Текст книги "Особенная дружба "

Автор книги: Roger Peyrefitte

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Жорж же поспешил вмешаться, как в тот день, когда они столкнулись друг с другом у Отца Лозона.

– Мне очень жаль… – начал он. Но священник жестом прервал его.

– Вы, оба, тотчас возвращайтесь, каждый в своё отделение.

Они надели куртки. При этом Жорж автоматически взглянул на наручные часы. Полчетвертого. Это время он запомнит. Из его кармана выпала пачка сигарет. Он не посмел поднять её.

Александр отправился быстрым шагом, и Жорж подумал, что лучше всего – позволить Александру прилично опередить его. Он оглянулся, желая посмотреть, идёт ли вслед за ними священник: тот неподвижно стоял в дверях хижины, словно обратился, как жена Лота, в соляной столб.

Александр ждал Жоржа неподалеку от других мальчиков. Он с гордостью он заявил:

– Все это нам в счёт не пойдёт.

Но у Жоржа появилось предчувствие, что отныне возник некто, с кем им придётся считаться, и что дни их счастья тоже будут сочтены.

Они, не привлекая внимания, присоединились к своим группам. Вскоре Люсьен лишился хитрой улыбки, которой он приветствовал Жоржа. Он выслушал его с выражением испуга, но быстро оправился.

– Очевидно, – сказал он, – это поганое дело. Но тебе и Александру повезло в одном отношении, я имею в виду то, что вас поймал именно Лозон. Он твой духовник, и Александра тоже, и личный друг семейства Мотье. Он уже спас тебя один раз; недавно он спас Мориса, чья ситуация была еще хуже. На самом деле он должен получить медаль за спасение жизни! Он создал определенное отношение к тебе. Ты заметил, что он ни сразу тебя не наказал. Все устроится, вот увидишь – несколько mea culpas [моя вина, лат. – формула покаяния и исповеди в религиозном обряде католиков с XI века] перед его «Поклонением Агнцу» исправит дело.

Читая свой молитвенник, вероятно, Жития святых апостолов Петра и Павла, подошел Отец Лозон. Жорж припомнил первые слова службы в честь тех самых апостолов, и, по правде говоря, те первые слова были всем, что он тогда прочитал. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю; Ты разумеешь помышления мои издали [Псалом 139:2]

Таким вот плохим концом завершился Великий поход. Для Жоржа подобная оценка приобрела ещё и ироническое звучание: Великий поход, несомненно, будет самым несчастным походом его жизни.

На обратном пути старшеклассники и юниоры поменялись маршрутами. Пришел черед Александру идти по римской дороге между полями хлопка. Так как от них не требовалось строго соблюдать ряды, то он мог, вероятно, идти в одиночку, наедине со своими мыслями, так как рядом не было друга, пытавшегося его подбодрить. Возможно, к этому времени он уже понял, что случившееся с ними сегодня было весьма серьезным. Дружба, которую Жорж и он полагали вечной, как Афины или Рим, показала себя всего лишь перышком на ветру.

Позади Жоржа и Люсьена среди весёлой компании шел и шутил Морис. У него имелось одновременно больше и меньше причин веселиться, чем он подозревал: тот, кто чуть было не добился его изгнания в связи с делом Отца де Треннеса, склонялся теперь к мысли, что будет исключён, правда, в компании с братом Мориса. В полном неведении о каких–либо проблемах, Морис просил одного из своих спутников повторить слова вальса и мелодию:

Blonde rêveuse

Douce charmeuse,

Dans l'air tu fais flotter

Le parfum du baiser…

Блондинистый мечтатель,

Нежный обольститель,

Ты по воздуху носился

Благоуханием целуя…

Освоившись со словами и музыкой, Морис заявил:

– Рассуждая о чепухе, они заставляют нас заучивать её наизусть, когда существуют такие хорошие вещи, которым мы могли бы научиться!

Жорж сказал Люсьену:

– Помнишь, что он сказал на днях о танцах с Отцами? Выглядит так, словно я сам вступил в этот танец.

