Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

Вернулась она в сумрачную свою избу с занавесками и легла на кровать одетая, чего себе редко позволяла.

Миновали сутки.

Утром в дверь постучали. Вошли двое мужчин в белых халатах.

– Галина Михайловна. Вы нездоровы?

– Да маленько, – не подумав о подвохе, простонала старуха. – Голова кружится.

– Давайте мы вас в больницу отвезём.

– У меня денег нету. – отвечала она.

– А мы бесплатно. Вы же пенсионерка… – И на длинные носилки её, и в машину с красным крестом.

И оказалась она в больнице, где рядом кто-то хохочет-заливается, а кто-то усердно молится на водопроводную трубу с утра до ночи со словами: «Вода живительная, тебе поклоны бьём!..»

Наконец, дошло до старухи, куда её привезли, и поднялась она, идёт-шатается.

– Мне к доктору.

– Он сам к вам придёт, – отвечают санитары и, больно ухватив за локотки её, кладут назад на кровать.

И старуха закричала:

– Изверги! Отпустите меня домой! Отпустите!.. Явился пухлый врач в белом халате, что-то жуёт, на лбу очки.

– Тихо-тихо-тихо. Отпустим мы вас, отпустим. Голова уже не болит?

– Нет. Только жужжит что-то.

– Вот ещё укольчик сделаем. и завтра отпустим.

– Нет, отпустите сегодня.

Врач вздохнул и, ласково улыбаясь, спросил:

– А куда отпустить? Вы куда хотите отсюда пойти?

– К себе домой.

– Ах, Галина Михайловна! Придётся сказать правду. будьте мужественны. Ваш дом сгорел. у вас была старая проводка…

Старуха стала метаться, рычать, кусать зубами хваткие руки санитаров, которые её мигом какими-то ремнями обвязали.

И когда она очнулась, было утро следующего дня.

Перед ней стоял с сокрушённым видом моложавый начальник строителей, с прилизанными волосами и при бордовом галстуке.

– Галина Михайловна… не подумайте на нас… правда же, изба сгорела сама по себе. Поедем на улицу Щорса.

– Чтоб тебя на том свете на примус посадили, – только и сказала старуха. – Вези меня туда, где я жила.

– Зачем? – Но, переглянувшись с врачом, инженер подумал, видимо, – хочет проститься со своей землёй.

Когда машина подкатила к улочке, где до недавней поры стояла изба старухи и сына, там уже стрекотал бульдозер, окутываясь сизым дымом, пыжась и толкая ножом гравий и засыпая те шесть или семь метров, где ещё валялись чёрные угольки – всё, что осталось от человеческого жилья.

– Выпустите, – хрипло простонала старуха. Ей открыли дверцу, помогли выйти из машины.

Она медленно двинулась туда, где прожила жизнь. бульдозер остановился… Вот одно бревёшко в стороне сохранилось, не убрали… чёрное, с ракушками, словно всё из чёрных цветов.

Галина Михайловна опустилась возле него на колени и легла набок.

– Верните мне мою избу. Я никуда отсюда не поеду.

– Перестаньте хулиганить, гражданка Никонова! – завизжал, возникнув над нею, низенький руководитель Оболдорстроя в расшитой украинской рубахе. – У кого сотовый?! Надо милицию вызвать.

Приехал на чёрном воронке наряд милиции, во главе группы – лейтенант Володя с соседней улицы, тот самый, что арестовывал сына.

– Володенька. – запричитала старуха. – Ну, скажи им… они чужие!.. я тут хочу Саню дождаться.

Володя хмуро постоял, глядя на неё и на дорожников, и отказался старуху забирать в отделение.

– Мы проведём расследование… – только и сказал Володя толстяку. – Если ваши подожгли, смотрите, Николай Васильевич!

– Пошёл на х.! – заорал на него начальник. – Хочешь своих копеечных звёзд лишиться?!

Старая женщина лежала на куче гравия, закрыв глаза. Журналисты сбежались. И депутаты всякие.

– Господа! Что происходит в нашем государстве?! У человека отнимают дом, родину, землю, которую он потом поливал!

– Да, да, товарищи! Вот до чего довёл людей антинародный режим!

– Эй, вы, молчите! Кто до шестьдесят первого года нас за холопов держал!.

– Нужно немедленно обратиться в Гаагский суд!.. Или в Страсбург!..

