Текст книги "Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие"

Автор книги: Ростислав Самбук

Соавторы: Владимир Кашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

– Трудно, – грустно возразил директор, – она же у нас лишь три недели…

Лапский разозлился.

– А мне, думаешь, легко было ей путевку выбить? – воскликнул. – Она ведь к нам по переводу попала, другие же годами работают!.. И все же сделал!

– Путевка в наших руках, а выдвижение от треста зависит. Сомнительное дело…

Лапский подумал, что директор на этот раз прав. Но подумал также, что отказ платить ежедневную десятку или пятерку – только начало, в конце концов, эти десятки – тьфу, на ежедневные мелкие расходы директору и еще кое-кому, лишь бы молчали.

Главный же источник их доходов, его и заведующей производством Утки, – совсем другой, о нем не знает ни директор, ни официантка Надька, правда, может, Надька или кто-либо из других официантов догадывается, поэтому следует немедленно под корень рубить – Надежда Наконечная не должна вернуться в ресторан.

Валерий Саввич насупился: вообще-то есть разные способы, только о них не должен знать никто, даже этот болван в директорском кресле,

И еще: надо обсудить эту проблему с Уткой. Умная женщина, энергичная и решительная, светлая голова и умеет найти подход к человеку. Не разбрасывается деньгами – одному пятерочку, другому – красненькую, все шито-крыто, аккуратно, все признательны ей, благодарят и кланяются.

А за что, спросить бы, благодарить?

Лапский самодовольно усмехнулся. У них все организовано, все продумано и выверено. Ну кто может представить себе, что в основном все махинации делаются не в ресторане, а в скромной столовой самообслуживания на первом этаже?

В ресторане – ажур, ресторан – под колпаком трестовских ревизоров и работников отдела борьбы с разными расхитителями; то, что, к примеру, официант припишет к счету рубль или десятку, – это его личное дело: попался – отвечай; официанту можно записать выговор, уволить с работы, даже в крайнем случае, если уж точно поймали за руку, отдать под суд…

Все правильно, и он первый выступит на общем собрании коллектива с гневным осуждением недостойного поведения любителя чаевых.

А что: знай, у кого брать. Для этого ты поставлен тут, для этого ты и бегаешь с черной бабочкой, знай, перед кем вилять, клиент должен платить за все…

Даже за вареники с мясом или обычной картошкой, вдруг подумал Валерий Саввич, подумал не без удовольствия, ибо помнил, сколько они с уважаемой Анной Бориславовной нагребли на этих варениках. Не считая уж бифштексов, отбивных, закусок…

Да и кто сосчитает блюда, которые съедаются в обычной столовой самообслуживания, и кто может знать, что с каждого вареника или бифштекса идут отчисления..«

От этих мыслей Валерию Саввичу стало приятно и одновременно жутко, жутко за свое светлое будущее, подумал: может, следует и остановиться, нагребли уже достаточно, одних сберегательных книжек на предъявителя десять, кажется, и каждая на семь тысяч, стоп, десять или одиннадцать, боже мой, он даже забыл, сколько у него книжек, да, конечно, одиннадцать, значит, только на сберегательных книжках…

А когда-то сладкой мечтой было пятьдесят тысяч, Пятьдесят – и точка. Сумма казалась недосягаемой, ее хватило бы на всю жизнь, безбедную, даже с комфортом, однако он давно уже определил новую цифру, давая слово остановиться на ней и заранее зная, что ничего из этого не выйдет: жажда потребления была в нем неистребима – ковры, сервизы, хрусталь, ювелирные изделия.

Да и что для них с Уткой золото? Анна Бориславовна рассказывала: позавчера ехала в переполненном троллейбусе и потеряла золотые часы с браслетом. Так даже и не стала искать. Попробуй растолкать пассажиров! Себе дороже…

Лапский подумал: он бы все же растолкал, не такой уж он гордый, как Утка.

Вот проклятая баба, ума и спеси хватит на десятерых, и это – с такой фамилией!..

Валерий Саввич допил коньяк и покрутил в мясистых пальцах хрустальный бокальчик.

– Итак, – сказал как-то неопределенно, – я тебя, Федя, предупредил. Так делай выводы. – Вздохнул и поднялся, не сомневаясь, что решать за директора придется ему, Валерию Саввичу Лапскому. Что ж, он выберется и из такого переплета, в конце концов, овчинка стоит выделки.

