Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

7

Наконец приехал Юрий Михайлович Боголепов, он был не один, а с очкастым лаборантом, – пыхтя, они вместе занесли через порог старый сварочный агрегат.

– Полчаса – и будете как за каменной стеной, – хмыкнул Юрий, включил визжащую болгарку и выключил. – Сейчас мы тут вымерим еще раз.

Мы стояли в дверях маминой спальни, старушка тоже поднялась и с виноватым видом смотрела на работу мастера.

Полетели из-под круга искры, длинный красный пучок бился в одежный шкаф, не причиняя, впрочем, вреда, – я взглядом успокоил жену. Лаборант тем временем вставил в деревянную дверь простенький новый замок, чуть-чуть подчистив гнездо в дереве стамеской. А когда Боголепов, опустив на глаза щиток с синими очками, начал заваривать ослепительной звездой какой-то уголок в зияющей железной дыре, забрякал звонок.

Мы не сразу услышали, закричали:

– Юрий Михайлович… там кто-то идет!

Выключив электросварку, мастер пошел открыть дальнюю, общую с соседями, дверь.

К нам вбежала рослая бабуля, подруга мамы, Елизавета Васильевна, она была в ярком синем плаще и шляпке. Поправив очки, перешагнула провода, постояла, с таинственным видом озирая всех, и наконец звонко провозгласила:

– Машка, пляши! – И, разжав кулак, показала связку потерянных ключей: Нашлись!

– Господи!.. – воскликнула наша старушка. – Я не зря молилась…

– Где, где нашлись? – в голос спросили мы с женой.

– А в церкви, – стала рассказывать Елизавета Васильевна, сверкая искусственными зубами, улыбаясь молодым мужчинам. – Юлька нашла.

– Постой, я не понял. – Мы с Аленой переглянулись. – Она вчера вечером убиралась в церкви, сегодня утром… и только сейчас?..

– Ну какая разница?! – радовалась подруга мамы. – Юлька говорит, они лежали в выбоине, рядом с отлетевшей плиткой. И сослепу она не сразу заметила.

Однако выбоина, как я понимаю, глубиной полсантиметра, не больше, а связка ключей, хоть так ее клади, хоть этак, сантиметра на полтора в высоту. Не подбирал ли кто-нибудь эти ключи и не снял ли копии, вот о чем я размышлял и о чем, конечно же, думала со страдающим лицом моя жена.

Елизавета Васильевна поняла наши сомнения:

– Да что вы, церковь такое место… там никто…

А если наша мама обронила ключи в Совете ветеранов, так могло быть? И кто-то из старушек подобрал их, сразу не смог отдать (может быть, та же Юля? Не нравится мне ее показное смирение), а дома внук или сынок поинтересовались, взяли посмотреть да и сняли копию? Поскольку все эти бабушки живут неподалеку друг от друга, обойти с копией ключей наш микрорайон и отыскать нужную квартиру не составит никакого труда.

Или я грешу, так размышляя?

– Так ставим новые замки или нет? – хохоча, спросил Боголепов. – У меня все готово.

– Простите меня ради Бога, – снова заплакала наша старушка. – Такие хлопоты, такие траты…

– Да какие хлопоты! – Юрий Михайлович подошел к старушке и погладил по руке. – Нам это все равно что семечку щелкнуть. Для очистки совести давайте все-таки… вмастрячим? – Он прекрасно понимал, о чем мы с Аленой думаем.

Мать встревоженно посмотрела на нас.

– Так ведь нашлись!.. – прошептала она.

– Нашлись, нашлись! – радостно подтвердила Алена. – Все в порядке, мама.

В неловком молчании мы постояли минуты две. Мать не уходила – смотрела в наши лица.

– Конечно, вряд ли в церковь мог зайти плохой человек, – с неким усилием сказал я, убеждая себя и жену. – В самом деле, зачем менять… если нашлись. Юра, прости нас, все бывает…

Боголепов – легкий человек.