И вдруг все замолчали. Галина Михайловна услышала – подошёл кто-то явно уважаемый, может быть, мэр, а может быть, даже губернатор области.

– Друзья… земляки… – негромкий голос человека дрогнул. – Что мы творим? Нельзя, нельзя. Тут из каких газет? Есть тут кто с телестудии? Я хочу сделать краткое заявление. Земляки. Нельзя силой принуждать человека… надо уважать его… Сколько можно?! Мы для этой несчастной женщины, ждущей сына, для труженицы с медалью, здесь, на старом месте, согласны построить избу, какая была… даже чуть пошире и светлее… и огород оставим за ней.

Галина Михайловна не верила своим ушам и глаза боялась открыть. «Наверное, я брежу… – думала она. – Может быть, уже померла, не дождавшись Саню.»

Но нет, ей помогли подняться. С ней фотографировались какие-то политики, мигали вспышки. Её повёз к себе домой, это на соседней, тоже пока деревянной улице, милиционер Володя. Пока строят ей новую избу, она поживёт у него в гостях.

Вечером по телевидению повторили речь большого начальника области, а потом толстяк из Облдорстроя, заикаясь и улыбаясь, объявил, что сам хотел предложить такое, что он сегодня дал приказ своим подчинённым обойти по кривой место, где стояла изба старухи, задев её огород ну разве что на метр. Наверное, уж Галина Михайловна Никонова простит его за такое самоуправство. Что происходит в мире? Откуда такая благодать? Кто объяснит старой женщине, ждущей сына, как счастья, перед тем как умереть? То ли очередные выборы на дворе, то ли, правда, большой начальник пожалел её (а почему? может, своей не жалел), а может быть, просто потому что есть Бог на свете и порою, пусть не часто, пусть даже редко, но вмешивается в наши недобрые побуждения, и мы к своей собственной радости вдруг видим: а право же, если не обидеть человека, как потом-то сладостно на сердце!..

Скоро сказка сказывается, да не скоро кончается. Жизнь вносит коррективы, и не всегда корректные. Распахнулась со скрипом новая дверь новой избы – сын вернулся. Да не один – с угрюмым дружком вернулся, все кулаки у того в синих и красных наколках. А сын хохочет.

– Ты спятила, мать! От городской хазы отказалась?!

– Так я тебя тут ждала. – у матери не было сил подняться. Она сидела на койке, опустив ноги в шерстяных носках на жёлтый, недавно покрашенный пол, и глазам не верила. – Тебя отпустили?

– Отпустили, отпустили! – веселился сын. Подошёл, обнял, в окно посмотрел. – Какая х. – ня! Проси городскую.

– Теперь уж не дадут. – Мать измученно улыбнулась. – Тут такое было.

– Да видел я по телику. Танька не заглядывала?

– Н-нет. Я уж её позабыла.

– Могла бы и навестить, красотка-чесотка. Говорит, ждёт, верна.

Мать промолчала.

– Ну, ладно. Где этот начальник сидит?

– Не помню я. Ну, рабочие-то знают. Дорстрой, что ли.

– Ясно, как под лупой! – снова заржал сынок и, подмигнув товарищу, первым выбежал вон.

Старуха перекрестилась и снова легла. Вот и вернулся сынок, слава тебе Господи. Видать, амнистия.

Тем временем Саня и его приятель по кличке Шуруп стояли уже перед толстым чернобровым начальником Облдорстроя в украинской расшитой сорочке и по очереди подмигивали ему.

– А ты постарайся, Николаша, – хмыкал Саня. – Ты ж обещал. слово надо держать.

– Так она ж отказалась, – потея, бормотал Николай Васильевич.

– Она говорила: дождусь сына на старом месте. Я вернулся. Вот я. Давай теперь хату с балконом.

– С двумя, – угрюмо проскрежетал из-за спины друга Шуруп. – Щас такие делают.

– Но позвольте, братцы, – заволновался начальник, робко протягивая руку к телефону и отдёргивая. – Мы ж потратились… дом ей заново из листвяка.

Саня шагнул вперёд и схватил начальника Облдорстроя за грудки – только белые пуговки брызнули.

– Я тебе что сказал?! А эту… забирай себе… можешь баню сделать. Дарю!

– Но у меня. сейчас. нету средств. мы ведём кольцевую… – пытался шептать чернобровый Николай Васильевич, не понимая, почему он не завопит, не вызовет секретаршу, а через неё – милицию.

