Текст книги "Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие"

Автор книги: Ростислав Самбук

Соавторы: Владимир Кашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

– Только передышка, – объяснил он, – возникли какие-то сложности, и должны переждать.

– Сложности? – встревожился Татаров.

Гудзий увидел, как вытянулось лицо у всегда сухого и непроницаемого Гаврилы Климентиевича, и не смог отказать себе в удовольствии хоть немного испортить ему настроение.

– Шеф сказал, кто-то засыпался. Я так понял, кого– то даже заграбастала милиция… А Манжула погиб.

Думал лишь о легкой издевке, но, заметив, как побледнело лицо Татарова, испугался и потянулся к графину-

Но Гаврила Климентиевич сразу овладел собой.

– Не надо, – остановил Гудзия, – думаю, все это несерьезно.

Теперь он как-то просительно заглядывал в глаза Леониду Павловичу, и тот понял: самое важное, что нужно сейчас Татарову, – его, Гудзия, подтверждение. В конце концов, сделать ему это легче легкого, просто кивнуть или бросить короткое «да», однако Леонид Павлович припомнил постоянно демонстрируемое Гаврилой Климентиевичем превосходство, пусть небольшие, но весьма болезненные уколы, наносимые им самолюбию подчиненного, и решил: не обязан он, Гудзий, выступать в роли «скорой помощи», да хоть и умрет от испуга, какое его дело?

Ответил, покачав головой:

– Не знаю… Ничего я не знаю, сказано только: пока что с алюминием подождем, а там будет видно…

Поднялся и пошел к дверям не оглядываясь, знал, что на маленькие уколы ответил лишь одним, но уж очень ощутимым, однако не чувствовал угрызений совести, наоборот, его распирало от гордости.

Думал: как все же бывает приятно сделать подлость ближнему своему!

15

Хаблак торжествовал: в течение трех дней ему удалось полностью раскрутить Бублика. Теперь он знал, кто прятался за этим, не весьма благозвучным, прозвищем.

Степан Викентьевич Галинский – внештатный распространитель театральных билетов БОРЗа – бюро организации зрителей, так называемый борзовик.

Как и предвидел Хаблак, напуганный Бублик в тот злосчастный день, а вернее, ночью первым же рейсом вылетел из Ивано-Франковска. В Киеве Хаблак сразу получил адреса двух пассажиров, прилетевших в столицу, Галинского и Викторова, третий с инициалами С. В. – Гарайда в Киеве прописан не был, а Викторова звали Семеном Владимировичем.

Автоинспекция сообщила, что Степан Викентьевич Галинский – владелец машины ГАЗ-24, номерной знак КИТ 63–01. Автомобиля, как было отмечено в документах автоинспекции, белого цвета. Стоянка машины – кооперативный гараж.

Фотографию Бублика-Галинского взяли из его личного дела и в тот же день передали в Ивано-Франковск, а еще через день оттуда пришел официальный ответ, что Степан Викентьевич опознан Коржом, у которого он жил, и Дуфанцом, с которым продавал алюминиевый лист.

Но в Одессе, как свидетельствовали сестра Манжулы и мальчики из совхозного поселка, преступники ездили на «Волге» вишневого цвета. У Бублика же была белая. Но майор выяснил и это обстоятельство.

Утром под видом инспектора противопожарной охраны Хаблак появился па платной автостоянке возле завода «Вулкан», где летом обычно стояла «Волга» Галинского. Осмотрел все, как положено, вместе с дежурным, похвалил за образцовый порядок и остановился возле белоснежной машины с номерами КИТ 63–01. Погладив ладонью отполированный капот, сказал:

– Блестит как новая.

Дежурный охотно поддержал разговор с представителем пожарной службы.

– Раньше посмотрели бы, – молвил с сожалением, – вот то была красота! Но ее владелец определенно сдвинутый по фазе, видите ли, цвет ему не нравился, взял да и перекрасил.

– Я его понимаю, мне тоже по сердцу белая машина, – возразил Хаблак.

– А по-моему, вишневая лучше.

– Так она была вишневой?

– Я же говорю: богатейший цвет. А он взял и перекрасил.

Хаблак обошел вокруг машины.

