Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

– Потерпи ещё немного, – сказал Злобин больному человеку, нахлобучивая на его голову упавшую шапку. – Потерпи. – И поскольку Серебров ничего не ответил, Александр Васильевич, немного успокоенный, обратился к вислоносому Махаеву, видимо, желая перевести разговор на что-нибудь безобидное, смешное. – Рассказал бы анекдот!..

– Анекдот, – машинально повторил Лёва. – Анькин дот. Дот – долговременная огневая точка. В голове каша. Могу ещё один стишок вспомнить, написанный для какого-то майора.

 
– Как у нашего майора
есть особенный домкрат —
поднимает три забора
и четырнадцать девчат.
 

Помолчали.

– Завёл ты мне душу своим дурацким рассказом. А что же кореш твой молчит? Он-то кто?

– Хороший человек, – великодушно похвалил меня Махаев. – Директор института на его материалах докторскую сделал… Не колбасу, конечно. – Махаев судорожно, как бегемот, зевнул. – Простяга!. Последнюю рубашку отдаст. Даже смирительную. – Лёва уже пытался острить, хотя глаза у него были розовыми от усталости. Он сел на свободный стул и, оттянув углы рта вниз, как паяц в опере, захрипел песенку:

 
– Всё будет хорошо.
И в дамки выйдут пешки.
И будет шум и гам.
И будут сны к деньгам.
И доождики пойдут по четвергам. —
 

И замолчал. Мы со Злобиным стояли друг против друга. Злобин как-то по-мальчишески, требовательно уставился на меня сверху, ожидая если не исповеди, то хотя бы забавного разговорца (надо же время укоротить):

– Ну?.. Твой Иван Иваныч по-братски с тобой делится или тоже… крохи с барского стола?.. Сейчас, небось, в депутатском зале… – Угадал Злобин, хоть и не слышал прощальных слов Ивана Ивановича! – Спит без задних ног… Завтра вскочит, как огурчик. с их-то деньгами. а главное, с наглой мордой!

Я не знал, что ответить. Никогда я не любил рассказывать о себе. Даже своей жене – разве что про детство, про рыбалку… это – пожалуйста… Всю жизнь с восторгом помню, как удил на озёрах. Как стоишь на зыбких корнях камыша, будто на корзинке… тишина… туман… Вот он над зеркально-серой водой медленно отгибается, словно уголок страницы, и под страницей нет-нет да блеснёт золотая денежка – на секунду всплывшая краснопёрка… а то и более крупная рыбёха… Но что моему случайному собеседнику в аэропорту Домодедово воспоминания о рыбалке? Мы все ныне – больные люди. Мы только о политике можем говорить. Только о России. Только о погубленной жизни. Только о виновниках.

– Ну?..

– Что ну?.. У нас нормальные отношения. Работаем. Он директор, я – зам. Формально – да, он первый, я второй… Но я привык. Может сутками мотаться по шахтам, заводам, конторам. Бывало, за рулём засыпал, чуть насмерть не разбился. («Правда, это было лишь первый год… – подумал я. – Сейчас сидит на телефонах и рации, раздался, как помидор.»)

– Вот так и весь народ наш привык к ярму, – сразу же заключил Злобин. – Уже не замечаем хомута. А ведь наверняка обманывает? Пьёт из тебя кровь? На тебе счастье своё строит?

Конечно, случались за эти годы между Иваном Ивановичем и мной неприятные размолвки. Он, будучи пьяным, мог оскорбить. Однажды, придя ко мне домой (мы собирались в командировку), с легкомысленной улыбкой наставил на меня палец, как пистолет, и с громким звуком испортил воздух. Я, сплюнув, открыл все форточки и, хотя давно не курил, закурил. И. И., покраснел от неловкости, хохотал: «Ну, извини. Искуплю поездкой в Грецию».

Да, мы съездили в Грецию на десять дней, с жёнами, неплохо отдохнули. Только Иван, конечно, жил со своей Светой в белом дворце, который весь в цветах, а нам с Таней, согласно более дешёвой путёвке, досталась комната в халупе, со ржавым душем. Руководитель, так сказать, сэкономил на компаньоне. Но обедали за одним столом… Впрочем, меня не очень задевали неизбежные мелкие шероховатости бытия. Душу терзал более грозный вопрос: зачем живу?

