Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) – взяли слово, что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.

– Да, – кивал долговязый Френсис в сенях. – Да. Спасибо.

Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала головой:

– Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди… основной народ и уважать не будет… Да и придется с собой что-то взять… они же уверены, что мы миллионеры… Уже привыкают… постепенно начнут шантажировать…

– Да о чем ты?!?. – Френсис махнул рукой. Конечно, жена права, но отказать он им не смог. Лучше дружить с ними. Сказать правду, он уже чего-то теперь опасался. И ему хотелось попристальней заглянуть в глаза этих людей, возможно, самых ничтожных, но и самых страшных людей села Весы… Сам лез им в пасть.

И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком, сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.

Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню «Горят пожары» (и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка, жесткой бородой, целовал англичанина в уста:

– Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего никому… в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец – коммунист на флоте, в Петропавловске-на-Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство Кирова готовил… А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр Васильичем… – Старик прошептал Френсису на ухо. – С Колчаком! – И чмокнул в ухо. – Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся – его тут же в Москву – и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся… Так как же русский человек может тверёзо жить?!

Френсис неловко отвечал:

– Все-таки берегите себя… вы же глава семьи, на вас равняются…

– Это верно, – охотно соглашался пузатый Платон. – Но меня и на них хватит. – Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него… на вид… а с деревом умеет обращаться… он подарки принес – это же он сам вырезал тебе ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее! – И гульгулькая, тыкал темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из соседнего, сыновнего дома. – Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными глазами.

Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.

– Ну и папа, – сказал Ник, морщась. – It is impossible. Невероятно.

– Тебе худо? Чем они поили тебя?! – спрашивала Элли. – Дать что-нибудь?

– Только твой поцелуй… – пытался шутить Френсис.

– Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх, говорила я – надо было нам на Север ехать… там народ мужественный, хороший…

– Но там восемь месяцев ночь… – вздохнул мальчик. – Мы бы быстро потеряли зрение.

– Главное – не потерять веру в капитализм, – пытался шутить Френсис. Он стонал и всю ночь пил воду…

Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у Генки «Есенина». Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна, красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная, сидела, уткнувшись в углу – может быть, от стыда – в экран старого телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще «российской», магазинной. И Френсис, давясь, пил.

– Я тебе одному правду скажу… – бормотал Генка, оглядываясь на жену. Вот, при Таньке-Встаньке… это когда я заболел… на снегу уснул, а она в слезах дома лежала, не вышла посмотреть… ну, устала баба… вот и отморозил я все эти дела…

– Тогда извини меня, – тихо отвечал Френсис Генке. – Получается, не ты ее не бросил, а она тебя?..

– Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.

Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.

– Смотри!.. – замычал жене. – Глянь сюда!

– Чего тебе?.. – неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала она.

– Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый…

Вот моя шея, друг Федя… если виноват в чем, руби!

– Ну, не надо, ну, хватит… – тяжело смутился Франсис и отнес топор подальше, в чулан, за дверь.

На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил – шляясь по морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и вскоре слег с температурой 39.

Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне по-русски:

– Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.

– Н-ну хорошо… – то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь, пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням своих изб.

И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села Весы.

4

Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.

– Как можно точнее, что ты слышала, – потребовал Френсис.

Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как странно все они на нее смотрят.

Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли отчужденно, будто в первый раз видели. «Господи, да что случилось? недоумевала она. – Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы виноваты?..»

Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами (к счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб разобрали):

– Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. – Оказывается, она была в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились. «Какие Николаевы?» – естественно, удивилась Лида. «Как какие? Ну, которые в новом дома, у плотбища.» – «Англичане?» – «Да какие они англичане… ну, жена вроде когда-то где-то переводчицей работала…» – «Да быть того не может, – возражала Лида. – Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не умели.» – «Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на такую придумку пошли… их уже в двух районах жгли… один год мельницу строили – столько денег вбухали, а кто-то подпалил… Под Енисейском взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок… и снова нашлась завистливая душа – отраву подсыпала… Мне их Николай Иваныч из сельхозотдела сосватал… Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не обидели?!»