– Никогда не скажешь, что перекрашена, видно, мастер классный. Не знаете кто? Мне тоже нужно…

– Знаю, – заявил дежурный. – Этот чудак говорил: если кому-то понадобится, можно рекомендовать. Он свою «Волгу» на стоянке только летом держит – напротив дома. А еще зимний гараж у него есть. Под Печерском, где– то возле студии кинохроники. Там и мастерская с маляром – какой-то Лазарь, говорят, один из лучших в Киеве.

Теперь все совпало, как дважды два – четыре. Для полной ясности не хватало только фотографии следа протекторов «Волги» Бублика. Хаблак присел возле передних колес, заглянул под крыло, будто хотел окончательно убедиться в высоком мастерстве маляра, и даже присвистнул от огорчения. На «Волге» стояла совсем новая резина. Ну и хитер же этот Бублик, думает, что не оставил ни единого следа.

Хаблак поехал к Дробахе. Ивана Яковлевича пришлось немного подождать – беседовал с прокурором республики. Появился солидный и сосредоточенный, Хаблаку даже показалось, что не стоит говорить с ним о таких мелочах, как перекрашенная «Волга». Но Дробаха, услышав эту новость, сердито стукнул себя кулаком по лбу.

– Не учись уму до старости, а до самой смерти, – сказал с укоризной. – Мы уже сколько ищем эту проклятую вишневую «Волгу», а оказывается вот что. Видите ли, машина зарегистрирована у Бублика как белая, перекрасил в вишневую и автоинспекцию не поставил в известность, а теперь снова белая… Должны были предвидеть и такой вариант – раньше бы вышли на Бублика.

– Главное, все же вышли, – возразил Хаблак.

– Нет, дорогой мой, на собственных ошибках надо учиться. Так что же вы предлагаете?

– Брать Бублика рановато.

– Резонно, Сергей Антонович, даже весьма резонно, ведь, опираясь на факты, можем обвинить гражданина Галинского лишь в спекуляции листовым алюминием, за это можно и нужно арестовать, но прямых доказательств того, что он причастен к убийству Манжулы, нет. То, что перекрасил «Волгу», еще ни о чем не говорит, так сказать, косвенная улика.

– Кроме того, не знаем, кто соучастник убийства, – согласился Хаблак. – Человек, похожий на Энгибаряна.

– Надо приглядеть за Бубликом, – решил Дробаха. – Установить круг его знакомств и связей. Тем более что есть интересное сообщение от Коренчука. Наш юный коллега вышел на завод, через который спекулянты получали алюминий. Работники ОБХСС уже трудятся там, знаете, как говорят наши подопечные, раскручивают динаму…

– И арест Бублика может насторожить кое-кого?

– Вот-вот. Там пахнет большой аферой, прокурор республики взял дело под контроль.

Хаблак подумал и заметил:

– По-моему, Бублик в этой компании не главный. Я уже докладывал: существует какой-то Президент. Кроме того, должен же кто-то выделять тому заводу алюминий. Я, правда, в этом слабо разбираюсь, ведь сие – прерогатива ОБХСС, но интуиция подсказывает…

– Правильно подсказывает, – поддержал его Дробаха. – Итак, договорились: гражданин, именующийся Бубликом, пускай догуливает. Под вашим бдительным оком.

– Никуда не денется, – заверил Хаблак.

16

Президент назначил свидание Шиллингу у Аскольдовой могилы. Прогуливался по аллее, ведущей ко входу в ротонду, – тут всегда многолюдно, стоят автобусы, толпятся туристы и экскурсоводы рассказывают им…

Что именно рассказывают экскурсоводы, Президента не интересовало. Был, говорят, какой-то князь, ну и что? Сколько этих князей слонялось тут, по Днепру и его берегам, проклятые эксплуататоры трудового народа душили свободу и демократию… А демократию Президент любил и уважал, трактуя ее, правда, несколько своеобразно – как персональную привилегию делать что угодно: доставать дефицит любыми способами, продавать, перепродавать, не брезгуя ничем, лишь бы иметь «навар», лишь бы нагрести как можно больше денег. Проворачивать все это, не опасаясь никаких следователей, обэхээсовцев, прокуроров, не прятаться, а ходить с высоко поднятой головой, так, как там, на Западе, где был бы он уже, конечно, членом правления какого-нибудь банка или действительно президентом чего-то там, и говорили бы о нем открыто, с уважением, а не шепотком.