– Милая старая Саррдина, – ласково произнёс Люсьен, – Я полон раскаяния из–за случившегося. Если бы я не предложил ту проклятую хижину, ничего бы не случилось.

– Брось! Если кто–то и виноват, так это садовник, за то, что что не вымел сосновую хвою. Кроме того, я должен тебе за идею насчёт оранжереи, к тому же, никто и никогда не заставал нас там.

Едва ли он мог сказать Люсьену, что щепетильность излишня, так как именно из–за него выгнали Андре. Они были квиты.

Неподалёку от Сен—Клода у дороги Жорж заметил срезанные ветви с листьями – напоминание о праздновании Святейшего Сердца Иисуса. Они миновали их на своём пути утром, но он тогда не заметил, что листва умерла: он поднял глаза и посмотрел в сторону горы.

Он возвращался побежденным в дом, который оставил торжествующим. Ему казалось, что все изменилось, что жизнь ушла из этого места, не оставив ничего, кроме камней. Колледж потерял очарование сада и никогда не случится того, что он обещал Александру. Как же ему хотелось, чтобы стены вокруг него оказались в руинах, а отброшенные окурки сигареты спалили ту хижину!

Обед оказался оживлённым событием. Даже настоятель, со своими растрепанными волосами, имел, несомненно, озорной вид! Жорж проголодался даже меньше, чем в тот вечер, когда выгнали Андре. Он и Александр, вероятно, были единственными, у кого длительная прогулка не вызвала аппетита.

Он взглянул на мальчика, чье отцовское имение стало местом действия для событий, случившихся этим днём – того, кто играл роль отца Жоржа в Les Plaideurs. Он, счастливец, вернулся возвеличенным башенками замка, кофе со льдом и хлопковыми полями. Но в хижине его садовника самая прекрасная дружба всей школы потерпела фиаско.

В общежитии Люсьен сделал еще одну попытку развеселить Жоржа.

– Я удивляюсь, – сказал он, – из–за чего ты так тревожишься. Ты забыл, кто ты? Помни, что через двенадцать дней ты будешь получать первые призы за выдающиеся достижения, трудолюбие, и так далее – их множество. Отцы в восторге, что такое имя возглавляет их почётный список. Целый год ты блистал во всём, считай – Академия, Конгрегация, хор в день Святого Клода, кафедра в трапезной, и игра в пьесе. Все они хотят удержать тебя здесь, и позволить тебе делать то, что тебе нравится. Но тебе нужно понять, как достичь этого, как получить большую часть твоих преимуществ. Ты думаешь, что они собираются вышвырнуть тебя вон. Ну, так вот, если бы я был на твоём месте, то я бы поставил свои условия, чтобы остаться тут.

– Что касается Александра, то Отец Лозон, должно быть, точно хочет, чтобы тот оставался в колледже. По правде говоря, у него нет выбора, так как он поручился за Александра перед настоятелем три месяца назад. Более того, утряслось ли всё с семьей Александра три месяца назад? Ну, понятно же, что ему пришлось утрясать и там! Он же не может просто признать, что был ослом! Таким образом, даже если предположить, что он готов признать перед настоятелем, что был неправ – родители Мотье задумаются о том, что им делать с человеком, который исправляет всё к Пасхе, но снова все портит на Троицу?

– Нет. Как я уже сказал, сегодняшнее дело, точно следуя прецеденту, установленному последним скандалом, закончится ничем, кроме незначительных нотаций. Ты и Александр, явитесь белыми как снег после хорошей ванны в святой воде. Вам придётся быть более осторожными в следующем году, но у вас всё будет хорошо. Вашей дружбе не будет дозволено погрузиться в спячку «капуанской неги» [Les délices de Capoue, фр. – легкие радости и расслабление]. Вы будете постоянно находиться на чеку, все сложится так, словно вы начинаете сначала. Мое отдаление от Андре имело тот же эффект: Небеса, очевидно, полны решимости хранить всех нас, четырех, от обычной лёгкости бытия.

