Текст книги "Особенная дружба "

Автор книги: Roger Peyrefitte

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Но что же такого совершил Александр? Помимо прочего, в верхней часовне отец Лозон, оборачиваясь для благословления, должен был видеть своего бывшего прислужника в такой позорной позе. Разве не должен был он вновь подумать о том, что Александр сильно изменился? Неожиданно, у Жоржа мелькнула мысль: это их дружба стала причиной санкций против мальчика. И ещё одна, совершенно невозможная; вдвоём стоять друг против друга, и обоим отбывать наказание.

Когда Жорж двинулся вперед, чтобы встать на колени для причастия, Александр спокойно поднялся и встал на колени рядом с ним на своё обычное место, скромно сложа руки. Он шепнул:

– Вечером в шесть.

Это было то же самое выражение, которое он использовал в день их примирения, но ныне оно прозвучало для Жоржа совсем по–другому: без вопросов – наказание Александра имело касательство к их дружбе. Если бы это было не так, разве бы он перенёс свидание, назначенное на пятницу, как в прошлый раз? Может быть, была перехвачена вчерашняя записка? Час возмездия, как в случае с Андре, пробил.

Во время каждого урока в течение дня Жорж сидел в беспокойстве, ожидая появления Отца–префекта и своего вызова. Он был совершенно уверен, что Александр не станет ничего признавать, но записка была подписана его именем. Без сомнения, расследование в отношении Жоржа в колледже продвинется вперёд, это всего лишь вопрос времени. Только бы правда не обнаружилась до шести часов! Жорж был готов ко всему – при условии, что всё случиться после его встречи с Александром. Он выбрал из числа небольших презентов, полученных им по поводу вчерашнего мероприятия, маленькую коробку шоколадных медалек, чтобы подарить её Александру.

Разрешение выйти из комнаты он счёл как победу, но сильная тревога вернулась, когда он встал в ожидании у дверей оранжереи. Он испугался, что Александр не сможет прийти, и получил ещё большее облегчение, чем при первом свидании, узнав звук его шагов на дорожке.

Он узнал, что угадал, поскольку именно записка оказалась причиной неприятностей. Но не его записка; а ответная записка, написанная Александром. Мальчик с лихорадочной торопливостью эмоционально изливал свой рассказ о неприятностях.

Накануне вечером, во время занятий в студии, он решил ответить на записку Жоржа; Отец–префект младшей школы тихо подошёл и конфисковал его письмо, которое, по счастью, не было кому–либо адресовано. В ходе последующего частного собеседования Александру было приказано денонсировать своего корреспондента, но тот отказался это сделать. Тогда он был лишен десерта на ужине; поставлен на час на колени рядом со своей кроватью; и предупреждён, что, если он не признается, то перед завтрашней мессой будет поставлен в покаянии на колени посреди хора. Утром Отец–префект расположился у дверей церкви, чтобы понаблюдать, как Александр, с равнодушным видом, исполняет это покаяние.

Во время первого урока префект вновь послал за ним. Сидя за своим столом, он получил записку для вразумления, после чего был препровождён к префекту; Александр должен был вознести те молитвы с чётками против – в хаотичном порядке – гордыни, недисциплинированности, безверия, нравственной распущенности. Префект имел, так сказать, собственную Карту любви, только на свой манер. Но это ничего ему не дало.

В отчаянии, он отправил Александра в Верховный Суд – к настоятелю. Тот, в свою очередь, попробовал все, сначала пытаясь смягчить обвиняемого, напомнив ему, что он является Ребёнком Марии; затем заманивая его в ловушку, сообщив, что его сообщник уже известен, но они надеются на его собственное признание; и, наконец, просто запугивая его.

Александр сказал, что, по правде говоря, из–за такого поведения его родители могут не позволить ему вернуться в школу после следующих каникул; между тем, он готов проделывать то покаяние каждое утро.

– Я совсем не волнуюсь насчёт покаяния, – сказал мальчик, – но если я буду изгнан, ты приедешь туда, куда я поступлю, да?

