Текст книги "Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие"

Автор книги: Ростислав Самбук

Соавторы: Владимир Кашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

– Гражданка Кульбачка, какая у вас нога? То есть какой вы размер обуви носите?

Вопрос вызвал удивление не только у Кульбачки. Но ни Коваль, ни Литвин ничем не показали этого.

– Тридцать шестой, – ответила Ганка и повторила: – Да, тридцать шестой.

Всем своим видом она словно бы говорила: «Ну что с него возьмешь! Милиционер! Нога ему моя нужна!»

Коваль понял, что капитан Бреус, видимо, неожиданно напал на новые данные, которые свидетельствуют против Кульбачки. Решил не расспрашивать, пока сам капитан не найдет нужным доложить свои соображения. Дмитрий Иванович никогда не связывал своим авторитетом инициативы подчиненных и достигал этим хороших результатов.

А капитан Бреус в это время думал о том, что старые туфли, которые он видел в лавке, придется изъять и послать на экспертизу. Тем более что следы тридцать шестого размера туфель оставлены неизвестной женщиной во дворе и в доме Лагуты. И если будут обнаружены все звенья этой новой неожиданной цепочки, тогда… О дальнейшем капитан не стал размышлять, ибо фантазирование в его работе, не подтвержденное точными доказательствами, может привести к очень неприятным последствиям…

IV

– Ну вот, – недовольно протянул начальник милиции Литвин, пробуя вставить в замок ключ, изъятый во время обыска у Ганны Кульбачки. – Не подходит.

Майор сердился, ключ не входил в щель большого, аккуратно сработанного, с толстой дужкой висячего замка, каким Лагута закрывал свой дом.

– Это, Юрий Иванович, из области фантастики или детективных романов, – сказал майор, обращаясь к капитану. – Даже если ключ и открыл бы замок, это вовсе не означает, что он от этого замка, а не от подобного ему.

– Замок с секретом, товарищ майор, – сказал Бреус, наблюдая, как начальник горячится. – Разрешите.

Он взял из рук Литвина замок, прижал сбоку неприметную с виду пластинку. Теперь ключ свободно вошел в замок. Капитан легко дважды повернул влево и вправо. Мягко пощелкивая, язычок то отпускал, то прихватывал толстую дужку.

– Вот так, – сказал Бреус, положив замок и ключи на стол. В голосе начальника уголовного розыска прозвучало удовлетворение, которое он не смог приглушить.

– Ну хорошо. Но ведь замок и ключ кустарные, и не исключено, что у других людей есть такие же, – не сдавался майор. – Какой-то умелец изготавливает на продажу, и явно не в одном экземпляре.

– Замок сугубо индивидуальный, такого в Вербивке больше ни у кого нет, – сказал Бреус. – У Кульбачки тоже есть только вот этот ключ… Он привлек мое внимание тем, что похож на тот, который мы нашли в кармане убитого Лагуты.

Майор Литвин пододвинул ключ Лагуты к ключу в связке Кульбачки.

– Как две капли воды, – сказал Бреус. Он приложил ключи друг к другу. – Абсолютно одинаковые.

– И что это нам дает?

Бреус и Литвин делали паузы, предоставляя возможность подполковнику Ковалю принять участие в их разговоре. Однако Дмитрий Иванович не спешил.

– А дает то, – сказал после некоторого времени начальник уголовного розыска, – что свидетельствует о близких отношениях гражданки Кульбачки с убитым. Люди подтверждают, что она тайком бегала к нему, пробиралась ночью через лесок. Я сначала не придавал этому значения… Но тут ключ к замку Лагуты! Это уже другое дело. Не может быть, чтобы ключ у нее спроста оказался. Лагута был человеком осторожным, нелюдимым, блаженного из себя строил, а вон сколько у него денег и ценностей изъяли. Не мог он в таком случае ключ от своего дома чужому человеку доверить. Кульбачка ему не жена и не родня… – Бреус горячился, глаза его задорно блестели, на скуластом лице появился румянец.

– Хорошо, Юрий Иванович. Установили, что этот ключ от замка Лагуты. Допустим, бегала она к нему и даже любовницей была. Но это нам ничего не добавляет к делу, которое мы завели на Кульбачку за ее спекуляцию, за торговлю самогоном и водкой, изготовленной из краденого спирта. Тем более это не объясняет убийства Чепиковой и Лагуты. Разные события, разные вещи, – твердо сказал майор.