Борис принес все сразу: кофе, бутылку минеральной воды, бутерброд и пирожные. Хаблак с удовольствием выпил полстакана холодной воды и указал Борису глазами на кресло рядом.

– Садитесь, – попросил, – а то вроде неудобно разговаривать. Как-то не на равных.

Шафран присел на краешек кресла, будто приготовился вскочить, и выжидательно уставился на Хаблака. Майор не стал испытывать его терпение:

– Надя рассказала кое-что о ваших порядках. Ну о ежедневных пятерках и десятках Лапскому.

Борис заерзал в кресле.

– Было, – ответил не очень уверенно. – Бывало, – поправился, очевидно вспомнив, что разговаривает все же с работником милиции.

Хаблак решил немного успокоить его.

– Видите, Борис, – сказал он, – я не веду протокол, и разговариваем мы с вами неофициально. Понимаю, и вы некрасиво выглядите в этой истории, но никто не собирается привлекать вас к ответственности.

Борис кивнул, облизал сухие губы и молвил чуть ли не шепотом;

– Надя Наконечная рассказала вам о наших ресторанных порядках, и я подтверждаю…

– Кому шли эти деньги?

– Валерий Саввич говорил: директору и ревизорам.

– Таким образом, Лапский сам наталкивал вас на обсчитывание клиентов и поборы с них в виде чаевых?

– Почему наталкивал? И сейчас – тоже…

– Надя говорила: вы отказались.

– Думаете, все?

– Нет, я так не думаю.

– То-то же.

– И легко набрать эту ежедневную десятку? Ведь должны что-то оставить и себе…

– Смотря какие клиенты… – ответил Борис неопределенно.

– Ну, Борис, мы же с вами откровенны и без протокола.

– Если деловые люди гуляют, самое меньшее – четвертак…

– Деловые?

Борис посмотрел недоверчиво:

– Неужели не знаете?

– Догадываюсь.

– Но деловые гуляют не каждый вечер. Кроме того, знают, где сесть. У них свои официанты и свои столики.

– Правда?

– Если даже загодя не заказали, Лапский устроит,

– И сколько за вечер оставляют у вас деловые?

Борис задумался лишь на секунду или две.

– Обычная компания из пяти-шести человек оставляет рублей сто – сто пятьдесят. Если с девушками, немного больше. Как правило, но не всегда. А деловые – рублей шестьсот – семьсот.

– Ну да? – удивился Хаблак. – Разве один человек за вечер может съесть и выпить на сотню?

– Одна бутылка марочного коньяка у нас, – уточнил Борис, – не меньше тридцатки. А деловой, когда еще в ударе, и с двумя справится. Вот и считайте…

– А сколько у вас официантов?

– В этом зале семеро.

– Семьдесят рублей чистого налога?

– Было.

– Значит, вы теперь прекратили давать Лапскому на лапу, – улыбнулся каламбуру Хаблак. – И что же он?

– Приходится мне держать ухо востро. Балансировать, как канатоходцу. Один неверный шаг и…

– Почему не жаловались?

– Одна пробовала – съели, и костей не осталось. К тому же как доказать?

– Есть разные способы.

– А вы учтите, люди всякие работают, и кое-кого такие порядки вполне устраивают.

– Вас – нет?

– Не разговаривал бы с вами. Меня, Надю, еще нескольких…

– По-моему, открутить Лапскому голову не так уж и сложно.

Борце возразил:

– Вы не знаете его: зверь!

– Кстати, как бы между прочим поинтересовался Хаблак, – когда улетала Надя, Лапский был тут, в ресторане?

– Да. Надя прибежала к двенадцати – попрощаться. И Валерий Саввич пришел.

– К двенадцати?

– Да.

– Но сейчас ведь его нет…

– А он в это время никогда не появляется,

– Позавчера же пришел?

– Выходит, так.

Информация была очень интересной, и Хаблак продолжал:

– Наконечная сказала, что прямо из ресторана поехала в аэропорт. Значит, пришла с чемоданом?

– Наверно, я не видел.

– Скажите, Борис, вы же не приходите на работу в этой рубашке с бабочкой?

– Конечно. Есть комната, где переодеваемся.

