Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

После ужина отец и брат ушли курить на крыльцо, а мать начала мыть посуду. Катя хотела помочь, но мать сказала, чтобы она лучше легла.

– Ты еще слабая. Витя договорился, тебя повозит несколько дней в Михайловку… а чтобы зря не языком не мололи, кого-нибудь еще будете прихватывать на сани…

– На тракторе?

– Почему? На лошади. Заодно почту туда оттартает…

Как в далеком детстве, Катя лежала в санях, укутанная тулупом, на котором ночью спала. Рядом стояли на коленях ее одноклассницы из Желтого Лога – Таня Шершнева, Таня-бурятка и Люда Петренко. Они все три были крепкие, загорелые сибирячки, могли и пешком ходить, но зачем пешком, если есть транспорт. А вот четвертый ученик, Олег, из гордости не захотел ехать с ними.

Только и брякнул глупость вроде того, что Жилина – радиоактивная девушка, и это на всех перейдет… Сказал – и аж сам скривился, как от зубной боли, от своей ахинеи… «Ну, почему люди тяжело сходятся? – думала Катя, задремывая. – Что стоит Олегу подойти и сказать, мол, прости?.. давай дружить?..»

Вот и Михайловка… «А может, мне рады будут? Меня же не было целую неделю», – простодушно жмурилась, глядя вперед под морозное солнце Катя. Но увы, увы… Как была она изгоем, так и осталась.

Если ее вызывали к доске, то ее никто не слушал, в классе шумели. На переменах она стояла на излюбленном своем месте – возле батареи отопления, и однажды прилипла к ней – кто-то прикрепил к железу несколько комков отжеванной резинки. Катя пошла по звонку на урок – над ней сзади хохотали.

Она понимала – она должна первая смириться. Тут не имело значения, как ты учишься, как одеваешься… сейчас все хорошо одеваются…Надо найти сильного человека и сунуть голову под его покровительство. В классе были такими сильными людьми: Котя Пузиков (но его после того розыгрыша Катя возненавидела), Никита-слюнявый (все время жевал и плевался во все стороны), а из девиц: Маша-чесотка (материлась почище вокзального бича) и Таня Шершнева из родного теперь катиного села. Но Таня больше всех и распускала про Катю слухи, хотя, когда здоровались утром, смотрела в глаза спокойными серыми глазами. За что ненавидела? Или просто хотела подмять, а поскольку Катя не понимала, не набивалась в услужение, ненависть накалялась.

Катя решила переломить себя – на большой перемене купила в буфете иностранную жвачку и, зажав ее в кулаке, приблизилась к Тане, которая стояла в окружении парней и девчонок. Все курили.

– А!.. – воскликнула Люда Петренко. – Можешь, Таня, застрылить мине, но дэвушка несет тебе резынку!

Таня пожала плечами, с усмешкой глядя на Катю. Катя будто споткнулась… и прошла мимо.

И у нее из пальто украли деньги. Папа давал на мелкие расходы, чтобы бедной сиротой не чувствовала себя.

«Сказать учителям или нет?» Катя не решилась. Денег не найдут, а будут говорить, что Катя клепает на подруг.

А через пару дней из портфеля пропала тетрадка с задачами, которые Катя решала все воскресенье и решила. Она умела иногда быть упрямой.

И вот, напрасны все труды – кто-то «стибрил».

В этот день Витя не смог приехать в Михайловку на санях, школьники из Желтого Лога побрели домой пешком. Сначала шли рядом, но Катя на свою беду спросила у Тани-бурятки, наиболее добродушной:

– А ты знаешь, как произошло слово «стибрить»? В Италии есть река Тибр…

И вдруг Таня-бурятка закричала посреди леса, как базарная торговка:

– Ты что, считаешь, я взяла у тебя деньги?! Ты какое имеешь право?!

А потом к Кате подошла Таня Шершнева и ударом сбила ее с ног.