В кабинете воцарилось молчание. Его нарушил Коваль:

– А если окажется, что цепь одна, Сидор Тихонович?

Начальник милиции уставился на Коваля. Скажи это не подполковник, а кто-нибудь другой, Литвин сразу же бросил бы: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Сейчас он только пробурчал:

– А почему она с этим ключом не вошла в дверь к Лагуте, а полезла в окно? Не простое это дело, особенно для женщины, да еще ночью.

– Хотела, наверное, отвести нам глаза. Чтобы подумали – обычная попытка ограбления, – допустил Бреус. Глаза его снова заблестели, и он удовлетворенно добавил: – А может, и в самом деле одна цепь? – выжидающе глянул на Коваля, словно у того уже был готов ответ на вопросы, которые несколько дней мучили их. – Кульбачку нужно допросить не только о преступной торговле, но и об убийстве.

– Что же вы хотите сказать, Юрий Иванович? – пожал плечами Литвин, считая более удобным возражать не Ковалю, а своему подчиненному. – Чтобы отбросить версию убийства на почве ревности? Отрицаете, что убийца – Чепиков, который уже почти сознался, подтвердив наши хотя и косвенные, но объективные доказательства?

Вопрос был поставлен ребром. Коваль с симпатией посмотрел на Бреуса. Нужно было иметь мужество, чтобы противостоять очевидному. Да еще если на стороне очевидного непосредственное начальство.

Выручая капитана, Дмитрий Иванович сказал:

– Допросим еще раз Кульбачку.

* * *

– Это ваши ключи? – спросил Литвин Кульбачку, доставая из ящика связку ключей и кладя их на стол.

Ковалю показалось, что Ганна вроде бы замерла и съежилась. Но тут же она решительно выпрямилась.

– Мои.

– Хорошо, – похвалил майор, перебирая ключи, как четки. – И этот, конечно?

Продавщица посмотрела на ключ, который показывал Литвин, и, насколько это ей удалось, беззаботно переспросила:

– Разве мой?

– Ваш…

– В протоколе, который вы подписали, говорится о связке ключей в количестве восьми штук, – напомнил капитан Бреус. – Здесь их как раз восемь. Все на месте.

Он взял со стола протокол и протянул его Ганке… Она даже не посмотрела в его сторону.

– Если мой, значит, мой, – ответила Литвину.

– А замок где висит?

– Потерялся замок… Давно купила в Черкассах… Да, – уже тверже повторила Ганна. – Потом где-то пропал. А ключ как висел на связке, так и остался. Это что же, преступление – иметь ключи? – Она с вызовом обвела взглядом присутствующих. – У меня в доме подороже вещи имеются, а вы к этому старому ключу прицепились.

– Иметь ключи, конечно, не преступление, – улыбнулся одними глазами Коваль. Он кивнул майору, и тот достал из ящика большой замок. – Говорите, потерялся замок? А мы его нашли…

Литвин пододвинул к Ганне через весь стол ключи и замок.

– Возьмите в руки.

Кульбачка не знала, что делать: то краснела, то белела, то протягивала руку к замку, то отдергивала ее, словно боялась обжечься. А глаза так и сверкали.

– Не мой замок, – наконец тяжело выдохнула она. – Нет. И без того вижу.

– А чей?

– Не знаю.

– Как же это получается: ключ ваш, а замок чужой?

– Я замок купила на базаре. Наверно, мастер сделал еще кому-то такой.

– А если я вам скажу, где мы его взяли?

Ганка подняла глаза – белые, прозрачные, пустые.

– На дверях хаты покойного Лагуты.

Ничего другого Кульбачка и не ожидала, потому и ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– Значит, и Лагута у того же мастера в Черкассах купил, – сказала она.

У капитана Бреуса не было фактов, которые он мог бы противопоставить словам продавщицы. Его предположения, так же как и довод Кульбачки, на весах истины имели одинаковый вес: ни одного прямого доказательства! Но поскольку правосудие требует, чтобы не подозреваемый защищал свою невиновность, а обвинитель доказал преступление, сейчас поединок выигрывала смекалистая Ганна.