– А женщины?

– И они тоже.

– И Надя, возможно, оставила чемодан в этой комнате?

– А где же еще?

– Лапский или кто-либо другой могли зайти туда?

– Комнаты на ключ не закрываются.

– И кто-то мог залезть в Надин чемодан?

– Что вы, у нас этого никто себе не позволит, Сколько работаем, не было случая.

– А в принципе?

– Я же говорю: комнаты не закрываются.

Хаблак подумал, что он, пожалуй, получил от Шафрана максимум нужных сведений.

– Спасибо, – сказал, – вы помогли нам.

Официант нерешительно поднялся.

– И это все? – спросил недоверчиво. – А что будет с нами? И с Лапским?

– Со временем все решится, – уверенно пообещал Хаблак. – А вы держитесь своей линии. Сами понимаете: честному человеку ничто не угрожает.

10

Хаблак вскипятил в чашке воду, бросил бумажный пакетик с чаем, сидел, думал, машинально помешивая ложечкой, и совсем забыл о чае, вспомнил, когда тот уже почти остыл, но подогревать не хотелось, хлебнул холодного. На чистом листке бумаги написал две фамилии: Бляшаный Иван Петрович, а немного ниже – Лапский Валерий Саввич.

Решил, что Валерий Саввич, наверно, уже появился в ресторане, вечерние посетители, правда, еще не занимают столики, но к их приходу следует подготовиться; вероятно, уже есть заказы, и надо сориентироваться, кого куда посадить и кто кого должен обслуживать.

Однако с Лапским можно увидеться и вечером, никуда не денется, тем более что у Хаблака не было твердой уверенности, стоит ли разговаривать с Валерием Саввичем, по-видимому, следует раньше собрать о нем кое– какие сведения, – может, кто-то и заметил, как он лез в чемодан Наконечной.

Собравшись побывать прежде в мостоотряде, Хаблак вызвал машину. Допив холодный и невкусный чай, бросил в ящик листок с двумя старательно выписанными черным фломастером фамилиями, подумал, что надо бы позвонить Дробахе, набрал номер, но безрезультатно – Иван Яковлевич не ответил. Только положил трубку звонок, оказалось: Одесса. Знакомый Хаблака, заместитель начальника областного управления уголовного розыска подполковник Гурий Андреевич Басов сообщил такое, что майор сразу забыл о вызванной машине и поспешил к Каштанову. Как ни торопился, пришлось. посидеть в приемной – полковник разговаривал с каким-то посетителем. Хаблак счел, что слишком долго, хотя прождал всего четыре минуты.

– Что-то новое о взрыве? – спросил Каштанов.

– Да, десять минут назад позвонили из Одессы. На берегу моря за Лузановкой погиб один из пассажиров того самолета – Михаил Никитич Манжула. Упал в море с крутого берега и разбился на камнях. Или столкнули.

– Когда?

– Тело нашли около десяти. Был еще теплый.

– Как установили, что именно Манжула?

Мне звонил Басов, вы знаете его?

– Слышал.

– Зубы съел в розыске. Он не исключает случайной трагедии. Во-первых, у Манжулы нашли много денег, около двух тысяч, еще документы, японские часы. Значит, не грабители. Во-вторых, тропинка там проходит по самому краю обрыва. Мог оступиться и упасть. Ну а список пассажиров того рейса был в милиции.

– Дробаха знает?

– Еще нет, я прямо к вам.

Каштанов покрутил телефонный диск, ему повезло: Дробаха ответил, видно, только появился. Выслушав сообщение, Иван Яковлевич попросил передать трубку Хаблаку.

– Не помню я Манжулу, – сказал недовольно, – вероятно, вам пришлось разбираться с ним?

Хаблак вспомнил элегантного мужчину в белых джинсах и сером пиджаке, сшитом дорогим портным.

Человек с зарплатой сто семьдесят рублей, в кармане которого находят две тысячи. Рядовой снабженец, ну, может, не совсем рядовой, заместитель начальника отдела, однако белые джинсы, японские часы и деньги…

Деньги, которых не взяли…

Не в его ли чемодане тикал часовой механизм мины?

А как он сказал тогда?