Шиллинг подкатил на «Ладе», за рулем которой сидела женщина. Сначала Президент не обратил на нее внимания – этот Шиллинг известный бабник, ему раз плюнуть закадрить любую женщину. Бублик говорил: может организовать на разные вкусы.

Но женщина вышла из машины вслед за Шиллингом, и Президент подумал, что лучше ее не видел. Не сопливая девчонка, женщина под тридцать, длинноногая, грудастая, может, чуть-чуть с лишком, но то, что надо. И несет свои прелести, как самые дорогие реликвии. Видно, знает себе цену и действительно стоит недешево.

Но и Президент знает цену и, когда нужно, умеет не скупиться. Он, правда, не допотопный купец и не привык дарить потаскухам бриллианты, теперь такса совсем другая, но на этот раз и он не постоял бы за ценой.

Президент не успел до конца обдумать эту проблему, так как Шиллинг заметил его и, сделав своей спутнице знак, чтоб подождала, направился к нему.

Они выбрали укромное место, где не слонялись туристы, уселись на скамью, и Президент спросил:

– Привез?

– Есть пять сотен.

– Долларов?

– Четыре долларами, а сотня франками.

– Подходит. Почему мало?

– Так Чебурашку же замели. Разве не слыхали?

– Чебурашки меня не интересуют, – жестко ответил Президент. – Тем более что его замели.

– Все под богом ходим.

– Не под богом, а под… – Президент запнулся и не стал уточнять, кого именно имел в виду: и так ясно. Спросил: – А ты?

– Перекантовался на приднепровском хуторе. Пока улеглось.

– Смотри, Арсен, чтоб не зацепили.

– Смотрю… – усмехнулся беззаботно. – Чебурашка – свой парень, не капнул. А больше меня никто не знает.

– Думаешь, там не слышали о Шиллинге?

Юноша, нахмурившись, пожал плечами.

– Слышать, может, и слышали, а зацепиться не за что. Я мелкими делами не занимаюсь, для этого шпана есть. Шиллинга эта мелкая рыбешка никогда не видела, знает только понаслышке.

– Ну давай…

Шиллинг вытянул конверт. Президент спрятал его во внутренний карман пиджака.

– С вас причитается… – начал Шиллинг, но Президент перебил его с раздражением:

– Знаю. Завтра получишь у Бублика.

– Хорошо. Все?

– Нет. Есть поручение. – Президент достал из кожаной сумки, повешенной через плечо, сверточек. – Завезешь сегодня вечером;.. – назвал адрес, – Лидии Андреевне Мащенко. – Перехватил вопросительный взгляд Шиллинга и продолжил сухо: – Знаю, не удержишься, чтоб не заглянуть. Так вот, не надо, скажу сам. В свертке дамская сумочка, а в ней три тысячи. Передашь все, если украдешь хоть рубль, завтра же буду знать и голову откручу. Ясно?

Шиллинг кивнул. Известно, с Президентом шутки плохи, ничего никому не прощает, и недавно, говорят, по его команде кого-то пришили.

– Сделаем, шеф, – пообещал твердо.

Президент дал ему денег:

– Тут сотня. Сотня за работу. Достаточно.

– Хватит, – согласился Шиллинг. – Что ей сказать, Лидии Андреевне?

– Скажешь: от друзей Леонида Павловича. С благодарностью.

– Леонида Павловича, – повторил Шиллинг. – Скажу.

– Все.

Шиллинг поднялся, но Президент, вспомнив о женщине, привезшей его, спросил:

– Что за кадра? За рулем?

– На хуторе подобрал, жена скульптора. Понравилась?

– Ничего.

– Классная.

– Сам вижу, но с ней вот так, открыто… Женщины, знаешь, языкатые…

– Юлька влюблена в меня.

– Юлька?

– Я же говорю: Юлия Трояновская, жена скульптора.

– Машина ее?

– На свою еще не заработал.

– Заработаешь.

– Надеюсь.

Президент подумал немного, слегка поколебался и спросил:

– А она тебе еще не надоела?

Шиллинг ничуть не обиделся.

– Хотите? – спросил.

– Привезешь ко мне.

– Три сотни.

– Сдурел?

– За такую кадру, шеф!

Президент прикинул: может, не так уж и дорого.

– Хорошо, – согласился он, – я тебе свистну.

