Текст книги "Особенная дружба "

Автор книги: Roger Peyrefitte

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Я думаю, – сказал Люсьен, – что пришло время отступать, как ты и сказал. Александр оказал нам значительную услугу. Отец цитировал нам Евангелие – «В доме Отца Моего обителей много». Ну, теперь то мы знаем, кого в этом Отцовском доме много – камергеров. Так как тебя и меня ему было недостаточно, то можешь быть уверен, он не остановится на одном только Морисе. Избранные им мальчики, его племянники, пижамы, лица – всё в ту же кучу.

– Он лжёт нам. Он поступает противоположно тому, что говорит – он проявляет интерес к другим парням, и дурачит нас. Мы не должны к нему приближаться. У него, должно быть, имеется расписание, каких парней будить. Когда–нибудь эта тайна откроется, и кто–нибудь его поймает. Андре был исключен из–за меня. Ты рискуешь быть отчисленным из–за Александра. Ну и – ad patres [к предкам, лат.] Отца де Треннеса! Да здравствуют сыновья и долой Отцов!

Под конец перерыва Жорж смочил и причесал волосы у фонтана. Он не нуждался в лавандовом масле: это было не для Александра. Однако он не сожалел, что потрудился над своим нарядом этим утром: забота, которую он проявил к своему назначению, ныне будет использована для публичного удовлетворения его тщеславия.

Он надеялся, что будет читать также хорошо, как он делал это по случаю четвертого воскресенья великого поста. Ему вспомнились те несчастные чтецы из трапезной, выступление которых вызывало звон колокольчика настоятеля, безапелляционно произносившего «Слишком громко!» или «Громче!» или даже, если ударения чтеца были неправильными – «попытайтесь понять, что вы читаете!»

Когда Жорж подошел к кафедре, младшеклассники уже сидели на своих местах, повернувшись к нему спиной и ожидая благословения. Затем, пока все рассаживались, настоятель сделал знак Жоржу пойти и принести книгу. Еще ничто не привлекло внимание Александра к вечернему чтецу, и Жорж спускался с кафедры среди шума открывающихся и закрывающихся ящиков, и стука столовых приборов по мрамору. Проходя на своём пути мимо стола юниоров, Жорж смог толкнуть Александра, а затем, вновь оказавшись на кафедре, наслаждался удивлением, которое он вызвал. Александр был олицетворением плохо сдерживаемого восторга, но выражение лица Жоржа представляло собой образец сдержанной важности – для сидевших за столом воспитателей на стороне зала для старшеклассников, Отца Лозона и Отца де Треннеса.

Житие святых. Заложенная страница имела заголовок: Святой Бернардин Сиенский [Bernardino da Siena, в миру Bernardino degli Albizzeschi, также известный как просто Бернардин, 1380–1444, католический святой, францисканский миссионер и итальянский священник, покровитель всей рекламной деятельности, массовых коммуникаций и PR] Праздник 20 Мая. 20 мая, однако, наступит только послезавтра: кажется, они забежали вперед календаря. Жоржу вспомнилась цитата Отца де Треннеса, взятая из жизни этого святого, о целомудрии. Даже здесь для него имелся намёк на целомудрие.

Как было принято, Люсьен принес ему стакан воды. Жорж поставил его на полке под аналоем, между Мартирологом и О подражании Христу. Мартиролог читался за завтраком, Подражание – за обедом.

Место в Подражании было заложено надушенной открыткой – чтецы, оказалось, имели свои маленькие уточнения – и ногтем отмечали строки, где заканчивалось чтение прошлого вечера.

Настоятель был добр: он давал новому чтецу время на подготовку и беглый просмотр текста. Жорж использовал это преимущество, чтобы тайком посмотреть на Александра. Тот выглядел даже лучше, чем при взгляде из галереи. Александр наливал себе суп из супницы, и всё его изящество и очарование было продемонстрировано этим простым движением. Затем он пристально посмотрел на Жоржа и, под прикрытием поднятого половника с супом послал ему воздушный поцелуй.