– И чё вы молчали?! – повторила радостная Лида. – Таились вовсе ни к чему. Народ у нас хороший.

Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со «сникерсами» и коробками овса «Геркулес», и как бы безразлично пояснила:

– Да это сынок у меня, изучает язык… мечтает поехать в Кебридж, что ли… а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем… Феликс свои поделки режет, я за машинкой сижу… Жаль, что хлеба-то нет.

– Так и быть, отдам из своих… – засверкала глазами Лида и протянула Эле теплую еще, с оранжевым верхом буханку. – Бери, бери!

– И ты всем тут же рассказала? – спросила Эля, машинально отбрасывая свои руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. – Ну и правильно! Мы сами уж собирались… в мае, когда год исполнится.

– И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как мороз ломит ей зубы.

– Вот так, Феликс!.. – и Эля заплакала.

Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.

– Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..

– Н-да. – Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда, когда случались неприятности. – «Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И кому какое дело, куда брызги полетят?!»

Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.

– Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу нам не потому погубили, что русские… а только потому, что ты похвастал, какой доход она даст… Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю. Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть – страшная сила!.. А ты вечно: «Я это сделал, я это мигом сообразил!..» Талантливый, да еще хвастливый! Кто это вынесет?!

Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного рок-певца или базарного торговца.

Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:

– Прости, но я думаю – нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали сельчане, их озлобит. Это же понятно.

– Но почему?! – закричал Феликс. – Что мы им плохого сделали? Я раздаю игрушки бесплатно во все праздники… лес не воруем, я покупаю… в речку отходы не валим…

– Лучше бы воровали… и сор выбрасывали, как все… были в дерьме, как все…

– Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!

– Не знаю. – Эля словно споткнулась. – У меня предчувствие.

Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство – злобу. – И шепотом повторила по-английски. – From day to day…

Муж пожал плечами.

– Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти…

Но через день случилась первая неприятность – заболел Фальстаф. Пес лежал на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор – и пес не удержался (может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.

Собаку похоронили – и той же ночью на воротах кто-то вывел огромными черными буквами: «Предатели Родины сколько вам заплатила ЦРУ?»

Феликс с сыном замазали надпись охрой, на досках буквы сделались почти неразличимы, но Феликс понимал: это лишь начало.

Николаевы перестали выходить на улицу. У Эли было несколько трехлитровых банок муки, она за хлебом больше не бегала – пекла блины. Корова Таня давала молоко, стало быть, имелись в наличии и масло, и сметана – можно было прожить.

Но неожиданно среди ночи во всей усадьбе погасло электричество. Неужели опять в селе сожгли трансформатор?! Кто-то включил огромные спирали в каменке своей бани, разумеется, минуя счетчик? Но у ближайших соседей, за кедрами и оградой, окна светились. Николаевы зажгли свечи, и взяв фонарик, Феликс покрутил пробки счетчика – здесь все было в порядке. Потом выбежал на улицу обследовать ближайшие столбы. Провода были на месте, нигде не свисали, и на них не были наброшены другие, которые могли бы вызвать замыкание.

К утру у Николаевых потекли холодильники. Для освещения можно было бы использовать динамомашину над баней, собранную Феликсом еще в областном центре из отходов военного завода, но пропеллер не вращался – сияла тихая морозная ночь.

Феликс утром снова вышел к столбам – кажется, все на них, как должно быть. Хотя снизу толком не разглядеть. Электромонтера вызвать из Малинино? Но Николаевым было известно – единственный телефон, стоящий в доме фельдшера Нины Ивановны, уж месяц как не работает. Сесть на трактор да поехать за ним? Но трактор не завелся, промерз.

Феликс, задрав голову под проводами, стоял и размышлял. Эля дрожала в воротах.

– Это они, они, твои друзья-алкаши.

– Быть не может. Им не долезть до проводов. Кто-то другой подхимичил. – И Феликс наивно пробормотал. – За что?!

– За все, – был ответ. – А сейчас они ждут, что ты потащишься к ним с поклоном… мол, помогите… Конечно, уж бутылкой не обойдешься, слупят не один миллион!..