А тем временем я услышал свой голос – оказывается, всё же что-то рассказывал Злобину:

– Наш институт распался… академики улетели жить в Канаду, в США… Некоторые мои коллеги, кто хлореллами был занят, замкнутым циклом биос, получили госдоговора… что ни говори, для космоса. А я с моими железобактериями и прочими бяками, кому нужен? Он меня и подобрал. Купил для жены недостроенный корпус, я ей наладил производство дрожжей… Это была его ещё первая жена. кстати, не дура.

– Развёлся? Откупился этим самым заводом? Фиг бы она от него ушла! Наверно, сейчас миллионерша. А ты с гулькин нос от них получил?..

– Нет, заплатили. Тысячи две или три.

– До гайдаровского обвала? – Я молчал. – По нынешним меркам… если даже три «лимона» – облапошили, как эвенка! Дальше?..

Но в эту минуту дверь с треском отворилась – на пороге стояла остролицая, в расстёгнутой «обливной» блестящей дублёнке молодая женщина в белых высоких сапожках, в пальцах– дымящаяся сигаретка.

– Это ещё что такое?! Кто такие, кто пустил?

– Люся пустила, – отвечал доброжелательно Злобин, обоняя запах духов.

– А ну пошли отсюда!.. А вы что расселись!

Махаев молча первым встал – он привык к унижениям. Я боялся за «афганца» – что тот, грубо разбуженный, сейчас начнёт метаться по комнате и орать. Но Кирилл Серебров также весьма смиренно приподнялся и, толком не разогнувшись, моргая сослепу, вышел за нами в коридор.

– Но послушайте, мы платили за номер, – обиделся Злобин, наконец, найдя квитанцию.

– Так и идите туда! – огрызнулась новая дежурная.

В нашей комнате стоял дым коромыслом, на стульях и на кроватях вповалку храпели военные. У меня в глазах поплыло от тоски и гнева. Ноги уже не держат. Что делать? Злобин и я принялись будить румяных, потных, чугунных по тяжести мужчин:

– Позвольте… Вы же обещали к двенадцати уехать? А сейчас половина первого. А за номер мы заплатили.

Бесполезно. Все они были пьяны и лениво, как львы, огрызались. Я ожидал, что Серебров хотя бы здесь наконец-то разъярится и выгонит незваных гостей пинками, но он стоял, покачиваясь, тупо глядя на происходящее, почти спал. Махаев нерешительно изобразил отважную улыбку массовика-затейника:

– А ну-ка, раз-два-три!.. под говорок барабана!.. Умойся, глаза протри… Строиться возле фонтана! – Помедлил. – Не слышат. Может, пугнуть? – Нашёл в одном из многочисленных карманов куртки милицейский свисток, напыжился – и в гостинице раздался пугающий дробный свист!

Рядом за стеной кто-то ойкнул, что-то упало. Не дай Бог, прибежит дежурная. Но военные, не реагируя никак, молодецки пели носами и глотками, как соловьи-басы в райском саду мироздания. Только один, постарше, открыл глаза и, болезненно морщась, смотрел на нас, явно не понимая, чего мы хотим.

Когда Злобин раза три повторил, оснащая речь витиеватой матерщиной, что это наша, что платили, капитан (это был капитан, на погоне четыре маленьких звёздочки, гуцульские усы) медленно сел на кровати:

– Сколько времени? – И посмотрев на свои часы, выругался и запрыгал меж кроватями, тормоша друзей. – Парни, песец!.. Бензин зря жжём!.. Парни!.. – И зарычал на нас. – Помогайте, что варежку разинули?!

Когда мы, наконец, вытолкали в коридор всех семерых, и они, зевая, щёлкая челюстями, поцокали подковами сапог вниз, на улицу, где их должен был ждать транспорт, часы уже показывали два ночи.

– Падаем!.. Вдруг вернутся?.. – сообразил Злобин.