– Ну что ж, гражданка Кульбачка, – вздохнул Коваль. – У нас нет оснований не верить вашему объяснению. Больше ничего не хотите сказать?

Она отрицательно покачала головой.

После того как конвоир вывел ее, Коваль заметил начальнику уголовного розыска:

– Не следует, Юрий Иванович, увлекаться непроверенными гипотезами. Их может быть сотни, но только обоснованная становится нашим оружием. Иначе оружие, как видите, оказывается не в наших руках…

Майор Литвин с удовлетворением слушал Коваля…

V

Микола Гоглюватый был одним из немногих жителей Вербивки, который не ночевал дома с восьмого на девятое июля. Благодаря старательности участкового инспектора, лейтенанта Биляка, который превзошел самого себя, добывая нужные Ковалю данные, благодаря его дружеским отношениям с жителями деревни удалось обнаружить трех человек, не ночевавших в ту ночь дома. Двоих из них – пожилую колхозницу, которая с вечера поехала со свежими овощами на рынок в Белую Церковь, и парня, загулявшего с девушкой, – допросил Коваль. С третьим разговаривал капитан Бреус.

Перед начальником уголовного розыска, осторожно подобрав ноги, сидел, казалось, на самом краешке стула смуглый худощавый мужчина лет тридцати с беспокойными и одновременно наглыми зеленоватыми глазами.

Он заметно нервничал, не зная, зачем его вызвали в милицию. Ерзая на стуле, Гоглюватый словно готовился по первому же знаку капитана сорваться с места и бежать из кабинета.

Бреус хорошо знал этого шофера райпотребсоюза и, опытным глазом определив его душевное состояние, решил, что Гоглюватый вполне «созрел» для откровенной беседы.

– Итак, Микола Павлович, – начал капитан, – расскажите подробно, где вы ночевали с восьмого на девятое июля…

– Почему на девятое? Я всегда дома ночую, и седьмого, и восьмого, и девятого ночевал. Ну, не обязательно в хате, можно и на сеновале, еще холостякую… – попробовал пошутить он. – Бывает, так наишачишься, что к вечеру ни согнуться, ни разогнуться, где стою – там и упаду. Ночь теплая, земля мягкая.

Отчаянная попытка Гоглюватого заговорить Бреуса успеха не имела.

– Припомните точнее. Я вас спрашиваю о прошедшей неделе. Вы тогда несколько дней на ремонте стояли.

– Да, да, стоял. Кольца на поршнях менял.

– Ну, так где вы были в ту ночь, на девятое июля?

Гоглюватый замолчал и тяжело сморщил лоб.

– В ночь, когда были убиты ваши односельчане Чепикова и Лагута, – уточнил Бреус.

Микола поднял на капитана растерянный взгляд. Теперь он по-настоящему испугался. Неужели его в чем-то подозревают? Известно ведь, кто убил, – Чепиков. Зачем же его, Миколу Гоглюватого, допрашивать.

– Не помню, – притихшим голосом сказал он. – Признаться, под вечер выпил… потом добавил, согрелся и заснул. А где, хоть убей, не помню. На лугу, наверно.

– Может, на берегу Роси? Около усадьбы Лагуты или Чепиковых?

– Там-то уж точно, что нет! У воды не очень заснешь.

– Но вы же сами говорите, что хорошо согрелись! А с кем выпивали?

– Ни с кем.

– То-то и оно.

– Не было компании. Друга моего Андрея жена не пустила, тогда я сам выпил, погулял, потом еще принял и заснул.

– Собутыльника не было – и алиби нет. Никто подтвердить ваших слов не может.

Микола Гоглюватый удивленно посмотрел на капитана.

– Если во время убийства вас не было на месте происшествия, значит, у вас есть алиби. Но мы в этом пока не уверены… Выстрелы слышали?

– Это слышал. Думал, ребята балуются. У нас тут еще не все патроны из земли выбрали. Сами знаете. Я на другом конце Вербивки был, когда стреляли. Да, – оживился Микола. – Возле черкасской дороги. У меня даже свидетель есть! – почти выкрикнул он, что-то вспомнив.

– Свидетель? Это хорошо. Кто же такой?

– А Ганка, продавщица, – радостно сообщил Гоглюватый.

Дверь кабинета открылась, и вошел подполковник Коваль.