– Ишь ты!. – проскрипел мрачный Шуруп и, обойдя друга, приблизившись к начальнику, вдруг воткнул ему в бок остро наточенную отвёртку.

– Зря… – только и сказал Саня. – Рвём когти!.. Но было поздно, в кабинет уже вбегали милиционеры. И среди них Вова, друг детства.

– Вован!.. – завопил, как пьяный, Саня, раскидывая руки, пытаясь обнять земляка, а вернее – спрятаться за ним, за его телом, но тот саданул ему ручкой пистолета по лбу, и Саня свалился. На синих кистях Шурупа уже сверкали браслеты.

Прошло недели две. Бандитов снова отвезли в тюрьму.

Начальник дорожных строителей не умер, его спасли от заражения крови.

И однажды утром он пришёл в новую избу к гражданке Никоновой.

Старуха стояла на коленях перед иконой и плакала.

– Галина Михайловна. можно к вам?

Она обернулась и ничего не сказала. Только руками замахала… гость понял, что она пытается встать. Он подскочил, помог ей подняться и сесть на койку.

– Простите нас, – тихо и гулко, как из какой ямы, сказала старуха.

– Да что уж теперь. вот, живой.

Он молча оглядел её свежеструганное жильё, устало улыбнулся.

– Ну, что, Галина Михайловна? Может, правда, вам перебраться. нашли мы один вариант. А тут стоянку соорудим. Согласны? Мы и переехать поможем.

Она тускло смотрела на него, а может быть, и мимо него. Седые жиденькие волосы свиты в девичью косу. Рубашка белая, словно в церковь или помирать собралась.

И наконец, старуха покачала головой.

– Спасибо… нет… – прошептала она. – Теперь уж я никуда. Буду сына ждать.

Начальник изумлённо уставился на неё.

– Галина Михайловна. так он же и просил. он же вернётся. Нет, я не боюсь, что опять убивать придёт… ведь мы тогда его и вытащили… письмо писали начальнику гуин… мол, вот, старая мать ждёт не дождётся.

– Нет уж… – повторила старуха. – Буду ждать на месте. Где он меня потом найдёт?

Начальник махнул рукой, вышел из сеней и сплюнул.

– Погибнет Россия. – бормотал он, садясь в «Волгу». – Сами не знаем, чего нам надо. А чего мне-то надо, старому дурню?

Николай Васильевич попросил шофёра остановиться у супермаркета, сам зашёл и купил литровую бутылку водки «Парламент» и, позвонив по сотовому главному инженеру, сказавшись больным, поехал на дачу, где у него подсолнухи, пчёлы, благодать.

Все мы из деревни.

СИБИРСКИЙ РАЗМАХ

После работы Николай не стал заходить домой – сразу пошёл на главную улицу города. Часы показывали семь вечера, а солнце по-прежнему висело над головой. Лето за полярным кругом светлое, но ледяное. Правда, и здесь, на площади, на склоне искусственного холма в горшках цвели жёлто-фиолетовые цветы, обозначив цифры: 20 мая.

Завтра – день его рождения. Неля – в больнице, врачи просили не приходить, не беспокоить. Но жена вчера умоляла: купи что-нибудь себе, иначе грех. Вот и зашёл Николай в универмаг.

Давно он не бывал здесь. И даже не сразу признал старый привычный магазин в два этажа, с унылыми выщербленными ступенями. ЦУМ теперь был весь как будто облит золочёным тёмным стеклом, внутри его и товары, и люди казались красивыми, какими-то не нашими. Да товары и в самом деле были наверняка все иностранные – в ярких пакетах, узелочках из прозрачной бумаги или в коробочках с прозрачными окошечками. Раньше в кино показывали про заграничную жизнь – так вот, теперь и здесь, в северном городе, стало похоже на далёкую жизнь «проклятых буржуев».