И подбежала рыхлая Люда Петренко, стукнула кулаком по голове.

– Вы что, спятили?.. – испуганно пробормотал Олег Шкаев.

– Пошел на хер!.. – сказала ему Таня, и девушки-подружки ушли в ночь.

Катя поднялась. У нее из носу что-то текло… но в темноте не было видно, вода или кровь.

– Вам помочь? – спросил Олег, оглядываясь на ушедших вперед одноклассниц.

Катя прошептала:

– Спасибо. Я сама.

И парень, облегченно вздохнув, побежал догонять девушек. Вдруг обернулся и крикнул:

– У тебя… надменное лицо… поэтому тебя не любят…

Катя тащилась по зимней дороге, смутно белевшей в лесу. Ни огонька.

Ни человеческого голоса.

Сзади мигнули далекие фары, а через минуту-другую Катю догнал «уазик», крытая брезентом легковая машина. Открылась дверка, жесткий мужской голос спросил:

– Волка ждешь? Тебе далеко?

«Не откликайся! – сказала себе Катя и тут же возразила. – Но не все же люди плохие?»

– До Желтого Лога.

– Довезем? – спросил мужчина кого-то. – Еще замерзнет девушка. – И засмеявшись, соскочил на скрипучий снег и подсадил Катю в теплую машину. Здесь пахло куревом и водкой. Машина была битком набита молодыми парнями в военной форме. Катя вдруг стало страшно, но было уже поздно…

– Водку пьем? – зажурчал радостный говорок, и в темноте подтвердили:

– Пьет, пьет… Наши русские девушки все пьют, верно?

Машина скакала, как бешеная. Катю прямо в машине раздели и она оказалась на коленях самого говорливого, жарко дышавшего ей в ухо и приговаривавшего:

– Не боись, тут все после медобработки…

И вокруг, нетерпеливо поджимаясь, гоготали…

Катю высадили на краю деревни, где она теперь жила. У нее не было часов – хватая за руки, раздевая, передавая друг другу, часики сорвали… Между ног все болело. Катя стояла, глядя без слез на мертвую, без единого огня деревушку и не знала, что ей делать. Надо идти домой. Но ведь мама все сразу поймет. Спросит: почему так поздно? Заблудилась. Была метель, и Катя заблудилась. Хорошо. А почему водкой пахнет? Катя принялась есть снег.

Может, удастся убить запах.

Она подошла к своему дому – внутри горел слабый огонь. Наверное, мама оставила на кухне свет. На всякий случай.

Катя постучала в дверь, в доме зашелестели шаги, и дверь открылась нараспашку, сбив Катю в сугроб – она слишком близко стояла…

– Бедненькая моя!.. – запричитала мать, падая вслед за ней в снег. Где ты была? У тебя случился обморок? В дороге? А как же твои друзья? Господи, какие все чужие… недобрые…

Выскочил во двор отец в кальсонах, сгреб дочь и занес домой на топчан. А через несколько минут в доме зарыдала в голос мать, а отец выбежал на крыльцо с двухстволкой и принялся палить в воздух…

На следующее утро Катя, серая от боли, согнувшись, еле поднялась.

Дома никого не было. На столе лежала записка: «Доченька, мы поехали в милицию… поешь горячего… никуда сегодня не ходи…»

– Зачем в милицию?.. – Катя смотрела из окна на улицу. Никого не найдут, только будет шуму и издевок на всю жизнь. Когда мать ночью выпытывала у дочери, кто и как ее обидел, Катя рассказала про военную машину… Но разве она помнит имена мужчин, номер «уазика»?

Там никто не окликал друг друга по имени, только сопели, стонали, чавкали, хлебали из горла водку и Кате лили в рот, раздвигая ледяным стеклом ей зубы…

В обед мать вернулась одна. Она рывком бросилась к дочери, обняла ее, заскулила, как собака:

– Мы уедем отсюда… уедем…

– Зачем? – сказала Катя. – И куда?