Шиллинг фамильярно подмигнул ему.

– Не пожалеете, – пообещал, – баба что нужно.

17

Утром Хаблаку доложили: вчера Бублик на своей машине выехал в городок Сосновку. Прибыл туда около пятнадцати часов. В гастрономе купил несколько бутылок водки, пива и поехал на дамбу, отгораживающую ныне речку Козинку от основного русла Днепра. Поставил «Волгу» возле первого спуска с дамбы на луг, поднялся на дамбу и дождался, когда поблизости причалила моторная лодка. Номер лодки заметить не удалось. Эта лодка отвезла Бублика на днепровский остров – приблизительно в трех километрах от дамбы. На острове стоит палатка. Там Бублик находился до семи вечера. Возвратившись в Киев, машину оставил на стоянке, из квартиры больше не выходил.

Сегодня утром поехал на работу в свое бюро организации зрителей.

Остров с палаткой заинтересовал Хаблака, и он поехал в Сосновку. Городок знал и имел там знакомых. Не без удовольствия вспоминал, что именно в Сосновке когда– то началось одно из самых удачных его дел – мошенники с трикотажной фабрики забыли там в кафе на столике тысячу рублей в сигаретной пачке. Сколько пришлось тогда повозиться, чтобы вывести их на чистую воду! С той поры больше трех лет минуло, они с Мариной жили еще на старой квартире, и Степана не было. Быстро летит время, все в хлопотах, в делах, расследованиях, и кажется, скоро уж он, вспоминая то или другое событие, не будет говорить, что это случилось, например, в семьдесят восьмом году, а скажет приблизительно так: в тот год я расследовал дело Чугаева…

И сразу же Хаблак устыдился таких мыслей. Хотя зеленые лейтенанты, еще только начинающие работу в уголовном розыске, смотрят на него как на аса, а какой там ас! Будто в одиночку распутывает дела. Вон сколько людей привлечено сейчас к расследованию взрыва в Бориспольском аэропорту! Да еще Коренчук и его коллеги, листающие сотни документов, накладных, банковских переводов, всяческих писем, чтоб докопаться, почему и как попал алюминиевый лист именно на тот маленький провинциальный завод…

А старший лейтенант Волошин и подполковник Басов из Одессы, капитан Стефурак из Ивано-Франковского розыска! Сколько будет еще?

Или ребята, которые ведут сейчас Бублика и засекли его поездку на днепровский остров…

Инженер Владимир Прохорович Ефимов уже ждал Хаблака возле милицейского дебаркадера. Половина жителей Сосновки, пожалуй, знала Ефимова. По-настоящему влюбленный в технику, искренний и доброжелательный человек, он никому не отказывал в помощи и сам, если нужно, регулировал неопытным автолюбителям карбюраторы, клапаны.

Ефимов был знаменит в Сосновке и тем, что имел уникальный и единственный на весь город катер с водометом – он скользил по днепровской глади как по маслу, мог соревноваться в скорости с «метеорами» и легко обставлял лодки даже с двумя моторами.

Ефимов растянулся на носу катера, подложив под себя старый матрас, дремал, подставив солнцу бронзовую спину. Хаблак окликнул его с дебаркадера. Ефимов лениво приподнялся, но улыбнулся приветливо, и отсюда, с берега, Хаблак увидел, какие у него синие и лучистые глаза.

– Знаю я тот остров, – сказал, когда Хаблак рассказал о цели поездки. – Позавчера проезжал, там польская палатка стоит двухцветная, синяя с желтым. Хорошая – не палатка, а дом из двух комнат, все лето можно прожить.

Хаблак знал: кто-кто, а Ефимов с удовольствием провел бы целое лето в палатке на берегу. Никогда не ездил по курортам, лишь однажды отправился машиной в Крым, но сезонное столпотворение не понравилось ему, с тех пор отдыхал только на Днепре, ставил палатку в тихом месте, ловил рыбу, купался, загорал до черноты и никогда не болел.

Мотор взревел, и катер понесся, оставляя позади пенный след и высоко задрав нос кверху. Казалось, они взлетели над водой, зависли в воздухе и только иногда касаются воды, вздымая фонтаны поблескивающих на солнце брызг.

До острова домчались за несколько минут. Ефимов погасил скорость, и теперь катер резал носом воду старательно и сердито, будто заботливый хозяин, заметивший непорядок в своем образцовом хозяйстве.