«Что же купить?..» – прикидывал про себя Николай, обходя под тихую прелестную музыку прилавки. Лишь бы продавщицы, красотки в синем, с тонкими руками и нерусским выражением на тонких лицах (и откуда такие взялись за 69 параллелью?) не обсмеяли. Надо было зайти домой, переодеться. Не то чтобы Николай Пырьев робок, как раз нет. Северянин не может быть робким. Но в дни, когда больна жена, когда в третий уж раз не получилось у них иметь ребёнка, он как-то ослаб, хоть и, видит Бог, почти не пил в отсутствии Нели. Ослаб, обижался на всё и вся. Не успел подбежать утром на автобус – расстроился до слёз. Позавчера на шахте обещанного аванса не дали – аж в глазах почернело, хотя зачем он сейчас, аванс? Неля пролежит в больнице ещё с неделю, только целее будут деньги. Если, конечно, первого июня зарплату за март и апрель точно выдадут, не обманут. Могут и обмануть.

Николай стоял перед отделом рубашек и нарочито сурово смотрел перед собой, чтобы не вздумали оскорбить. «Что ли, взять? Наверно, хватит?.»

– Сколько стоит? – Николай небрежно показал на серенькую сорочку с чёрным воротником.

– Сто пятьдесят, – был вежливый ответ. «Тысяч?.. – сохраняя каменное лицо, уже про себя удивился Николай. – Ни хрена себе.»

– А она что?.. из чего?

– Х/б.

– Х/б? – переспросил Николай. И натужно засмеялся. – Б/у знаю. КПСС помню. А!.. хлопчатобумажная… – Он иногда пытался острить. Отошёл, достал старый портмоне, пересчитал денежки. На рубашку-то хватало, а вот как до зарплаты дотянет? И Нелечке надо яблок, соков… может, и особых лекарств – медсестра намекала…

А если первого опять надуют рабочих? С другой стороны, она просила. Горячей ручкой ухватила руку Николая, говорит: грех. Если бы сама была здорова, непременно купила бы. Тут уж суеверие какое-то. Николай стоял минут тридцать, сомневаясь. Его толкали, он всем мешал. Наконец, сунул кошель в карман: «Нет, деньги ещё пригодятся. обойдусь.»

Махнув кулаком, побрёл домой. В полуторакомнатной квартирке Пырьевых на первом этаже застоялась жара, дурно пахло из коридора, из подвала. Николай отворил обе форточки – они выходили прямо на улицу – и через минуту зелёный серный дым вполз внутрь жилья. Это работает комбинат, а ветра сегодня нет. «Как же быть? – подумал Николай всё ещё про не купленный себе подарок. – Обману, скажу – купил. А потом… что-нибудь придумаю».

Но обида стянула его сердце, как суровой ниткой обматывают и стягивают охотники копчёное мясо… Закурил, лёг на пол, на коврик – отсюда временами видно синее небо… Эх, взять бы жену да на юг. Была у Николая машина «Жигули»-«четвёрка», мечта любого северянина, купил на «материке», когда был в отпуску, оставил у матери в гараже до лучших времён – украли на следующий же день, как улетел. Железную дверь гаража (сам её варил и ставил) выломали, как фанерку. И хоть посёлок небольшой, считай деревня, – не нашли… Николай с Нелей начали собирать деньги на покупку дома в тёплых краях, поближе к югу, где-нибудь возле Минусинска. мать бы тоже из Лесного (это недалеко от Ярцева) туда забрали – да вот надо же, реформы… все деньги в сберкассе обратились в копейки.

Николай никогда не был жадным. Просили в долг – давал. И ему давали – знали, что отдаст. Это для него свято. Но ему не всегда возвращали… Есть мужики, с которыми Николай вот уж лет двенадцать в одной шахте колупается, тот полсотни должен. этот – червонец. Да какие это нынче деньги? Смешно. Но ведь когда-то они много значили! Государство обмануло – пёс с ним. Но когда обманывает родня!.. Василий Васильич, брат Нели, как говорится, шурин, занял в восемьдесят девятом или девяностом году полторы тысячи. это сколько же могло быть сегодня? Миллиона два. даже больше. Как бы сейчас эти деньги пригодились. И ладно бы Василий этой весной хоть о сестре вспомнил, спросил, как она, что-то принёс. Толстая у него кожа, и как будто всё время в масле.

Николай обиделся, вскочил, надел клетчатый пиджак и поехал в гости к дорогому шурину. Старый облупленный автобус номер 1 будто поджидал Николая возле гастронома.

Василий Васильевич жил в Кимеркане, в посёлке шахтёров, в трёх километрах от города. Дома там длинные, неказистые, как бараки, но зато квартира у шурина – в четыре комнаты, летом прохладная, зимой тёплая, с непрестанно идущей горячей водой (а у Николая – перебои, текут трубы).