Отец Лозон указал на стул перед собой. Он по–прежнему демонстрировал уважительность, только на этот раз всё проходило без Александра. Сам Отец Лозон сидел на обычном стуле. Как правило, раньше он занимал кресло. Некоторое время он молчал.

Быть может, он вспоминал тот день, когда, после их первой эскапады, Жорж и ангел колледжа были вызваны им на суд?

– Я не знаю, – заговорил он наконец, – является ли развратом или неосведомлённостью то, что преобладает в вас. Маленькая игра, которую я прервал вчера, едва ли была рассчитана на то, чтобы подготовить меня к лицезрению вас на причастии этим утром. Я благодарю Бога, позволившему мне поймать вас на святотатстве, ибо это, по крайней мере, позволит мне убедиться, что подобное не повторится. Это ясно?

Его голос стал громче, а тон – более властным. Неподвижным лицом он уставился на Жоржа. Вступительные слова священника, и его надменная, доминирующая манера умозаключений провоцировали Жоржа на дерзость. Но он смирил свою гордыню, оказавшуюся менее вспыльчивой, чем у Александра. Она также не зависела от того, что думал о нем Отец Лозон. По пути в комнату Отца он твердил себе: «Помни – хитри, хитри – будь таким же хитрым, как лис». Тут же он вспомнил ответ, который использовал, дабы избежать любознательности Отца де Треннеса, и который спас Мориса от любого фактического дознания настоятеля; стандартный ответ Сен—Клода. Он произнёс:

– Я причащаюсь каждый день, и никогда не делаю подобных исключений в состоянии благодати. Вы не имеете права сомневаться во мне, судя только по моей внешности.

– Я больше в вас не «сомневаюсь». Я знаю, и мое знание пришло, увы! из бесспорного источника – сакральные вещи никогда не имели для вас значения. Что касается вашей внешности, то ваше благочестие никогда не имело с ней ничего общего. И вы ещё смеете использовать такие термины, как «в состоянии благодати»? Отныне воздерживайтесь от осквернения таких выражений! Тайная жизнь, которую вы ведёте, является отрицанием веры.

– Я клянусь вам, – твердо сказал Жорж, – что вчера состоялась моя первая встреча с Александром Мотье в этом семестре.

– В таком случае могу только сожалеть, так как Александр Мотье только что сказал мне, что вы и он сумеете встретиться в будущем вопреки всем моим действиям, как всегда делали в прошлом. Ваше единственное средство избежать сквернословия ложных клятв – не давать их, так же, как ваше единственное средство продемонстрировать почитание таинств – воздержание от них в дальнейшем, после гнусного издевательством над ними.

– Не утруждайте себя, не приходите ко мне на исповедь. Этот особый преступный обман зашёл уже слишком далеко. Я передаю руководство над вашей совестью вам, если я, по правде говоря, когда–нибудь осуществлял его. Поверьте мне, это настоящее горе, ужасающее меня, что я таким образом должен отказаться от вас, но я не позволяю себе обманываться более одного раза. Оставляя вас в Божьих руках, я продолжу молиться Ему, чтобы Он просветил и спас вас в трудную минуту, с помощью тех средств, которые Он изберёт.

– В остальном, касательно лишь светских аспектов этого дела, то у вас нет нужды излишне беспокоится. Я ничего не скажу ни монсеньору настоятелю, ни кому–либо еще. Но, само собой разумеется, я обязан предупредить ваши семьи о том, что вы и юный Мотье можете предпринять какие–либо попытки любого рода, войти в контакт друг с другом. Поймите, я требую от вас только одного: не возвращайтесь сюда в следующем году.

Вопреки соображениям Люсьена, Жорж предвидел требование, представлявшееся ему неотвратимым. Его случай имел в основе ту же природу, что и у Отца де Треннеса. Настоятель разорвал свою дружбу с человеком, злоупотребившим его доверием и отошедшим от его принципов, имевших для него значение. Отец Лозон не стал оказывать ему большего милосердия; к тому же, он мстил за себя и за Бога. Кроме того, он невольно мстил и за Отца де Треннеса.