– Я к ним не пойду, – отрезал Феликс. Он вернулся во двор, решив сколотить длинную лестницу (не снимать же с крыши?). Перебрал все имеющие в наличии доски, жерди и не нашел подходящих крепких слег. Пойти, срубить в тайге пару пихтенок? Передумал, взбежал в мастерскую и, шлепнув себя ладонью по лбу, быстро и ловко смастерил из старых коньков сына и мотка колючей проволоки некое сооружение, которое позволит – он был в этом уверен подняться по столбу к изоляторным чашкам.

– Не смей! Сорвешься! – запрыгала рядом жена. – Ты тяжелый!

– Я залезу, – предложил молчаливый Ник и снял с ушей наушники. – Мне это нетрудно. Dixi. Я сказал.

– Что?! Да вы что?! – возопила маленькая, обычно хладнокровная женщина и толкнула задумавшегося мужа в плечо. – Убить его хочешь?! Нет!

Но мальчик уже, сунув в карман проскогубцы, надев толстые кожаные перчатки и повесив на локоть моток проволоки, получив все инструкции от отца, шел за ворота.

Он карабкался по столбу, а Феликс бегал вокруг и руководил.

Стоя поодаль, на их действия смотрели с ухмылкой сопливые мальчишки из села.

– Па!.. – закричал сверху сын. – А тут… тут полиэтиленовый пакет! Проволока отмотана и на этот мешок намотана! Вот и нет контакта! Не поленились же!..

Когда через полчаса, старательно улыбаясь (точь в точь как отец или мать), замерзший Ник сполз со столба, Феликс в сенях включил линию – и в доме загорелись лампы, зажурчали холодильники, заговорил телевизор.

Эля подбежала к своему мальчику и, словно после долгой опасной разлуки, стала его тискать, целовать. Сын смущенно оглядывался на отца. Он отделался небольшими царапинами – при спуске колючая проволока завернулась и порезала через джинсы с трико до крови кожу на ноге. Но обнаруженная ранка была тут же заботливой мамочкой обработала при помощи йода и замотана марлей.

Вечером Феликс зарядил ружье холостыми патронами и демонстративно постоял с полчаса на улице, возле ворот.

Но только сели ужинать возле горящего камина, как за окном послышался скрип снега, раздались пьяные, натужные крики:

– И не выйдет, не скажет: простите, мужики! Бежал от прокурора!

– А я-то ему поверил! Как Берии, не отказал в доверии…

Топор дал в руки – мол, бей! А он лыбится!..

– А я душу ему раскрыл – а он в душу наплевал!.. Внучке говорю: вот иностранец… А он такой же иностранец, как ты Пашка – папа римский!

– Кровососы, бля!.. Не видать им покоя на русской земле!

Они свистели на улице, улюлюкали, испускали всевозможные звуки, падали, хохотали… Семья Николаевых включила громко Моцарта – двадцатый фортепианный концент – и пыталась ужинать.

На следующее утро Феликс выглянул за ворота – никаких надписей на заборе не было. Николаевы несколько успокоились.

Прошло еще двое суток.

На рассвете в субботу сын, не постучавшись, вбежал в спальню к родителям:

– Папа, мастерская!..

Френсис вскочил, бросился полуголый к двери, ведущей в рабочее помещение, отворил – оттуда густо повалил дым, что-то трещало и сверкало красным. Эля закричала.

– Не бояться! – Феликс быстро одевался. – Сейчас сообразим.

– Горело с дальнего угла – там зияло разбитое окно. Видимо, в него забросили бутылку с бензином. Пламя текло по деревянному полу и кое-где желтые змейки почернели – прихватилось дерево.

Стол с медовокрасноватыми заготовками был охвачен прозрачным пламенем – или это играл отсвет? Пожар начался, судя по всему, не более получаса назад, Николаевы не почуяли дыма лишь потому, что дверь в мастерскую закрывалась плотно, а ночной хиус был как всегда из урочища – запахи относило во двор, к тайге. Если бы жив был Фальстаф, он бы завыл. А корова, возможно, и мычала в стойле, но хлев располагался в дальнем конце двора.