– Да, – ответил Жорж.

– Мы вместе поступим в другой колледж. Поклянись.

– Клянусь.

Александр взял его руку и сжал ее. На этот раз он действительно потерял своё невозмутимое спокойствие, намного больше, чем при их первой тайной встрече. Он словно использовал весь свой запас самоконтроля; он дрожал от волнения.

– Подумать только, – воскликнул он, – эти люди, которым мы платим, пытаются остановить нас, чтобы мы не делали того, что нам нравится, когда мы не делаем ничего плохого! Из–за того, что они называют наши желания аморальными; они думают, что у них есть право лишать нас этого! Ну, пусть только попробуют обыскать меня в поисках записок, и всё тут! Я буду бороться, царапаться и кусаться!

Для того, чтобы мальчик на миг выбросил из головы эти события, Жорж достал из кармана коробку конфет и отдал её Александру: они вдвоём съели несколько штук, а затем Жорж сказал:

– Ты ничего не рассказал об отце Лозоне.

– Я не очень беспокоюсь насчёт него. Естественно, он был вовлечен. Я долго беседовал с ним, в качестве вознаграждения за то, держал рот на замке с другими. Из–за этого у меня и появилась возможность прийти: этим утром он посылал за мной. Я не знал, разрешат ли мне покинуть комнату во время вечерних занятий, и поэтому сказал ему, что хочу поговорить с ним сегодня вечером. Затем мне удалось затянуть разговор до шести, как я сделал в прошлый раз после исповеди. К тому времени я сумел закончить мои задания, хотя с небольшими помарками, но быстро. Я стараюсь аккуратнее, чем обычно, готовить свои уроки, и, как оказалось – я прав, теперь мне задают вопросы на каждом уроке: они помещают меня к позорному столбу.

– Если вернуться к отцу Лозону, то он упрекнул меня за, как он сказал: «неполную исповедь», на том основании, что я занимался «заслуживающими порицания интрижками, о которых он ничего не знал» – это его слова, а не мои. Он, кажется, явно ревнует. Я сказал ему что я этим не занимался, что в своей душе и на своей совести не чувствую какой–либо вины, так как в «интрижках», о которых идёт речь, совсем не виновен, и поэтому, следовательно, не видел никакой необходимости упоминать. Он ответил, что из–за любого умолчания о тяжком грехе, я, по крайней мере, совершил непослушание, потому что нарушил правила; и что я в открытую восстаю против своих учителей, родителей, Бога, и et vitam aeternam [вечной жизни, лат], аминь. Он заявил, что я – великий грешник, камень преткновения [крылатое выражение, обозначающее препятствие на пути к достижению какой–то цели. Первоначально выражение «камень преткновения» встречается в Ветхом Завете в Книге пророка Исаии, где Бог говорит о себе: будет Он освящением и камнем преткновения, и скалою соблазна для обоих домов Израиля(Ис. 8:14)]. Он, по правде говоря, грозил запретить мне причащаться, но я остановил его: я сказал ему, что напишу кардиналу, и даже Папе.

– Я подумаю, как нам лучше поступить, – сказал Жорж, – и дам тебе знать, оставив записку для тебя в трапезной, как обычно. В любом случае, ты можешь рассчитывать на меня: чтобы я не решил, верь мне. Может быть, мы не сможем видеться друг с другом в течение некоторого времени; не бери в голову – помни, что я скажу здесь и сейчас в твоём присутствии – слова, которые говорили юноши в Афинах: «Я никогда не брошу товарища в битве».

Александр положил голову на плечо Жоржа, и, вкрадчивым тоном, который вовсе не был его обычным способом изъяснения, произнёс:

– Ты не спросил меня, что я написал в своей записке, и я чуть не забыл вам сказать:

Если ваши слова были ласками, то мои взгляды – поцелуями…

Он улыбнулся, как будто сказал что–то непозволительное; и убежал.