Хаблак еще раз представил себе Манжулу. Сидит на стуле непринужденно, заложив нога на ногу, смотрит ему прямо в глаза и отвечает убежденно:

«Нет, товарищ, ищите в другом месте, в моем чемодане не было ничего постороннего. Гарантия».

 Может, это было сказано немного иначе, но последнее слово «гарантия» Хаблак помнил абсолютно точно. Как я уверенный тон, каким оно было произнесено.

Выходит, соврал. И соврал на свою голову, видно» провинился перед кем-то, и провинился основательно, раз все-таки дотянулись до него.

А может, и в самом деле оступился или споткнулся на узкой тропинке над обрывом.

– Да, Иван Яковлевич, – ответил Дробахе, – помню я Манжулу, снабженец Одесского машиностроительного завода. Тогда он не вызвал у меня никаких подозрений.

– А теперь?

– Не нравится мне эта история.

– Кому же понравится? А что тут, в Киеве?

– Двое из четверых отпали.

– У меня требует выяснений один. Доктор наук из научно-исследовательского института. Но, кажется мне, все это пустое. Знаете анекдот о внутреннем голосе?

– Слышал.

– Так вот внутренний голос подсказывает мне…

– Что надо лететь в Одессу?

– Немедленно, первым же рейсом.

– А вы?

– Буду разрабатывать киевские версии.

– Мы должны увидеться. Времени достаточно, ближайший одесский рейс через три часа.

– Сейчас я подскочу к вам. Домой заедете?

– Подкинете меня на Русановку?

– Моя машина будет в вашем распоряжении.

Хаблак положил трубку и встретился с укоряющим взглядом Каштанова. Сразу сообразил, чем недоволен полковник, и объяснил:

– Конечно, негоже следователю по особо важным делам ехать к простому смертному, но у нас с Иваном Яковлевичем свои отношения, и он не обидится.

– Скоро и с генералами на дружеской ноге будешь… – пробурчал незлобиво полковник. Спросил: – Одесситы как там, все осмотрели?

– Басов сам выезжал на место преступления.

– Ну и что?

– Басов – это фирма.

– Молодежь теперь говорит не фирма, а фирма, – будто и некстати сказал Каштанов. – Надеюсь, они догадались поставить там милицейский пост?

– Догадались.

– Какие-то следы есть?

– Кажется, не очень…

– А ты говоришь: фирма. Хорошо, лети, я на тебя полагаюсь.

С Мариной Хаблак увидеться де успел, лишь предупредил по телефону, что вылетает в Одессу, а вот со Степаном попрощался – садик сразу за их домом, и дети из младшей группы как раз резвились на воздухе.

Сын сидел на деревянном коне, крепко обняв его за шею, а другой малыш пытался стянуть его; Степан отбрыкивался, сопел, но держался, и Хаблак подумал: пусть так будет всегда – лишь бы на коне.

Он сам снял с коня Степана, тому это не очень понравилось, но Хаблак посадил его себе на шею. Теперь сын был выше всех, он оседлал отца и весело хохотал. Хаблаку было тоже весело и радостно, и он с сожалением ссадил сына, ведь времени оставалось совсем мало, и Дробаха ожидал за живой оградой садика.

В самолете Хаблак думал: неплохо было бы подключить к расследованию старшего лейтенанта Волошина. Когда-то Волошин здорово помог ему: тогда Хаблак вымпел на целую группу валютчиков, крутившихся около бармена одесского ресторана «Моряк».

Хаблак с удовольствием вспоминал это дело. В то время им очень повезло, хотя, казалось, не было никаких следов.

Будут ли они сейчас?

Как говорил ему Волошин? У нас – порт, все смешалось, сам черт шею сломает. А они не черти, а обычные милицейские офицеры, и шею ломать никому не хочется.

Хаблак снова представил Манжулу и его пижонские белые джинсы. Прошло всего несколько дней, как виделись, а уже нет человека. Видно, знал что-то или догадывался, но промолчал. Если бы рассказал, может, остался бы жив.

А он– «гарантия»…

Значит, были у него серьезные основания.

Вот его и убили. Наверно, убили… И называется он сейчас, согласно казенной терминологии, «потерпевший».

А если не потерпевший, а тоже преступник?