Он запер дверь, выключил свет, и мы легли, не раздеваясь, бросив на стулья куртки и шубейки. Я с трудом дышал – у меня аллергия. Медленно втягивал сквозь зубы воздух, привыкая к нему: до омерзения пахло погашенными окурками, открытыми рыбными консервами, недопитым вином. Встать бы, проветрить комнату, но я видел – окно намертво оклеено бумажными лентами. Выдавить форточку – от холода окочуримся, топят плохо. Дверь оставить открытой – явятся вроде нас… Я только начал задрёмывать, как затряслась сама стена – к нам из коридора колотились ногами так и не уехавшие вояки:

– Отрройте!.. Они не дождались! Мы лежали молча.

– Откройте, парни!.. Выломаем на хрен!.. Не было сил пререкаться.

На наше счастье за дверью послышался женский голос, он увещевал. В ответ сорванный баритон старшего грозил танковой атакой. Женщина насмешливо захихикала, потом осердилась и пошла звонить, как мы сообразили, в комендатуру. Военные парни быстро скатились вниз, и если честно, я их искренне пожалел… Но они всё-таки поспали на наших местах. Дайте отдохнуть и нам.

Но только я полетел в сладкую бездну сна, как в дверь снова постучали. На этот раз тихо, деликатно. И я почему-то сразу догадался: Иван Иванович.

– Андрей?. – позвал он гнусаво из коридора (когда он обижался, всегда говорил гнусавым голосом) – Пустите. я просто посижу где-нибудь.

Не откликаясь, чтобы не разбудить кемеровчан, я поднялся, но Злобин – он тоже не спал, слышал – ядовито шепнул возле самого уха:

– На своё место положишь? Шестёрка!.. Я нерешительно замер.

– Андрей… – буркнул ещё раз из-за двери Иван. И замолчал. То ли ушёл, то ли остался стоять, прислонясь к двери.

– Ну, иди, зови! Но я тебя уважать не буду, если так пресмыкаешься перед ним.

Я сидел в темноте вонючей комнаты и вдруг вспомнил, как мы выпивали однажды в ресторане: Иван, я, некая девица и белобрысый парень. Иван знакомил нас: крашеная Алёна с белыми, как у березы, губами – будто бы журналистка, белобрысый Эдвард – тоже, как и я, учёный, из Москвы, судя по внешности – прибалт. Они расспрашивали меня о бедных рудах в наших краях (я кандидатскую защитил по бактериям, с помощью которых государство будет когда-нибудь обогащать руды), о заброшенных месторождениях золота и серебра, которые можно сегодня ещё вполне недорого купить… На следующий день Иван передал мне почтовый конверт с двумя розовыми бумажками – сто тысяч рублей – и пояснил:

– От Эдварда. за консультацию. Парень из Вильнюса в восторге. Но тут одна неприятность, выяснилось – подружка-то его из ГБ… Так что Эдварду не звони… хоть он и откроет у нас представительство.

– Да на что он мне нужен?. – хмурился я. Не нравилась мне эта история. – И деньги забери!..

– А вот это ни к чему! – сказал Иван. – Бизнес есть бизнес… Зря ты им целый час лекцию читал?..

Надо было вернуть проклятую сотенку – не вернул. За квартиру, что ли, срочно требовалось заплатить? А их я позже не раз видел вместе – Ивана и Эдварда. И сейчас, в дрянной аэрофлотовской гостинице, подумал: а не пугнул ли он меня тогда «гэбухой», чтобы я с этим Эдвардом больше не встречался. наверняка, не сто тысяч стоила моя «лекция»… директор элементарно поживился за счёт своего заместителя с учёной степенью… Он мог это запросто сделать, как делал не единожды нечто подобное с другими нашими компаньонами, подмигивая мне. И застарелые обиды зажглись во мне, как камни в печёнке.

Тем временем за дверью снова кто-то задвигался, задышал, заскрёбся:

– Андрей?.. Андрей Николаич?..