Василий открыл дверь с радостным лицом и тут же увял:

– А, ты. – он раздобрел ещё больше, пузо лезло из тренировочных штанов с красными лампасами.

– Извини, – пасмурно буркнул Николай. – Надо бы поговорить.

– Понятно. – это его вечное «понятно». Василий обернулся к своей жене, тоже толстой, с застывшей – чтобы не морщить лицо – улыбкой. – Мы минут на десять закроемся. Идём, Колян.

Мужчины прошли в маленькую комнатку, где на полу валялись детские игрушки, стояли доска для глажки и пылесос.

– Садись, – кивнул Василий. – Выпьешь?

И Николай вдруг кивнул: «Легче будет говорить.»

– Понятно, – Василий принёс полбутылки водки и хлеба с луком, налил в два стакана и чокнулся. – Слышал, Нелка в больнице… я звонил – говорят, ещё неделя.

«Всё-таки интересуется, узнавал…», – растрогался Николай и вылил в себя горькую мерзкую жидкость. – «Значит, должен понять, что нам сейчас деньги очень будут нужны».

Василий пить не стал, только пригубил.

– У меня печень, – объяснил он. – Я выпью, но не сразу. Но ради встречи выпью. – И замолчал.

Как же начать?.. Николаю вдруг стало стыдно. Наверное, если были бы деньги, Василий вернул бы без напоминания. Но у него дети, две девчонки растут. Если смотреть со стороны, Николаю куда легче – они с Нелкой бездетные. Но, с другой стороны, Василий, говорят, уже купил на далёкой русской реке Клязьме дом… здесь нынче приобрёл «Таврию», на шахту ездить – он бригадир в другой смене. Значит, деньги есть. а вернее – были… правильно делает – вкладывает в недвижимость… и сейчас Николай рубля от него не получит. Встать бы, уйти? Шурин изобразит страшную обиду. Придётся всё же напомнить.

Два родственника долго молчали.

Глядя на Василия, жующего с хрустом лук, Николай отчего-то задумался вовсе о стороннем… на него иной раз находила такая блажь… Вот сидит брат Нели, человек очень, очень на неё похожий… и Николай, вспоминая, как он целовал Нелю, сейчас подумал: «А ведь я как бы целовал и Василия. эти немного кривые губы. и до чего же это мне сейчас неприятно!.». Никакой братской или даже дружеской близости между ними никогда не было. Василий внешне простодушен, как все толстяки, но зело хитёр… Ещё слова не скажешь, а он мысли твои отгадал. Вот и сейчас, подождал, поёрзал толстой задницей на стуле и сам заговорил:

– Тяжело стало жить, брат, – и этак доверительно моргнул. И показал головой на дверь. – У неё аллергия. Ты думаешь, здоровый румянец? Это кожа воспалена. Старшей дочке делали пробу манту – красная. Младшая, Танька… почками страдает, а ведь ещё одиннадцати нет. А я помню, помню. должен тебе. Я отдам. Полторы, да?

И обида ещё глубже сотрясла Николая.

– Ну, какие сейчас полторы?.. – пробормотал он. – В тысячи раз поднялись цены… Ну, это я так, – Николай смутился сам от своих слов. – Но уж никак не полторы, согласись.

Василий сидел, округлив глаза.

– Но я брал-то – полторы. Как сейчас помню, отложил тебе… на книжке на предъявителя лежали. а тут бах – не выдают. а потом, пожалуйста, – когда уже превратились в труху. А и отдал бы тебе – вместе с другими твоими превратились бы в труху. Ты же свои-то не спас. А у тебя куда больше было.

– Дело не в этом, – растерянно забубнил Николай. – Дело не в том, сколько я потерял по своей глупости. Я тебе дал полторы. тогда это были деньги… по нынешним ценам ты уж верни, шурин. Быть не может, чтобы ты их не использовал.