За водой бежать к реке, долбить прорубь не было необходимости – у Николаевых вода имелась своя. В предбаннике еще летом Феликс пробурил скважину и поставил электронасос «Аза». Вот только не купили (глядя на зиму-то к чему?!) длинного пожарного шланга. Да и тонких резиновых не удосужились приобрести – садом решили заняться на будущий год. Придется бегать с ведрами. Быстрыми жестами своих длинных рук Феликс утвердил Элю возле насоса, мальчика погнал с ведром воды на чердак – чтобы пламя, если оно прорвется через щели наверх, не подожгло стропила и неизбежный плотничкий мусор. А сам, схватив ведра (пока Эля заполняет два других), понесся по лестнице – через основной дом – в сени налево – и через распахнутую дверь – водой, превращающейся в пар, – на станки, на полы…

К счастью, минут за десять удалось погасить огонь. Обгорел подоконник окна, через которое забросили «гранату Молотова», угол рабочего стола, пламя подпортило деревянные поделки, но пол остался цел (только с черными розами кое-где), не говоря о потолке – его лишь лизнула красная стихия. На всякий случай Фелиекс самолично поднялся на чердак, где продолжал стоять, трясясь от возбуждения, Коля с ведром воды в руках.

– Все нормально? – спросил отец.

– Да. Только мне показалось… – мальчик показал рукой. – Туда вместе с дымом что-то вроде розовое скользнуло…

Хоть на крыше гореть и нечему, Феликс откинул верхнее окно, обитое жестью, и вылез наверх, но на морозной пленке поскользнулся – и сполз на ногах, размахивая руками (ведро отбросил), до самого края, до водосборного ребра и там, наконец, не удержавшись, грохнулся лицом вперед, порезав пальцы о жесть. Но с крыши не слетел. Медленно встал и вернулся на чердак.

– Всё о кей.

И только сейчас увидел, что, несмотря на мороз, он бегал с ведрами без перчаток.

Николаевы никакой помощи со стороны, конечно, не дождались.

В селе Весы не было пожарной команды – люди в случае беды спасались сами. Конечно, родня помогала родне, соседи соседям. Но к дому странных новых поселенцев никто не подбежал, не предложил подсобить. Только вновь на улице, метрах в ста переминались на сугробах мальчишки и смотрели, как над домом поднялся было черный дым и вскоре, став серым, развеялся…

К вечеру горе-англичане протопили баню, вымылись. Пока мылись родители, мальчику было дадено ружье с холостыми патронами и разрешено стрелять в любого подозрительного человека, кто будет шастать у заборов.

Среди ночи Эля и Фелиск выпили красного подогретого вина и только сейчас до них дошло, какой беды они миновали. Если бы бутылка с бензином была брошена не на рассвете, а в полночь, они могли бы во-время не спохватиться… Эля плакала, сморкалась в платочек, пыталась улыбаться и снова плакала.

– Все, все. На этом все. Я больше не выдержу. Третий раз с нуля начать уже не смогу. Надо по-быстрому все распродать и – уедем…

– Почему?!

– Ты сам знаешь, почему. Нам здесь не жить. Поедем к моей маме в Крутоярск-двадцать шесть. Там, в зоне, никто не тронет.

– А что я там буду делать? – застонал Феликс.

– Придумаешь. Ты талантивый.

– За медные деньги паять никому не нужные микросхемы? Мед разводить нельзя, химия, все отравлено… хлеб сеять негде… рыбу ловить не советуют светится… Что мне там делать? Матрешки резать?

Эля плакала, Френсис курил. Мальчик лежал в соседней комнатеке и продумывал свои уже почти взрослые думы. Он обязательно поступит в Кембриджский университет, он будет учиться и работать, заработает денег… Он пригласит маму с папой в Англию, пусть они вместе с ним поживут года два-три, пока на родине дикий капитализм не перерастет в цивилизованный… Тогда здесь и отцу с мамой найдется применение – они же очень талантливые.