– Они сказали, нужно твое заявление… Будешь писать?

Катя покачала головой.

Мать с полчаса сидела рядом, на катиной тахте, и смотрела в пол.

Вечером пришли отец и сын. Отец кивнул дочери, налил себе стакан водки и лег спать, отвернувшись к стене. Витя поел супу и ушел в ночь.

– Куда ты? – слабым голосом спросила мать. Но он только дверью хлопнул. – Надеюсь, не побежит следы машин распутывать да этих офицеров искать…

Было слышно, как скрипит счетчик, накручивая свою добычу.

На кухне отозвался сверчок.

– Дочь, – как-то виновато сказала мать. – Ты все про Италию-то хотела… Может, расскажешь?

Катя молчала.

– Дай, мама, супу. С мясом.

И ее вырвало. Она легла, и рядом подсела мать и, открыв тяжеленную книгу с картинками, продолжила чтение итальянских сказок:

– Жил-был на свете бедный юноша. Вот однажды он говорит своей матери: «Пойду-ка я, мама, странствовать по свету. В нашей деревне за меня и сухого каштана не дают. Что из меня здесь путного выйдет?»

А почему он так, Катя, говорит – сухого каштана?..

Катя хотела сказать матери, что в Италии свежие каштаны жарят и едят, но ничего не сказала. Нету на свете никакой Италии, есть единственная отравленная страна, где Кате суждено было родиться и суждено помереть… Но только после того, как она проживет жизнь, полную той или иной ценности… А вот какой будет эта жизнь, зависит не только от нее. От добрых и недобрых людей. От многих случайностей. Но Катя все равно гнуться не будет.

– Не надо, мама… Я сама. Есть под Миланом церковь…

Отец, заскрипев на койке, повернулся к женщинам, моргая красными глазами.

– И там знаменитая фреска… «Тайная вечеря»… Ну, сидит Христос… и все двенадцать его апостолов…И он знает, знает, что его предадут, и знает, кто предаст… но… но…Он ничего не сделает, чтобы изменить ход жизни. В этом высшая смелость и мудрость… если ты, конечно, знаешь, во имя чего страдаешь… А вот если ничего не знаешь… только ешь и пьешь…

– О чем ты, дочь? – испуганно спросила мать.

Отец угрюмо смотрел в стену.

Где-то у соседей играла гармошка.

Люди жили и на что-то надеялись.

– Мама, я с вами, – тихо улыбнулась Катя. – Я вас никогда не брошу… никогда… ни завтра… – она загнула указательный палец. – Ни послезавтра… – разогнула и загнула еще раз. – Это так итальянцы разговаривают, когда через стекло и не слышно. А вот так… – Катя приставила палец к щеке, – вкусно. Ничего, мама. – Она приставила пальчик к щеке и уснула.

Июль 1994 г. г. Красноярск

МИХАИЛ, КОТОРЫЙ ЖДЕТ

1

В этом селе давно нет электричества. Здесь осталось всего семь живых изб. Остальные – их с десяток – заколочены, одна изба на холме зияет насквозь выбитыми окнами и вырванной дверью – в позапрошлую весну голодный медведь нахулиганил, заходил, искал еду.

Его потом геологи, проезжавшие на старом бэтээре, пристрелили…

Перед зимою трое старух из своих избенок перебрались в избу побольше к Алле Митрофановне, грузной и доброй старухе, страдающей ногами. Время от времени бабки расходятся по своим халупам, идут, спотыкаясь, понаведать, да кто туда сунется? Вокруг безлюдье.

Навестят хозяюшки свои осевшие хоромы, заберут из сеней три-четыре полена и понесут Алле – они же в долю вошли, зима грозной может оказаться, вот уж две зимы подряд кисельные, это не к добру, придется, верно, печь топить со светла до светла…

Но пока что тепло, выпал снег и растаял, даже цветистым паром изошел… на смородине почки новые набухли…

– Наверное, правду говорят по радио, – отчаянно объявляет одна из трех перехожих, Клавдия Петровна, – скоро конец света!