– Я использовал?! – засопел, обиделся Василий. – Это нас Гайдар использовал! Я тебе даже могу сейчас эту сберкнижку принести… там как раз полторы… где-то лежит. А почему не успел отдать?.. Вы тогда с Нелкой к матери в Ярцево уплыли. я тебе и не отдал. Мог прямо книжкой отдать, она ж на предъявителя. Тут не я – тут ты сам виноват. а главное, конечно, этот Аркадий. или как его, Гайдар. – Умел, умел говорить Василий, и под напором его слов Николай вовсе замолчал. Он только, морщась, прикидывал цены… Если раньше хлеб стоил двадцать копеек, то сейчас, допустим, две тысячи… Стало быть, цены не в тысячу раз взлетели – в десятки тысяч… И Василий должен ему не полтора миллиона, а пятнадцать. Но эти соображения Николай высказать не решился, да и не успел.

Отворилась дверь, вошла – словно тесто влилось – розовая в розовом, пышная жена Василия. Она держала в одной руке раскрашенный цветами поднос, на подносе – сияющее морозное сало из погреба (тут же вечная мерзлота), краснозеленые парниковые помидоры, а в другой – кувшин с квасом.

– Чем ты его угощаешь? Не стыдно? Как Неля, Коля, скоро?

И Николаю стало совсем невмоготу. Стыдно. Он поднялся.

– Пойду я… – буркнул он. И посмотрел на Василия. – Ну, извини.

Но Василий просто так его не мог отпустить. Он умел добивать.

– Откуда у меня миллионы?!. – Василий пояснил жене. – Просит миллионы за ту тысячу.

– Миллионы?.. – Жена Василия как бы покачнулась и села на пуфик. – Батюшки! Придётся всё продавать… – И она оглядела квартиру. – Сколько миллионов?

– Понимаете… – вынужден был как-то объясниться Николай. – Я бы не напомнил… но опять авансу не дали. и мартовскую зарплату только сейчас обещают.

– А мне? – подал голос Василий. – Я что, в Москве живу? Николай хотел напомнить, что Василий, как бригадир, с его горлом и кулаками получает в месяц всё-таки около двух с половиной миллионов, в два раза больше, нежели Николай. Уж мог бы и отложить, и поделиться. Но Николай только смог выдавить:

– Нам сейчас тяжело.

– Понятно. Им тяжело, – поддакнул шурин с невинным видом, но прозвучало это как самая ядовитая фраза. Дескать, мало ли, что Василию тяжело, всем другим на шахте тяжело, а вот Николаю особенно тяжело.

– Ладно, – вдруг озлился Николай. Он редко злился. – С тобой говорить. – он покосился на женщину, поменял предполагавшиеся слова, – всё равно, что против ветра из газового пистолета… – И пошёл к выходу.

– Да постой ты!.. – Жена Василия шустро догнала его, не смотря на свою внушительную комплекцию. – Возьми, жене помидор передашь?.. вот, брала дочери больной.

– Нет. – Николай обул ботинки, оставленные на коврике, кивнул и взялся за ручку двери.

– Ну, хочешь предметами отдадим? У нас пылесос новый. часы золотые, подарок со службы. – Она говорила все эти слова, прекрасно зная, что Николай ни за что не возьмёт.

Николай хлопнул стальной дверью и выбежал на улицу. Лиственницы распустили нежные свои метёлки. Невесть откуда взявшая пчела опустилась на левое плечо Николая, что-то пропела и понёслась дальше.

«А я сам?.. – вдруг подумал Николай. – Я сам никому не должён?.. – Он шёл пешком в город, всё быстрее и быстрей. – По мелочи тоже кое-кому остался должен. Мы все друг другу должны. И государству. Потому что жили в долг. Разве не бахвалились, сколько кто получает, даже если смена простояла полдня? Бригадир свой парень, напишет… А эти бесплатные санатории? Государство, чтобы мы не хрюкали, спаивало нас и кормило за наши небольшие труды… А сейчас забрало деньги обратно.»

И Николаю стало всё ясно. Холодно и ясно.

«Так что же теперь в России-матушке, всё с нуля?.. Выходит, так. Но недра-то, по слухам, уже пусты. угля осталось на пять-шесть лет. Куда город денут? Говорят, нефть ищут… а если её нету? Куда народу идти? Опять же о нас теперь никто и думать не будет, кончилась сказка… должны сами, свои ходом… „самогоном“, как говорят охотники на юге края?»

И пришёл Николай домой, и упал, дожидаясь полуночи. И приснилось ему – идёт по тундре с севера на юг колонна… нет, по всему миру движется толпа в сто миллионов русских… в руках– ружья, дубины… И где-то здесь Горбачёв, Ельцин. Николай и Василий.