Следовательно, Жорж был понижен до уровня мальчика, которого выгоняют из школы; имелась большая разница между представленным положение дел и реальностью. Он был удивлен тем, что не разрыдался. Хотя его ясная выдержка не омрачилась его страданиями. Вместо этого она подсказала, что он мог бы сделать последнее усилие в попытке смягчить сердце своего противника. Он вынул носовой платок, надушенный им утром, и нарочито поднёс его к глазам.

– Умоляю вас, – произнёс Отец, – избавьте меня от этой комедии. Ваши слезы ложны. Единственная истинная вещь в вас – этот аромат. Там, в горах, вы открыли мне окно в своё сердце. Сквозь него я увидел ложную гордость, лицемерие, и даже более серьезный порок. Как мне жаль будущего маркиза де Сарра!

Жорж сделал вид, что вытирает нос, а затем хладнокровно убрал носовой платок в карман.

Отец Лозон продолжил:

– Мне остаётся лишь сообщить о планах, которые я совершу в течение последних нескольких дней семестра. В конце последнего семестра я уже предпринимал определенные шаги, чтобы справиться с вашим соучастником; само собой разумеется, что эти меры будут соблюдаться строже, чем когда–либо. Я поработаю над ними и для вас. Ни при каких обстоятельствах вы не сможете отлучиться из своей группы. Во время больших перемен, будьте так любезны, не ходите на фортепианную практику – просьба пожертвовать несколькими минутами гармонии едва ли чрезмерна. Во время занятий в студии не должно быть никаких визитов к вашим учителям; если у вас появятся какие–нибудь вопросы к ним, расспросите их в конце урока. На репетициях Les Plaideurs вы не сможете покидать ваших компаньонов.

– Ваш воспитатель получил указание не выпускать вас из комнаты в одиночку. Чтобы сохранить ваше лицо, и, некоторым образом, моё, я сказал ему, что вы попросили меня применить это ограничение к вам в качестве обета смирения. Я прошу вашего и его прощения, из–за попытки прикрыться этим выражением, которое, на самом деле, достойно вас. Но я добавил, что причиной обета является желание отвратить вас от курения, что, по крайней мере, является полуправдой, не так ли?

– Возможно, у вас создалось впечатление, что, кроме вашего изгнания, я не смогу наложить на вас никакого другого наказания. Однако существует одно, которого невозможно избежать: оно, в некотором роде, моральное. Естественно, я не имею в виду, что выгоняю вас из Конгрегации, где, как я надеюсь, вы не будете иметь наглость появиться снова. Нет, это затронет вас более близко; это касается одного из ваших призов. Есть определенные лавры, которые я не могу позволить вам получить – награду за религиозное обучение, к которой, как я был информирован, вы имели все основания стремиться. Вы должны признать, что шутовство в этом случае было бы чрезмерным. Хуже того, это стало бы своего рода святотатством, чего я не могу допустить.

Итак, решающее тайное сочинение по религиозному обучению состоится послезавтра. Это даст нам возможность решить вопрос без уведомления любой третьей стороны об этом прискорбном случае. Все, что вам нужно сделать, так это написать посредственную письменную работу – естественно, не слишком плохую – такую, чтобы вы гарантировано не получили приз. Если же вас наградят accessit [поощрительным призом, от латинского «accessit» – близко подошёл], то это совсем другое: он останется призом за вашу хорошую память, воображение, иронию, и – я, конечно же, не повторю этих слов – за ваше смирение.