Краснолицая, с носом-бульбой, с плечами-шарнирами, некогда певунья и плясунья, в леспромхозе работавшая учетчицей, ныне движется с палкой, давление замучило.

– Ты преувеличиваешь, радио во все времена занималось пропагандой, – туманно возражает другая бабуля, Ольга Афанасьевна. Строгого, постного вида, с тонкими губками, она когда-то, говорят, была первая красавица. Из-за нее будто бы какой-то начальник партбилета лишился, а потом, крепко запив, утопился в реке в самый ледоход – нырнул рыбкой под льдину.

Третья же бабка, маленькая, как девчонка, Нина Тихоновна, все время, слушая своих подруг, то ли смеется, то ли плачет, не поймешь, голосок тоненький…

– О чем вы спорите? Давайте поговорим о любви… – и снова хихикает.

«Гостиница» Аллы Митрофановны стоит в центре села, рядом со сгоревшим магазином (от него лишь кирпичный черный фундамент сохранился). Окна у Аллы Митрофановны чистые, наличники с узорами по краю вроде птичьих хвостов, крашены голубой краской, крыша железом крыта красным, ворота и калитка не падают, во дворе мотает головой корова Нюра, единственная на все село, мычит и жует комбикорм.

Сама Алла Митрофановна говорит весьма негромко, значительным баском. Скажет фразу, улыбнется и некоторое мгновение молчит, словно ждет, оценил ли собеседник всю глубину ее слов, или нет. Она когда-то была женой председателя лесхоза, председатель давно помер, еще до того, как распался СССР и все колхозы-лесхозы с молотка пустили…

 
Вечерами эти четверо старух поют.
Летят утки, летят у-утки И два гуся…
Кого люблю, кого люблю, Не дожду-уся…
 

Если миновать соседний огород с заколоченной вертикальными досками, как забором, избушкой, то можно увидеть совсем рядом с овражком добротный домик с топориком и ведром, подвешенными к стене, которая смотрит на улицу, над крышей стрекочет флюгер. Здесь обитает Софья Григорьевна, язвительная и умная старушка в очках, с сургучной родинкой на щеке. Мать Героя Соцтруда, который до сих пор что-то строит в далекой дружественной Индии.

У нее вечерами подолгу горит керосиновая лампа – старушка, усмехаясь, читает книги. У нее их – сотни на прогнувшихся стеллажах.

Это она и включает порою очень громко свой радиоприемник на батарейках, выставив его на подоконник, чтобы знало село, что происходит в стране и мире.

– …чтобы еще выше поднять благосостояние народов Российской Федерации… На этом совещание закончилось. А теперь слушайте музыку.

А по другую сторону овражка, прямо за провисшим деревянным мостиком, который на ветру шатается и скрипит под ногами, если вы решитесь здесь пойти, на серо-зеленой поляне, среди пней и рогатых выворотней, можно сказать, в выкорчеванном лесу, таится новая избенка старика с козлиной бородой по имени Петр Павлович.

Изба не совсем новая – старик с приезжавшим в июле сыном разобрал ее (она стояла у самой воды) и перевез на тракторе дорожкой через дальнее поле, докуда не достает овраг, на новое место.

– Поживу подальше от женщин, – сказал дребезжащим голосом Петр Павлович. Впрочем, Софья Григорьевна, посмеиваясь, уверяет, что раньше он откликался и на Павла Петровича…

А герой нашего рассказа – молодой парень Михаил Честнов, он же и есть тракторист, человек приезжий – устроился, не побоявшись ничего, в избе на берегу, среди ивняка, возле вертлявой речки Беглянки.

