только о своей «форме», говорит только о ней и в преддверии крупных состязаний из любви к ней обрекает себя на умеренность и целомудрие.

Возможно, поэтому я и испытываю такую братскую нежность к юным героям стадионов, рингов и велотреков. Когда Бюзар пересек белую линию на перевале, я понял по его лицу, по тому, как он откинул назад голову, что он испытывал то же состояние радостного подъема, которое охватывает меня после окончания удачной, на мой взгляд, главы.

Мне также пришло на ум, что «форма» имеет первостепенное значение и для оратора, актера, художника, командующего армией, для всех тех, для кого выполнение их работы каждый раз есть решение новой творческой задачи, и в успешном исходе они никогда не могут быть уверены. Буду ли я сегодня вечером «в форме»? – этот вопрос преследует их. В определенный момент во время битвы на Марне самым важным для всей французской армии было, чтобы Жоффр поспал и чувствовал себя «в форме» в минуту принятия знаменательного решения. Тут я заметил в брессанце первые признаки усталости. Лицо у него покраснело. Движения ног стали беспорядочными. Дважды он отставал от Бюзара и нагонял его, виляя из стороны в сторону. До перевала оставалось всего-два километра.

Бюзар несколько раз оборачивался. Мы поняли, что он в нерешительности.

По лицу брессанца струился обильный пот; руки его начали дрожать.

Бюзар вопрошающе взглянул на меня.

– Он рухнул! – крикнул я.

Бюзар слегка ускорил ход.

Брессанец снова запетлял, потом выровнял велосипед и догнал Бюзара. Но лицо его внезапно побелело.

– Он выдохся! – сказал я.

– Бюзар не смеет его бросать! – закричала Корделия.

– Он должен это сделать.

– Ненавижу гонки! – проговорила Корделия. – Больше никогда на них не поеду.

Бюзар оторвался от брессанца и сразу же опередил его на несколько десятков метров.

– Ненавижу, всех вас ненавижу! – твердила Корделия.

Брессанец сделал несколько зигзагов от одного края дороги к другому. Перешел на самую малую передачу, и, казалось, ему стало легче. Он проехал еще метров сто, все замедляя ход. Наконец он поставил ногу на шоссе. Я затормозил рядом с ним.

Корделия протянула ему термос, который мы на всякий случай захватили с собой.

– Что это? – спросил брессанец.

– Чай.

– А спиртного у вас не найдется?

У нас было и спиртное.

– Это тебя прикончит, – заметила Корделия.

– Дай ему. Теперь это уже не имеет никакого значения, – сказал я.

Брессанец выпил глоток коньяку, Лицо у него порозовело. Он едва заметно улыбнулся.

– Ты сильнее всех, – утешала его Корделия.

– Верно, – ответил брессанец.

Положив руки на руль, он пробежал так несколько метров, чтобы взять разгон. Ноги у него на редкость короткие. Он остановился, не вскочив на седло. Потом пробежал еще три шага, но медленнее, и снова остановился. Белая майка плохо сидела на нем, и от этого казалось, что он полуодет. Открыв рот, брессанец несколько раз помотал головой. Он глубоко вздохнул и некоторое время простоял совершенно неподвижно. Потом снова помотал головой, схватил велосипед и с яростью швырнул его на обочину дороги. Шатаясь, брессанец проделал несколько шагов и рухнул рядом с велосипедом.

Корделия вышла из машины и протянула ему фляжку. Брессанец жадно выпил коньяк и перевернулся на живот. Корделия постояла над ним, попыталась приподнять его за плечо, но он тут же повалился обратно.

– Что с ним? – спросила Корделия.

– Пусть поспит.

– А он не заболел?

– Влезай в машину, – крикнул я. – Нам в жизни не догнать Бюзара. Сейчас он шпарит по спуску к Клюзо со скоростью семьдесят километров в час.

Корделия села в автомобиль. Я захлопнул дверцу.

Перед самым перевалом дорога идет среди лугов, описывая полукруг. Если поглядеть вниз с того места, где заканчивается полукруг, виден весь оставшийся позади отрезок пути. Корделия высунулась в окошко.

– Он поехал, – сообщила она.

Я замедлил ход и оглянулся. Внизу, в полутора километрах от нас, что-то белело и виляло по шоссе.

– Упорный паренек, – сказала Корделия.

– Да, упрям как вол.

