Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

5

А утром, как будто специально для того, чтобы ускорить события, вернулась из деревни она – их дочь. Вся словно сверкающая елочка – в костяных и металлических украшениях, в мини-юбке, но в огромных кроссовках, внесла в дом рюкзак с вареньем и огурцами от бабушки, поставила на пол. Рассеянно улыбаясь, чмокнула родителей в воздух возле их щек и, ласково что-то пробормотав, прошла в свою комнатку – встала перед зеркалом. Станислав Иванович видел это через открытую дверь, проходя на кухню.

Кажется, смотрит, не слишком ли еще подросла? Или тут что-то другое? Несчастная любовь? Машка подозрительно быстро согласилась поехать к бабушке в деревню. В прошлом году никакими посулами не могли туда затащить. А нынче: да, папочка, да, мамочка… Ей 14. Черт их знает, что у них, у девочек, в душе, сладкой и зубастой.

Ах, не удалось вчера уговорить Сашку здесь ночевать. Если бы дочь застала его в семье, кто знает, может, приняла бы как данность, не стала скандалить. А теперь… понятно, ощетинится. А если все-таки отец приведет мальчика, будет хныкать. «Мои книжки трогал… фломастеры… В конце концов, мы, женщины, должны иметь свою территорию.» Ведь если приводить детдомовца, то куда?.. в машкину комнату. В конце концов, ему всего одиннадцать или двенадцать. Ребенок.

Станислав Иванович весь день бродил по лаборатории, морщась, как от зубной боли, вспоминая неудачный визит мальчика в их нарядную квартиру. В обеденный перерыв, когда рядом не было лаборантов, позвонил Найденышеву, узнать, как там Сашка.

– Нормально, – отвечал директор. – Говорит, музыку слушал… кофе пил… На белых простынях ночевал.

У Колесова едва не вырвалось, что мальчик-то у него не ночевал. Выдумщик и мечтатель. Признаться, что его выгнала женщина из-за грязных носок, ни за что не мог.

А вечером так случилось, что Марины дома не оказалось – ушла к подруге на примерку (шила платье), и Станислав Иванович застал дочку одну. Она сидела у себя в комнатке, уставясь на крохотный, но четкий цветной экран своего «Самсунга».

– К тебе можно? – спросил отец.

– А?! – дочь вяло повернула головку. – Тебе можно.

– Машуля… – Он никак не мог начать. И сев рядом на пол, принялся рассказывать издалека… что есть в детдоме потрясающий мальчишка, музыкант, одинокий… помоложе ее… но красивый. Правда, речь не очень… но это дело поправимое… Вот они с мамой и думают – не взять ли его на воспитание… но это если Маша не будет возражать.

Маша как-то странно смотрела на отца, глаза ее заморгали.

– Я что, говно какое? – спросила она. – Да я, может, от одиночества помираю… – Она бросилась в объятия к отцу. – Папочка, я как тот самый космонавт, у которого шланг оторвался, и он летит в бездну…

– Ну-ну, киска моя. Спасибо.

Поздно вечером появилась Марина, но они ей ничего не сказали. Утром вместе поехали в детский приют, в густые запахи хлорки и пшенной каши.

Какой-то беззубый подросток, завидев в коридоре потрясающую девчонку в мини, держащуюся за руку (на всякий случай) Колесова в белом костюме (снова он, дубина, не переоделся попроще!), закричал во все горло:

– Сашка! Опять к тебе!..

Но странное дело – Сашку никак не могли найти. Говорили, что только что крутился здесь. Наконец, он вышел из туалета, мрачный, пропахший табаком. Ногти у него были черные, обломанные, он был в той самой рабочей одежде, в какой его впервые увидел Колесов. Остановившись в трех метрах перед посетителями, не здороваясь с Колесовым, он уставился на Машу, как на картинку.

– Здрасьте, – сказала польщенная девочка.

Он сглотнул и кивнул. Но продолжал молчать. Наверное, не хотел оскорблять ей слух своим гундосым голосом.

– Я – Маша. А ты – Саша, я уже знаю.

У мальчика побледнело лицо от ее ласковых, шелестящих, как шелк, слов.

– Пойдемте на минуту, зайдем к Владимиру Алексеевичу, – предложил Колесов.

Директор сегодня был рад видеть его, вскочил из-за стола:

– Кофе? Чаю? Что, Сашка, совсем уходишь?

– Эк, – привычно мотнул головой очнувшийся, наконец, мальчишка. Видимо, чтобы не сглазить.

– Что так? – улыбался Найденышев.

– Присмотрится, потом сам решит… – торопясь, пояснил Колесов. – Мы-то думаем, что подружимся.

– Документы-то готовить?..

– Конечно, конечно! – пропела Маша. – Конечно!

– Я вам дам списочек. – Синещекий директор кивнул Сашке. – Иди. Переоденься. Он был на работе.

Но Сашка вдруг упрямо опять замотал головой, теперь уже глядя в пол.

– Что такое?

Из коридора подростки – они там стояли и дышали куревом – крикнули:

– Все в печке сжег.

– Одежку?! Вот те раз!.. – огорчился директор. – Зачем, Сашка? – И полез в карман. – Я тебе сейчас дам деньжат…

– Мы сами купим, – остановил его Колесов. И в который уж раз взялся за локоть мальчишки, твердый и непокорный, – и снова тот вырвался из пальцев Колесова. – Мы сами! Маша, побудьте пока с Сашей на улице… я скоро…

Ход бы верный – разве устоит мальчишка, если такая красивая девочка уводит его. Закрыв дверь, мужчины остались одни…

Вечером после ванной – в новых черных джинсах, желтой вельветовой рубашке и пестрых носках Сашка сидел в большой комнате, аккуратно поджав ноги, и слушал музыку. Рядом же сидели все Колесовы. Маша время от времени поглядывала на нового члена семьи – он ей определенно нравился. Ногти мальчик почистил, обломки срезал. Волосы у его были короткие, над ухом розовел шрам. И конечно, мальчик на все вопросы отмалчивался как мог – лишь иногда натужно и глухо бормотал «нет» или «да», «спасибо»…

Они сидел на кухне и пытались пить чай. Мальчик стеснялся звука, с которым он хлебал горячую воду. Станислав Иванович, чтобы как-то поддержать его, громко крутил ложечкой в стакане.

Когда подошло время укладываться ко сну, жена вызвала мужа на кухню, шепотом спросила:

– Куда мы его спать-то положим? В одной комнате с Машкой?

– А почему нет?

Жена молча смотрела на него.

– Он же совсем еще маленький… – успокаивал ее (и себя) Колесов. – И она… – Но поскольку Марина продолжала странно смотреть на него, развел руками. – Ну, давай в большой комнате. На диван.

Жена вздохнула. Придется на день убирать постель. И конечно, там будет настаиваться чужой запах. Правда, мальчик почистил зубы и буркнул, что курить больше не будет, но кто знает, не будет ли тайком, да еще не научит ли Машку…

6

Прошла неделя. Ветер-листодер тряс и раздевал деревья по городу. Близилась осень, скоро детям в школу. Колесов оформил бумаги на усыновление, и на первом же «тайном» совете у губернатора, связанном с забастовкой учителей области, его поздравили коллеги – все уже знали и одобрили поступок известного ученого.

Бледный лицом Титенко, местный «Тургенев» (в прежние годы лишь про рыбалку и красоту природы писал – безошибочный выбор!) попытался сострить:

– Ты занимаешься чем там?.. физикой твердого тела?.. Вот тебе твердое тело – характер современной молодежи!

– Нет, у него – ядерный резонанс, – уточнил банкир Малинин. – Посмотрим, какой будет резонанс со шпаной. – И лукаво подмигнул. – Зато теперь ни один фулюган доброго дяденьку не тронет – у них свое радио.

Катраев не согласился:

– Может быть, как раз наоборот. Все нищие начнут ловить за рукав… раз такой добрый… новорожденных подбрасывать…

– Вот вы все какие! – прогудел Сидоров и покровительственно положил руку на плечо Колесову. – Нет чтобы в ноги поклониться! И все телевидение задействовать! Человек не просто слова говорит, а дело делает! Это нравственно, это по нашему. А то все иностранцам, иностранцам… и алюминиевые заводы, и детей… Я решил гласно поддержать Станислава Иваныча. – И раздал всем газету коммунистов «Дочь правды», где на четвертом странице выделялись жирные черные буквы: «Русский ученый показывает пример».

На Совете обсудили положение в школах, Малинин пообещал дать кредит администрации для срочной выплаты зарплаты учителям за весну и лето, и Станислав Иванович, выбросив по дорогу газету в урну, вернулся домой.

И его вновь встретила в дверях бледная, ненакрашенная жена. В глазах стояли слезы.

– Что такое?!

– Стасик… ужас… – прошептала Марина, кивая и оглядываясь. – Ты знаешь, что они творят?

– Что?! Что?! («Курят… наркотики нюхают…» – мелькнуло в голове.)

– Они – це… целуются… сама видела.

Станислав Иванович и Марина прошли в большую комнату, прикрыли дверь.

– Ну, то, что валяются рядом на паласе… вместе телевизор смотрят ладно… будем считать – дети… но вот я иду на кухню, прислушалась – а Машка ему говорит: «Маленький мой… тебе наладят… ты будешь петь, как Леонтьев…»

– Ну и что?! Я же просил тебя найти ему логопеда.

– Погоди! И слышно, как она его чмокнула… а может, он ее. Я еще не поверила. И… а в скважину ничего не видно… Я – на балкон. Оттуда, сам знаешь, можно заглянуть в окно ее комнаты… смотрю – еще зеркало мне помогло… она обняла мальчишку, потом он ее, и так лежат, целуются. С этим «волчонком».

– Не называй его так. Одетые?

– Еще бы раздетые! Ну, конечно. Но ведь целуются!..

Конечно, новость была досадная. Машка старше на два года, а может, и он не такой уж ребенок… возраст его известен неточно… может быть, тоже четырнадцать, хоть и щуплый… в детдомах недоедают… к тому же психофизически нынче дети рано взрослеют… С другой стороны – они же как брат и сестра… почему бы им не поцеловаться?

– Я понимаю, брат и сестра… – зашептала Марина, угадывая его неизбежные контр-доводы. – Но ведь они-то знают, что не так…

– Где они сейчас?

– Пошли якобы на дискотеку. Сказали, в ДК молодежи. Я уже туда позавчера бегала – их там нет! А сегодня даже боюсь проверять – вдруг опять нету! Наверное, по каким-нибудь подвалам шастают… или чужим квартирам…

– Послушай… – вспомнил Колесов. – Но у нее же паренек был… Алексей. С компьютером.

– Поссорились! Это уже давняя история. Она уже потом с каким-то Василием дружила… из музшколы. С флейтой или кларнетом, не помню.

Дети вернулись домой около одиннадцати ночи – вошли раскрасневшиеся, таинственно улыбаясь. Мать стояла в прихожей, возле телефона, глядя то в зеркало, то на дверь.

– Что так поздно? – напряженным голосом, нон как можно тише спросила она, стараясь улыбаться, как и муж, и тут же забывая о своей улыбке – улыбка свертывалась, как резиночка. – Почему?

Маша чмокнула воздух возле маминой щеки.

– Я знакомила Сашу с ребятами из его класса. – Глаза у нее при этом были честные-пречестные – такими глазами она смотрела на родителей в самом раннем детстве, уверяя, что не брала шоколадных конфет – у нее из-за них по нежной белой коже сразу бежала сыпь. – Они Саше понравились.

– Так, Саша? – почему-то спросил Колесов из-за плеча жены, не зная, что еще спросить.

– Угу, – кивнул смеющийся от счастья смуглый красивый мальчик. – Они хорошие.

Молча все вчетвером попили кефир перед сном и разошлись.

Мальчик раскинул в большой комнате выделенное ему кресло-кровать, приготовил постель, но не раздевался. Марина постучалась к нему:

– Саша, поиграем у меня?.. – и громким голосом матери, находившейся в спальне родителей. – Мам, ты ведь не будешь возражать – мы поиграем у меня в разбойников? У меня две классные программы… А то скоро в школу, некогда будет…

И поскольку Марина не нашлась, что ответить, дети быстро, хихикая, пробежали к комнатку Маши.

Станислав Иванович никак не мог уснуть. У детей горел тусклый свет, мяукало и тренькало в телевизоре, слышались выстрелы и сдавленный счастливый хохот Маши и Саши. Марина встала раза два, хотела заглянуть с балкона в детскую, но Станислав Иванович ее остановил. Помахал в темноте руками, и Марина поняла – когда-то в окне у Машки (а квартира на седьмом этаже) показалась большая птица, заглянула через стекло – и девочка закричала от страха. Ну, ладно бы – синичка… а это черт знает кто и черт знает почему – то ли ястреб, то ли ворон. Уже через день или два физик Колесов догадался, в чем была причина появления птицы, – у соседей наверху сломался холодильник, и они вывесили за форточку в авоське колбасу и прочие продукты…

Супруги лежали, слушая, не станут ли дети, забывшись, громко разговаривать. Но дети или неслышно шептались, или уже разошлись по комнатам – этот Саша умеет ходить, как вор. А может, спали у Маши, нарочно не выключив свет конспирация…

7

Марина оплатила визиты логопеда, и отныне вечерами в комнате Маши (чтобы не мешать отдыху родителей) грудастая усатая тетя в костюме с синим галстучком учила голосом Левитана бывшего детдомовца:

– Повторяем. «Гонимы вешними лучами…»

У Саши речь была невнятной, сиплой.

– Гомимы вешмими лусами…

– Не гомимы, а гонимы… Н-н. Н-н. Язык кверху…

– Н-нэ. Н-нэ. Маша, уйди.

Но Маша была все время рядом.

– «С окрестных гор уже снега сбежали мутными ручьями на затопленные луга…»

Станислав Иванович догадывался: У Марины тайный расчет – может быть, гундосый голос Саши дочке надоест, и она к мальчику охладеет. Но Маша принимала живейшее участи в налаживании речи мальчика, повторяла слова логопеда, расшагивала вокруг, длинногая, влюбленно глядя на своего нового братца, и сердилась, если вдруг логопед понапрасну сердилась на него.

– Не затоплеммые, а затопленные… И не рутьями, а ручьями… Вы меня слышите? Повторяйте.

Когда она предложила мальчику трудную по фонетике фразу «В дебрях джунглей жили лямуры», мальчик почему-то развеселился, забормотал невнятной журчащей скороговоркой:

– Лямур-тужур… бонжур-абажур… лямур-тужур… «леже» в «канаве» сам «блюэ»…

Маша прыснула от смеха. Логопед осердилась:

– Что это вы такое несете?.. Будете уверять, что французский язык?! Вы сначала русский выучите!

– «Только за то, что им разговаривал Лемим?..»

Маша, хохоча, рухнула на пол. А мальчик еще и затанцевал – ну точно как Майкл Джексон – пошел вправо и влево бесподобной скользящей, лунной походкой… Талантлив, как бес.

После пятого или шестого занятия Маргарита Владимировна (так звали логопеда) закрылась с хозяйкой в большой комнате, и они долго говорили. После того как усатая тетя, сопя, ушла, Марина позвала мужа и, положив крашеные ногти на грудь, где сердце, делая трагические паузы, шепотом передала Станиславу Ивановичу их разговор.

– Рита бессильна что-то сделать. Слишком запущено… челюстной аппарат неправильный…

– Да что вы говорите?! Парень красив хоть в профиль, хоть в фас. Как римский воин.

– Ну, что-то там внутри повреждено… Нужен ортодонт… физиопроцедуры… Это, Стасик, долгая песня. Но разве я против?

Договорились, что Станислав Иванович попросит врачей академгородской больницы взяться за лечение Саши. Мальчик будет ходить туда после школы, тем более, что больница – вот она, в ста метрах, в сосновом бору…

Так и сделали. Мальчик возвращался от врачей, пахнущий эфиром, лицом черный, как цыганенок. Он стал угрюм, ничего не ел. Колесов удивился, как же быстро меняется у него настроение, как меняется даже цвет кожи. Очень впечатлительный парнишка.

Однажды ночью, встав и проходя в туалет, он услышал, как Саша навзрыд ревет в большой комнате, где он спал.

Станислав Иванович тихонько стукнул пальцем в дверь, вошел. Мальчишка в темноте мгновенно затих, уткнувшись в подушку.

– Саша?.. – шепотом позвал Колесов.

Мальчик притворялся спящим. На ощупь, при слабом свете далеких уличных фонарей, Станислав Иванович подошел к его креслу-постели, осторожно тронул волосы, щеку. У Саши лицо было мокрым. «Не может же он спать? Не почудилось же мне, что он плакал взахлеб?»

– Саша…

Мальчик не отвечал. Надо сказать, в последние вечера он и к Маше перестал заходить – то ли между ними случилась размолвка, то ли сам не хотел более со своей косноязычной речью быть предметом для веселья.

– Я тебя переверну?.. – тихо сказал Колесов и просунул руку под костлявую, влажную грудь подростка. И вдруг ощутил, как стремительно там и больно колотится сердце бывшего детдомовца – даже испугался. Как живая рыбка на берегу, когда накроешь ее ладонью… Но с таким сердцебиением не может спать человек. – Саша… не притворяйся… давай поговорим. Все у тебя будет хорошо. Я для этого сделаю все, что надо.

Мальчик продолжал молчать. Но, кажется, дыхание его стало чуть ровней…

Колесов вернулся в спальню. Марина не спала.

– Ты ходил к нему? Иногда плачет… А вот когда я плачу, ты не слышишь.

– А почему ты плачешь?

– Может, лучше бы совсем маленького взять… крошку… Но если нам сейчас под сорок, через двадцать будет шестьдесят… мы не уследим?.. Ах, вместо того, чтобы мучиться, лучше бы еще своего ребеночка завести.

– А разве же я против?

– Теперь уж чего?.. – сокрушенно вздохнула Марина, подняла и опустила руки.

Станислав Иванович обнял мягкую белую жену. Он прекрасно понимал и знал, что она понимает: это все слова. Она уже не могла более иметь детей… надо было раньше думать… Но лучше сделать вид, что это он, муж, в свое время не позаботился, он виноват. Да и что поделаешь, если не возлюбила она чужого мальчика из детдома… Называет его «волчонком». Почему же он волчонок! Только потому, что у него – болезнь «волчья пасть»? Но есть и другое название беды – «незаращение нёба». Почему бы вам не называть его «нёбчиком» или «незаращенкой». Бог знает какие странные мысли приходят иной раз в минуту засыпания…

Но и утром, когда вся семья садилась завтракать, эти мысли не покидали Колесова. Он незаметно смотрел на Сашу. Мальчик быстро пил свой чай безо всего (без меда и печенья), довольно четко проборматывал: «Спасибо, мне сегодня надо пораньше…» и убегал в школу.

Никак он не был похож на волчонка. Разве что сутуловат во время ходьбы. Но пройди через все, что он прошел, – не так еще будешь сутулиться. Надо же как у нас, у русских… прилепится слово – и уже ищешь, насколько соответствует оно.

– А вы что, поссорились? – спросил Станислав Иванович у Маши, нарочно пройдя с ней в прихожую и глядя, как девочка застегивает новые ботинки, похожие на ботинки американской армии (мода!).

Дочь подняла личико, невинное и светлое.

– Нет. Он сам. Может, он у меня будет спать… он же ребенок? Мы будем вместе его речь править. А то там ему скучно… он же привык в детдоме, среди сверстников…

Некоторый резон в ее словах был. Но их разговор услышала мама Марина.

– Что?! Нет!.. – Она взволнованное заколыхала нежным бюстом, складывая ладошки и подыскивая нужные слова. – Вон, была по телевизору передача!.. Тоже, мальчик… а в итоге ее и зарезал…

– Хорошо, хорошо, – буркнул Колесов.

Саша продолжал спать в большой комнате. А через день-два Маша почему-то вдруг перестала вообще разговаривать с ним.

8

И все-таки все было терпимо в доме, да только случилась неожиданная неприятность.

Вернувшись вечером с работы, Станислав Иванович застал жену и дочь в большой комнате – они сидели по разные стороны стола, раскрасневшиеся от слез. «Тортики мои… – подумал, морщась, Станислав Иванович. – Ну что же еще у вас?»

– Стасик, – напряженным, прерывающимся шепотом начала жена. – У нас пропали деньги.

– А где Саша? – почему-то спросил Станислав Иванович. Не дай бог, если уже обидели его подозрением.

– А вот его как раз и нет! – почти обрадованно заключила Марина. – Нету!

– Постойте, постойте. – Колесов снял плащ, разулся и прошел в залу. – Какие деньги?

– Твои. – Марина объяснила, что портниха закончила работу, платье хорошее, сама принесла. Материя также была ее, из Японии. У Марины не хватило денег, и она решила взять из НЗ, который хранился у Колесовым в столе Станислава Ивановича. Но конверта с долларами там нет. – Я же помню его, обычный почтовый… только со старой еще, СССР-овской маркой сверху… Там сколько было?

– Две тысячи.

– Вот. Их нету. – И повернулась к дочери. – Ты не брала?

– Ну, конечно, нет, – улыбаясь и моргая, отвечала Маша.

– А почему ты улыбаешься?

– А что мне, опять плакать? Если я не брала? Пап, она мне дала пощечину.

– Ну, ну, – буркнул Колесов и прошел в спальню, где в углу стоял его небольшой письменный стол. Жена и дочь также последовали за ним. Станислав Иванович вытянул верхний ящичек – там лежали письма, маленькие и большие конверты от коллег из США, Германии, Украины, Прибалтики. Станислав Иванович быстро перебрал их – действительно, конверта с долларами не было. Ему эти деньги заплатили за монографию, изданную недавно в Нью-Йорке.

– Да нету, нету! – говорила Марина. – Я все перевернула! Нету! Так опозориться перед портнихой…

– Да найдем мы деньги рассчитаться… – пробормотал Колесов. «Неужели мальчик украл деньги и сбежал? Ни в жизнь не поверю.» Он повернулся к дочери. – Не обижайся… чтобы к этому не возвращаться, дай честное слово, что не брала.

Маша, глядя на него ясными глазами, прошептала:

– Честное слово.

Во входную дверь позвонили. Чтобы отпереть (у Саши не было своего ключа пока не доверили), в прихожую быстро зашагала Марина.

– Только не спрашивай сразу! – успел крикнуть Колесов, идя за ней.

Но Марина не могла молчать. Впустив в квартиру чужого ей подростка, она тут же спросила каким-то рыдающим голосом:

– Саша, скажите… Вы случайно не заходили в нашу спальню?

Саша удивленно посмотрел на нее, засмеялся.

– Синица залетела? Нет, не заходил.

– А почему ты заговорил о синице?

– Да вспомнил, как мы с Машей открывали форточку у нее, и к нам синица залетала… Еле выгнали.

«Нет, не он», – уверенно подумал Колесов. Тем временем мальчик снял ботиночки, поставил их рядком там, где ему определила место Марина – на газетку, снял кожаную курточку, которую ему недавно купили, и еще раз, но теперь уже с некоторой тревогой посмотрел на Марину – та все не уходила из прохожей, стояла перед мальчиком.

– А что? – спросил он, наконец. И упавшим голосом. – Что-нибудь пропало?

– Да, да! – ледяным тоном отрезала Марина. И уже хотела произнести какие-то иные безжалостны слова, но Колесов опередил.

– Мы опрашиваем всех по кругу… и Машку… Дай мне честное слово, что ты туда не заходил.

Мальчик почернел, как, наверное, чернеет на черном дереве странное существо джунглей – хамелеон. Мгновенно стал другим. Глаза, как когда-то прежде, снова стали отчужденно-стеклянными.

– Чесмое смово, – с трудом произнес он, как будто еще минуту назад не говорил легко и правильно.

Наступило молчание. «А ведь могла украсть Машка… – вдруг подумал Колесов. – Два года назад она вынула у меня из кармана пятьсот… потом сама призналась… надо было на мороженое…» Он посмотрел на дочь – и она, словно угадывая его мысли, воскликнула:

– По моему, я тебе тоже сказала!

«Если она украла, то, понятно, что подозрения падут именно на Сашу! Тем более, что они в последнее время не очень дружат. Или он ей надоел, или она слишком лезет к нему в душу».

– Мне уходить? – хмыкнув, спросил подросток. – И много у вас пропало?

– А почему ты думаешь – пропало? – скрестила руки на груди и сузила глазки, как доморощенный следователь, Марина. – Значит, ты знаешь?

– На этом свете все горе из-за денег… – вздохнул Саша. И вдруг, быстро отворив дверь, в одних носках и без куртки, выскочил вон из квартиры.

– Саша!.. – закричал Колесов и, кое-как сунув ноги в ботинки, метнулся следом. Но подростка уже не было нигде – на улице пустынно, в подъезде без лампочки, куда вернулся Колесов, Саши также не оказалось. Да что уж тут говорить – быстрые ноги у волчонка. Неужто он украл? Но если он украл, как же он мог вернуться из школы к Колесовым? Он же должен был понимать, на кого прежде всего подумают. Нет, это не он. Но кто?!.

Колесов вернулся в квартиру, женщины смотрели телевизор. Станислав Иванович прошел к своему столу, вынул верхний ящик и высыпал на столешницу содержимое. Надев очки, стал внимательно просматривать. Копии счетов за междугородние переговоры… письма… копии рецензий… дискеты… и снова конверты – длинные, узкие, большие… с грифом «Академия наук»… «Конгресс интеллигенции России»…

– Пойдем ужинать, – позвала Марина. – Ну, заработаем мы, отдадим. А то, что украл волчонок, это совершенно ясно.

Не было нигде конверта со злосчастными долларами. Но не мог мальчик взять! Не мог!

– Маша!.. – зло позвал он дочь. Девица выросла рядом.

– Теперь ты посмотри! В конверты загляни! Может, в какой большой сунули!.. – у него разболелась голова.

– Пожалуйста… – с охотою, даже с театральным нетерпением Маша принялась вытряхивать из всех конвертов содержимое. Но тот стандартный, ненадписанный почтовый конверт с советской маркой в 40 копеек как испарился….

Бледный от тоски и злости Колесов сидел возле стола, ничего не видя перед собой.