Когда Жорж вернулся в студию, воспитатель бросил на него вопросительный взгляд и указал на ближайший к своему столу угол. На мгновение Жорж подумал, что это наказание связано с делом Александра, но почти сразу успокоился: Отец показал на часы, продемонстрировав, что он, как оказалось, совсем позабыл о времени. Он выходил под предлогом головной боли, но это и оправдание имеет свои пределы. Накажут ли за это и Александра?

Стоя со скрещенными руками и лицом к стене, Жорж вслушивался в звуки, происходящие позади него в студии: закрывающиеся книги или столы; линейки, падающие на пол; стук ручек, погружаемых в чернильницы; скрип перьев по бумаге. Большинство других мальчиков были, конечно же, рады видеть его торчащим там, ибо он никогда еще не был наказан. Но наказывали ли хоть одного из них за дело, которое было настолько близко связано с письмом к Папе?

Жорж подумал о Люсьене, единственном, кто ему сочувствует, и единственном, кто владеет его тайной. Несомненно, воображение Люсьена, благослови его, поработало, объясняя такое долгое отсутствие Жоржа. Также несомненно, что он провел время, копируя упражнения по латыни для Жоржа. Так как он никогда не верил, что может случиться худшее – он провел день, пытаясь успокоить Жоржа – то, вероятно, решил, что завсегдатаи оранжереи сказали друг другу больше, чем он смог бы убедить признаться своего друга.

Жорж благоговейно уповал на игру судьбы. Теперь он оказался в точно такой же ситуации с Александром, как Люсьен с Андре – по вине Жоржа. У одного из двух друзей, в данном случае у самого младшего – возникли неприятности из–за другого; второй друг был избавлен от проблем благодаря отсутствию своего имени на компрометирующем письме. Тем не менее, незначительное наказание, которому подвергся Жорж, демонстрировало, что несправедливость их жребия – его и Александра – была уже исправлена за его счет. Пожалуй, это было только начало. С другой стороны, какую стойкость продемонстрировал Александр, справляясь с ситуацией! Он бросил вызов префекту, настоятелю и Отцу Лозону; он презрел неприятности, угрозы, испытания, которым они подвергли его; сдавал свои работы, заучивал уроки, и готовился скрупулёзно выдерживать их взыскания.

Он, Жорж, не должен опускаться ниже планки, установленной этими примерами. Жорж принял решение, достойное их: он придёт с повинной, чтобы оправдать Александра.

И оправдает его, низведя всё приключение к детской игре. Но если такое придётся не по вкусу Александру, и обидит его боевой дух, то и не сможет помочь. Жорж старше и должен быть более рациональным. Перспектива покинуть Сен—Клод согласно обещанию, если дела перейдут от плохого к худшему, не была для него проблемой; но ему казалось, что лучше сделать усилие, чтобы избежать этого, придя к какой–нибудь другому разрешению ситуации, если это возможно.

Он пойдёт к Отцу Лозону, получит его прощение, а затем и его поддержку. Отец Лозон не сможет не поверить ему. (Если бы это был Марк, то было бы проще, так как тот не состоял в Конгрегации.) Более того, Отец будет предрасположен, по собственной воле, поверить в целомудрие Александра. Разве мог священник признать, что сердце его юного фаворита для него закрыто?

И ещё, поскольку сердце мальчика, по сути, оставалось непорочным, то истинная сила этой непорочности стала бы их защитой. Но этого было не достаточно, чтобы они выиграли; им надо было выигрывать быстро.

Для Жоржа была невыносима мысль, что Александру следующим утром предстоит ещё раз встать на колени в церкви посреди хора, подвергаясь унижению, которому ещё не подвергался ни один ученик колледжа. Он будет просить Отца Лозона походатайствовать в тот же час, этим же вечером, перед настоятелем, чтобы наказание отменили. Вот же удивится Александр! Несомненно, на этот раз ему придётся приветствовать опрометчивость своего друга более благосклонно.