Первое, о чем подумал Хаблак в Одесском аэропорту: вероятно, телепатия все же существует, ну не в ее шарлатанских крайностях, а в каких-то еще неизвестных человечеству формах и проявлениях, поскольку возле выхода с поля увидел знакомое круглое и симпатичное лицо старшего лейтенанта Захара Волошина, Невдалеке стояла и «Волга». Хаблака встречали по первому разряду, он это понял сразу, но набрался нахальства и поинтересовался, где же Басов.

Волошин обиделся, но, пожалуй, не очень.

– Тебе уже старших лейтенантов мало, – хохотнул, – подавай подполковников! Перебьешься.

Хаблак почувствовал, что допустил бестактность, и начал оправдываться:

– Мне очень приятно тебя видеть, в самолете даже мечтал об этом. Но Басов ведь был на месте происшествия, хотел сразу расспросить его.

– Подполковник на совещании в облисполкоме.

– Но рабочий день заканчивается.

– Однако не закончился. Сейчас мы устроим тебя в гостиницу, тем временем Гурий Андреевич освободится, можете даже поужинать вместе, объедините полезной с приятным.

– А ты знаешь, где это произошло?

– Происшествие с Манжулой?

– Ну да.

– Чего я только не знаю!

– Тогда сделаем так: гостиница и ужин, надеюсь, от нас не уйдут, поехали прямо туда.

– Невтерпеж?

– Слушай, старик, а если ночью дождь пойдет?

– И смоет и так едва заметные следы?

– Ты догадлив.

– На том стоим. Но ведь, видишь, солнце, и синоптики говорят, что такая погода…

– Ты им веришь?

– Не очень.

– Поехали?

– Поехали. – Волошина не надо было убеждать, понимал: Хаблак прав, и он на его месте поступил бы так же.

Путь от аэропорта к Лузановке пролегал чуть ли не через весь город, потом они выскочили на приморское шоссе, ведущее в Николаев. Шофер гнал «Волгу» уверенно, и не успели они с Волошиным наговориться, как свернул на боковую грунтовую дорогу, машину начало бросать на колдобинах; проехали еще немного и остановились.

Грунтовая дорога тут, собственно, кончалась, кто-то перекопал ее, чтоб машины не подъезжали к морю – оно было совсем рядом, метрах в ста пятидесяти – двухстах, тихое, синее, даже золотистое – солнце садилось в него и, казалось, растворялось в воде.

Хаблак машинально направился к морю, вероятно, каждый так бы повел себя, море гипнотизирует и притягивает, но Волошин указал майору на тропинку, круто поднимающуюся из ложбины на гору, и Хаблак пошел за старшим лейтенантом, все время оглядываясь на море.

Белый пассажирский корабль шел вдоль берега, совсем недалеко, а под самой горой, на которую они взбирались, стояла рыбачья шаланда, и чайки скандалили над нею. Ссорились, бросались на воду, горланили резко и требовательно, а на корме шаланды лежал человек, подложив руку под голову, и дремал, не обращая внимания ни на крикливых чаек, пи на вековечное морское раздолье.

Хаблак позавидовал ему: они карабкаются по извилистой тропинке, сейчас засуетятся в поисках следов, а человек тот раскинулся на солнце, он далек от их, пусть и важных, хлопот, сети поставлены, и рыба ловится, шаланду покачивает легкий ветерок, пахнет морем и сухой полынью с берега, и, хоть горланят чайки, под их крики даже лучше спится.

Вверху, опершись спиной о шероховатый ствол акации, сидел милицейский сержант, небось ему надоели чайки, жаркое солнце, пожалуй, и море, он видел их каждый день, и Хаблак подумал: сам он сейчас мечтает сбежать по тропинке и окунуться в море, а сержант, может, не купался уже неделю или больше, так ему осточертели и море, и солнце.

Сержант обрадовался им, как ближайшим родственникам, его можно было понять, чуть ли не весь день протомился тут. К тому же, наверно, был твердо убежден, что это его сидение ни к чему – ну оступился человек, не удержал равновесия, покатился с горы, такая уж судьба. Сам виноват, надо быть осторожнее и не шляться над обрывом, тут высота, костей не соберешь…

А если даже подтолкнули человека? Попробуй установить это… Пускали и собаку, довела до шоссе, а тут и без собаки понятно: человек мог прийти сюда только со стороны шоссе.

Откуда же еще?