Капитан вскочил, но Коваль жестом попросил его сесть.

Микола снова насторожился. Появление незнакомого подполковника словно бы разрушало понимание, которое, как думал Гоглюватый, начало возникать в разговоре с начальником уголовного розыска.

– Продолжайте, – сказал Коваль.

– Значит, у вас есть свидетель – Ганна Кульбачка, – обратился к шоферу Бреус.

– Да.

Гоглюватый заметил, как при этом капитан бросил выразительный взгляд в сторону подполковника.

– Но каким образом она оказалась вашим свидетелем ночью?

– Дело вот как было, – торопливо начал Микола. – Значит, распили мы с Андреем на «дубках» бутылочку яблочного, захотелось чего-нибудь покрепче, а тут как с неба свалилась его Палашка. Да вы ее знаете, товарищ капитан. Не баба, тигра настоящая! Значит, повела она его домой, да еще с Ганкой поругалась. Кричала: «Чтоб под тебя и твою водку кто-нибудь бомбу подложил!» Мне что – пошел искать компанию, а уже стемнело, никого не встретил. Я снова – к Ганке. Она всегда выпить даст. Есть деньги – за деньги, нет – в тетрадку запишет. А тут ее где-то черти носили. Дождался все же, отоварился и ушел. Мне тогда пить можно было – на ремонте стоял, вы же знаете! А за рулем я ни за какие деньги. Ганку десятой дорогой объеду. За это не беспокойтесь…

– О выстрелах расскажите, – напомнил капитан.

– Да, да, – спохватился Микола, – именно тогда я и услышал выстрелы от речки. Это в другом месте, около Роси. Эхо по реке далеко пошло… Ганка и есть мой свидетель, где я был, когда стреляли. Я ее на «дубках» около ларька ожидал!..

Вдруг понял, что проговорился. Вспомнив, как Ганка просила не рассказывать о встрече с ней, опять заерзал на стуле.

…Он сидел на «дубках», укрытый ночной тенью ивы, под которую не пробивался свет луны, и был совсем не виден. Ганка по-настоящему испугалась, когда он встал перед ней на дороге.

– Свят, свят! – замахала она руками и перекрестилась.

– Это я, Ганя, не бойся, я, Микола, – сказал Гоглюватый. – Мне бутылочку…

– Бродишь тут ночами… – узнав его, недовольно пробурчала Кульбачка. – И так еле на ногах стоишь.

– Трезвый как стеклышко, Ганя, – начал канючить он. – И писать не нужно. Вот деньги.

– Подожди… – шепнула она и шмыгнула в калитку.

– «Московской», – бросил он вдогонку.

– У меня, милый, из-за этого одни неприятности, – пробурчала она, вынося бутылку. – Я подписку давала, что после семи водкой торговать не буду. Запомни. Ты меня этой ночью не видел, и я тебя не видала.

– Вот те крест святой! – перекрестился Микола в темноте.

– Смотри, если сболтнешь…

Почему она так просила молчать, ей за эту бутылку ничего особенного не сделают. А вот ему нужно это самое алиби, иначе бог знает что пришьют. Вспомнил, что у Кульбачки под мышкой был какой-то сверток. Может, все из-за этого? Да что там сверток? Ну, не скажет о нем – и не будет ей никакой беды…

Капитан Бреус, выслушав ответ Гоглюватого, насторожился.

– Так в какое время раздались выстрелы? – спросил он. – Когда гражданки Кульбачки не было дома или когда вы уже встретились?

– Да нет, ее вроде еще не было, – медленно проговорил Микола, лихорадочно соображая, какую еще ловушку ему приготовили в милиции.

– А где она была в это время? В хате?

– В какой хате? Я же сказал: ждал на «дубках», а она прибежала, – удивился непонятливости капитана Гоглюватый.

– Ясно! Она пришла потом, – подытожил Бреус. – Значит, после. А сколько времени прошло между выстрелами и появлением Кульбачки? Много или мало?

Гоглюватый не сразу ответил.

– Хотя бы приблизительно, – настаивал Бреус. – Иначе какое же у вас алиби?

– Не враз она прибежала, это точно, – наконец произнес Микола, вспомнив, как ему не терпелось получить желанную бутылку, и одновременно надеясь, что таким ответом он избавит себя от новых вопросов.

– Ну полчаса или больше?