Я понесся по спуску к Клюзо. Красную майку Бюзара мы обнаружили только после тринадцатой петли, на прямой, перед самым въездом в город. Бюзар несся с огромной скоростью на самой большой передаче.

Оставалась легкая двадцатикилометровая дистанция до Бионны, потом десять километров по «малому кольцу», и если все пойдет хорошо, то через сорок пять минут Бюзар будет у финишной прямой. При мысли, что наш юный друг близок к победе, нас всех троих охватило радостное возбуждение.

У въезда в Клюзо по обе стороны дороги стояла густая толпа. Бюзару аплодировали, потому что он прибыл первым, и по номеру выискивали его фамилию в местной газете.

Вместе с первыми домами пошла булыжная мостовая. Бюзар прижался к правой стороне улицы, чтобы ехать по асфальтовой дорожке, здесь когда-то проходила узкоколейка, а потом ее загудронировали.

Выскочил ребенок посмотреть на гонщика. За ним бросилась женщина, чтобы оттащить его назад. Бюзар мчался прямо на них со скоростью сорок пять километров в чае.

Пытаясь их объехать, он свернул в сторону, колеса заскользили по мокрому булыжнику. Велосипед рухнул. Бюзар перелетел через руль и распластался на мостовой, выбросив руки вперед.

Я затормозил в нескольких метрах от него.

– Секундомер! – сказал я Корделии. – Не вылезай ни в коем случае…

Мы с Мари-Жанной подбежали к Бюзару. Он уже встал на ноги. Левая ляжка сильно кровоточила. Из носа тоже текла кровь.

Бюзар провел тыльной стороной руки по губам, посмотрел на окровавленную руку в сказал:

– Пустяки.

Я взглянул на Корделию.

– Сорок секунд, – сообщила она.

Я вытер платком рану Бюзара на левой ляжке. Она оказалась глубокой. Следовало бы наложить швы.

– Я поехал, – сказал Бюзар.

– Попробуй, – согласился я.

– Надо бы его отвезти в больницу, – вмешалась Мари-Жанна.

– Это мы всегда успеем. Не сможет продолжать, тогда и отвезем.

Я снова бросил взгляд на Корделию.

– Две минуты, – проговорила она.

Бюзар сел на велосипед. Двое парней подтолкнули его. Он двинулся дальше.

Предстояло проехать весь Клюзо. Мостовой, казалось, не было конца. Бюзар ехал с большим трудом. На всем протяжении пути из толпы доносилось: «У него идет кровь… кровь льется… кровь…» И эти слова, повторявшиеся на все лады: «У него кровь… кровь… кровь…» – сопровождали его, как трезвон колоколов. Мари-Жанна кусала губы. Корделия шептала про себя: «Forza, Бюзар! Вперед! Forza, Бюзар!»

Выехав из города, Бюзар понесся со скоростью сорок километров в час.

– Я дождусь остальных, чтобы определить разрыв, а потом нагоню тебя! крикнул я Бюзару.

– Не волнуйтесь, мы вас не бросим, – крикнула Корделия.

Я остановился. Корделия пустила секундомер.

Головная группа проигрывала всего пятьдесят пять секунд. Это была все та же семерка сильнейших. Ветер дул им в спину, и они раскинулись веером по всей ширине шоссе, словно надутый парус. В центре – грозный долговязый Ленуар. Он ехал на самой большой передаче, его ноги словно делали гигантские шаги. «Они приближаются, – мелькало у меня в голове. – Они приближаются. Выигрывают всегда самые крепкие, самые умные, самые опытные, самые разумные, которые умеют пересилить себя». Но я промолчал.

Не дождавшись их, я поехал. У Бюзара снова шла кровь из носа.

– Не говори ему, что они близко, – попросила Корделия.

– Наоборот, он может выиграть только на нервах. Разрыв пятьдесят пять секунд, – крикнул я Бюзару.

– Платок, – попросил он.

Мари-Жанна протянула ему платочек с ажурной вышивкой собственной работы. Бюзар вытер губу и сжал платок зубами. Он увеличил скорость и дошел до сорока пяти километров в час. Кровь текла с ляжки на икры, на велосипедные туфли.

Бюзар не сбавлял скорости, пока не выехал на прямой отрезок шоссе, в двух километрах от Бионны. Здесь он начал сдавать. Скорость упала до сорока, потом до тридцати пяти.

– Пить хочу, – крикнул он.

– Кончай! – прокричала ему Мари-Жанна.