Проснулся – от грохота в дверь. Неужто с Нелей плохо? Послала сказать?..

– Кто?! – подбежал, отворил.

– Кто-кто?.. Х… в пальто!.. – Это был Василий. Весёлый, румяный, в костюме, как шкаф, при галстуке. Неужто совесть проняла, долг принёс? Когда человек решается на доброе дело, у нас поднимается настроение. – Да-да. Собрал копейку, решил вернуть.

И заодно отметить возврат старого долга с сибирским размахом. Не веришь?

– Да ладно… – смущённо замигал Николай. Всё-таки шурин у него хороший человек. Но – и верил, и не верил.

– Вот, – Василий вынул из внутреннего кармана пиджака опоясанную крест-накрест пачку. – «Лимон». Была у меня заначка… Ладно, что нового Гайдара не нашлось на неё в этом году… Но вручу в кабаке, торжественно… после того, как выпьем, чтобы ты на меня не сердился.

В ресторане «Золотые рога» им достался столик под помостом эстрады, ревела музыка, возле самых голов Николая и Василия переминались голые ножки певички у микрофона.

– Дор-рё-гой длынною… – «Они что, певички нынче все иностранные теперь?..» – только и успел подумать Николай, как Василий заставил его выпить целый фужер коричневого коньяку (и сам выпил!), и в голове зазвенело, завертелось. Николай вспомнил, что сегодня не завтракал, не обедал. Но ему стало хорошо, на всё наплевать. И долг принесли, и музыка вокруг. и все радостно смеются. Не так уж и плохо в стране. Жить можно.

Дальше он помнит плохо. Пили. Кажется, с какими-то тётками танцевали. Что-то кричал. Николай, когда шибко пьян, кричит, как в детстве, подражая то петуху, то жеребцу… Потом его, вроде бы, вырвало. но это было уже в туалете, среди белого кафеля.

Очнулся дома, один. Видно, Василий приволок ослабевшего родственника до кровати и уехал. Николай поймал левую руку правой и глянул на часы: шесть. Утро или вечер? На улице в небе сияло бессмертное северное солнце. Но народу нет. Утро. Да и не мог проспать Николай до следующего вечера.

Еле поднялся, умылся. Поискал по карманам деньги – Василий вроде приносил долг. Но денег не было нигде – ни в пиджаке, ни на столе, ни в столе. Поехал на работу. Во всём теле стучало, словно к рукам и ногам были примотаны будильники. Надо бы хоть пива выпить. Но если он опохмелится, то свалится. Перетерпеть.

Работать было тяжко, руки не держали перфоратора, словно это был не аппарат труда, а баран, увидевший нож. Впрочем, парни в бригаде понимающе кивали, им уже было известно, что вчера Николай с шуриным погужевали в ресторане.

– По скольку дёрнули-то? – спросил кто-то. Николай не помнил.

Когда поднялся на поверхность, ничего не видя перед собой, услышал зычный хохочущий окрик:

– Живой?! – к нему подходил, широко осклабившись, Василий. Видно, специально подкатил за Николаем на «Таврии». Всё-таки заботится. Хорошо, когда есть родные люди. Наверное, сейчас и деньги отдаст.

– Чё молчишь?

Николай мокрый от пота, запалённо дыша, смотрел на шурина. Пробовал улыбнуться, но не получилось.

– Здорово мы!. Цыган помнишь?

«Каких цыган?!» Николай помотал головой. Он никаких цыган не помнил.

– Ну, садись, садись!.. – Василий отворил дверку машины, подождал, пока Николай, постанывая, не залезет внутрь. – Забыл, как тебе пели: «Коля, Коля, Коля. Коля, пей до дна?»

Что-то вроде вспоминалось. Василий уселся за руль и, газуя, завопил:

– Н-но, милая!.. А ты ещё им деньги бросал в подол!..

– Да?.. – Николай потёр небритое серое лицо. Машина рванула вперёд. «Ёлки зелёные. Но миллион-то мы не тронули? А если и тронули, что-то же осталось?»

Василий глянул на него через зеркальце и, как бы понимая, о чём хочет спросить Николай, повернулся к нему и жарко прошептал в самое ухо:

– Всё спустили… это кроме моих трёхсот… Ты кричишь: давай и на мои!.. Ну, считай полтора «лимона» убухали!

«Вот это да! – словно молотом стукнуло Николая по голове. – Вот это да!»