Между тем, его карманные часы, в согласии с настенными часами, показали без четверти семь. Скоро наступит время религиозного чтения, потом ужина, затем придёт пора ложиться спать, и сделать что–либо сегодня будет невозможно.

Звук колокола освободил его, и Жорж смог вернуться на своё место. Когда он увидел, как вошёл настоятель, то у него появилась новая мысль: почему бы не подойти к нему напрямую? Разве не лучше обратиться непосредственно к Богу, чем к своим святым? В любом случае, это был единственный шанс организовать дело без проволочки. Но когда это лучше осуществить? После чтения, в течение нескольких минут до вечерней трапезы? Или позже, после ужина? В любом случае, настоятель мог бы сказать ему, чтобы он перенёс всё на завтра – после медитации и мессы. Нет, он должен обратиться к хитрости, чтобы добиться аудиенции этим вечером.

Жорж понаблюдал за лицом настоятеля. Он смотрел на человека, который доселе ежевечерне вёл религиозные чтения, каждое утро руководил медитацией школы, а потом служил публичные мессы; который испрашивал благословения и возносил молитву во время трапезы, ежемесячно зачитывал в студии оценки и каждое воскресенье оглашал места за еженедельное сочинение; который декламировал Боссюэ, писал сонеты и выступления академиков, разговаривал с Жоржем об Обществе Тарцизия, и одалживал ему книги про античность. Этот же человек вскоре должен был оказаться осведомлённым о том, что Александр Мотье обратил взгляды в поцелуи, потому что Жорж де Сарр заменил слова ласками – то есть речь, написанная настоятелем, с которой выступал Жорж, про отель Рамбуйе, превратилась в ласки! И муза, во всей своей славе обратилась в Музу Ришпена! В целом, Жорж не без некоторого тщеславия, почувствовал; он выставит себя перед учителями как друга их самого очаровательного ученика.

Сначала он испытал чувство гордости за свой мужественный порыв. Но, слушая настоятеля, он не мог избавиться от мысли, что этого человека довольно легко обмануть. От медитации до религиозного чтения, с утра до ночи, он и ему подобные существовали только для того, чтобы стать обманутыми, Правда, в отношении настоятеля можно было сказать, что тот был неутомим в своём апостольском служении.

Он думал, что знает и понимает все мысли и чувства мальчиков, тогда как они были скрыты от него, как их поступки. Например, в этот самый момент, казалось, что все уделяют внимание прочитанной им Petit Carême Боссюэ [проповедь во время малого поста], которая, как он разъяснял, предпочтительнее другой, за авторством Жана—Батиста Масийона. Но Морис, скорее всего, думал о своей симпатичной горничной, были и другие, которые, подобно Марку де Блажану, размышляли о своих красавицах кузинах; в то же время те, кого Блажан окрестил «порочными товарищами», безусловно, должны были думать о своих сообщниках. Слова Petit Carême звучали в пустыне. Вскоре и Жорж тоже будет обманывать настоятеля льстивыми словами; и будет уговаривать принять их за истину.

Люсьен, посвящённый в планы Жоржа во время ужина – по счастью звучала Deo Gratias – одобрил их.

– Если бы я был в состоянии спасти Андре, – произнёс он, – я бы ни перед чем не остановился.

Он помог Жоржу состряпать историю. Они сразу же стали серьёзными и оживились. Интересы, поставленные на карту, были слишком важны, чтобы не быть принятыми всерьез; но Люсьен уверял Жоржа, что в перспективе завидует благородству его импровизированного визита. Его забавляла возможность увидеть настоятеля в неглиже. Накинет ли он халат и таким образом продемонстрирует свои скапулярии, какие были в прошлом у самого Люсьена? И пакетики с камфарой, которые, как говорят, священники носят для того, чтобы охранить свою добродетель?

В спальне двое друзей продолжили воинственное бдение. Как только аббат покинул общежитие, отправившись спать, Люсьен заявил:

– Удачи, старина. Я не усну, пока ты не вернёшься.