Жилье оказалось дешевым, поскольку вода в каждую весну подмывает глину и вот-вот унесет халупу. Но пока что изба цела, даже не накренилась, не поползла, однако до яра всего метра полтора…

Конечно, Михаил мог бы занять в селе любую пустующую избу с заколоченными окнами – хозяева лет десять как не появлялись, да и живы ли… А если бы и появились, вряд ли бы осердились. Дерево без человека гниет. Да и Михаил наш – парень, кажется, хороший, не пьет, по-черному не ругается. У него крепко вылепленное лицо сибиряка, правда, иногда с растерянной улыбкой на губах, как у человека, который умнее своего лица…

Он эту избенку у реки купил у бывшей продавщицы Калерии Потаповой, ныне проживающей в Поселке геологов, та брякнула – назвала сумму, не подумав, из жадности, а брать деньги уж и стеснялась. Деньги, по правде говоря, маленькие, но она думала: ей и этих не предложит бывший горожанин.

А он дал. Дело еще в том, что сама-то изба крепкая, с лиственничным фундаментом и полом, с четырьмя широкими нестандартными окнами, и вид красивый – на плес, на дальний синий бор. В речке внизу рыба какая-никакая, а в бору – грибы да ягоды.

Если Настя приедет, они тут заживут, как в сказке.

2

Только вот не едет случайная его зазноба. Та самая зазноба, что довела его при первой же встрече, вот привязалось слово, до озноба. «Зазноба до озноба» – так и окрестил ее приятель Михаила, артист городского театра Артем, приятель по армии. Он хороший парень, уже сам женатый, он горячо одобрил выбор Михаила.

– Зазноба до озноба, блин!.. До гроба, блин!..

И познакомились-то случайно – в парке, возле колеса обозрения. Стояли Михаил, кучерявый Артем, жена Артема Зоя и их дочка Нюся, ели мороженое и вдруг слышат – наверху, над деревьями, девичий голос визжит и хохочет:

– Ой, не могу, ой, упаду… ой, держите!..

Как увидел ее уже на земле Михаил, так и сказал себе: красивая какая! Волосы соломенные во все стороны, а личико маленькое, сама тоненькая и смеется по любому поводу. Веселый такой одуванчик! Это ничего, что работает официанткой, хорошо, что не в ресторане, где пьянь и где пристают, а в кафе «Чайнворд». Название, конечно, дурацкое…

– Дурацкое!.. – смеясь, соглашается Настя. – Но чай там зеленый пьют. А хочешь – и синий заварим.

– Откуда же синий? – удивляется Михаил. – Чернила, что ли? – И показывает левый кулак, где синие буквы выколоты: МИХА.

– Да ну тебя!.. – отталкивает Настя Михаила ладошкой. – Ежевичный! Смородинный! – И вдруг: – А почему Миха, а не Миша?

Михаил смутился, не сразу нашелся, как объяснить.

– Так пацаны звали… ну, вроде клички.

И не сразу, только через месяц или два, признался Михаил, что он отсидел по глупости два года в колонии, лес пилил и больше с водкой знаться не будет никогда.

– Это ты правильно! – согласилась Настя. – А что сидел, забудь. Сейчас кто только не сидит! Даже депутаты. – И девушка снова хохочет и ладошкой отталкивает Михаила, хотя он и не напирает на нее, просто рядом стоит. Привычка забавная у девушки.

Все хорошо складывалось у Михаила: и поцеловались они, и переспали на даче у Артема, пообещали быть друг другу верными… и работа у него появилась, и жилье в общежитии… да только вот стала приставать к нему знакомая по лагерю шпана: пойдем на дело.

– Я завязал, – горячась, шипел Михаил на улице, когда парни уже в третий раз подловили его у ворот шиномонтажки. – Я жениться хочу.

– И женишься! – убеждал со стоячими, как у рыбки, глазами Коля-колокольчик, главарь шпаны. – Чё тебе сейчас жениться? Ни хаты своей, ни колес.