Он не ушёл! А спросить прямо сейчас, не открывая: «Это правда, что ты, как мне передавали, имеешь личный – вне нашей общей фирмы – счёт, куда тебе переводят таинственные огромные суммы?.». И ещё вспомнилось, как он пригласил меня с Таней в театр (И. И. купил костюм от «Ле Монти» и стал выезжать с молодой женой-переводчицей – знает английский и немецкий – на концерты, на спектакли). Так он умудрился и здесь заказать билеты «разного уровня уважения» – сам сел в нулевом ряду партера, а нам с Таней выдал билеты на балконе. Он не мог не знать, где партер, где балкон. Сверху ничего толком не видно и не слышно. Может, боялся, что я, посмеиваясь над актёрами, что-нибудь рассказывая из их жизни (я когда-то сам играл в самодеятельности), понравлюсь его Светлане?.. А так – на меня сразу ложилась тень оскорбительной насмешки. Согласитесь, если даже гений попал в дерьмо, вы обойдёте его – не захотите мараться.

Мы сидели под потолком, кивая Ивану со Светой, натянуто улыбаясь, а они, глядя вверх, тоже, конечно, кивали, а потом, отвернувшись, хихикали. Груб Иван, но психолог отменный.

– Андрей!.. я устал! Я только посижу.

– Да пусть ляжет на полу… я ему одеяло дам, – прохрипел я гневно Злобину (и самому себе) и открыл дверь.

На меня дохнуло водочным перегаром. Иван, тяжело опьяневший, топтался в темноте коридора – здесь свет был тоже погашен.

– На полу ляжешь? – в лоб спросил я.

Он молча сопел. То ли раздумывал, то ли не слышал. Нет, видимо, раздумывал, потому что вдруг пробормотал:

– Пойдём, где-нибудь поговорим?..

– Что?.. – я удивился. – Я устал. Я тебе одеяло постелю. ляжешь.

– В этом пальто?

– Ну, снимешь!.. – зазвенел из комнаты голос Злобина. – Не растаешь, не сахар. Где-то же ты ходил. чего вернулся?

– Я там в толпе стоял. И специально не шёл сюда, чтобы вы хорошо поспали. А сейчас не выдержал.

Я не знал, что и сказать. Злобин с грохотом перевернулся на койке.

– Иван, разговаривать нет сил. Не хочешь – не надо.

Может быть, он действительно ждал, что я уступлю ему кровать? По пьяной фанаберии испытывал? Этого не будет.

В конце концов, он даже на год моложе меня. А скорее всего, он понимал, что я не уступлю. Тем более при этих свидетелях.

Но ложиться на заплёванный пол – ниже его достоинства. Вот он и тянул резину.

– Ну, немного. – нудел он, щекастый, с утиным носом – при свете уличного фонаря я уже различал его лицо. – Я как раз о нашем общем деле думал.

– А он уходит от тебя! – радостно засмеялся из глубины комнаты Злобин, пытаясь, видимо, хоть как-то задеть толстую кожу Ивана Ивановича.

– Что?.. – пробормотал мой директор. Кажется, испугался.

– То.

– Как это, Андрей Николаевич?.

По отчеству! Уже дважды. Нет, зря тут мешается Злобин.

– Добавишь ему полмиллиона в месяц?.. – снова резанул тишину неугомонный Александр Васильевич, ноги которого, упираясь из короткой кровати в стену, ползли, как ноги паука.

– Я ему миллион добавлю, – тихо отвечал Иван Иванович. – Зачем вы меня так ненавидите? Два миллиона добавлю.

– Через год, когда инфляция съест деньги, как моль, – тихо пробурчал, чмокая губами, Махаев. – Ну, я сплю, сплю.

Серебров храпел в дальнем углу комнату, содрогаясь всем телом, словно стрелял из тяжёлого пулемёта.

– Хорошо, – вздохнул я. – Хорошо. – И вышел в коридор. В голове словно пламя крутилось. Я, наверно, сейчас упаду. Я прикрыл за собой дверь.

Иван обнял меня и захныкал.

– Ты… ты что?! Зачем напился?.. – я с трудом оттолкнул его.

– Хочешь?.. У меня полбутылки виски.

– Больше не могу.

– А я пью!.. – вдруг с какой-то горькой торжественностью объявил Иван Иванович. – Пил и буду пить, пока не вернёмся. Тебе надо денег? Любую сумму. Ах, Андрей, я же понимаю, о чём вы?. Но я тоже, тоже.