Жорж тихо вылез из кровати и снова оделся. Вспомнив сказанное Александром о его действиях на случай обыска, он принял меры предосторожности, оставив записки в безопасном месте; он вынул их из бумажника и запер в своем шкафчике. Он взял электрический фонарик, потряс руку Люсьену и на цыпочках покинул спальню.

После того, как он оказался в коридоре, риск, которому он подвергался, неожиданно стал очевидным. Как в тот день, когда он намеревался разоблачить Андре, но риск разоблачить себя оказался более серьёзной проблемой. Он удивился, что Люсьен не попытался отговорить его от предприятия и был почти готов поверить, что друг его бывшей жертвы не сделал этого из–за какого–то неясного инстинкта мести. Определённо, менее всего он должен бояться, что его несвоевременное беспокойство настроит настоятеля враждебно. Наверняка, тот вряд ли окажется в постели в половине десятого. Вероятнее всего, он совершенствует свои буколические сонеты или готовит на следующий день комментарий к Petit Carême. В любом случае, Жорж принял решение: если под дверью кабинета не будет света или, если он услышит голоса, указывающие, что там находится один из воспитателей, то вернется в спальню так же незаметно, как покинул её.

Однако в приемной он удостоверился, что настоятель в кабинете и в одиночестве. Статуя Святого Тарцизия напомнила ему своим факелом о его октябрьском визите. Сегодня его намерения были более благородными, возможно, искупающими те, с которыми он приходил сюда по другому случаю. Появившись, в свою очередь, перед тем же самым судьей, он, по крайней мере, обязан стать таким же стойким, как Андре. Он больше не боялся. Он заранее испытывал удовольствие от притворных признаний, которые должны были реабилитировать ложь; он пожертвует тенью, чтобы сохранить материю.

Настоятель, в своей обычной одежде, сидел под торшером. Конечно, он выглядел очень удивленным, увидев, кто вошёл после его приглашения.

– Простите меня, господин настоятель, – произнёс Жорж. – Я покинул общежитие без разрешения, но я не мог уснуть, размышляя, что один мальчик будет наказан по моей вине.

Настоятель указал на стул, и, величественным движением переместив свой плед, прикрыл книгу на коленях. Обвиняя себя, Жорж с самоуверенной непринуждённостью академика из воскресного вечера не занял место на стуле, указанном настоятелем. Как и в тот вечер, когда ему не удалось предать Андре, он опустил глаза. Но на этот раз его скромность была лишь видимой, предназначенной приукрасить то, что он должен был сказать.

Он поведал историю, которая была усовершенствована с помощью Люсьена во время ужина. По его словам, Александр и он познакомились через Мориса, в одно из воскресений на игровой площадке старшей школы. Они поболтали, и Александр выразил желание стать академиком. Жорж, шутя, предложил ему своё покровительство. Рассказывая о своей предстоящей публичной речи – в прошлый вторник – он заявил, что прочитает свою речь как можно более «ласковым голосом» – выражение, породившее ряд острот. С тех пор они встречались только раз, случайно, перед дверью комнаты отца Лозона, который был их духовником.

Жорж был удивлен спокойствием, с которым говорил. От этого его уверенность в себе возросла. Он был готов стоять перед глазами настоятеля; на самом деле он бросал вызов допросу под пытками, как в античности. Он был не далек от мысли поверить в свою же историю.

Настоятель оторвал глаза от обложки книги‑Impressions de Theatreе [Впечатления от театра, литературные очерки 1888–1890 гг.] Жюля Леметра [Франсуа Эли Жюль Леметр (François Élie Jules Lemaître), 1853–1914, французский критик, член французской академии, глава «импрессионистской школы».]. Собирался ли он цитировать Николя Корне? Медленно и не поднимая глаз, он спросил у Жоржа:

– Как младший Мотье смог сообщить вам о том, что случилось?