Наутро Феликс чернее негра собрался в Малинино. Они с Элей договорились: Феликс даст в тамошнюю газету объявление, что их усадьба срочно продается (вместе с коровой, моторной лодкой, трактором в гараже и пчелами в подвале), а районных начальников попросит весной перевести их на вертолете в верховья Кизыра, ближе к гольцам Саянским. Там, где никого, кроме медведей (даже охотничьих избушек там нет), они построят дом и будут жить. А разбогатеют со временем сами купят вертолет.

– Ты у меня прямо Ленин, – шептала, утирая слезы, Эля. – Мечтатель! Ну, хорошо, хорошо… O, Good Lord!.. Только бы скорей отсюда… Если до весны найдется покупатель… И если Николай Иванович снова поможет со строительством.

– Поможет! Потому что предатель, растрепался! Я еще с ним буду иметь разговор!

Феликс ушел к железной дороге, Эля с сыном остались дома.

В Малинино, в здании бывшего райкома партии под трехцветным флагом, длинные коридоры были покрыты темнокрасной, вытертой до нитяной основы ковровой дорожкой. Но на дверях блестели новенькими золотыми буквами фамилии начальников. К главе администрации Феликс решил не соваться, он вспомнил – продавщица Лида что-то рассказывала про заместителя главы… Заместителей оказалось в этом здании трое.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Феликс у проходившей мимо хмурой женщины с бумагами в руке. – Кто из замов отвечает за еду, что ли?.. снабжение?.. Он совершенно отвык за год от казенной речи, с трудом слепил фразу. Но девица поняла.

– Кутаков.

Секретарша Кутакова, молодая розовая девка с голыми руками и ногами, с сигареткой в красных губах, очаровательно улыбаясь, сказала Феликсу, что шеф очень, очень занят. Феликс с досадой почесал бородку и вдруг нашелся:

– Передайте, это, мол, русский англичанин… Он поймет.

В глазах секретарши мелькнуло удивление, она, кажется, что-то вспомнила… Да и быть не может, чтобы они здесь не судачили о странных новопоселенцах в селе Весы!

– Щас!.. – Девица скользнула, как спрут, всем своим розовым телом одновременно в дверь к начальнику и через секунду выплыла, с любопытством глядя на долговязого посетителя в дубленке и унтах. – Проходите, Олег Иваныч примет вас.

Заместитель главы администрации, смуглый человек с усиками, очень похожий на таджика или узбека, но судя по фамилии русский, стоял возле сейфа и, сконфуженно расплывшись в улыбке, раскинул руки как бы для объятия:

– Дорогой наш подопечный!.. Лучше поздно, чем никогда!.. – и сведя руки, даже неловко хлопнув в ладоши из-за того, что Феликс запоздал протянуть свою руку, он продолжал. – Слышали!.. Вот мерзавцы!..

Он, видимо, чувствовал свою вину. И откровенно побаивался небольшого, но все же областного начальничка с плечами, как у баяна на свадьбе. Ведь Николай Иванович Ярыгин наверняка просил их здесь приглядывать за «другарем», помогать. Да вот, не уберегли от неприятности. Кутаков слушал Феликса (про объявление в газете, про новый переезд) и кивал, как заведенный.

– Вы… вы еще нашему общему другу не сообщали? Про вчерашний поджог? И не надо! Мы тут все сделаем… покроем, так сказать, ущерб…

– Да не стоит, – скривившись от неловкости, отвечал Феликс.

Он принялся протирать очки. – Вы мне помогите только в Саяны летом улететь.

– Обязательно! Непременно!

– Это же тоже ваш район?.

– Наш, наш! С этой, западной стороны – наш, – отвечал заместитель главы администрации. – И не о чем не беспокойтесь! Отправим с гляциологами… бесплатно отправим… а объявление в хазету я сам лично продыктую! Сейчас же! – И смуглый человек с усиками, очень похожий на таджика или узбека, но судя по выговору украинец, проводил гостя до второй, коридорной двери.