Палатка стояла неподалеку от берега, на воде покачивалась моторная лодка «Прогресс» с брезентовым тентом, а возле палатки стоял сбитый из досок стол, валялись какие-то вещи, на леске, натянутой между вбитыми в песок жердями, вялилась рыба.

Возле лодки сидел на маленькой табуретке человек в соломенной шляпе с большими полями – такие шляпы Хаблак видел только в старых фильмах, а эта – вероятно, ручной работы – весьма удобна, особенно для днепровского острова.

Человек сердито замахал руками, по-видимому предупреждая Ефимова, что у него поставлены закидушки, и тот объехал их, причалив в стороне от палатки и прибрежной зоны, занятой ее обитателями.

Человек в соломенной шляпе поднялся и следил за маневрами катера неприязненно, вторжение чужаков, по всему видно, не радовало его – да это и можно было понять: выбираешь на днепровском просторе уединенное местечко, желая тишины и покоя, а тут неизвестно кто нарушает твой размеренный и уже привычный образ жизни. К тому же в данном случае ты ничего не можешь предпринять – каждый имеет право причалить по соседству, поставить палатку, развести огонь, ловить рыбу, даже оглушить тебя транзистором; и единственное, что остается делать, – искать себе новый укромный уголок.

Но как жалко бросать старое место, облюбованное, обжитое, где даже днепровские лещи стали чуть ли не ручными!..

Человек стоял и смотрел, как выходят на берег незнакомцы. Был невысокого роста, пожилой, все его убранство – соломенная шляпа и выцветшие черные сатиновые трусы, длинные, чуть ли не до колен. Стоял и смотрел молча, не ответил на приветствие Хаблака и, не произнеся ни слова, отвернулся и направился к палатке.

Ефимов сел на носу катера, а Хаблак разделся, разбежался и бросился в воду с шумом, смеясь и выкрикивая что-то. Он плыл, широко загребая воду руками и болтая ногами так, что брызги бушевали вокруг.

Человек в шляпе выбежал из палатки и закричал визгливо:

– А ну тише! Рыбу разгонишь, чертова твоя душа! Я тебя сейчас!..

Будто в подтверждение его слов и для укрепления позиций этого щуплого, даже болезненного на вид человека из палатки вышел здоровяк – также в черных трусах, но без шляпы, в синей майке. Дедок доставал ему лишь до груди, а верзила, казалось, загородил собою весь выход из палатки – стоял, упершись ладонями в бедра, как олицетворение силы, могущества, будто угрожал каждому, кто посмеет вторгнуться в его владения.

Но Хаблак не обращал внимания на недвусмысленное предупреждение, брызгался и дурачился в воде, и тогда здоровила сделал несколько шагов к воде и крикнул сердито:

– Ты слышишь, кому говорят: рыбу отпугнешь!

Хаблак лег на спину, раскинул руки и спросил наивно:

– А ловится?

– Ловится не ловится, твое какое дело?

Он явно нарывался на скандал, однако Хаблаку любой ценой надо было избежать ссоры.

– Извини, – сказал мягко, – я не знал… – Он поплыл к берегу тихо, стараясь не поднимать брызг.

Здоровяк повернулся к нему в профиль, и Хаблак чуть не погрузился в воду от неожиданности.

Все точно так, как описывали наблюдательные мальчишки из приморского поселка: прямой и как будто перебитый нос, крутой подбородок, скуластое лицо – в самом деле похож на Энгибаряна, только у Энгибаряна (Хаблак вспомнил, как стоит он рядом с боксерами, только что закончившими поединок, улыбается приветливо, готовясь поднять руку победителя) выражение лица совсем другое, доброжелательное, а этот хмурый, даже свирепый, и глаза излучают злость и непримиримость.

Хаблак осторожно вылез из воды, приложил руку к сердцу, даже сделал попытку поклониться вежливо. Все – поза, голос, улыбка – должно было засвидетельствовать его искреннее раскаяние. Краем глаза увидел, что его унизительная поза поправилась здоровяку, черты лица у него смягчились, он как-то расслабился и опустил руки. Но все же пробурчал угрожающе:

– Покупался и валяй отсюда. Место занято!

– Занято так занято, – быстро согласился Хаблак. – Сами видим.