– От Люсьена Ровьера, который, как вы знаете, состоит в обществе Святого Детства; они, по счастью, встретились в коридоре этим вечером. Ровьер сообщил мне за ужином, воспользовавшись Deo Gratias.

– Что именно он сказал?

– Что у Александра Moтье появилась мысль разыграть меня, передразнив мои слова о «ласковом голосе», но он был пойман, когда занимался этим, и будучи наказанным, естественно, отказался вовлекать меня в дело.

Настоятель поднял глаза на Жоржа и сказал:

– Он сделал, по крайней мере, одно признание – что он уже посылал другие записки своему выдающемуся корреспонденту. У меня не было ни малейшего желания читать их, за исключением той, которая обеспокоила вас, потому что то малое, что я увидел – было в достойном сожаления стиле: кажется, по образцу какой–то низкопробной повести. Пожалуйста – если вы не против – дайте мне взглянуть на ваш бумажник.

– Но я никогда не получал от Мотье даже самой незначительной записки!

– В таком случае он лжёт. Однако это не имеет отношения к делу. Мне нравится, когда представляется случай, посмотреть, какого рода вещи мои ученики хранят в своих бумажниках.

– Но я никогда не получал от Мотье даже самой незначительной записки!

– В таком случае он лжёт. Однако это не имеет отношения к делу. Мне нравится, когда представляется случай, посмотреть, какого рода вещи мои ученики хранят в своих бумажниках.

Жорж покраснел, но не от стыда: он пережил волну радостного облегчения при мысли о предосторожности, предпринятой им. Таким образом, он отомстил настоятелю, лживо обвинившему Александра во лжи; однако, его ложь, вероятно, называлась по–другому – например, «благими помыслами».

Настоятель, должно быть, заметил эмоции, посетившие Жоржа; он произнёс:

– Не обижайтесь на мою просьбу. Это мой долг, чтобы доказать вам, что у мальчика вашего возраста не должно быть никаких секретов.

Жорж передал ему свой бумажник. Священник открывал его осторожно, как будто оттуда могла выпасть большая сумма денег или документы с неопровержимыми доказательствами. Первый кармашек, в который он заглянул – оказался тем, из которого несколько минут назад были удалены записки Александра. Но Жорж, для того, чтобы не оставлять его совершенно пустым, положил на их место открытку с Амуром Фесписа. Настоятель достал её и рассмотрел.

– Это статуя Праксителя [Пракситель – древнегреческий скульптор IV века до н. э. Предполагаемый автор знаменитых композиций «Гермес с младенцем Дионисом» и «Аполлон, убивающий ящерицу».], – сказал Жорж, и сейчас она в Ватикане. Кое–что о ней имелось в «Мифологии», которую вы одалживали мне.

Не отвечая, настоятель вернул на место Амура. Другие кармашки содержали: прошлогоднее удостоверение школьника, действительный членский билет «Колониальной и Морской лиги», картинку из автомобильной рекламы, таблицу фармацевтических весов, брошюры о путешествиях, и «Молитву ангела–хранителя отсутствующего ребенка».

– Эта молитва, – произнёс настоятель, – приносит сорокадневную индульгенцию.

Там же оказалась одна из визитных карточек родителей Жоржа, с их титулами – маркиз и маркиза. Она произвела хорошее впечатление. Следующей вещью, которую исследовал настоятель, была фотография их château [замок, фр.].

– Это наш, – сказал Жорж, добавив с улыбкой, – я, кажется, всё объясняю.

Он не жалел, что получил возможность напомнить настоятелю свой ранг. Правда, настоятель тоже был благородных кровей; но это ещё не означало, что его родители тоже владели château. Настоятель добрался до последнего кармашка: тот содержал бумажку, но то была банкнота; и фотографию – фотографию Анатоля Франса.

– А вы, кажется, знаете, – сказал настоятель, возвращая бумажник Жоржу, – все произведения этого автора по порядку?

– Я прочитал только его Le Livre De Mon Ami [Анатоль Франс – Книга моего друга, 1885]; я вырезал эту картину оттуда.

– Больше не читайте его, никогда! [В 1922 году его сочинения были включены в католический «Индекс запрещённых книг»] И, если подумать, вам лучше отдать эту фотографию мне. Кроме того, эта статуя; вряд ли она должна находиться в бумажнике у ребенка Марии.

Жорж достал их из своего бумажника и передал настоятелю. Настоятель держал их одной рукой и рассматривал, словно играл в карты. Но, как бы желая продемонстрировать своё уважение к древности и Ватикану, он щедрым жестом руки вернул картинку статуи Жоржу. Затем резким движением разорвал Анатоля Франса на четыре части и бросил их в мусорную корзинку. Один обрывок вывалился на ковер; он демонстрировал всего только бороду прославленного академика, голову которого глава Академии Святого Клода только что подверг скорой экзекуции. Затем настоятель произнёс:

– Хорошо! Я вижу, что вы сказали мне правду, и отказываюсь от осуждения, но я надеюсь, что вы усвоили урок. Выбирайте друзей только среди ваших одноклассников. Это лучший способ избежать осложнений, которые, хотя и могут быть если не особенно серьезными, то, по крайней мере, позорными. Вам будет очень стыдно, если я расскажу вам, какими помыслами руководствовался этот дерзкий мальчишка, когда писал вам. Мальчишеские фантазии склонны выходить из–под контроля их владельцев. Следовательно, важно их успокаивать. У вас уже есть друг – Люсьен Ровьер: держитесь его, он надёжен и является образцом здравого смысла.

– Скажу, что могу поздравить вас со щепетильностью, приведшей вас ко мне. Тем не менее, вы пришли без разрешения, а дисциплина должна блюстись; мне придется наказать вас – вам запрещено покидать колледж до следующего воскресения.

Снова оказавшись в коридоре, Жорж почувствовал весёлость и беззаботность. На ум пришли строки из недавнего сонета настоятеля:

J'aime les larges soirs, soirs immensement doux

Мне нравится этот долгий вечер, эта сладкая ночь

Он рассмеялся. Он повторил вслух строку баснописца, которую настоятель процитировал путем поэтической отсылки:

Jours devenus moments, moments files de soie!

Дни стали мгновениями, мгновения, как шелков вереница

[Жан де ла Фонтен – Сон Во (Le Songe de Vaux), 1658]

Проходя, Жорж использовал свой фонарик, бросая озорные тени на портреты мальчиков. Даже если Александр опять будет наказан следующим утром, а сам он должен покорно принимать взыскание до воскресенья, то они, тем не менее, выпутались из затруднительного положения. Александр, несмотря на упрямство, которое в его случае нанесло больше урона, снова не под подозрением. Его поступки отнесут к надменности его характера, а не к весомости его тайны. Правда, им ещё предстоит разработать безопасные способы возобновления их свиданий, но после только что завоёванной победы они, конечно же, свободно могут надеяться на лучшее. Картинка Амура [здесь игра слов, Амур и любовь во французском языке одно слово], Любви, была чудом спасена – это был знак сохранности их дружбы.

Жорж тихо пробрался в спальню. Он не захотел будить Люсьена, который, как апостол на Масличной горе, заснул. Дорогой Люсьен! Он как бы хотел показать Жоржу, что будет, заснувший или нет, ждать его возвращения, ибо спал он в той же позе, какую принял за их разговором. Несомненно, что и Александр сейчас тоже спал. Не зная, сколько событий, касавшихся его, произошло. Спал ли он на боку, и во снах оставаясь в безвыходном положении? Или, как Жорж, на спине, чтобы в них вселилась надежда?

На следующий день Жорж благословил ту верхнюю часовню в галерее, которая издавна была предметом его проклятий: Александр находился там, прислуживая на мессе отцу Лозону. Отец, конечно же, создаст условия, чтобы защитить Александра от дальнейших унижений, ибо это было необходимо потому, что покаяние еще не отменили.

Небеса благоприятствовали, и священник не задержал мальчика после службы, чтобы допросить его! Если отец Лозон уже был осведомлён о заявлении Жоржа, и поговорит об этом с Александром, то Александр может всё разоблачить. Важно, чтобы он как можно скорее оказался в курсе официальной версии. Жорж планировал написать записку во время занятий после мессы, а Люсьен до завтрака оставил бы её в ящике Александра в трапезной.

Жорж начал писать записку, когда ему сообщили, что отец Лозон зовёт его к себе. Будучи раздосадованным, что не успевает закончить записку, он в спешке вышел из комнаты, чтобы как можно скорее вернуться.

У двери Отца он услышал, как тот с кем–то разговаривает. Кто может быть там с ним?

Это был Александр. Вероятно, он только что пришёл, ибо стоял; вероятно, он еще ничего не знал, потому что выказал изумление, когда в комнату вошел Жорж.

Отец заставил их сесть лицом друг к другу, по краям стола. Лицо Александра ничего не выражало, но, казалось, слегка расслабилось в желании подмигнуть, внушаемое ему Жоржем. Если бы только он вспомнил совет Жоржа – не противоречить ничему из того, что скажет Жорж, и понял, что тут появился новый шанс выкрутиться!

– Я послал за вами сегодня утром, – заявил отец Лозон, – для того, чтобы сказать вам кое–что об отношениях, которые возникли между вами и без моего ведома.

Он сделал паузу, созерцая «Поклонение Агнцу», и обратился к Жоржу.

– Монсеньер настоятель рассказал мне перед медитацией об исповеди, которую вы проделали прошлой ночью. Я удивлен, что со случившимся, вы, в первую очередь, не обратились ко мне.

– Отец, я подумал, – сказал Жорж, – что это было больше вопросом дисциплины, чем совести; и поскольку оно касается двух мальчиков, не принадлежащих к одной школе, я решил не поднимать это дело раньше монсеньора префекта.

– Для вас, пожалуй, это было не больше, чем вопрос дисциплины; но это, к сожалению, это становится вопросом совести нашего юного друга.

Отец Лозон посмотрел на Александра, который оставался безразличным, по крайней мере, внешне.

– Вы, продолжал он, – только пошутили, но он воспринял вас всерьез. Вы использовали выражение «ласковый голос»; он послал вам поцелуи, вы понимаете меня, поцелуи!

Отец сопроводил эти слова коротким суховатым смешком, напомнившим Жоржу смех Блажана, которым тот сопроводил свои замечания насчёт поведения Андре. Александр, с выражением возмущения, покраснел до корней волос. Жорж немедленно высказался ироничным тоном:

– Поцелуи? В самом деле? Почему бы не шоколадные медальки?

От этого Александр рассмеялся, но смех его весьма отличался от смеха священника; это был триумфальный смех, в которые Жорж ощутил тайное tu quoque [И ты тоже!]; его воскрешение из вчерашнего свидания между ними стало как бы еще одним их поцелуем.

– Ну, очевидно, лед тронулся, – заметил отец Лозон, улыбаясь. – Шуточное замечание добилось большего, чем все мои выступления. И это подтверждает мое убеждение, что на самом–то деле между вами двумя ничего не было, кроме несерьезности.

– Смех ребенка – это язык его души. Испорченные создания никогда не смеются. Вы показали, слава Богу, что вы всё ещё дети. В то же время вы поймёте – это знание будет не слишком дорого куплено – огромнейшие недостатки и непристойности подобных неправильных отношений. Все, что делается скрытно, почти всегда приносит проблемы.

– По сути, на самом деле я никогда не был особо обеспокоен этим юным негодяем – я слишком хорошо его знаю. Но его маленькая голова произвела из кротовой норы гору, истинная история из басни. Если бы он с самого начала назвал имя своего корреспондента, все сразу бы пошло мирным путем. С другой стороны, мне не хочется думать, каков мог быть исход, если бы его корреспондент не вмешался.