– Я должен предпринять шаги для проверки вашего исполнения. Если я сделаю вывод, что вы ослушались меня, то я буду вынужден передать ваше дело на рассмотрение настоятеля: в этом случае вас публично исключат и ваше имя будет вычеркнуто из списка наград и призов. Ваш выбор – потерять один приз, или все ваши призы. Или, вернее, потерять приз или спровоцировать скандал. И не делайте ошибку, презрев меня и вернувшись сюда в начале следующего учебного года. Вы проделаете это путешествие впустую. Вам придется изобрести какой–нибудь достойный предлог в интересах ваших родителей. Я уже не буду говорить о том, что если вы солжёте им, то я с готовностью объясню реальное положение дел. Однако, я предпочел бы думать, что наша нынешняя беседа окажется последней. Нам больше нечего сказать друг другу.

– Одно последнее слово. В прошлом вы имели обыкновение забавляться, делая вид, что ищите моего совета в вопросе вашего чтения. Позвольте мне порекомендовать краткий трактат монсеньёра Гамона, озаглавленный «Двадцать три причины быть смиренным».

Отец Лозон встал и, шагнув к двери, придержал ее для своего посетителя.

Жорж понял сейчас, как страдали его бывшие жертвы, выслушивая подобное порицание в отношении себя, даже если за этим не следовал совет насчёт их будущего чтения. Злоключение Андре серьезно расстроило его, но, главным образом, потому, что в это дело мог оказаться втянутым Люсьен.

Конечно же, его не слишком волновали чувства одного из Отцов колледжа; так же, как его не беспокоили страдания Мориса и Отца де Треннеса. Но сейчас он оказался в такой же ситуации, как и они. Он стал Робеспьером Сен—Клода: тот начал с казни своих соперников, затем своих сообщников; теперь же он оказался на собственной казни.

Он направился в пустынную спальню и бросился лицом вниз на свою кровать. Тут ничего не отвлекало его от его мыслей: колледж безмолвствовал. И последние минуты свободы перед наступлением ограничений позволили ему понять полный масштаб постигшей его катастрофы.

Отец Лозон ничего не сказал о судьбе, которую он уготовил Александру. Столкнувшись с выбором, он ни минуты не колебался. Как и предвидел Люсьен, он охранял своего особого протеже – оберегал его так, чтобы примирить его с Богом. Ему удалось разделить двух друзей окончательно и навсегда. Он мог верить в то, что солнце светит по субботам в честь Пресвятой Богородицы; однако это не мешало ему, как и Отцу де Треннесу, видеть насквозь все их ухищрения. Лауреат l'Académie des Palinods положил окончательный конец замечательному и прекрасному явлению – дружбе Жоржа и Александра. Ныне казалось ясным, что его энергия и авторитет могли проявляться и таким образом, а не только в его письмах, каждый абзац которых начинался с «Я». Этот священник с искренними глазами, этот добродушный исповедник, поступил как человек, понимающий, что был одурачен двумя детьми; и как священник – священник, увидевший себя осмеянным нечестивцами.

Каникулы, которые были так богаты перспективами, станут одинокими. А в начале следующего семестра Александр не найдёт Жоржа в том общежитии, в котором он должен был его найти. А что делать Жоржу со всем остальным – исключение из Конгрегации, потерей приза, необходимостью придумывать для родителей причину невозвращения в Сен—Клод? Словно всё вокруг перестало существовать. Жажда небольшой удачи разрушила величайшее счастье в мире.

Жорж почувствовал себя побеждённым отчаянием, и его глаза наполнились слезами. Они не были ложными: это был момент истины. Он плакал, когда его дружбе угрожал Отец де Треннес: ему следовало выплакаться теперь, когда она была уничтожена. Он пребывал в одиночестве, но подавил рыдания, словно спальня была полна людей; как будто плакали и Люсьен, и Морис. Он достал из кармана носовой платок, после чего отбросил его, раздраженный ароматом лаванды.

За двадцать минут до конца занятий в студии он решился спуститься вниз. Люсьен поймал его взгляд, как только он вошел в комнату, и взгляд друга ободрил Жоржа. Он заметил, что воспитатель любезно улыбнулся ему. Клирик, без сомнения, размышлял об этом образчике добровольного смирения ученика, который с этого времени собственноручно возложил на себя запрет выходить из комнаты, дабы лишиться невинного удовольствия от курения. Жоржа утешила эта улыбка: по крайней мере, хоть кто–то всё ещё был жертвой его обмана.