– Не припомню, ей-богу!

– Минут пятнадцать – двадцать?

– Вполне. А может, и меньше.

– А с какой стороны она появилась? – продолжал допрос капитан, поглядывая на молчавшего Коваля.

Гоглюватый пожал плечами:

– Не углядел.

– Может, от речки?

– Чего не знаю, того не знаю, – упрямо ответил Микола.

– Что же она вам дала?

– Водку, чего же еще?

– Не самогон?

– Говорю же, «Московскую»…

– И вы ушли, а Кульбачка осталась дома?

– Точно, осталась.

– И этой ночью вы больше ее не видели?

– Нет. Я пошел к Андрею, хотел его на улицу вытащить…

Дальнейшие приключения Гоглюватого с бутылкой, которую он выпил, после чего свалился на землю, Коваля и Бреуса не интересовали.

– Что вы знаете об убийстве Марии Чепиковой и Петра Лагуты? – спросил подполковник.

Микола опять пожал плечами:

– Не помню, как и заснул. Проспал до утра как мертвый. Откуда мне знать?

– Скажите, Микола Павлович, – продолжал Коваль, – вы слышали один или два выстрела?

– Дважды стрельнуло.

– Какой же был интервал между ними?

– Кто ж его знает, – почесал затылок Микола.

– А все же?

– Не очень долго. Может, минута, а может, две…

– Значит, не сразу, один за другим?

– Вроде не сразу… Я еще подумал, когда первый раз бахнуло: «Кто-то рыбу глушит!» Пока сообразил, что это из пистолета или винтовки стреляют, а тут и второй раздался…

– Хорошо, вы свободны, – сказал Коваль.

Микола вскочил, даже не вскочил, а будто слетел со стула и, довольный, что его отпустили и что он не рассказал о подозрительном свертке под мышкой у Ганны, мигом исчез из кабинета.

Когда дверь закрылась, капитан Бреус медленно произнес:

– Видите, что получается, товарищ подполковник: одно к другому – и ключ, и следы туфель в хате у Лагуты, и алиби у нее сомнительное, и все другое. Удивительное, очень удивительное стечение…

– Возможно, вы правы, – ответил Коваль.

Для других версий, кроме признанной в райотделе, ни у кого еще не было достаточных оснований.

Единственная версия: убийца – ревнивый муж Иван Чепиков, имела много доводов, и Коваль мог вполне с ней согласиться. Было соблазнительно считать ее окончательной: есть и упрямые факты, неопровержимые доказательства, и нет каких-либо других, в такой же мере правдоподобных версий, а тут еще стремление побыстрее выполнить задание.

Но Коваль не был бы Ковалем, поддайся он соблазну и откажись от возможности еще и еще раз проверить имеющиеся предположения и догадки в таком деле, как убийство. Он не был до конца уверен, что существующая версия единственно возможная, и допускал ее ошибочность. Как и то, что любая новая, на первый взгляд ошибочная, версия может внезапно отбросить все предшествующие и стать истинной.

Коваль любил соревнование версий. Таков был его метод, помогавший, когда доказательства еще скрыты, но он уже чувствовал, что они существуют и что он уже подошел к ним вплотную.

Знал он также и то, что стоит неожиданно натолкнуться хотя бы на одно звено в цепи подлинного события, вытащить на свет хотя бы одно доказательство действительной версии, как тут же откроется целая россыпь подтверждений – и и с т и н а не заставит себя ждать.

Так, правда, случалось редко, лишь когда ему, словно золотоискателю, удавалось угодить на настоящую жилу. Бывало, что за случайным проблеском не появлялось ни второго, ни третьего доказательства, и единственная крупица золота вела его к пустой породе. И тогда приходилось снова искать, запасаясь терпением.

VI

Коваль разрешил конвоиру идти, потом кивнул Ганне Кульбачке:

– Садитесь.

Она присела на стул; весь ее вид – опущенные плечи, застывшие на коленях руки, отсутствующий взгляд – свидетельствовал, что покорилась судьбе и готова нести свой крест.

Какое-то время молчали.

Дмитрий Иванович любил начинать допрос с такой паузы. Что ни говори, а это был не пустой разговор, шло сложное противоборство, в котором Ковалю нужно было находить зерна истины, в то время как подозреваемый все больше старался припрятать их. Подполковник использовал слабые места в обороне противника. Наибольшее воздействие на подозреваемого оказывало неожиданное, непонятное ему поведение допрашивающего.