– О чем речь?! Можно только порадоваться. – Он мигом вынул из деревянной двери уже вставленный туда замок и внедрил старый, завинтил шурупы. – А вот в железной… чуть-чуть восстановим статус-кво. Мы тут лишнего расширили. А то все же новый воткнуть?

Я покосился на тещу – она страдающими глазами смотрела на меня.

– Да нет, давай уж прежний…

Юрий Михайлович включил сварочный аппарат и, ослепляя нас, принялся вновь что-то кроить в железной дыре. Затем пошоркал рашпилем, вставил старый замок, закрутил болты, проверил – язычок замка ходит легко, – закрыл дверь, запер, отпер.

– Все как было! – хмыкнул он. – Так что, бабушка, не расстраивайтесь.

И они с напарником принялись собирать инструменты.

– А новые ты сложи где-нибудь… – негромко буркнул мне Боголепов. Вдруг когда пригодятся.

Прихватив его кейс и болгарку, я вышел проводить работников на крыльцо. Когда они осторожно перевалили в багажник «тойоты» трансформатор, я протянул Юрию Михайловичу деньги. Он отмахнулся:

– Обижаешь! Дело же не сделано. Вот только бы какая-нибудь сволочь не это самое… – И, задумавшись, добавил: – А если хочешь, когда бабушки дома не будет, я тебе могу все-таки заменить. Она вряд ли заметит.

– Заметит, – тоскливо ответил я. – Ключи сильно отличаются. Она не такая беспамятная, Юра.

– Ну, тады живите, – рассмеялся Боголепов. – Может, правда пронесет.

Он с лаборантом уехал, я поднялся в квартиру. Жена уже убрала в кладовку новые замки, протирала пол.

– Все хорошо, – сказал я громко маме. – Все хорошо! Давайте попьем чаю!

Вскоре мы сидели на кухне, пили чай с медом. Ложечку меда, оказывается, маме можно съесть, пост позволяет.

За окном сыпавшийся с утра лиловый дождь вдруг сменил цвет – это уже валил снег. Белый-белый снег. Даже в доме посветлело. И жить можно было дальше, не меняя замков. Их замену мать восприняла бы как крушение своей новой веры.

В Совете ветеранов честные люди… если вдруг она там обронила… А уж в церкви… и помыслить нельзя ни о чем плохом…

8

Так и живем – в тайном ожидании, не использует ли кто копии ключей.

Будем надеяться, что нет. Люди в церкви добрые и честные. А если кто-то в Совете ветеранов нашел и забросил в церковь – тоже хочется верить, что не использовал находку во зло. Воспитание старых людей все-таки было хорошим. Этот кто-то отнес не для того, чтобы мы успокоились и оставили старые замки, а потом бы к нам явился без нас нехороший человек. Отнес для того, чтобы мать думала – именно в храме ключи и пролежали.

А вот если мама на улице их выронила… но вряд ли кто с улицы понесет в церковь. Это если только Елизавета Васильевна, чтобы мама меньше волновалась. Что, дескать, с самого начала там, там лежали. Подруга у мамы славный человек. Да и молодых племянников у нее нет, кто мог бы позариться…

Так что живем без страха.

С надеждой.

С открытыми для кого-то дверями.

ДВОЙНИК С ПЕЧАЛЬНЫМИ ГЛАЗАМИ

1

Про этого унылого типа, который приходил на все наши собрания в геолкоме или камералке, мы знали – он из КГБ. Садился обычно в дальнем углу, доставал планшет с целлулоидной пленкой, как если бы тоже имел какое-то отношение к поисковой партии, но, надо отдать ему должное, вопросов не задавал – просто сидел, тускло мерцая черными глазками на темном же лице. То ли из казачков, то ли украинец с турецкой кровью…

Поскольку я по корням своим татарин и весьма смугл, среди прочих синеглазых нас как бы судьба подталкивала друг к другу – не меня к нему, конечно, а его ко мне. Через год-два он стал здороваться, явившись, прежде всего со мной, хотя кто я – всего лишь начальник отряда.

Возможно, не все сейчас помнят, что слово «уран», например, произносить, а тем более записывать запрещалось. Его в документах по разработке месторождений заменяли обычно на «кальцит». Да и золото, и редкоземельные имели свои псевдонимы, как если бы они были шпионами, засланными в среду рядовых минералов и металлов. Поисковые карты несли гриф секретности, так как при масштабе 1 см = 2 км они достаточно подробны. Продававшиеся же в открытой торговле карты СССР или отдельных областей были при составлении специально искажены, чтобы «враг», если вдруг проникнет к нам, запутался.

Если иногда кто-то из начальников экспедиции выезжал за границу, хотя бы даже в Венгрию или другую страну соцлагеря, с ним вместе оформлялся в дорогу также достаточно высокопоставленный чиновник из «серого» дома. Во-первых, халява, командировка в мир, где жизнь богаче и ярче, чем у нас, а во-вторых, надо же последить за командированным – вдруг выйдет на некий запретный контакт с иностранными спецслужбами.

Конечно, по здравом размышлении это было почти исключено: мы – люди советские, особый сорт, выведенный в теплице. Даже если никто с тобой не поехал, все равно боишься: вдруг вон тот с фотоаппаратом в толпе варшавян либо даже девица легкого поведения в красной рваной юбке на мосту Ержебет в Будапеште есть наш тайный агент и завтра же зашифрованная телеграмма уйдет в Москву…

Мне по молодости лет и скудости опыта долго не выпадало поездок за бугор, но иной раз приходилось встречаться со студентами геофака перед их практикой или со школьниками, которых я пытался агитировать в геологи. Пик нашей славы прошел, песня «Держись, геолог» уже не гремела с утра до вечера по радио и телевидению, и молодых умных парней явно не хватало в нашей зеленой армии. К нам в последнее время почему-то потянулись некрасивые одинокие девицы, но это тема отдельного разговора…

Так вот, младший чин из КГБ, которого мы прозвали между собой Козлом за постоянно скучную его козлиную морду, видимо, имел право следить только за младшими чинами, и я пару раз замечал именно его в аудитории среди студентов, а однажды даже в школе увидел, на задней парте возле директора школы и учителей, когда я говорил о подземных богатствах Сибири.

Конечно, Козел и здесь помалкивал, но все время что-то хмуро записывал в блокнот. Наверняка ерунду писал, изображая внимательно слушающего человека, но меня это раздражало, путало мысли. Да и кто знает, возможно, он вылавливал у меня недостаточно четкие, якобы двусмысленные фразы. Внезапно подступающий страх не давал мне при нем чрезмерно острить (а я очень любил в молодости посмешить аудиторию), я начинал злиться. Иногда хотелось поверх голов обратиться напрямую к нему: мол, эй!.. не пошел бы ты отсюда?!.

Увы, желание добиться благоприятного о себе впечатления привело к тому, что я ввернул в одну из своих лекций рассказик о том, как чекисты в 20-х годах не дали вывезти из России огромное количество золота… Хотя прекрасно помнил, что золото вывозили – и не раз – в Китай и Японию и люди Дзержинского оставались с носом. И я допускал, что из слушающих кто-то знает об истинном положении вещей и оценит мой грустный юмор. Он же, унылый тип, никак не переменился в лице, не просиял или, наоборот, деловито не нахмурился: мол, да, работаем, – сидел и записывал. Наверное, понял хитрую изнанку моего рассказа. И чтобы дать ему поверить, что я человек недалекий, я в следующий раз, увидев его, кивнул со словами:

– Да, товарищ, мне приятно, что вы внимательно слушаете… Родину надо знать и любить.

После такой лекции у меня во рту было ощущение, будто я лягушку лизал. «А пошел он действительно на хрен! Бездельник! – кипятился я, шагая домой. – В следующий раз возьму и спрошу: а вы тоже студент? Или: тоже учитель? Чему вы учите? В каких подвалах, какими раскаленными щипцами?..» Но, конечно, ничего такого я ни разу не сказал, а, наоборот, встретив его в другом месте, издали подобострастно улыбнулся: мол, чего уж там, мы люди свои, так и быть, присутствуйте…

И стал потихоньку ненавидеть себя. Ночью он мне мерещился под окнами – ходит кто-то по тротуару взад-вперед в плаще со вздернутым вверх воротником. «Неужели установили наблюдение? А что я такого сделал? Или их много и за всеми более или менее заметными людьми следят?» Видимо, я уже считал, что по крайней мере в нашем городе я достаточно известный человек – член Совета по разработке и сохранению недр… Впрочем, по «Голосу Америки» слышал: никто не знает, сколько в КГБ работает народу, может быть, сотни тысяч… Они что же, за всем населением следят? Вот бы напиться и – как бы перестав владеть собой – спросить у этого типа!

Но я еще не сошел с ума.

Всему свое время.

2

С этим тоскливым господином, моим соглядатаем, мы познакомились ближе, когда я полетел в туристическую поездку в ГДР (тогда еще Германия была расколота)…

В нашей группе оказалось шестнадцать человек: спортсмены, учителя, врачи, журналисты и от геологов – я. Когда садились в самолет до Москвы, откуда нас повезут поездом, я Козла не видел. Не заметил и в поезде. Но когда мы вышли вечером в сумерках из вагона на вокзале в Берлине (Восточном, разумеется), он стоял среди наших, скромно улыбаясь и ни на кого не глядя.

Он был в скромной по цвету, но дорогой куртке с деревянными пуговками, иностранном кепи, в иностранных ботинках с высокой шнуровкой. То ли раньше прикатил, то ли в соседнем вагоне ехал, не знаю.

Нас поселили в гостинице на Фридрихштрассе, в угрюмом доме с треснутыми колоннами. Всей группой ходили на экскурсию во Дворец народов (кажется, так он назывался?), где меня поразило огромное количество шарообразных фонарей внутри и затененное, почти черное стекло со всех сторон. Потом повезли в Дрезден, и я впервые увидел – она в отдельном зале – «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля…

Вечером в каком-то тесном клубе местная общественность устроила для нас маленький фуршет – голодные, стоя вокруг длинного стола, накрытого красной скатертью, как бы знаменем, мы выпивали понемногу под крохотные, не крупнее резиновых ластиков кусочки колбасы и сыра на палочках. Потом, вернувшись в гостиницу (это была наша последняя ночь), напились в номере люкс у руководителя группы Пименова, чиновника из нашей городской администрации, – у нас у всех в чемоданах нашлось по бутылке водки (хотя мы много привезли и раздали принимавшим нас немцам: «Презент, презент!.. Битте!..»). И я оказался на стуле рядом с этим самым Козлом.

– Ну как вам Мадонна? – дерзко спросил я.

– Плакать охота, – легко ответил он. – Я тоже впервые увидел.

– Впервые? Вы? – слегка пошел я в наступление.

– Да, да, – кивнул он, глядя с плаксивой какой-то улыбкой мне в переносье. – Да.

– А я думал… вас ваша… экспедиция посылает. – Я как бы берег его тайну от окружающих, вслух определяя его как геолога.

Он помолчал.

– Кстати, вы видели по дороге в Дрезден?..

– Да, – сказал он и поднял согнутую в кисти руку – изобразил подвесную дорогу с железными ковшами, в которых везли над полями урановую руду ГДР (скорее всего для отправки в СССР). – Мы же их защищаем.

Я в свою очередь тоже глубокомысленно кивнул.

– А пойдемте ко мне, у меня есть коньяк! – предложил он.

«Начинается!..» Холодок пролетел по моей коже. Я улыбнулся:

– А почему нет?..

Номер у него, к моему удивлению, был такой же, как у меня. И никаких особых телефонов на столе – обычный, гостиничный.

– Илья Лазарев, – протянул он мне руку. – Илья Петрович.

Я медленно назвал себя, он криво ухмыльнулся.

– Знаю. – Налил мне и себе по полстакана коньяка. – За наше безнадежное счастье.

Я выпил, с легким страхом раздумывая, что означает его таинственный тост.

– Назло врагам, – чтобы все же уточнить свою позицию, буркнул я.

– А-а, мой родной!.. – пропел Илья, наливая еще в стаканы. – В том-то и вся беда… – Он не договорил и, лишь убедившись, что я смотрю на него внимательно, ручкой мелко написал на листке бумаги, что лежал у телефона: «Нету никаких врагов. И скоро это станет очевидно». – В том-то и беда… – повторил он, скорее всего для подслушивающих здесь служб. – …что они нас не слышат! Враги, я имею в виду!

– Но мы их одолеем! – включился я в его игру – и все-таки (а вдруг он сам тоже записывает на магнитофон?) оттеняя свою патриотическую позицию.

Илья иронически скривил козью мордашку свою: долил остатки.

– Разумеется. – Потянувшись, громко включил радио. Грянула музыка – Бетховен, финал Пятой симфонии. И прокричал мне почти в ухо: – Скоро все это рухнет.

Сделать глупое лицо? Зачем он меня провоцирует?

Понимая, что трушу, он продолжал:

– Тебе не надоела вся эта фигня? Мечта народов, коммунизм, фуизм… Сидим как в консервной банке, только Москва живет более-менее, а страна бедствует… Все заврались, и все всё понимают… Я знаю три языка, иногда думаю: да пошли вы все… вот сейчас встану и уйду, шагая через заборы Европы… Ты стихи Рембó «Пьяный корабль» помнишь?

Я отрицательно покачал головой, с ужасом думая, чего он от меня потребует завтра, в России, когда вспомнит, что мне тут говорил.

– Не путать с Рéмбо, ха-ха!..

 
Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,
Как луна беспощадна, как солнце черно!
Пусть мой киль разобьет о подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно!
Ну а если Европа, то пусть она будет,
Как озябшая лужа, грязна и мелка…
 

Он читал, и слезы текли по его темному лицу. Может быть, он искренен? И знает чего-то, чего я не знаю? Но что от меня-то он хочет? Или просто хороший актер, талантливый провокатор?

 
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на катор-ржных стр-рашных понтонах огни!
 

Он замолчал, откинулся в кресле, закрыв глаза и оскалясь.

– Да-а… – пробормотал я. – Хорошие стихи.

– Да при чем тут!.. – простонал мой собеседник. – Жизнь проходит впустую! Мечтал стать дипломатом – попал в контору… и это надолго. Уйти? Прямо сейчас? – Он вдруг вспыхнул глазами (иначе не могу сказать), схватил меня за руку: – Вот ты, геолог… человек полезного дела… скажи! Я сделаю, как ты скажешь! Всей этой муре собачьей еще лет десять вариться… Мне тридцать. Сидеть как в тюрьме, ждать свободы – или сейчас? – Он кивнул за окно.

– Но они же… – Я не договорил.

– Эти?! – Он прекрасно понял мой недоговоренный вопрос. – Тут же выдадут. А я – сюда… – Он мотнул головой, как я догадался, в сторону Берлинской стены. Мы пару раз проезжали мимо этой серой, высокой, обвитой колючей проволокой стены. – Я знаю, как это делается. – И забормотал страстно, брызгая слюной, вскочив и показывая на ноги: – Там поставлены автоматические пулеметы – если пересечешь линию фотоэлемента, стреляют вот сюда… – Он показал на живот. – Почему и дети недавно погибли… пулями размозжило головы. – А я… я подойду на ходулях – и прыг!.. Ну, расшибусь немного… Но зато хера вам!.. – Он отпер чемодан, достал еще бутылку коньяка.

– Больше не надо! – крикнул я встревоженно. Я был достаточно пьян и боялся совсем опьянеть.

– Эх ты! Тоже говно?! Несмотря на все свои шуточки, намеки… Ты что, боишься, я тебя буду сватать туда? А потом заложу? Да пошел ты! Я с тобой советуюсь, как МНЕ быть!.. Я боюсь вот чего: могут выдать обратно…

– Ну не-ет! – протянул я. – Эти?!

– Наши могут обвинить в каком-нибудь насилии… воровстве… сфабрикуют дело со свидетелями, фотографиями… и никакого политического убежища я не получу, поскольку предстану уголовником. – Он тяжко вздохнул. – Наши это умеют хорошо. – Налил себе. – А ты, значит, боишься даже пить?

– Ну, налей, – сказал я. – Немного.

– Тоже мне поисковик. Вы же в тайге спирт неделями жарите. – Он выцедил налитое, как чай. И минуту сидел, уставясь в пол. – Уйду. Сегодня уйду. А ты беги. Давай обратно в свой лагерь…

Я поднялся. Он не смотрел на меня, утирал лицо платком. Все-таки это смахивало на провокацию. А может быть, я ошибался. Завтра будет видно.

И утром я увидел: Илья Петрович Лазарев, сумрачный, тихий, вместе с нами со всеми выехал на автобусе в аэропорт «Зонненфельд», чтобы лететь домой, в СССР.

3

Какое-то время я его нигде не встречал. И успокоился.

Но судьба шьется незаметно – как ковер, из-под низу. Через пару лет, в одной из школ города, над которой наша экспедиция взяла шефство, на уроке прикладной геологии с демонстрацией минералов я снова увидел его. Козел, или как его?.. Илья Петрович Лазарев (впрочем, Илья ли? Петрович ли? Лазарев ли?) сидел вместе с учителями на задней парте, словно никуда не исчезал.

Он изменился, отпустил усики – узкой щеточкой, как у южных людей, и это меня почему-то дополнительно напугало.

После занятий сексот как бы случайно побрел рядом со мной по улице.

Но молчал.

И я, заранее досадуя на себя, сам зачем-то спросил его:

– Куда-то ездили?

– Да, – ответил он. – Да. – И довольно охотно принялся рассказывать, что его, как и некоторых других сотрудников комитета, посылали в Афганистан. Лично он был в горах, в дальнем городе Герате, который принадлежал душманам.

Отвечая на мой неизбежный вопрос, пояснил:

– Я знаю английский. Ну, вы понимаете…

Зачем он передо мной откровенничает?.. – Тяжко пришлось. Даже ранили. – Он кивнул на плечо. И еще я заметил, что теперь, когда он время от времени приподнимает левый краешек усов, у него снизу обнажается золотой зуб. – А сейчас мы оттуда уходим…

– Как уходим?

– Горбачев так решил. – Снова сверкнул зубом. – Хрен с ним. Отдаем страну. И я тоже ухожу… почти в геологию. – Он ухмыльнулся, его узко поставленные темные глазки загадочно блестели. – Шучу. Это такое подразделение – Федеральная служба президентской связи… через космос… можем хоть самого Буша послушать… не говоря… – Уже откровенно улыбаясь, он смотрел в упор на меня.

Что-то он повеселел. И зачем, зачем мне это рассказывает?! У них что, какие-то виды на меня? Я, кажется, не давал повода… Теперь не отлипнет?

– Кстати, – сказал он, – насчет геологии. Ты еще не слышал? Есть новое указание правительства – мне говорили коллеги, которые за это отвечают, – срочно печатать новые географические карты… Наши старые сильно искажали страну?

Это он спросил у меня? Я повел подбородком. Не то слово – искажали… Многие города на картах были переставлены на сантиметр-два-три в сторону от истинного положения, реки, дороги, месторождения – все было не на месте, чтобы враг, если начнет войну, заблудился. Но сегодня-то какой смысл обманывать кого-либо – из космоса СССР сфотографирован, говорят, с точностью до метра! Как, наверное, и США.

– И кстати, уран теперь разрешат называть ураном, как и дураков – дураками! В этом смысле Горбач молодец. – Илья вновь дернул щеточкой усов и сверкнул зубом. – Так что усё!.. Полная хласность! Можем спокойно дружить. – Он остановился и весело, даже как-то лихо подмигнул. И, кажется, ждал от меня также некоего проявления добрых чувств.

Но не лежала у меня душа дружить с ним. Мы молча постояли, и, что-то пробормотав, он пошел прочь. У меня отлегло от сердца. И быстрыми шагами, пока меня не окликнули, я направился к дому.

Но вечером Илья позвонил. Голос его, медленный, мягкий, я тут же узнал.

– Алло?.. – Мне показалось, что он пьяноват. – Алло, алло? Это вы?.. С вами хочет поговорить Михаил Сергеич. – И вдруг я действительно услышал в трубке певучий говорок Горбачева: – Нам подбрасывают тут усякие вопросы… но мы выйдем на консенсус… Ну как?! – Илья захохотал. – Похоже?

– Здорово! – согласился я. И все же я побаивался такой дерзости, тем более – продемонстрированной по телефону. Провоцирует? А сам запишет мою реакцию на эти хохмы? И я, чувствуя себя последним дерьмом, все же назидательно добавил: – Но Михаил Сергеевич действительно дал нам свободу говорить.

Илья в трубке засмеялся:

– Естественно! А как же! А вот это кто с тобой говорит? – И в трубке послышался незнакомый мне голос: – Вам, ребята и девушки, нужно помнить: многие волшебные клады страны еще запечатаны мшистыми печатями… Именно вы можете открыть новый Самотлор или Артемовск… – Эти слова я недавно говорил школьникам. – А?! Не понял?

– А кто это?

– Как кто?! Ты!..

– Я?! У меня… у меня не такой голос! – удивился я.

– А какой? – веселясь, продолжал трещать в трубке Илья. – У тебя есть магнитофон?

– Есть.

– С микрофоном?

– Да. Тут два, по уголкам.

– Очень хорошо. Приложи трубку к любому из них и запиши. А я повторю. А потом спроси любого знакомого – кто? И тебе скажут.

Со странным любопытством, но и с оттенком чего-то неприятного на сердце я сделал, как он сказал.

– Бывай!.. – буркнул Илья и положил трубку.

И как раз в эту минуту в дверь позвонили – пришла моя бывшая жена. Мы с ней расстались года два назад, когда я сильно загулял, еще «в поле» – так мы называем работу хоть в тайге, хоть в горах… Правда, позже она меня несколько раз навещала – то полы помоет, то рубашки постирает и все хвалит нового мужа: такой славный, сидит целыми вечерами дома, смотрит, обняв ее, телевизор. А ты как был вонючий геолог, так и остался им. Вот и сегодня она вошла в сверкающей мутоновой шубейке, в сверкающей шапке, хотя еще осень, не зима, с хозяйственной сумкой в руке.

– Просто навестить… – пояснила Нина Матвеевна. – Вдруг ты тут умер.

– Я еще не умер, – сказал я. И чтобы не заниматься пустыми разговорами, предложил: – Послушай, это чей голос? – и включил магнитофон.

Она секунду постояла, сдвинув тонкие подрисованные бровки:

– Как чей? Твой.

– Мой?

Бывшая жена с сожалением смотрела на меня:

– Опять пил?

Я покачал головой. Неприятно стало мне почему-то. Хотя что с того, что некий Илья умеет подделывать и мой голос? Да черт с ним.

– У тебя все хорошо? – спросил я у Нины Матвеевны.

– О да! – Бывшая жена торжественно выпрямилась, как артистка Ермолова на портрете Серова. – А у тебя?

– И у меня, – ответил я.

– Я рада. – Гостья оглядела квартиру. Пол был довольно чист, на форточках над батареями не сохли безобразно рубашки и полотенца, на стульях не висели носки. – Ну, до свидания.

– До свидания.

А тебе, таинственный пересмешник, хотел бы сказать: прощай.

И в самом деле, с год я его не видел и не слышал.