– Что?

– Я тоже… тоже – второй. Не ржи, как свинья во ржи. Никакой не хозяин. Мои хозяева – здесь, в Москве. Ты многого не знаешь, Андрюха. При всём твоём уме.

– Так ты же не говоришь!

– А где говорить? Когда? – Он перешёл на шёпот. – Везде уши.

Мы стояли возле чёрного ящика, висевшего на стене, – наверное, здесь свёрнутый шланг или вёдра на случай пожара. В конце коридора, в торцовом окне сиял аэропорт. Было невероятно тихо. Такого никогда раньше в аэропортах я не наблюдал. И на душе вдруг сделалось тревожно.

А тут ещё Иван с лицом, мокрым от слёз, смотрел на меня и бормотал путаные, страшные фразы:

– Они наши истинные хозяева… я тебе не могу назвать фамилий. но это большие, большие люди… ты их по газетам знаешь… я в сравнении с ними так, муха… Они во все советы директоров вошли. им принадлежит промышленность, нефть, уран… все месторождения… местные власти для них – камуфляж… захотят – завтра подчинят нас всех напрямую – Москве… Ну, найдут какую-нибудь народность, подскажут объявить республику – и вместе с республикой – как субъект федерации – в прямое подчинение… А это большие, большие деньги, Андрей!.. – Он взрыднул и снова хотел обнять меня, но откачнулся и стукнул себе в лоб кулаком. – Извини. Извини. Я знаю, ты знаешь. я тебя обижал, обманывал.

– Идём, ложись.

– Но ты не знаешь, за какие крючки меня самого держали!.. – Он жарко задышал мне в щёку. – Открыли счёт!.. В Цю… Цюрихе. Веришь? А потом показывают плёнку – всё там записано камерой… ну, как передали мне номер счёта, ключик… То-есть, пока не рыпаюсь, деньги вроде у меня есть. а если что – всё это как лопнувший гандон. – Он коснулся мокрыми губами моего уха. – Хочешь, я и тебе сделаю валютный?.. Тут мало ли что… Начнут опять эксп… экспроприировать… Только не оставляй меня одного, Андрюха. Я глуп, как баран. Они помыкают мной. Я Светкой своей уже жертвовал, веришь?.. Ну, надо было узнать кое-что… и показать, что я их с потрохами… А Светка нам на Западе пригодится… все языки знает… Бл-ляха!.. – Он вынул из внутреннего кармана пальто бутылку. – Выпьешь из горла на брудершафт?! Я тоже – второй. Мы оба – вторые. Мы братья. Я хочу жить. Один я погибну. Хочешь – ты командуй!.. Идём, я лягу в твоих ногах!..

– Дело же не в этом!.. – застонал я. Умеет он простягой притвориться и до дна достать. – Я к тому, что неизвестно – полетим завтра или нет. нам обоим надо выспаться!

– Нет, ещё постоим!.. – Он медлил. – Мне плохо, Андрей. – Он отхлебнул из горлышка и покачнулся. Может быть, изобразил сильное опьянение, чтобы, наконец, пойти и упасть на пол – как бы уже без сознания.

Злобин, конечно, не спал. Я ввёл под руку Ивана в наш номер, временно усадил на кровать. Постелил на пол одеяло, сложив его пополам.

– Ложись.

Без слов Иван Иванович опустился на колени и, не снимая пальто, лёг лицом вниз.

– Молоток, – шепнул мне в темноте Злобин и, зевнув (интересное для него кино кончилось), тут же уснул.

А я не мог заснуть. Я вдруг услышал, как булькает, выливается на пол из пальто Ивана, из незаткнутой бутылки иностранная жидкость. Что делать? И. И. к утру провоняет, как пивной ларёк. Попытаться вытащить гранёный сосуд? А если разбужу?..

Мне приснилась моя дипломная работа – как мы воздействовали музыкой на рост цветов. Моцарт, Бах, Вивальди ускоряли рост цветов. Дисгармоничная, с быстрым ритмом-лязгом музыка губила цветы.