Бюзар отрицательно покачал головой.

В зеркальце машины я увидел головную группу. Она тоже выехала на прямую. По всей ширине шоссе раскинулся веер из разноцветных маек: красная, зеленая, голубая, черная с желтым, синяя и красная. Величественная, непреклонная, головная группа неумолимо приближалась.

– Вот они! – крикнул я.

Бюзар повернул голову и увидел гонщиков. Он кинул термос в канаву и ускорил ход… Я ехал рядом с ним. Корделия не спускала глаз с секундомера и объявляла:

– Тридцать восемь… сорок… сорок два…

– Ты увеличил просвет, – приободрил я Бюзара.

– Давай, жми вовсю! – кричала Мари-Жанна.

Я снова посмотрел в зеркальце. Веер позади нас раскалывался. У него появилось острие. Двое гонщиков оторвались и шли вплотную один за другим: зеленая майка, за ней красная – лионец и Ленуар.

Основная группа все больше отставала, но эти двое нагоняли нас.

– Лионец и Ленуар вырвались вперед! – крикнул я Бюзару.

Он сделал еще рывок. Стрелка на спидометре поднялась выше сорока пяти.

Когда Бюзар выезжал из Клюзо, он обливался потом, ему пришлось напряженно работать, чтобы набрать скорость. Его охватила слабость, он весь взмок. Но сейчас опять был совершенно сухим.

Не могу припомнить выражения его лица. По-видимому, оно уже ничего не выражало. В самый высший, напряженный момент настоящей гонки велосипедист переходит за грань того состояния, когда он чувствует себя «в форме» или не «в форме». Я пытаюсь, опираясь на свои военные и любовные воспоминания, представить себе, что чувствовал тогда Бюзар. Он мчался вперед, убегая от настигавшей его погони, как солдат, идущий в атаку под сосредоточенным огнем противника. В такие мгновения человек живет только настоящей минутой. Душа, разум, мускулы образуют единое целое; в этот миг все способности человека достигают наивысшей слитности.

Я опять взглянул в зеркальце. В самом начале прямого отрезка шоссе появилось белое пятно, оно быстро приближалось. Веер снова раскололся. Из него вынырнула белая майка. Брессанец мчался подобно снаряду. Вот он нагнал Ленуара с лионцем и прицепился к ним сзади: красная майка, за ней зеленая, а сзади белая.

Прямая дорога кончается в центре Бионны. Бюзар несся со скоростью сорок шесть километров в час и, даже не притормозив, свернул на «малое кольцо». До финиша на стадионе оставалось еще десять километров.

На булыжной мостовой Бюзар снизил скорость до сорока километров в час. Все жители города высыпали на тротуары. И снова нас сопровождал перезвон колоколов: «У него кровь… кровь… кровь…» Ляжка у Бюзара кровоточила все сильнее и сильнее…

По предместью Бионны, Сент-Мари-дез-Анж, дорога некоторое время идет прямо, и я снова обнаружил в зеркальце погоню. Они находились всего в трехстах метрах от нас.

– Они приближаются, – предупредил я Бюзара.

Спидометр подскочил к сорока четырем.

Последним трудным участком был крутой мощеный подъем в пятнадцать градусов в старой части города.

Метров за тридцать до конца подъема Бюзар сдал. Он ехал в довольно хорошем темпе и вдруг замедлил ход, сделал еще четыре оборота педалей и остановился. Повернувшись к нам, он сказал:

– Больше не могу!

Я бросил взгляд в зеркальце. Красная, зеленая и белая майки появились у подножия горки.

– Вот они! – крикнул я.

Бюзар побежал, толкая велосипед перед собой. Он несколько раз споткнулся. Велосипед упал, он поднял его. Так он пробежал последние тридцать метров подъема. За ним тянулась струйка крови.

На вершине горки Бюзар снова вскочил на велосипед. Мы ехали рядом с ним. С самого Клюзо Мари-Жанна сидела, высунувшись в окно машины.

Бюзар повернулся к ней и прокричал:

– Все это ради вас!

Он помчался вниз по склону, к новому городу. До стадиона оставалось всего два километра.

Спускаться через старый город приходится по узким, извилистым и крутым уличкам. Я потерял Бюзара из виду. Мимо меня проехали Ленуар, лионец и брессанец. Нагнал я их только на бульваре, в восьмистах метрах от стадиона. Бюзар еще вел, но просвет сократился до ста пятидесяти метров. Ленуар был во главе погони.