– А если видите…

Хаблак попрыгал на одной ноге, выливая воду из уха. Кивнул на костер, над которым висел закопченный котелок – что-то в нем булькало и пахло вкусно.

– Уху варите? – спросил.

– А тебе что?

– Вкусно пахнет.

– Не для вас.

– Не для нас так не для нас, – пожал плечами. – На всех не наберешься. А я думал: наша пол-литра, ваша ушица.

Сразу почувствовал: его предложение не осталось без внимания. Здоровила перевел взгляд на своего пожилого товарища, тот решительно подтянул свои длинные трусы. Может, это у них был какой-то условный знак, но верзила все же покачал головой и презрительно хмыкнул:

– Пол-литра на четверых… – процедил он сквозь зубы.

Хаблак понял его и угодливо-радостно уточнил:

– Так найдется еще…

Пожилой еще решительнее подтянул трусы. Перспектива вырисовывалась заманчивая, и он, чтоб отрезать здоровяку путь к отступлению, спросил:

– Самогон?

– Казенка! – еще радостнее заявил Хаблак. – Чистая, пшеничная.

Видно, упоминание о пшеничной окончательно развеяло сомнения верзилы, он молвил чуть ли не любезно:

– Тогда другое дело…

– Мы сейчас, – засуетился Хаблак. – Еще есть консервы, огурцы и хлеб свежий.

– Тяни! – скомандовал здоровяк и смел со стола прямо на песок какие-то объедки. Постелил газету и велел пожилому: – Давай, Лукьян, стаканы, ведь уха уже готова.

Хаблак торжественно поставил на стол бутылки. Ефимов принес консервы, огурцы и зеленый лук, верзила начал резать хлеб, а Лукьян снял с огня котелок, чтоб уха немного остыла.

Хаблак подал Лукьяну руку.

– Серега, – отрекомендовался, – а это мой друг Володя Ефимов, его тут, в Сосновке, все знают: инженер и начальник мастерских, а я на насосной станции вкалываю.

– Из Сосновки, значит? – переспросил здоровила. Видно, это окончательно примирило его с незваными гостями, потому что сам подал Хаблаку руку и назвался: – Яков.

– Вот это глаз! – сказал уважительно. Сразу видно: у человека есть глаз и опыт. Тебя как, Владимиром зовут? Твое здоровье, Вова.

Хаблак поднял свой стакан. С его лица не сходила радостно-выжидательная улыбка, будто и первый глоток, и уха, ц лук с огурцами предвещали что-то интересное а значительное.

– За знакомство, Яков! – сказал с почтением и даже поднялся.

– Будем! – ответил тот несколько небрежно, как и подобало зажиточному хозяину, принимающему бедного соседа.

Выпил Яков с удовольствием, для порядка помахал ладонью перед ртом, откусив огурец, захрустел вкусно, обводя всех сразу подобревшими глазами.

– Оно, может, и правильно, – сказал он, – что собралась компания. А то мы с Лукьяном уже надоели друг Другу, поболтать не о чем.

– Давно отдыхаете? – сочувственно поинтересовался Хаблак.

– Я же говорю: надоело, – уклонился от прямого ответа Яков.

– Но тут ведь вода и воздух! – возразил Ефимов. – Я всегда только на Днепре отдыхаю.

– Катер у тебя классный, – заметил Лукьян.

– Есть немного…

– Не немного, а ого!.. Я в этом петрю. Водомет?

– Точно.

– Таких в Киеве по пальцам пересчитать можно.

– У нас в Сосновке один.

– Сам делал?

– Не совсем, хлопцы помогали.

– Без помощи не обойдешься.

– Ваш? – кивнул в сторону «Прогресса» Ефимов.

– Яшин.

– А чего? Вполне приличная жестянка.

– Точно, – хохотнул Лукьян, – по сравнению с твоей – жестянка.

Хаблак даже прищурился от удовольствия. Если лодка действительно принадлежит Якову, уже сегодня или, в крайнем случае, завтра майор узнает фамилию Якова, адрес, в общем, чуть ли не все, что его интересует.

Яков заметил радостную улыбку Хаблака и воспринял ее по-своему.

– Пошло? – спросил.

– Как брехня по селу!.. Здорово пошло, – подтвердил Хаблак совсем искренне. – Если и дальше так, полный порядок.