Люсьен передал ему своё выполненное задание, для того, чтобы Жорж смог сэкономить время, скопировав его. Впервые один из самых успевающих мальчиков класса вынуждено копировал чужой латинский перевод. Но так как он был вызван в самом начале занятий в студии, то в оставшуюся четверть часа у него не оставалось времени для перевода упражнения. Переписывал он быстро, меняя слова тут и там. На этот раз Люсьен оказался в состоянии управиться и без помощи Жоржа: упражнение, представлявшее собой фрагмент из Энеиды [эпическое произведение Вергилияи, посвященное истории Энея, легендарного троянского героя, переселившегося в Италию с остатками своего народа, который объединился с латинами и основал город Лавиний, а сын его Асканий (Юл) основал город Альба Лонга.], имелось в карандашном переводе между строк книги, подаренной ему Андре. В тот вечер, когда он планировал крах Андре, Жорж копировал задание по математике, приготовленное Люсьеном. Теперь, когда он заплатил за ту подлость, ему, несомненно, будет разрешено копировать, даже из самого Андре.

Звонок прозвенел прежде, чем он закончил скандирование [выделение составных частей стиха (стопы, слоги) ударениями], завершавшее упражнение. Были собраны бумаги с заданиями. На самом верху своей работы Жорж приписал: «Я находился вне студии у своего духовника, и не хватило времени сделать скандирование».

Люсьен был возмущен тем, что рассказал ему в общежитии Жорж. Он не мог принять, как можно позволить себе быть изгнанным простым Отцом Лозоном. Нужно пойти и разоблачить себя перед настоятелем, и посмотреть, что получится. В любом случае, только настоятель может принять подобное решение. И кто знает, что он скажет, особенно после того, как Жорж спросит об Отце де Треннесе. Возможно, он сочтёт поступить более благоразумно, чем Отец Лозон. Пришло время принять часто предлагаемое Отцом де Треннесом покровительство: оно могло оказаться более эффективным в его отсутствие, чем рядом с ним.

– Жаль, – сказал Люсьен, – что Отца де Треннеса не было здесь в октябре прошлого года. Если бы он был, то могу обещать тебе, что Андре до сих пор находился бы тут. Воспитатель с чрезмерным пристрастием к грекам – это особое провидение для колледжа, по крайней мере, для мальчиков. Ты только должен быть в курсе, что его коллеги бессильны предпринять что–либо против тебя. Случай с Морисом многое доказывает. Андре рассказал мне о подобном случае, только я не помню, где это случилось.

– Главное – не быть обескураженным неудачей и не позволить запугать себя угрозами. Не нужно никогда сдаваться. Помните, что сказано у Геродота – мы переводили на днях? Пытайся снова и снова, и мы добьёмся успеха/. Вроде того, как ты силой воли, упорно пытался подружиться с Александром, или Андре со мной. И как только ты получил настоящего друга, ты можешь столкнуться с кем угодно и с чем угодно. Тебя могут исключить. Возможно, тебе придется ждать встречи год или больше – но ты сможешь вынести. Андре прислал мне на пасхальных каникулах стихотворение об этом.

Жорж был благодарен Люсьену за отказ признавать реальные факты, но про себя он уже принял решение. Опасения, испытываемые им вчера вечером, оправдались. В трапезной улыбка Александра сияла как никогда, но когда Жоржу удалось ответить улыбкой, то ему стало тяжело на сердце: он был уверен, что между ними всё было кончено.