Если у допрашиваемого был довольно ограниченный и хорошо известный Ковалю набор стереотипов поведения, завершавшийся молчанием, то молчание дознавателя для подследственного уже было неожиданностью. Таким способом Дмитрий Иванович вызывал смятение в душе подозреваемого, увеличивал тревогу, ослаблял сопротивление.

Сейчас, не глядя на Кульбачку, словно ее и не было в комнате, он сидел неподвижно, как бы размышляя о чем-то своем, и, когда на какую-то секунду обращал на нее свой взгляд, лицо его мрачнело и морщины на лбу становились глубже. Ему как будто было неприятно и тяжело допрашивать эту женщину.

Потом он долго готовил бумагу для протокола, заправлял ручку чернилами. Ганна напряженно следила за каждым его движением.

Но очень затягивать начало допроса Коваль не мог и, почувствовав тот момент, когда растерянность и тревога в душе женщины достигли вершины, спросил:

– Ну как, Ганна Митрофановна, поговорим начистоту?

Кульбачка кивнула и даже попробовала улыбнуться.

– Что же тут говорить, милый. Все нами переговорено и пересказано. Все я рассказала, все признала. Виновата, каюсь, любому-всякому закажу не иметь дело с самогоном. Истинно сказано: зелье сатанинское, – перекрестилась она, не сводя глаз с подполковника.

– А я не о самогоне, – мягко остановил ее Коваль.

– О чем же? – казалось, искренне удивилась Ганна.

Подполковник не сразу ответил, он еще раз использовал паузу, чтобы растопить броню, за которой укрывалась подозреваемая. Вышел из-за стола, шире распахнул окно и, внимательно изучая лицо Ганны, на котором, несмотря на все ее усилия, обозначалась тревога, глядя ей прямо в глаза, сказал:

– Я об убийстве спрашиваю.

Ресницы у Ганки предательски дрогнули.

– А я тут при чем? – как можно спокойнее спросила она. Подумав, добавила. – Царство ей небесное, Марии. Не дал ей господь счастья на земле. Позвал к себе. – Ганка подняла глаза. – Они с Петром и на земле слугами божьими были… А об убийце, об этом Иване, нечего и говорить. Допился до беды, сатана ему в руки и сунул оружие.

– А что вы скажете о Лагуте? – спросил Коваль, когда Ганна замолчала. – Какие лично у вас с ним были отношения?

– Отношения? – чуть не вскрикнула Кульбачка. – Какие отношения? Говорила же, человек он божий. Иногда за молитвой к нему ходила, ведь и я в господа нашего Иисуса Христа верю. – Ганна снова перекрестилась. – А что же еще? Плохого ничего не было. И года нет, как мужа похоронила, царствие ему небесное…

– А почему в дом к нему ночью лазили? – тихо спросил Коваль, так, словно спрашивал между прочим, о чем-то не очень существенном.

На этот раз Кульбачка даже не вздрогнула, смотрела застывшими зрачками, и Ковалю показалось, что она вдруг одеревенела.

«Большой клубок придется разматывать», – подумал он.

– Вы слышите меня, Ганна Митрофановна? – переспросил подполковник, потому что она никак не реагировала на его слова. – Почему, спрашиваю, пробрались ночью в дом убитого гражданина Лагуты и как вы это сделали?

Ганка наконец заговорила:

– Не пойму, гражданин подполковник, о чем вы? Никуда я не пробиралась.

– Ганна Митрофановна, ой, Ганна Митрофановна, – укоризненно покачал головой Коваль. – А все-таки пробирались. Это установлено. Следы ваши найдены. И туфли, в которых вы на козлы становились и по хате ходили, уже изъяты и приобщены к делу. Имеется заключение экспертизы.

Кульбачка никак не могла полностью взять себя в руки. Ее всегда бледное лицо еще больше побледнело, покрылось пятнами. Казалось, она даже помолодела от волнения.

– В глине испачкали туфельки, в той, что у стены за домом Лагуты лежала, – прокомментировал он вывод экспертизы.

– Да разве только там глина? – наконец сообразила, что ответить, Кульбачка. – Ее во многих дворах набросано. Жатва кончится, хаты будут мазать и ремонтировать.