Бюзар свернул под прямым углом на дорогу, идущую к стадиону, и упал. Он ударился головой о мостовую, но немедленно вскочил на ноги. Лоб у него был рассечен, кровь заливала глаза.

Бюзар снова сел на велосипед. Подбежали какие-то парни и подтолкнули его.

Преследователи были всего в нескольких метрах от него.

Бюзар первым выехал на дорожку стадиона, опередив всех на двадцать метров.

Толпа кричала: «Ленуар!.. Ленуар!..» – так как победу Бионне обычно приносил он.

В спурте брессанец обошел всех и пересек первым линию финиша. Ленуар и лионец отстали на два колеса. Бюзар закончил гонку четвертым, дав себя опередить на десять метров.

Жюльетта Дусэ, стоявшая у финиша, вручила брессанцу букет как победителю.

Брессанец под аплодисменты сделал почетный круг по стадиону.

– Брессанцу ура! Брессанцу ура! – кричала Жюльетта Дусэ.

Я отвез Бюзара в клинику, где ему наложили швы. Серьезных повреждений у него не обнаружили.

2

На следующий день Мари-Жанна с Корделией навестили Бюзара в клинике. Его должны были выписать к концу дня, после того как сделают последнюю перевязку. Корделия пошла провожать Мари-Жанну в поселок Мореля.

– Зайдемте ко мне, – предложила Мари-Жанна.

Они уселись по обе стороны стола, стоящего посередине комнаты и покрытого клетчатой клеенкой. Вначале разговор зашел о работе Мари-Жанны и ее матери.

Основную часть женского населения Бионны кормит пластмассовая промышленность; одних – и таких большинство – потому, что они работают на фабриках, других – потому, что они жены или любовницы хозяев.

Мать Мари-Жанны работала на «Пластоформе» по восемь, а то и по десять, по двенадцать часов в день, склеивая из двух кусков пластмассы – салатного цвета и бутылочного – кувшин для воды, небьющийся, недеформирующийся, подскакивающий, как мячик, если бросить его на пол. Мари-Жанна продемонстрировала эти его свойства Корделии, потом заговорила о разных сортах клея для пластмассы.

– Бензол и ацетон – это яды, – сказала она.

У работниц цеха, где работала ее мать, появлялась вдруг сыпь, потом экзема проходила, но кожа приобретала свинцовый цвет. А вскоре после того, как начали применять какой-то новый химический препарат, у многих женщин стали портиться зубы.

– Это не для меня, – сказала Мари-Жанна.

В голосе у нее иногда появлялись нежные интонации, например когда она сказала во время гонок: «Как я рада, что Бюзар не виноват» или даже когда попросила Корделию: «Зайдемте ко мне», потом внезапно голос ее становился жестким, сухим, как вот сейчас, когда она произнесла: «Это не для меня», будто мертвую ветку отсекла.

Мари-Жанна проявила настойчивость в своем стремлении стать белошвейкой в городе, лишенном старых традиций, где женщины носят трикотажные комбинации и нейлоновые трусики. Но без работы Мари-Жанна не сидела: несколько жен бывших ремесленников, ставших промышленниками после изобретения пресса для литья под давлением и внезапно разбогатевших, поверили журналу «Плезир де Франс», что женщина, которая носит белье ручной работы, доказывает, что наделена превосходным вкусом. Мари-Жанна прославилась своей ажурной вышивкой. Все это она изложила Корделии и дала подробный отчет о своем заработке.

Буржуазия относится к деньгам как к чему-то священному, что нужно скрывать, подобно менструациям, о которых все время думают и никогда не говорят. Мари-Жанна прямодушна, черта, свойственная теперь только людям из народа. Она совершенно откровенно рассказала Корделии, которая впервые была у нее в доме, о своем заработке и о своей личной жизни.

Исходя из того, сколько времени у нее уходит на каждую вещь, она подсчитала, что зарабатывает около ста франков в час; другими словами, не намного меньше, чем ей платили бы на фабрике. Она проводила за рукоделием по десять часов в день, но зато не работала ни в воскресенье, ни в понедельник в тех случаях, когда накануне поздно возвращалась с танцев. В общей сложности она зарабатывала тысяч двадцать пять в месяц. Ее мать приносила домой столько же. Жили они вдвоем, отца придавило прессом, штамповавшим целлулоидные изделия.