Считая себя более прозорливым, чем Александр, он также считал себя сообразительнее Люсьена. Дружеский совет Люсьена не равнялся по качеству совету отца Лозона относительно его будущего чтения: определённо, поводов для оптимизма было намного меньше, чем причин для смирения. Прежде всего, Жорж не мог воспользоваться случаем с Отцом де Треннесом перед настоятелем. После того, как он сделал всё возможное для оправдания бывшего воспитателя студии, как можно было развернуться и начать свидетельствовать против него? Какой милости он мог ожидать после разоблачения всех своих противоречий, темных дел, и уклончивости? Нет, шантаж нельзя устроить повторно.

Кроме того, Жорж не видел обоснованного сравнения между его ситуацией по отношению Александру, и ситуацией Люсьена по отношению к Андре. Вне колледжа Люсьен и Андре могли совершенно свободно встречаться, так как их семьи были знакомы, а они провели вместе один школьный год и долгие каникулы. И притом, исключили Андре не в результате открывшейся связи между ними.

А Жорж и Александр были скомпрометированы отношениями друг с другом. Разлучённые, они не смогут иметь посредника. Несмотря на своё хвастовство, Морис находится в руках Отца Лозона. После той сомнительной ночной сцены с Отцом де Треннесом он, определённо, попал под подозрение, чтобы он не говорил. Его письма просматривались и читались так же тщательно, как и письма его брата. Меры, которые были обрисованы Жоржу, показывали, что ничего не было оставлено на волю случая. Жорж наконец–то повстречал равного себе.

«1 июля. Праздник Драгоценной Крови Господа нашего Иисуса Христа [праздник, включаемый в общий католический календарь с 1849 по 1969 год.]. Литургические украшения красные». У Жоржа текла точно такая же драгоценная кровь, текла по его венам, и он мог предложить свою кровь на обмен. И у него ничего бы не осталось, только память об этом мистическом союзе, как о процессии Святого Сердца, о которой он уже получил напоминание, и о Содружестве драгоценной крови, в которое однажды завербовал его Люсьен.

Он прочитал ниже: «И кровь Агнца послужит вам знаком». И другие воспоминания стали тесниться в его голове: молитва, включающая кровь Агнца, произносимая Отцом де Треннесом, надевающим облачения; плакат в комнате Отца Лозона; рождественский жертвенный ягненок.

В галерее над Александром и лицом к Жоржу молился корректор их ошибок. Он закончил свою мессу раньше обычного: без сомнения, он ждал – посмеет ли его экс–кающийся подойти к столу причастия. Жорж не пошёл. Александр, должно быть, получивший аналогичные указания в отношении себя, тоже остался на месте. Может, он снова думает написать Папе Римскому в знак протеста? Но, как он сказал, все это не считается, для него.

Во время послеобеденных занятий в студии Жорж, как всегда по субботам, пошел на исповедь. Он вдруг решил попытать свою удачу, искушая Бога. Он нагло эксплуатировал идею, подсказанную ему Люсьеном сразу же после случая в хижине.

Люсьен, при подобных обстоятельствах, неожиданно увидел свет в 10:35 пополудни 6 октября; Жорж увидел то же самое в 3:30 пополудни 29 июня. Разве Александр в один прекрасный день пасхальных каникул не сообщил Отцу Лозону, что внезапно обрёл благодать? Будет и на нашей улице праздник: теперь подошёл черёд Жоржа испытать и очищение и просветление. Если он не пребывает в состояние благодати, то настало время что–нибудь сделать в этом направлении. Академик из Académie des Palinods должен выслушать, как Жорж поёт палинодию [род стихотворения в древности, в котором поэт отрекается от сказанного им в другом стихотворении.]. Он выступит, помня, что ему запрещено снова скрещивать мечи со священником. Дружба, которую он взлелеял с Александром посредством святого причастия, должна неизменно зависеть от исповеди: пусть таинства еще раз придут им на помощь.

Опускаясь на колени в исповедальне, Жорж был сильно взволнован. С большим чувством в голосе он произнёс:

– Отец, умоляю вас, выслушайте меня.

Его кающееся поведение должно было продемонстрировать, что это не бравада. Он заявил, что хочет компенсировать преднамеренные упущения своих прошлых исповедей.