– Но там кроме глины был еще мел на козлах, и вы его разнесли по всему дому. Нет, ночью по комнатам Лагуты ваши туфельки ступали. И ваши руки брались за подоконник и раму окошка, через которое пробрались в дом. Это установлено, и ваше признание не обязательно. Объясните только, зачем вы туда пробирались, что искали и что нашли?

Что могла ответить на это Кульбачка? Тут уже никакая выдумка не спасала. Ганна молчала. А может, нервный спазм сдавил ей горло, лишил голоса. В конце концов она поступила так, как обычно в безвыходном положении поступают женщины: она расплакалась.

Коваль поднял трубку телефона, набрал номер.

– Сидор Тихонович, зайдите ко мне. И Бреуса позовите.

Кульбачка продолжала плакать. Коваль не мешал ей. Она плакала и тогда, когда вошел Литвин с капитаном, – откуда только брались слезы! Но Коваль видел, что они искренние, – Ганне и в самом деле было тяжело.

Наконец она перестала плакать и только всхлипывала.

– Все? – резко спросил Коваль. – Выплакались? Теперь рассказывайте. – И он повторил свой вопрос: – Зачем вы проникли в дом Лагуты после его убийства?

– Я там не была… – упорствовала Ганка и обтерла платочком мокрое лицо.

И без того не очень большие глаза капитана Бреуса стали еще меньше.

– Разрешите, товарищ подполковник? – обратился он к Ковалю.

Дмитрий Иванович кивнул.

– А где вы находились восьмого июля между десятью и одиннадцатью часами вчера, когда произошло убийство?

Ганка растерянно заморгала.

– Дома вас в это время не было. Вернулись вы уже после того, как Лагута и Чепикова были убиты, – сухо проговорил капитан. – Где вы находились в это время? Можете объяснить?

– Дома была, – прошептала Ганка белыми губами, понимая, что ей предъявляют обвинение, перед которым и торговля самогоном, и спекуляция овчинами, да и все другое становятся мелочью.

– Неправду говорите, – твердо заявил капитан. – Вот свидетельство, товарищ подполковник. – Бреус расстегнул планшет и вынул оттуда исписанные листки. Один за другим он положил их на стол перед подполковником.

– Ясно, – сказал Коваль, мельком глянув на протокол. – Но вернемся все же к нашим баранам, – не обошелся он без своей любимой поговорки. – Итак, – проговорил он сурово, – гражданка Кульбачка, зачем вы проникли в дом Лагуты?

– Я искала там свои письма, – вдруг выпалила Кульбачка. – Это было во вторник, двенадцатого июля, а восьмого вечером я была дома. Вы меня свидетелями не пугайте, – повернувшись к Бреусу, неожиданно дерзко сказала она. – Знаем мы ваших свидетелей. И у меня есть свидетели, которым я в это время отпускала водку.

– Ночью? – удивился Литвин.

– Почему ночью? В половине одиннадцатого или в одиннадцать. Когда убийство было… Вот и судите меня за то, что я после семи водкой торговала. Скажите на милость! – И она истерически рассмеялась. – Может, вы меня и в убийстве подозревать будете? Странный вы человек, Юрий Иванович, – вскинула она глаза на Бреуса. – Как у той свекрухи, у которой всегда невестка виновата. Пусть человека в хате и не было, лишь бы его кожушок там висел. Знаю, давно вы на меня зуб точите.

Глаза у капитана Бреуса заблестели. Что-то его развеселило в словах Кульбачки.

– Давайте по порядку, – произнес Коваль. – Какие письма вы искали ночью двенадцатого июля в доме убитого гражданина Петра Лагуты?

– Личные.

– Почему хотели их забрать?

– Это были такие письма, гражданин подполковник, что милиции к ним дела нет.

– Любовные? – снова позволил себе вмешаться капитан.

– Может, и любовные! – с вызовом ответила Ганка. – Это уже мое дело. И никому отчитываться не обязана.

Она зло смерила взглядом Бреуса с ног до головы. Ей казалось, что сейчас это для нее самый непримиримый противник.

– И вы нашли их? – спросил Коваль.

– Нет. Где уж там после вашего обыска! – Она махнула рукой.