Дальше – пионерский лагерь, территория его огорожена, посторонних не пускают, справа – санаторий, да и вообще тут каждый клочок морского побережья занята санатории, дома отдыха, дачи, лагеря.

Вон только за полкилометра ложбинка заболоченная и эта гора свободны – напротив через шоссе село, и людям нужен выход к морю, попробуй его занять, жалоб не оберешься.

– Никто тут не шатался? – спросил Волошин.

Сержант, сбив сухую траву с брюк, совсем по-домашнему развел руками и объяснил:

– Кому ж охота сюда карабкаться? Разве только детишкам и дачникам… Петька с мальчишками интересовались, но я отогнал.

– Сержант Биленко, – представил Волошин. – Живет тут, – кивнул в сторону, где за шоссе виднелись домики под шифером и черепицей, – в совхозном поселке, и всех знает.

Хаблак подошел к самому краю крутого берега. Море подмывало его, он медленно и неохотно отступал, последний оползень, видно, был совсем недавно, море не успело еще смыть каменистую землю.

– Где нашли тело погибшего? – спросил Хаблак у сержанта.

Тот указал на прибрежные камни:

– Вон там, видите, немного правее. Если споткнулся, удержаться трудно, пошатнулся и упал, тут ничто не спасет.

И в самом деле, крутой берег нависал над самым морем. Хаблак представил, как падал Манжула, и содрогнулся, закрыв глаза. Вероятно, Манжула несколько раз ударился об острые выступы горы, прежде чем разбился на прибрежных камнях.

Майор вздохнул и сошел с тропинки. Сказал недовольно:

– Место такое опасное, я бы запретил тут шататься.

– Как? – не удержался от ироничной улыбки сержант. – Милицейский пост не поставишь. Да и не ходят тут, иногда только пацаны и дачники. Те всюду пролезут, будет пост или нет. Но до этого времени как-то обходилось.

– Объявление бы написали, – поддержал Хаблака Волошин. – На фанере или доске. Опасная зона, и ходить запрещено. Хотя бы предупредили людей.

– Скажу председателю сельсовета, – пообещал сержант, но без энтузиазма, без сомнения знал, что это объявление все равно ни на кого не повлияет, только раззадорит любопытных,

Хаблак взглянул на часы – около шести, значит, у них с Волошиным есть часа три, чтоб осмотреть гору и подходы к ней.

– А дачников в вашем селе много? – спросил сержанта.

– Не так уж, но есть. До моря километра три, три с половиной, да и через шоссе переходить в жару не очень приятно. Не то что в прибрежных селах. Там люди деньгу лопатой гребут, а у нас не очень. Есть, конечно, и у нас дачники – из Одессы и других городов, кто беднее, ну и родственники приезжают. У нас дорого за комнату не берут, а в совхозном магазине овощи всегда по государственной цене, не то что у приморских спекулянтов, у них попробуй купить! За помидоры знаете сколько дерут?.. А персики и виноград!..

Хаблак дал сержанту фотографию Манжулы, которую предусмотрительный Волошин догадался прихватить с собой.

– Вот что, Биленко, – попросил, но просьба его прозвучала как приказ, – пока мы со старшим лейтенантом тут будем трудиться, покажите этот снимок в селе. Может, кто-нибудь и узнает.

Сержант с радостью взял фотографию: наконец покинет это осточертевшее место, к тому же, наверно, еще не обедал, обошелся бутербродами, вон под акацией портфель, из которого выглядывают термос и промасленная бумага.

– Сделаем, – пообещал твердо, – я тех, кто комнаты сдает, знаю, у них прежде всего и поспрашиваю.

– Вот-вот, – одобрил Хаблак, – это очень важно, надеюсь, понимаете?

– Как не понимать, – вытянулся сержант, – все будет сделано, товарищ…

– Майор, – подсказал Волошин.

Сержант вытянулся еще старательнее: майор из самого Киева не приедет из-за какой-то мелочи на пустынный черноморский берег.