– Вторую чарку под уху, – распорядился Лукьян. Освободил на столе место, поставил котелок и раздал всем деревянные ложки.

Уха желтела жиром, пахла лавровым листом и перцем, Хаблак едва удержался от желания попробовать, пока Ефимов с той же ловкостью фокусника разливал по второй.

Теперь выпили молча, без тостов. Хаблак выдержал паузу и зачерпнул ухи после всех, распробовал и похвалил:

– Давно не ел такой. Вкуснейшая.

– Оттого что рыбы много, – объяснил Яков. – Рыба тут ловится, вчера вечером даже судак попался. Вот, – подцепил ложкой и положил кусок рыбы на газету перед Хаблаком, – отведай, судака ведь не каждый день поймаешь.

Хаблак не отказался, судак понравился ему, да и вообще, разве может быть невкусной рыба на берегу, тем паче под рюмку?

– За продуктами в Сосновку ездите? – спросил он.

– Редко, – отозвался Яков, – у нас тут все есть. Крупа, консерва… За хлебом и поллитрой Лукьян мотается. Ну колбасы еще прихватит, когда совсем уж рыба надоест.

Мне бы никогда не надоела.

– Так ешь.

Хаблак выловил из котелка довольно большого подлещика и начал жевать,» поглядывая на Якова. Думал: нужна фотография… Завтра надо послать в Одессу его снимок. Те мальчишки из совхозного поселка должны опознать Якова, ведь точно подметили его сходство с Энгибаряном.

Через два-три дня они получат акт об опознании, и тогда можно со спокойной совестью брать Якова с Бубликом. По крайней мере, оснований для задержания достаточно, а неопровержимые доказательства убийства Манжулы и подготовки взрыва в самолете появятся в процессе следствия.

Итак, надо начинать с фотографии Якова. Нет гарантии, что, даже зная адрес и место работы, он сможет достать его снимок. Надо сфотографировать Якова сейчас. Что ж, это не такая уж большая проблема…

Хаблак доел рыбу и навалился на уху. Взглянул на Якова и не без удовольствия отметил, как посоловели у него глаза. Чуть-чуть толкнул локтем Ефимова и сказал:

– Хорошо сидим, ребята, и уха классная. В таком обществе не грех бы еще…

– Нет у нас, – объяснил Яков. – Лукьян сегодня должен был мотнуться, все прикончили.

– У нас есть еще, однако…

– Трехсвекольная?

– Из чистого сахара.

– Так что же ты молчишь?

– Видишь, не молчу, но ведь вы сначала…

– Да ты неправильно понял, – встрял Лукьян. – Если из сахара, и еще очищенный, лучше пшеничной.

Хаблак пошел к катеру. Накинул на плечи рубашку, положил в карман вроде бы обычную зажигалку, достал бутылку самогона.

Пока Ефимов разливал, Хаблак размол сигарету, щелкнул зажигалкой. Не загорелась, щелкнул еще раз – теперь имел две фотографии Якова, прикурил, затянулся, но сразу положил сигарету на край стола.

– Бросил я, – начал оправдываться, – но когда выпью, хочется…

– Оно все в соответствии, – решил пофилософствовать Лукьян. – Говорят, отрава для организма, но ведь приятно. У меня сын тоже бросил, но вижу, опять сосет…

– Приезжает сын? – спросил Хаблак чуть ли не машинально, но вопрос этот оказался едва ли не важнейшим, поскольку Лукьян вдруг сообщил такое, что у Хаблака вдруг вытянулось лицо, и он, чтобы скрыть волнение, схватил стакан и отхлебнул довольно вонючего, хоть и разрекламированного самогона.

А Лукьян сказал:

– Мой Митька нас не забывает. Да и что ему, тут он поблизости, возле райцентра. В карьере работает.

«В карьере производятся взрывные работы, – подумал Хаблак. – И этот Митька мог достать взрывчатку. Не ту ли, что взорвалась в Борисполе?»

– Знаю я тот карьер, – заметил Хаблак. – И что там ваш Митяй делает?

– Начальником участка он,

– Что-то не припоминаю.

– Дмитрий Червич, не слышал?

– Нет.

– А его многие знают. Весь в меня, даже изобретения имеет.

– Такие люди! – воскликнул Хаблак. – Мне приятно, что сижу с вами за одним столом. И ты, Яков, изобретатель?