– Никаких писем мы не изымали, – заявил Бреус.

– А может, там никаких писем и не было? – заметил начальник милиции. – Может, вы, гражданка Кульбачка, искали что-то другое?

Ганка ответила не сразу, пробурчала после паузы:

– Что же мне было там искать?

– Вы заявили, гражданка Кульбачка, что есть свидетели, которые подтвердят ваше алиби. Назовите их, – сказал Коваль.

– Ну, хотя бы Микола. Шофер наш из потребсоюза, – торопливо выпалила Кульбачка. – Как сейчас помню: я ему бутылку «Московской» отпустила, очень просил. Я и пожалела его.

– Микола? – переспросил Коваль. – А фамилия?

– На деревне его Гоглюватым называют… А мы у себя в райпотребсоюзе – Микола да Микола… Юрий Иванович его хорошо знает.

– Правильно, Гоглюватый его фамилия, – согласился Бреус. – Есть такой.

– А еще кто у вас свидетель?

Ганка буркнула что-то вроде того, что, мол, разве одного недостаточно.

Обращаясь к Бреусу, который внутренне торжествовал, Коваль попросил:

– Позовите свидетеля.

Кульбачка не поверила своим глазам, когда Гоглюватый переступил порог кабинета.

– Садитесь, – пригласил его Коваль. – И расскажите, что вы знаете о вечере восьмого июля, где были, с кем встречались…

Микола повторил свои, записанные капитаном, показания. Чем дольше он рассказывал, тем сильнее хмурилась Ганка. Память у Гоглюватого оказалась цепкой. Несмотря на то, что, ожидая тогда продавщицу, он был выпивши, все подробности помнил.

– Значит, вы утверждаете, гражданин Гоглюватый, что долго ждали гражданку Кульбачку? И прибежала она уже после выстрелов. Как долго вы ее ждали?

– Точно не знаю, врать не стану! Но не сразу пришла. Долгонько ее не было, – сказал Микола.

– Как «долгонько»? Как «долгонько»? – не выдержала Ганна. – Я же в своей хате была, когда Чепиков стрелял. А потом выбежала. Залил ты себе, Микола, глаза и болтаешь.

– А где вы были перед этим? – спросил ее Коваль.

– Перед чем? Из дома весь вечер никуда не выходила.

– Как же это никуда не ходили, тетка Ганна? – искренне возмутился Гоглюватый. – А почему я вас столько ждал? Стучался. И темно было в вашей хате. И прибежали вы запыханные. Еще и испугались меня, когда я из-за дерева вышел. «Свят, свят!» – закричали. – Гоглюватый рассердился на продавщицу и решил не щадить ее. – И просили еще никому не рассказывать…

– А что не рассказывать? – спросил Коваль.

– Откуда я знаю.

– Ясно, – резюмировал Бреус. – Не рассказывать, когда она прибежала.

Коваль отпустил Гоглюватого, который, не глядя на Ганну, вышел из кабинета. Все какую-то минуту молчали, словно подытоживая услышанное.

Потом подполковник сказал:

– Есть свидетели, гражданка Кульбачка, которые видели вас около двадцати трех часов восьмого июля, когда вы спешили к своему дому. Остается уточнить: было это до выстрелов или после них. Придется провести очную ставку с этими свидетелями… Или, может, вы сами расскажете? Так для вас будет лучше.

– Я все сказала, как было. Мне скрывать нечего… – решительно заявила Ганка и сжала губы, как бы говоря, что больше ничего от нее не добьются.

VII

– Расскажите, как к вам попал пистолет? И где вы его прятали?

– Не знаю никакого пистолета, – Чепиков даже протянул руки, словно показывая, что у него ничего нет.

Коваль обратил внимание на большие руки Чепикова с заскорузлыми пальцами и твердыми желтыми мозолями на ладонях, расцарапанных, с въевшейся в кожу чернотой.

Руки всегда производили впечатление на Дмитрия Ивановича. Они могли рассказать не только о том, как совершалось преступление, но и о том, как жил человек и даже почему произошло его падение. Целую гамму чувств, картину душевного состояния, биографию подозреваемого мог прочитать подполковник по рукам. Не как хиромант – по линиям ладони и не как криминалист-дактилоскоп – по отпечаткам пальцев, а просто как человек с большим жизненным опытом.