«Мы уедем!» – чуть не вырвалось у Михаила, да вовремя язык прикусил.

Вяло пообещав подумать, он в тот же день рассказал об этих встречах Насте. И та впервые не смеялась, даже переменилась в лице, и ладошкой в грудь больше не толкала.

– Ой-ёй-ёй, – сказала Настя. – Они тебя заставят. Вот меня в ресторане «Якорь» воровать заставляли тетки… я сбежала в чайную. Денег всем надо, но ведь стыдно… мама меня крестила в четвертом классе…

«Что же делать?» – хотел было спросить Михаил у подруги. А та уже отвечала:

– Тебе надо уехать. А я к тебе приеду. Вот заработаю тысяч двадцать и приеду.

– Я сам заработаю! – смутился Михаил. – Я и механик, и водила, и плотничать умею. Давай сразу уедем.

– Нет, я сейчас не могу. Да и должно же быть приданое у невесты! – снова зазвенел ее смех. – Ты найди, куда, напишешь мне, и я к тебе приеду, Мишенька!

Так и договорились. Она жила с матерью в маленькой квартирке на улице Щорса, Михаил записал адрес вместе с индексом и на междугородном автобусе рванул на Север искать пристанище.

И вот нашел – позабытое если не Богом, то уж начальством точно – старое село. Здесь от водки помер тракторист Игнат, а трактор во дворе остался ржаветь, хоть и под пленкой. Вдова Игната из районного центра приезжала, где у дочки живет, старые шубейки забрала (мыши могут зимой из-нахратить), она и разрешила Михаилу взять механизм в аренду. Только чтобы каждый месяц пересылал ей по ее нынешнему адресу треть заработка. А бабки из села проследят. Ведь вся работа здесь – это им же огороды вспахать да дров из лесу привезти. А живут они на пенсию. Ни одного рубля не упустят женские глаза.

– Согласен, – сказал Михаил. – Всё по уму.

Конечно, много тут не заработаешь. Но постепенно нашлись и другие заказчики, из города: то пару кедровых хлыстов попросят притартать им до шоссе для столярного дела, а то охотнички или горе-рыбаки завязнут в своих низкозадых машинёшках на болоте, только вытащи – денег не пожалеют…

3

Михаил в первых же письмах похвастался, рассказал своей милой невесте, какой у него замечательный трактор.

«Настенька, это как бы старый „Кировец“, но лучше, зверь! К-701, весь желтый, будто под лаком, краска хорошая. Только в одном месте отбита, поржавела… Движок 235 лошадиных сил, представляешь? Длина – шесть с половиной метров, ширина – три, а высота – почти четыре! Слон! Трансмиссия с постоянным зацеплением шестерен с гидромуфтами… Число передач переднего хода – не угадаешь!.. 16! А заднего – 8! Рулевое управление с гидравлическим приводом… даже ты сможешь одним пальчиком управлять!»

Настя ответила: «Я очень рада, что у тебя такой трактор! Такой широкий, большой. Наверное, когда ты едешь по тайге, все медведи разбегаются!»

Может быть, она медведей боится?.. Михаил немедленно ответил, что медведей в округе давно уж нет. Даже следов не видать. Только лось недавно проходил мимо… кричал…

Но где же Настя? Вот уже лето миновало, осень вопит птицами над землей, а она все не едет. Михаил пишет ей, что кое-что заработал, даже отложил. А милая невеста в ответ: пусть Михаил подождет еще немного… мать заболела… у подружки беда – квартиру обокрали… а деньги ей тоже удастся хорошие подзаработать – осенью много свадеб играют в кафе, проводятся всякие корпоративные вечеринки…

Раз в неделю Михаил ходит за ее письмами в Поселок геологов, пешедралом, экономит горючее – здесь недалеко, около десяти километров. Правда, не каждую неделю получает ответы, но получает…

«Милый, – пишет она, – кудрявый мой (хотя Михаил вовсе не кудрявый), я соскучилась по тебе, как птичка по лету!»