Биленко ушел, а Хаблак с Волошиным внимательно, метр за метром, начали осматривать местность. Грунт был тяжелый, глинистый. Дождь прошел трое суток назад, днем, когда туман затянул Одесский аэропорт, с того времени стояла жара, и солнце высушило землю. Следов на тропинке и возле нее не нашли, валялись только окурки, но уже намоченные дождем и пожелтевшие на солнце,

Волошин ругался сквозь зубы, проклинал южный зной, так усложняющий работу одесситов: все у них, мол, как-то не так, и слава о них какая-то подмоченная – порт, Привоз, жаргон, оперетта с Водяным. Вон в Ленинграде, хоть и тоже порт, все солидно и капитально, памятник Петру, а не какому-то малоизвестному Дюку Ришелье, дожди не такая уж редкость, и грунт не каменеет за каких-нибудь пару дней.

Он ругался и бурчал, однако все же первый заметил след от каблука на узком промежутке между тропинкой и краем обрыва, как раз над камнями, где разбился Манжула.

Хаблак стал на колени и чуть ли не обнюхал этот след: каблук и половина подошвы отпечатались более или менее выразительно, каблук резиновый или из какого-то заменителя, совсем новый, с рубчиком, чтобы обувь не скользила.

Волошин снял со следа гипсовый отпечаток, и они продолжили поиски. Следов больше не нашли, да и вообще не попалось больше ничего, кроме свежего окурка сигареты «Кент», зацепившегося за высохшую полынь метрах в семи от тропинки.

Окурок взяли осторожно, пинцетом, и спрятали в целлофановый пакетик, как будто это была невероятная ценность – докуренная почти до фильтра сигарета.

– А мы молодцы, – хвастливо промолвил Хаблак. – «Группа Басова не все заметила.

– Не критикуй мое начальство, – возразил Волошин. – Не знаем, что у них.

Еще два часа лазили они по горе, осматривая каждый клочок земли, каждый кустик полыни или ковыля. Солнце закатилось за тучу над самым горизонтом, когда прекратили поиски. Волошин закурил и сел над обрывом, а Хаблак начал медленно спускаться тропинкой. Вдруг остановился и позвал Волошина. Тот неохотно поднялся, бросил окурок, посмотрел, как летит с высоты и спустился к майору.

Хаблак присел на тропинке там, где она только начинала свой крутой подъем.

– Глянь-ка сюда, Захар!.. Как считаешь, что это такое? –  Он ткнул пальцем в едва заметную полоску в пыли рядом с тропинкой.

Волошин опустился на колени.

– Может, мальчишка тянул, палку по земле, – предположил он.

– Не исключено. А представь себе: мы с тобой тянем третьего… Ты взял его под мышки, я за ноги. И одну ногу на мгновение выпустил…

– Думаешь, она и оставила эту борозду?

– Может быть такое, Захар?

– Почему бы и нет…

Хаблак сделал несколько фотографий этого следа. Волошин посмотрел, как майор щелкает аппаратом, и сказал:

– Преступники могли оглушить Манжулу тут, в ложбинке. Место безлюдное, пляжники ходят редко. Оглушили или даже убили. Потом отнесли тело наверх и сбросили с обрыва.

– Угу, – подтвердил Хаблак. – Но ты забыл про след каблука. Завтра утром эксперты сравнят его с каблуками туфель Манжулы и, допустим, установят идентичность… Что тогда скажешь?

– Скажу, что этот Манжула несусветный болван. Если это его след, не о чем говорить: оступился и сорвался с кручи.

Шофер спал на заднем сиденье «Волги». Хаблак тоже с удовольствием подремал бы часок или больше, с сожалением посмотрел на потемневшее вечернее море – купание сняло бы усталость, но они должны были еще найти сержанта Биленко. Правда, долго искать его не пришлось – шофер подвез их к нарядному, сложенному из песчаника домику. Биленко пригласил офицеров в беседку, пошептался с женой, та побежала в летнюю кухню, а сержант налил всем по стакану холодной воды и, глядя, как жадно пьют, сказал не без гордости:

– Нашел. Этот Манжула снял комнату здесь неподалеку, у Григория Ахремовича Граба. Позавчера.

«На следующий день после возвращения в Одессу, – отметил про себя Хаблак. – Спешил».

– Ведите нас, сержант, к Грабу, – распорядился он.

– Но, – предложил Биленко не очень решительно, – сейчас жена сообразит ужин. Проголодались же…

– Не пропадет твой ужин, – заверил Волошин. – Пока жена соображает, дело сделаем.

Григорий Ахремович Граб, человек пожилой и рабочий, судя по мозолистым рукам и продубленному ветрами и солнцем морщинистому лицу – это было видно даже в сумерках, – сидел на лавочке возле ворот и грыз семечки. Вероятно, сержант предупредил его, что возможны визитеры, потому что нисколько не удивился их приходу, лишь подвинулся, освобождая место, и предложил гостям семечки.

Хаблак отказался, а Волошин взял пол горсти, бросил семечки в рот и выплюнул шелуху подальше от скамейки, чтоб не сорить возле усадьбы. Видно, хозяину понравилось это, он улыбнулся и сам начал разговор:

– Жаль человека, неплохой был мужик – Манжула, мой постоялец то есть, не жадный и побеседовать мог»

– Но ведь знали вы его только два дня, – усомнился Хаблак.

– Человека и за полдня раскусить можно, – безапелляционно возразил Граб. – А то и за час. Я к ним, дачникам, уже привык, с первого взгляда распознать могу.

– Неужели? – не поверил Волошин.

– Да, с первого взгляда, – продолжал Граб. – Все оно, выходит, в компоненте. Я ему цену за комнату и гляжу, как он на это… Сразу человека видно.

– И сколько же ты с него слупил? – без церемоний поинтересовался Биленко.

– В меру, сержант, без запроса.

– Знаем вас, без запроса…

– Зелененькая, разве много?

– Зелененькая – это еще по-божески. И он не торговался.

– Я же говорю: сразу человека видно – вперед заплатил.

– Манжулины вещи у вас? – спросил Волошин.

– В комнате, куда же денутся!

– Сержант, – приказал Хаблак, – организуйте понятых.

Биленко пошел к соседней усадьбе, а майор спросил.

– Значит, Манжула приехал к вам позавчера?

– Утром.

– Кто-то рекомендовал его вам?

– Для чего? Приехал на такси, остановился возле магазина, интересуется, не сдает ли кто-нибудь комнату. Я и подвернулся. Пожалуйста, говорю, ежели понравится… На такси и подъехали, комната ему подошла, вытащил чемодан и остался.

– Номер такси запомнили? – на всякий случай ввернул Волошин.

– Зачем нам? Обычное такси, одесское и с шашечками. Как все…

– Говорите, Манжула вам понравился?

– А что? Он – коньяк, я – закусь. Посидели немного…

– Рассказывал что-то о себе?

– Конечно. Где работает, как живет.

– Где же?

– А на Одесском машиностроительном. Снабженцем, С женой разошелся, живет не тужит. Зарабатывает хорошо, сам себе хозяин.

– Никто к нему не приходил?

– Не видел.

– Паспорт показывал?

– А как же, у нас порядок. Я его в сельсовете должен был прописать, не успел только. А так – чин чином.

– Как же он питался?

– Яйца у нас есть, молоко у соседки. Творог также, овощи, фрукты… На завтрак яичницу жарил, а обедать в рабочей столовой можно.

– Не заметили за Манжулой ничего такого? – Хаблак щелкнул пальцами. – Не таился ли он?

– А чего скрываться? На пляж ходил… Что ж дачнику делать-то?

Вернулся сержант с понятыми.

В комнату Манжулы можно было попасть просто из сада, сама комната оказалась неплохо обставленной: кровать, диван, стол и гардероб, шерстяная дорожка у кровати.

– Вот тут… – открыл хозяин дверцы зеркального шкафа.

Чемодан лежал внизу, прекрасный желтый чемодан с ремнями и блестящими замками, а на плечиках висел вельветовый костюм, также недешевый, как определил Хаблак по ярлыку, японского производства.

Этот Манжула и в самом деле был пижон: то белые джинсы и пиджак от хорошего портного, теперь вельветовый костюм пепельного цвета, за такими гоняются поклонники моды. И галстук рядом, не очень пестрый и вызывающий, в каких красуются молодчики с Дерибасовской или Крещатика, а в спокойных тонах с зеленоватым отливом, как раз под пепельный костюм.

Волошин положил чемодан на стол и открыл его. Вынул несколько пар белого трикотажного белья, рубашки, электробритву, полотенца и несессер черной кожи, затем несколько книжек и журналов – «Огонек», «Человек и закон», «Вокруг света». Особой оригинальностью вкусов Манжула не отличался.