– Рационализатор, – хохотнул тот. – У меня вся жизнь – сплошная рационализация.

Он сам дал повод Хаблаку задать вопрос, давно крутившийся у него на языке, и майор немедленно воспользовался этим:

– Вероятно, интересная профессия? Где ты работаешь?

– Во! – показал ему большой палец Яков. – У меня работа – во! Не пыльная, и все кланяются…

– Умеют же люди устраиваться!

– Голову для этого надо иметь, – ответил Яков, но тут же почему-то согнул руку, демонстрируя и правда впечатляющие мышцы.

– На промтоварной базе он… – объяснил Лукьян. – Это такая работа: что пожелаешь, то и будет.

– Точно, – вздохнул Ефимов. – У меня один знакомый работает на нашей базе, так все имеет.

– Сравнил! – не без бахвальства сказал Яков. – У нас база республиканская, усек?

– Тем более приятно познакомиться, – расцвел в улыбке Хаблак. – И кем же ты на базе?

– Ну и дурак, – безапелляционно заявил Яков, – ежели так спрашиваешь… У нас важно не кем, а что можешь… Ну грузчиком, какое это имеет значение! Главное, знаю, что где лежит, а без меня – ни-ни…

– Финские сапоги можешь достать? У нас в универмаге выбросили, так расхватали…

– Я все могу! – Яков бесцеремонно вылил остатки самогона в свой стакан. – Вы завтра подскочите, а то мы послезавтра в Киев возвращаемся. Конечно, прихватите с собой, посидим, побеседуем, тогда и договоримся. Ты ко мне приедешь, я тебе все устрою, для хороших людей нам ничего не жалко.

Хаблака подмывало спросить у Якова фамилию, однако воздержался – недаром же тот прячется на пустынном днепровском острове, и Бублик только наезжает к нему.

Подумал: впрочем, он и так знает о Якове достаточно, а завтра будет знать абсолютно все. Ну, может, не все, а то, что нужно на этом этапе расследования.

И пусть себе Яков с Лукьяном еще денек загорают и ловят рыбу тут на острове.

18

В Киев возвратился Коренчук. Первое, что увидел Хаблак в кабинете Дробахи, большой желтый портфель, набитый бумагами. Он стоял на стуле возле самых дверей, будто подчеркивая деловитость своего хозяина, а сам лейтенант пристроился в углу, по привычке зажав руки между колен.

Поприветствовав Хаблака, Дробаха сказал благодушно:

– На ловца и зверь бежит, мы с Николаем Иосифовичем как раз чаевничать собрались. Не откажетесь?

После такой преамбулы, если бы даже и не хотелось пить, отказаться было бы неудобно. Но Хаблаку хотелось чаю, да и знал: у Ивана Яковлевича он всегда вкусный, вроде бы готовит его как все, но пьешь и чувствуешь – у Дробахи чай особый. То ли более душистый, то ли не горчит совсем, а может, совсем по-другому пьется в компании благожелательного хозяина.

Электрический самовар уже закипел. Иван Яковлевич насыпал в ярко расписанный чайничек три ложечки заварки и залил кипятком. Обернулся к Хаблаку и, подмигнув ему, сообщил:

– У Николая Иосифовича интересные новости.

– Не сомневаюсь, – пробурчал майор. Он был уверен, что Коренчук докопается до истоков аферы с алюминием.

– У вас плохое настроение? – удивился Дробаха – почти никогда не видел Хаблака не только раздраженным, но даже слегка нахмурившимся.

– Нет, просто забегался.

– Чай снимет усталость. – Дробаха подал Хаблаку стакан, поставил на журнальный столик вазочку с печеньем. – Лимона нет, – предупредил, – летом с лимонами трудно.

Коренчук наконец вытянул руки, зажатые между колен, подсел к самовару. Взял свой стакан, но, даже не пригубив, сразу отставил. Лишь теперь Хаблак заметил,

что лейтенант немного похудел, черты лица у него заострились, но глаза светились энергией.

– Рассказывайте, Николай Иосифович, – сказал Дробаха. – Вижу, не терпится, да и Сергею Антоновичу будет интересно послушать.

Коренчук снова потянулся к стакану и, теперь уже не выпуская его из рук, время от времени отхлебывал чай, не прерывая рассказа: