Текст книги "Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие"

Автор книги: Ростислав Самбук

Соавторы: Владимир Кашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

– Она могла быть не участником событий, а свидетелем. А это важно.

Капитан опустил голову:

– Я понимаю.

– Что вы думаете теперь с ними делать? – указывая на фотографии, спросил Коваль.

– Если это не Катерина Пойда наследила, то путем исключения определю женщин, которые носят такую обувь, – быстро ответил капитан.

– Туфли тридцать седьмого размера?

– Да. Будем суживать круг…

– Колоссальная трата сил и времени. И главное – бесполезно.

Коваль удивил капитана.

– Очень популярный номер обуви, Юрий Иванович, – объяснил свою мысль подполковник. – Каждая третья женщина – тридцать семь или тридцать шесть с половиной… Стандартный размер… Вот у вашей Зои Анатольевны, например, какая нога? – поинтересовался он.

– Тридцать семь, – ответил обескураженный Бреус. – Но ведь…

– Видите, у жены самого начальника угро… – Бреусу показалось, что губы подполковника тронула легкая улыбка… – Вот почему эти отпечатки могут только сбить нас с толку… Давайте их сюда. – Коваль сложил снимки и сунул их в ящик стола. – Они нам теперь ни к чему…

– Как ни к чему?! – вспыхнул Бреус.

– Человек, который оставил эти следы, никакого отношения к убийству не имеет, – твердо сказал подполковник. – Женщина действительно была далековато от места событий и не могла что-либо увидеть во дворе Лагуты… Так что вы, капитан, большой беды не принесли, не показав нам эти фотографии. Хотя, повторяю, должны были с самого начала представить их оперативной группе… Ладно, забудем этот неприятный факт, – помедлив, добавил Коваль. – Пусть все останется между нами.

Бреус мог бы поклясться, что при последних словах в глазах подполковника снова запрыгали лукавые искорки. Машинально кивнул в ответ. Он был обескуражен настолько, что не мог больше протестовать. Упрямство на его лице сменилось выражением, которое можно было передать словами: «Ну что ж, вам виднее. На то вы начальство!.. Но я все равно докопаюсь, кто эта женщина и почему она в ночь, когда было совершено убийство, блуждала над Росью, возле дома Лагуты…»

– Товарищ подполковник, – поднялся Бреус. – В десять будем выкачивать воду из колодца Лагуты. Вы поедете?

Коваль покачал отрицательно головой.

– Если пистолет в колодце, вы его найдете.

– А с этой Пойдой?.. Ее алиби нужно проверить.

– Поручим Биляку.

– Какая странная история!..

– Трагическая, Юрий Иванович… По-человечески мне жалко эту женщину.

– Если она говорила правду, многое объясняется.

– Да, – задумчиво согласился Коваль.

Когда Бреус вышел, он вынул из ящика фотографии с опечатками туфель Зои Анатольевны. Несколько секунд рассматривал их, потом, улыбнувшись, одну за другой порвал и сунул обрывки себе в карман.

«Если бы Юрий Иванович хоть на миг представил, чьи следы обнаружил и снял! – добродушно подумал он. – Наверное, это тот случай, когда муж узнает последним… Или совсем не узнает! Даже если он детектив».

Со двора доносились знакомые звуки. Стукнули дверцы газика, и загудел мотор.

Коваль выглянул в окно. Машина словно бы выпрыгнула на улицу. Сидящих в ней подполковник не видел, но знал: капитан Бреус поехал в Вербивку. Об этом можно было догадаться и по громкому стуку дверцы, и по тому, как с ходу взревел мотор и почти одновременно газик рванулся с места. Машина будто знала характер начальника уголовного розыска, особенно когда тот пребывал не в настроении.

Коваль отошел от окна. У него настроение было хорошее. Считал, что поступил разумно и справедливо, навеки скрыв от запальчивого Бреуса маленькую тайну его жены.

* * *

Из Вербивки капитан вернулся к вечеру. Он весь сиял. Как иногда бывает, казавшееся очень сложным задание словно бы выполнилось само собой.

Когда начальник уголовного розыска пулей влетел на второй этаж, Коваль находился у майора Литвина.

Бреус, откозыряв, хотя это было совсем не обязательно, тем более что в повседневной жизни не придерживались этих формальных правил, и не сказав ни слова, торжественно положил на стол майора какой-то увесистый предмет, завернутый в белый платок.

Ни Ковалю, ни Литвину не нужно было объяснять, что это такое. Еще до того как Бреус развернул платок, они поняли, что наконец-то найден парабеллум Чепикова.

Пистолет лежал черной тяжелой массой с налипшими на нем песчинками и крохотными щепочками, травинками, хвостиками листьев, и только ствол таинственно поблескивал нестареющей сталью.

В руки парабеллум не брали, чтобы не стереть ничьих отпечатков и не оставить своих.

– Он весь в крови, – сказал Литвин, низко наклонившись над пистолетом, – и отпечатки четкие, невооруженным глазом видны. Кровь засохла, следы закрепились.

– Вы его, Юрий Иванович, конечно, не из колодца достали, – заметил Коваль, рассматривая рукоятку с отбитой пластинкой, о которой говорил на допросе Чепиков. – Вода, даже стоячая, размыла бы следы.

– Где же вы нашли, Юрий Иванович? Подробнее, – попросил Литвин, опускаясь на стул.

– В лесу. Почти рядом с домом. В восьмидесяти пяти шагах. Сам не знаю, как на глаза попал!.. Вышел прямо на него! – Радостное возбуждение еще не оставило капитана, и он изъяснялся отрывочными фразами. – Словно ждал меня. Лежит, миленький, под старым грабом! В развилке корня. Лишь слегка прикрыт травой и молодой порослью! Иду себе… Гляжу – парабеллум! Даже зажмурился: не сон ли?! Раскрыл глаза – лежит! Тогда расстелил на земле платок и палочками осторожно перенес его. Завязал, значит, платок…

– А в колодце искали?

– Все обшарили, каждый сантиметр дна прощупали – и, конечно, ничего… Знаете, когда в колодце искали, у меня было чувство, что даром стараемся… Решил побродить по лесу. Почему – и сам не знаю. Чтобы нервы успокоить… А в лесу вдруг чувствую, что я его, – Бреус кивнул на пистолет, – сегодня обязательно найду… И вот иду, иду, никуда не сворачивая, – и пожалуйста!..

– Значит, интуиция, – согласился майор. – Но и случаю поклониться стоит… Как же это мы его раньше не нашли?! Вроде все кругом обшарили.

– Это в сторону реки, Сидор Тихонович… Может, Чепиков добежал туда, споткнулся об этот самый корень и выронил пистолет, а потом, не помня себя, побежал назад, к дому, где его и схватили…

– Знаете, бывает, – перебил Бреуса Коваль, – смотришь на вещь и не видишь. Тем более что пистолет упал в траву, под дерево.

– Но какое у меня было предчувствие, вы себе не представляете! – не мог успокоиться Бреус.

Дмитрий Иванович улыбнулся.

– Некоторые считают, что с развитием криминалистической техники роль интуиции уменьшится. Но я не согласен. Техника никогда не заменит полностью человека. Потому что не только наука и техника развиваются. Меняется и сам человек, он становится интеллектуальнее. Исчезает атавистическая острота предчувствий, но чувства, развиваясь, становятся тоньше и осмысленнее, так как это развитие основывается на более высоком и более богатом интеллекте и знании…

Рассуждения Коваля показались майору очень сложными и не к месту. Но вслух этого не высказал.

– Проведем опознание Чепиковым своего оружия, а потом пошлем парабеллум на исследование. Интуиция вещь хорошая, но ее, к сожалению, к документам не подошьешь, – сказал Литвин, ни к кому не обращаясь, – а вот экспертиза на все даст ответ…

VIII

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Литвин, вынимая из большого конверта только что полученные фотографии следов на парабеллуме и заполненные бланки экспертизы, – наконец имеем прямое доказательство, завершающее нашу работу. – Он разложил снимки на столе в несколько рядов, как раскладывают карточный пасьянс, всем своим видом приглашая Коваля и капитана Бреуса начать последнее оперативное совещание. – Прямо гора с плеч. Я, как видите, не ошибся в отношении Чепикова.

Все трое, склонившись, рассматривали увеличенные фотографии парабеллума и отпечатки пальцев на нем.

– Пистолет почти весь в засохшей крови Лагуты, как свидетельствует экспертиза, и следы пальцев Чепикова отчетливо видны… – продолжал Литвин. – Нам повезло, что не пошли дожди.