Не умея красиво сочинить, он отвечает ей, что тоскует по ней, как революционеры в царское время тосковали по свободе… или как мужики в ледоход – по другому берегу…

В селе гадают: что привело здорового, молодого парня в этакую глушь. Прячется от суда?

Но если бы Михаил прятался от суда или следствия, он бы писем своих с обратным адресом и фамилией на почту не носил. Почта – учреждение государственное, если ищут – она всегда поможет. А чужую фамилию на конверт не поставишь – письма до востребования выдают, если только паспорт предъявишь.

От призыва в армию хоронится? Михаил прекрасно понимал подозрения старух. Он как бы ненароком, но с умыслом, конечно, показал военный билет Алле Митрофановне, к которой заходил по ее просьбе, переданной через маленькую, с тоненьким голосом Нину Тихоновну:

– Алла просит дверь смазать… поднять ее сил у нас нету, а скрипит… – И хихикает старушка, словно имеет в виду не смазку двери, а что-то другое.

Конечно, Михаил сбегал (он быстро ходит) в «избу-гостиницу» с баночкой машинного масла, смазал шарниры и в доме, и в сенях. И как бы случайно выронил на пол свой военный красный билет со звездой на обложке, поднял и – в карман. В знак признательности старуха подарила ему трехлитровую банку засоленной капусты.

– Да у меня своя есть!.. – побагровел от смущения Михаил. Он всегда сильно краснеет. – Я ж купил, солил… и огурцы есть…

– Знаем, знаем, – басом отвечала Алла Митрофановна. – Ты мужик с руками, да все равно в этом деле новый. Тут и с чесночком, и с укропом…

Михаил брел к своей избе, прижав к груди банку, пряча глаза. Зачем?! Да ведь не откажешься. А ему уже Софья Григорьевна подарила такую же огромную. И все другие бабули из своих погребов подоставали: Нина – бруснику замоченную, Ольга – помидоры миниатюрные («фонарики»), а Клавдия – компот из черноплодной рябины, давление понижает.

– Не перестарайся, – хмыкнула старуха. – Не то приедет твоя краля – да и уедет.

Давно уже поняли сельчане, что Михаил не случайно здесь живет, а человека ждет. Да и как не понять – зайди в его избу: справа, в красном углу, где иконы у добрых людей стоят, сверкает в рамочке фотография Насти. Смотрит городская девица с пышными белыми волосами на деревенских людей и зубы скалит..

Так теперь и прозвали Михаила: «Михаил, который ждет».

Конечно, к ее приезду он и сам кое-что подготовил по хозяйству. Первым делом утеплил окна – купил в районном центре поролоновые ленты, аккуратно наклеил поверх щелей и на внешних, и на внутренних рамах. Затем нарубил дров и занес в сени – получилась в два ряда и в рост Михаила поленница из отборных березовых поленьев. Грянет метель – можно и во двор не выходить. Одна неприятность – уборная далеко, внутри клети. Общую крышу Михаил, конечно, обновил, привез унитаз, поставил, ковриками пол устлал. Лампочку на три вольта подвесил, тонкие провода к батарейке провел, выключатель привинтил к боковой доске. Нажмешь – свет загорается.

В избе, конечно, электричества нет, только фонарик, для длительного пользования батареек не напасешься, но зато имеются две керосиновые лампы.

Под избой – глубокий подпол с крышкой, там выстроились банки с припасами. И в деревянном отсеке купленная у старух картошка – посадить и вырастить свою Михаил не успел. И морковь, и свекла там хранятся. И в новых женских чулках, специально купленных Михаилом, висят репчатый лук и чеснок. Мы не боимся тебя, зима!..

Ах, не едет, не едет невеста…