Начал он с того, чтобы признал все грехи, в которых не признавался с момента своей первой исповеди в Сен—Клоде. После чего, усугубляя, выставил себя самым порочным существом, которое только можно себе представить. Тем не менее, он настаивал, что в этот позор, открывший его во всём своём непотребстве, он никогда никого не вовлекал. Он говорил тем же самым тоном, которым пользовался Андре при разговоре с настоятелем. Он, по его словам, желая дружить, на самом деле, должен был заставить себя забыть свой презренный грех, а не умножать его; он хочет обрести непорочность и свет.

Раскаяние, продемонстрированное им в отношении мнимых грехов, которые он основательно приписал себе, доказывало, что отныне он неспособен лгать.

Признание, которое он делал сейчас Отцу Лозону, по сути, состояло в том, что Отец де Треннес ожидал его прихода. Единственный способ, которым он мог показать себя искренним – это признать себя виновным. Деяние, которым он занимался, было, конечно же, унизительным, недостойным; он не мог ничего поделать – не он, а священник сделал это неизбежным. Но он не жалел. Он испытывал циничное удовольствие, вынуждая этого человека выслушивать себя в попытке подвигнуть его священническую душу в сторону жалости, которой отнюдь не заслуживал.

Он ощутил, как его сердце освободилось от бремени этого нового жульничества, словно он раскаялся по–настоящему. Он чувствовал, что находится на обратном пути, поднимаясь вверх по крутому склону, к подножию которого был сброшен. Он получал удовольствие, унижаясь, опорочивая себя ради того, чтобы сохранить свою чистую дружбу. Он склонился, чтобы победить, чтобы вознести себя: его обет был почти евангельским. И его гордость, которую он, казалось, смирил, никогда ещё так высокомерно не торжествовала.

Он ожидал потока обстоятельных советов, и увещеваний, полных пафоса. Но Отец ограничился тем, что медленно произнёс:

– В качестве покаяния, вы будете медитировать в течение четверти часа над этими словами – я верю в вечную жизнь.

После чего сделал знак отпущения грехов.

На следующий день, на религиозном обучении, преподаватель задал тему сочинения: «Земной рай».

– Вскоре я увижу, – сказал он, улыбаясь, – помнит ли класс мои первые уроки.

Казалось, он задумал разыграть над ними забавную шутку. Он сидел и потирал руки, явно выглядя необыкновенно довольным собой. После чего все остальные улыбнулись, по крайней мере, никто не забыл тему о крупноплодном банановом дереве.

Жорж пребывал в ярости, будучи лишённым возможности написать лучшее сочинение на такую прекрасную тему, и единственную, который он знал очень хорошо, совершенно независимо от бананового дерева. Какая наглость – заставлять его играть роль балбеса! Это наказание было несоразмерно преступлению. Если он недостоин оставаться в Сен—Клоде, то пусть его исключают; если нет, то пусть ему воздадут должное за его успехи в учёбе. Он вспомнил, что однажды сказал Александр: «Те люди, которым мы платим…» Он платил, чтобы учиться, и получал вознаграждение за хорошую учёбу, вне зависимости от того, был ли этот успех достигнут благодаря его памяти, иронии, или благодаря Святому Экспедиту.

Его духовник приложил руку к делу, которое его не касалось – он злоупотребил своими полномочиями. Неужели он думает, что они по–прежнему живут в дни Отца Лашеза [François d'Aix de La Chaise; 1624–1709; французский иезуит, духовник Людовика XIV. Был более известен как папаша Лашез (Пер—Лашез, père Lachaise); давший своё имя самому большому парижскому кладбищу, поначалу бывшему просто Восточным кладбищем французской столицы.] и Отца Добентона, руководившими и направлявшими своих королей? Мальчики из класса Философии были совершенно правы относительно Отца де Треннеса. Нельзя требовать, чтобы всё совершалось во имя Бога. Ими было немало сказано о древнем еврейском обычае, запрещающем использовать имя Иеговы вне храма.