– Да, – вздохнув, согласился капитан Бреус. Сегодня у него уже не было того торжествующего вида, как тогда, когда он привез парабеллум. Доказательства свидетельствовали против Чепикова, и ему почему-то это было неприятно.

– Интересно, каким образом на пистолете оказалась кровь Лагуты? – осторожно заметил Коваль.

– Чепиков испачкался в его крови. Очевидно, не только выстрелил, но еще и набросился, – допустил майор.

– Кровь Лагуты попала на пистолет уже после выстрела. О чем это говорит? – Коваль помолчал, давая возможность собеседникам самим сделать вывод.

В глазах Бреуса зажглись удивленные огоньки.

– Нельзя утверждать, – продолжал свою мысль Коваль, – что Чепиков сперва выстрелил, а потом испачкался в крови. В таком случае эта кровь смазала бы отпечатки его пальцев. Наличие четкого рисунка на металле и дереве окровавленной рукоятки свидетельствует, что пистолет очутился в руках Чепикова уже после того, как пролилась кровь Лагуты. То есть после убийства.

– Он мог держать его и до и после, – не отступал майор.

– Вполне возможно, тем более что раньше он сотни раз брал в руки этот парабеллум.

Начальник милиции старался понять, к чему клонит Коваль.

– Я хочу сказать, что эти отпечатки еще нам ничего не доказывают: есть они или не было бы их – все равно. Для нас важны и доказательны только те, которые образовались до, точнее – во время выстрела…

Литвин подумал, что в словах подполковника есть смысл.

– Поинтересуемся другими следами, – Дмитрий Иванович взял со стола два снимка. – Правда, они еле заметные, поэтому эксперты сфотографировали пистолет при боковом освещении, делающим снимок более рельефным… Всех, кто держал в руках этот парабеллум, теперь трудно установить, поскольку рукоятка, как и некоторые другие части, испачкана кровью. Но вот на затворе и на стволе остались чуть различимые следы. Как определяет экспертиза, пистолет за ствол держала Мария.

– Могла схватиться за него, когда Чепиков целился, – согласился майор.

– Но вполне допустимо, согласно экспертизе, Сидор Тихонович, что при выстреле Мария могла держаться и за рукоятку, – возразил Коваль.

– То есть как?! Она же не стреляла!

– А вот на затворе, – невозмутимо продолжал подполковник, показывая фотоснимок и словно бы не слыша реплики Литвина, – тоже обнаружены отпечатки ее пальцев и… Петра Лагуты… Выходит, что парабеллум держали в руках все трое! В таком случае… пока невозможно определить, кто же из троих нажимал на спусковой крючок. И данные экспертизы не только не обвиняют конкретно Чепикова, а, наоборот, могут трактоваться как доказательство его невиновности… Но… кто же все-таки нажал на спуск?.. Если брать все в совокупности, то, на мой взгляд, вырисовывается следующая картина: есть, по крайней мере, три варианта или три версии событий. – Он взял из своей папки блокнот, в котором были вычерчены его последние графики.

Капитан Бреус слушал как завороженный. Только Литвин хмурился, опасаясь, что подполковник снова заведет дознание в тупик.

– Отбросим на минуту первую, уже принятую нами версию: стрелял Чепиков, стрелял в обоих, потому что, повторяю, следы, оставленные на окровавленной рукоятке пистолета, не являются еще доказательством инкриминированного ему деяния. Мы знаем, что и до убийства на пистолете были отпечатки его пальцев. Так что следы пальцев Чепикова, обнаруженные сейчас, после использования парабеллума как орудия преступления, еще ничего не доказывают… Порассуждаем иначе. А нельзя ли допустить, что пистолет Чепикова каким-то образом очутился у Лагуты? Вполне. Но допустим, что Лагута убил Марию, а потом его самого застрелил Чепиков, который после первого выстрела выскочил во двор. Очень условно. Ибо, держа в руках пистолет, Лагута мог бы сразу застрелить и Чепикова. Однако этого, как видим, не произошло. Будем помнить: обе жертвы убиты из одного и того же пистолета. Предположим другое… Пистолет нашла Мария и по той или иной причине, под влиянием тех или иных обстоятельств застрелила Лагуту. Тогда кто же ее убил? Как видим, отпечатки пальцев на парабеллуме дают возможность строить не только три, а множество версий. Буду основываться на данных, позволяющих сделать однозначный вывод… Обратим внимание, – продолжал Коваль, – на характер ран у обоих погибших. На минуту допустим, что участников событий было двое, только двое!

При этих словах Литвин разочарованно уставился на подполковника:

– Что же они, Дмитрий Иванович, друг друга постреляли? Как на дуэли?

Капитан Бреус внутренне улыбнулся – он понимал, как нелегко сейчас майору сдерживаться.

– Дуэль? Хорошо. На минутку допустим и это, – согласился Коваль. – Итак, раны. Медэкспертиза засвидетельствовала, что пуля попала в сердце Марии и смерть наступила мгновенно. Скажите, могла ли она, если первый выстрел был направлен в нее, в свою очередь стрелять в Лагуту? Мгновенно умершая женщина… – Коваль взял папиросу и нарочно долго прикуривал, посматривая в окно, за которым опускалось красневшее солнце. Он словно давал возможность собеседникам освоиться с его мыслью и подготовить возражения.

– Ясно, не могла! – вырвалось у Бреуса.

– Правильно, – согласился Коваль. – А вот Лагута, которому пуля пробила легкое, некоторое время после выстрела еще жил – экспертиза это допускает. И мог вполне потом выстрелить. Такой вывод подкрепляет и кровавый след на земле. Кровь Марии натекла большим пятном возле трупа – так бывает, когда сраженный пулей человек падает на месте. А кровь, разбрызганная по двору, – это кровь Лагуты. Значит, смерть наступила не сразу, он еще двигался и сделал свой выстрел – в Марию. Право на этот вывод мне дает и такое соображение: первый неточный выстрел – это выстрел слабой женщины, никогда не державшей в руках оружие, а второй – в сердце – это выстрел сильного человека, который не промахнулся, даже агонизируя…

Коваль стоял у окна и смотрел, как солнце разрисовало потухающий небосвод багряными и красно-золотыми полосами. «Быть завтра ветру», – подумал он.

– Мои предположения, – продолжал подполковник, – вызывают много новых вопросов. Но на каждый можно ответить фактами, экспертными выводами, а также логикой событий и характеров… Например: в чьих руках оказался парабеллум, потерянный Чепиковым? У Марии или у Лагуты? Кто пришел с ним во двор? Сам Чепиков, как мы знаем, не помнит, где он потерял пистолет. Ясно, что с Лагутой он встречался меньше, чем с женой, и на его дворе бывал реже, чем на своем. Отсюда вывод: скорее всего Чепиков потерял оружие дома. Правда, он мог выронить его и на «дубках», где хозяйничала Ганна Кульбачка. Наконец Мария, найдя дома пистолет, могла выбросить эту страшную для нее вещь или отнести ее своему духовному поводырю… Но логика подсказывает, что парабеллум оставался все-таки в доме у Марии… Я представляю события так, – уверенно говорил Коваль, – первой, очевидно, с близкого расстояния стреляла Мария. Это подтверждается экспертизой сорочки Лагуты, опаленной выстрелом, и частицами пороха в его коже, что бывает, когда стреляют в упор, например при самоубийстве. Но цепкий Лагута был не из тех, кто так просто уходит из жизни… Не умея стрелять, Мария Чепикова попала ему в легкое; он, свалившись, некоторое время еще жил… Ошеломленная своим поступком, Мария уронила пистолет и стояла в оцепенении, не в силах двинуться с места. Тем временем Лагута еще боролся со смертью, его крепкий организм не сдавался. Схватив упавший возле него парабеллум, он нашел в себе силы прицелиться и выстрелить. Пуля угодила в сердце. Мария упала, смерть наступила мгновенно. А Лагута еще какое-то время ползал по траве, словно пытался уйти от своей смерти. Он протащился несколько метров по кругу, где на него и наткнулся Чепиков…

Дмитрий Иванович умолк. Литвин и Бреус по-своему воспринимали то, что сказал подполковник. На полном лице начальника милиции отражалась целая гамма противоречивых чувств. Капитан, наоборот, с самого начала признал железную логику в рассуждениях Коваля и смотрел на него с восхищением.

Подполковник в последний раз бросил взгляд на потемневшую в сумерках Рось, на мельницу и тихий уголок улицы и снова обратился к своим коллегам:

– Эти мои соображения подтверждаются выводами и медицинской, и баллистической экспертизы. Пуля пробила легкое Лагуты почти под прямым углом; значит, в него стреляли стоя, а у Марии Чепиковой рана под острым – в двадцать градусов – углом. Пуля вошла в сердце снизу, пробив левый желудочек, и прошла через верхнюю полую вену. Значит, в Марию стреляли снизу, очевидно – с земли. Можно только удивляться тому, сколько злой силы нашел в себе Лагута, чтобы так точно прицелиться… Итак, двое действующих лиц этой трагедии – Петро Лагута и Мария Чепикова – были одновременно и преступниками, и жертвами преступления. – Коваль пригасил окурок в пепельнице… – Пистолет Мария, очевидно, нашла случайно и спрятала от мужа, опасаясь, чтобы тот под пьяную руку не наделал беды. В ту горькую ночь, в состоянии стресса, потеряв веру во все, чем жила, обесчещенная, она взяла оружие и, видимо, хотела покончить с жизнью. Но во дворе увидела Лагуту, который разрушил ее семью, подло обманывал, а потом еще надсмеялся, отдав на поругание Савченко, и выстрелила не в себя, а в него… Таким образом, – заключил подполковник, – по статье девяносто четвертой или девяносто пятой – за умышленное убийство – нам сегодня передавать прокуратуре некого… А Иван Чепиков должен отвечать только по двести двадцать второй статье за незаконное хранение оружия…

– Слишком много случайностей, – сокрушенно заметил майор Литвин. – И пистолет Мария нашла, и Савченко ее изнасиловал, и ночью с Лагутой она встретилась, хотя собиралась стреляться…

– Случайность часто воспринимается как явление незакономерное и неправдоподобное только потому, что мы не смогли ее вовремя предвидеть. Чем реже происходит неожиданное, тем больше оно кажется невероятным… В этой истории случайности вполне закономерны, Сидор Тихонович… С Чепиковой и Лагутой для меня все ясно. Сейчас меня беспокоит только одно: есть данные, что Сергей Кульбачка, муж Ганны, умер не по болезни, а был отравлен собственной женой… И тут, по-моему, существует какая-то еще не совсем понятная связь с убийством Петра Лагуты и Марии Чепиковой…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

…Еще недавно Мария не выдержала бы такого удара. Но после вчерашней ночи в душе ее все потускнело и потеряло значение. Она словно вкопанная застыла посреди двора.

– Пришел наш час, – долетел сквозь распахнутое окно возбужденный голос продавщицы сельмага Кульбачки. – Помнишь, говорил: вот скоро, Ганя, перестанем таиться, пойдем рядом, открыто перед всем миром, как люди… Теперь оно пришло, наше время…

– Не сразу же сегодня… – буркнул немолодой, сидевший в хате за столом лысый мужчина, его тень по-медвежьи наползала на стену.

– Терпение мое кончилось, Петро… Ты говорил – терпи. Я терпела. Ты сказал – жди. Я ждала. Жила с нелюбимым, все утешалась: заживем с тобой по-людски. И в ларьке ради тебя сидела – мне от этих пьяниц душу воротит. Уже год, как Сергея похоронила, царство ему небесное, – невысокая худенькая женщина широко перекрестилась, – может, и пожил бы еще… А у нас с тобой все тайком да по-воровски, не родные и не чужие, а так – случайные знакомые…

– Мы с тобой брат и сестра во Христе, – тихо сказал мужчина. – Нам ссориться нельзя, сестра Ганя. Не божье это дело. Подожди немного, любимая. Рано еще перед людьми открываться… Да и дела у меня…

– Знаю я их. Мария – вот твои дела. Думаешь, не вижу, не понимаю? Задурил Маруське голову. Хватит, по горло сыта! – с угрозой выпалила Ганна. – Ой, Петро! Смотри! Беда будет вам обоим…

Высокий, костлявый Петро Лагута поднялся, тень его сразу выросла, стала тоньше.

– Не дури, Ганя, – сказал сердито. – Не люблю я этого. И непослушания не прощаю.

– Может, убьешь? – простонала Кульбачка. – Чтобы на дороге вашей не стояла… Это ты умеешь. Пойду и людям все открою… Все расскажу…

– Не расскажешь, – уверенно ответил Лагута, тень его грозно качнулась на стене и потолке.

– Убивай, ирод! – Ганна грохнулась на колени, запрокинула назад голову. – Бери мою душу! На!..

Мария притаилась за окном, впилась глазами в освещенное лампой лицо Лагуты. Никогда не видела она его таким страшным.

– Встань! – коротко приказал он Ганне. – И терпи. Как господь велел… Мария – овца блудная. Господь не слышит ее молитв, и мне она, калека, не нужна… Я тебя люблю, Ганя. За глаза твои светлые, за руки ласковые, за тело горячее, за веру и силу твою духовную…

Голос Лагуты стал нежным. Он приблизился к Ганне и, обняв, поднял ее с пола.

– Не в Марии дело… Мне Иван ее нужен был… А она только о ребенке думала и бога молила… Прошлой же ночью пошла на блуд с братом Михаилом. Испоганила себя, опозорила всех нас! Не будет ей дитя. Ничего не будет: ни семьи, ни любви, только смятение души и черный адов огонь. Не привела Ивана под мое благословение, не захотел он мне и Христу служить – уничтожу обоих, развею, как песок в пустыне.

– Страшный ты человек, Петро…

– Мне отомщение и аз воздам! Ненавижу и радуюсь их горю. Всю жизнь хоронюсь, ничего не мило из-за них – и хлеб горький, и солнце не греет, и ветер прохладу не дает. Всех бы уничтожил, будь на то моя воля… А теперь иди! – властным голосом приказал после паузы Лагута. – Чтобы никто не видел… И о своем грехе не забывай… Когда язык почесать захочется…

– Не накликай беды!

Ганна Кульбачка тенью выскользнула из сеней, и ночь сразу поглотила ее.

Мария едва дышала от того черного тумана, который окутал ее и сдавил горло. Вся ее гордость, с детства униженная увечьем, растоптанная прошлой ночью, восстала сейчас в ней.

Не помня себя, прохрипела в гневе в открытое окно.

– Выйди!..

– Кто там? – удивленно спросил Лагута, выглянув в темный двор.

Она стояла немая, оцепеневшая.

– А-а, Маричка, – узнал он. – Что тебе?

Она молчала. Мягко плескалась Рось у берега, ночной ветерок шуршал в саду, ласкал листья, ожившие после жаркого дня.

Лагута вышел на крыльцо и спустился к Марии.

– Ну, что тебе? Чего пришла? – спросил строго.

Поднявшаяся луна протянула от них по траве через весь двор длинные тени.

Лагута не видел соседки со вчерашней ночи и не хотел видеть. Но должен был что-то предпринять.

– Что с тобой, сестра моя? – Он решительно шагнул к ней.

Она испуганно начала отступать.

– Да что с тобой? – уже ласково повторил Лагута.

Вдруг страх сковал его движения и лишил голоса.

Гулкий выстрел разорвал ночь и, грохоча, покатился между холмами…

Лагута зашатался и, хватая руками воздух, начал оседать на землю.

Из рук Марии выпал тяжелый парабеллум, и она, ослепленная, оглохшая, окаменело застыла посредине двора.

Лагута ужом полз по траве, истекая кровью.

Пересиливая боль, схватил лежавший на земле пистолет.

Мария все еще стояла как столб.

Прогремел второй выстрел, и ночь снова заохала в берегах, застонала, заголосила…

Иван Чепиков выскочил из дома и бросился во двор Лагуты…

* * *

В Киев возвращались «ракетой». Гул двигателя мешал разговору. Коваль не убирал от Ружены свою крупную жилистую руку, делая вид, что не замечает ее нежного прикосновения и тоже любуется зелеными берегами могучей реки, обласканной утренним солнцем, ее золотыми песчаными косами. Голова его отдыхала от длительного напряжения. Он думал о том, что все в его жизни складывается хорошо, сейчас даже лучше, чем это было две недели тому назад, когда они вместе с Руженой собирались отправиться в отпуск.

Потом пошли мысли о том, что уже пришло время подведения итогов, когда одиночество особенно тяжело, что Ружена для него не только привлекательная женщина. Теперь рядом есть человек, с которым можно поделиться всем, зная, что тебя услышат и поймут…

Он решил, что скажет ей об этом дома, а сейчас только крепче сжал ее теплую руку.

Киев – Черкассы

1975–1976

notes

1

Всегда ученик (лат.).