Со мной работала моя однокурсница Инка Петрова. Белозубая, светлая, тоненькая, она вслух удивлялась: «Надо же!.. Правда?» Я отвечал: «Правда», имея в виду свои смятенные чувства. Но наше поколение было робким… во всяком случае, я был и остался вторым. Сейчас Инночка вместе с мужем, академиком А., живёт в Лондоне.

Нас разбудил визгливый голос включённого во всей гостинице радио, громкий топот по лестничным пролётам, дальний, но различимый, содрогающий полы гром самолётных двигателей. Ивана в комнате уже не оказалось – я его увидел, только когда пошёл на посадку. Он был в новой зелёной куртке с капюшоном. Пальто, видимо, выбросил или сдал в багаж. С пасмурным лицом, но, как всегда, спокойный, важный, он кивнул мне.

В самолёте мы снова оказались в разных салонах – Иван в первом, я во втором. Да, не смотря на все ночные слёзы и разговоры, каждый из нас возвращался в свою жизнь, на то место, которое он заработал, к которому привык.

Впрочем, когда мы с Лёвкой Махаевым прощались (Злобин, хмуро кивнув, повёл невменяемого Сереброва в самолёт – тот, видимо, всерьёз разболелся, его корёжила неведомая мне болезнь), Лёвка, ощерив большой рот, оттянув углы его книзу, как паяц из оперы, сказал мне:

– А вообще, Андрюха, есть выход из замкнутого круга. Только надо убедить себя, что ты веришь в себя.

– Что?!. – я уже не хотел более этих разговоров. – Как можно убедить, если все уже привыкли, что ты такой, какой ты есть?

– Ты меня не понял. Пусть привыкли. Даже хорошо. И однажды ты говоришь: а я нарочно!.. А на самом деле я вас всех насквозь вижу. поскольку я – ясновидец! Только нагло, нагло! От отчаяния нагло должно получиться.

– Ну и что? – хмыкнул я.

– Как что?!. – голос Лёвы стал железным. Еврей заговорил, чеканя слова, как ефрейтор-украинец. – А вот що. «Я знаю, що буде з вамы через полхода!.. – это ты им говоришь. – Я знаю, что тебя, тебя ждёт. Я знаю, чем ты болен». И так далее. Люди боятся, когда им вот так говорят. Даже если подумают: а не шарлатан ли?.. всё равно пугает мысль: а вдруг??? Сейчас как раз время ясновидцев. Ибо грядёт конец века. И ты, наряду со всеми этими самозванцами, которые в золоте купаются, ж. й его едят, сразу же переходишь в разряд людей… даже нет!.. не первого сорта… Выше! Эти, которые первые, они же понимают, что ты всегда превосходил их умом… они тут же смирятся.

Мне надо было идти на посадку.

– Погоди!.. Когда ещё увидимся?.. – горестно опустил воловьи глаза Лёвка. – А может, брат, и первых-то нет, которых первыми мы считаем? Ибо они тоже чьи-то вторые. А те – вторые для ещё более могущественных… и даже… и даже… – Он шаловливо ухмыльнулся, не договорив. – Подумай в самолёте.

Но я в самолёте спал. Я видел озеро и туман, который отгибается, как уголок страницы… и под ним блеснуло красное золото огромной рыбины, которую я уже никогда не поймаю, но я знаю, где она есть. И ещё я знал, что в эти годы чёрной вольницы меня уравняет с хозяевами жизни только смерть… Правда, как я недавно подсчитал на компьютере – их шанс умереть раньше меня равен десяти-двенадцати процентам. Так стоит ли жрать черную икру чашками и спать на красных девицах, хватая за большие деньги любую из них с улицы, чтобы раньше сгореть в коттедже или рухнуть средь бела дня на улице с пулей в голове? Но, с другой стороны, что есть яркая жизнь? Долгая умная жизнь или жизнь, полная риска? Это я так, в порядке сонного бреда, пока самолёт, проваливаясь, идёт, кажется, на посадку. А может быть, и падает?..

И скажу напоследок, исчезая, как звёздочка, из ваших глаз, – американцу этого рассказа не понять.

Апрель-май 1995 г.