Теперь дружки-шахтёры, увидев Николая, будут говорить: «Полтора миллиона спустили… Есть что вспомнить!» А вспомнить-то ничего не получалось. «А не врёт ли Василий? – не глядя на шурина, стыдясь сам перед собой, подумал Николай. – Он-то как огурчик. Может, на сотню-полторы быстро споил и оттащил домой? А теперь не узнать… Ну, и чёрт с ним. Всё равно бы не отдал. Сделаю вид, что поверил.

И парни пусть думают, что так мы погуляли. Пусть удивляются. Опять же, если так, совесть Васю будет меньше мучить. И мне как-то меньше стыдно, нежели правду знать.»

Когда подкатили к дому Николая, Василий вынул из бардачка две толстенькие бутылки иностранного пива и подал.

– Иди, выпей и ложись. И мы с тобой завязали, хорэ? Я, конечно, со временем могу часть отдать… Твоих денег больше получилось… ну, завелись мужики. сибирский размах.

– Да ладно уж. – пробормотал Николай, обхватив горлышки для верности, как ручки гранат.

Дома сбросил с ног ботинки, бережно откупорил благословенные сосуды, лёг на неразобранную кровать и медленно, глядя на синее небо, из горлышка выпил. Сначала одну бутылку, потом другую. Какое же это крепкое, горькое, прекрасное пиво! Блаженство стремительно, выстрелом, пронеслось по жилистому худому телу Николая, и он уснул.

Очнулся – часы показывали половину четвёртого. Как всегда, первая страшная мысль: день или ночь? Бессмертное северное солнце висит в небе, но улица пуста. Ночь.

Не мог, не мог Николай проспать до следующего вечера. А если и проспал до вечера – сёгодня, кажется, суббота. Должна быть непременно суббота. А если вдруг и пятница, парни отметят, простят. Только надо будет их потом как-нибудь угостить.

Стены слепили. Задёрнуть гардины не было сил. В незакрытую форточку лился и лился сероводородный дух от работающего медеплавильного завода. Дышать нечем. Спичкой чиркнуть – не взорвётся?

С трудом достал из брючного кармана спички, чиркнул – не взорвалось. Прикурил, лёжа, и подумал: как жить? Как жить?

Включил телевизор. Оказывается, теперь и заполночь показывает. Выступали политики. Один, толстомордый, щерясь, говорил:

– Мы вернём деньги, которые потеряли русские люди, поверив всяким коммерческим структурам типа МММ. Голосуйте за нас!

– А если я в карты проиграл – тоже вернёте? – спросил другой политик, тонкий, как жердь. И засмеялся.

– Ну, нельзя же путать божий дар с яичницей!

– А какая разница? И тут людям захотелось дёшево заработать… Давайте всем картёжные проигрыши вернём. и кто в казино продулся. Это же тоже народ!

– Надо будет – всё вернём! – чуть побагровев, отвечал толстяк. – Главное – голосуйте за нас.

– Во блин!. – восхищённо прошептал Николай. – Вот это мужики.

Уснул и снова проснулся. Было шесть. Почему-то вспомнил про мать. Ах, давно не заглядывал в почтовый ящик. Нет ли от неё весточки. Надел тапки, выглянул за дверь – в дырочках жестяного ящичка что-то белело. Отпер – записка. Написана карандашом:

«Уважаемый Николай Иванович. Нелю Васильевну завтра в 13 ч. дня выпишут, просила встретить. Бывшая соседка по палате Нина.»

– Господи!.. Уж не вчера ли выписали?.. – Николай читал и перечитывал записку.

– Нет, если бы вчера, она бы сама добралась. Значит, сегодня. Сегодня выпишут. Наверное, нехватка коек, решили выписать… Главное, отпускают.

Он вбежал в квартиру. Днём Нелечка будет здесь. А у него здесь такой разор, такая грязь. Трясущимися руками Николай принялся мыть пол, поскользнулся на линолеуме, упал, встал на колени.

Вытер пыль под кроватью, поранив руку свесившейся ржавой пружиной.

Потом полез сам под душ, вода шла холодная, надо бы подождать, пока стечёт и подойдёт горячая, но ничего.

Кашляя, домылся и снова лёг – сердце ухало, как ухает, забивая бетонный столб, молот.

Что-то он забыл… Да, купить пару килограмм яблок и цветы.