Во всяком случае, Отец де Треннес не мог видеть Александра, так что его бдительность не могла испортить удовольствие мальчика, однако могла сильно обеспокоить самого Жоржа. И Жоржу показалось, что он стоит там, возвышаясь над всеми, под пристальными взглядами Александра, с одной стороны, и священника с другой. Он находился между духом света и духом тьмы, между Ормуздом [бог добра, высшее божество древних иранцев] и Ариманом [А́нгра-Ма́йнью, в некоторых источниках встречается под именем Ахрима́н, Ариман (древнеперсид. т. е. «злой дух») – олицетворение зла в маздаизме и более позднем зороастризме; бог тьмы и олицетворение всего дурного, первоисточник зла, противник Ормузда], как какой–то последователь Митры [божество индоиранского происхождения, связанное с дружественностью, договором, согласием и солнечным светом.], о которой он говорил со своей кузиной.

Наконец прозвучал колокольчик: настоятель решил, что пора начинать. Жорж принялся за чтение:

Святой Бернардин Сиенский, брат–минорит строгого соблюдения правила [францисканский монах–обсервант], апостол Италии, празднуется 20 мая. Бернардин родился сентября восьмого, 1830, в день рождения Пресвятой Богородицы, в Сиене, в Тоскане, а не в Масса—Мариттиме, как пишут некоторые…

Последовали некоторые подробности о его семье, детстве и учёбе (В тринадцать тот окончил курс философии). Настоятель плохо зачеркнул два предложения: Он удержал целомудрие нетронутым, несмотря на опасность, которой был подвержен из–за своей исключительной красоты. Его одноклассники не решались произносить распущенных слов в его присутствии, и когда они видели его приближающимся, они говорили: «Давайте не будем говорить больше о том, вот идёт Бернардин».

Все же мальчики Сен—Клода вряд ли бы удивились, узнав, что мальчики четырнадцатого века иногда вместе разговаривали в предосудительной манере; они уже были в курсе, хотя бы из эпизода относительно Святого Эдмона, используемого в одной из проповедей Уединения, что и в двенадцатом веке, разговоры мальчиков не всегда бывали скромными и порядочными.

Пассаж, цитируемый Отцом де Треннесом, также оказался вычеркнутым: Отец, по–видимому, извлёкал свои цитаты из издания без купюр и сокращений. Но настоятель оставил, без сомнения в качестве примера, историю, которую Жорж, в данный момент, не без сожаления читал; Отец де Треннес, вероятно, сократил бы этот отрывок:

Знатный человек сделал постыдное предложение группе школьников, и Бернардина, самого милого и любезного из ребят, охватил священный гнев, и он закрыл его рот ударом кулака такой силы, что звук его был слышен по всей улице. Благородный развратник, став посмешищем для зевак, отодвинулся в замешательстве, но это наказание заставило его исправиться. Впоследствии он искал любую возможность, чтобы услышать проповеди Бернардина и каждой проповедью был растроган до слез.

В каждой паузе, и даже во время чтения, Жорж бросал взгляды на Александра. Поверх голов воспитателей и мальчиков и назло Отцу Лозону и Отцу де Треннесу им была установлена тонкая связь с мальчиком, которого он ласкал своим голосом.

Александр, несомненно, будет слушать только его голос, а не чтение. Жорж тоже получил свою награду; он обнаружил у друга, которого он так хорошо знал, новые стороны. Он уже владел образами Александра в церкви, в студии, в коридорах, на переменах, в поезде, на террасе и в зимнем саду. Теперь он смог добавить к ним образ Александра, который ломал двумя руками кусочек хлеба, или только одной рукой укладывал хлеб на стол; выпивал свой стакан до дна, демонстрируя при этом белоснежную кожу своей шеи; или просто пробовал что–то с краю, словно птица; расправлялся со своим дополнительным мясом – они оба выбрали дополнительное мясо; и поедал вишни, чей цвет сливался с цветом его губ.

Трапеза окончилась. По знаку настоятеля, Жорж поднялся и принялся читать отрывок из О подражании Христу. Они дошли до конца главы «Замечательные последствия любви к Богу». Любовь Божия была самым ценным, чем ожидалось закончить вечер.

Любовь осмотрительна, скромна и праведна. Она не малодушна, не светла, не связана с суетой, но трезва, целомудренна, непоколебима, тиха, заботлива в ограждении чувств. Тот, кто не готов страдать за то, чтобы исполнить волю своего Возлюбленного, тот не знает, что значит любить…

Жорж подождал, пока трапезная не опустеет, после чего спустился с кафедры, следя глазами за Александром. Выходя, Александр не смог обернуться, потому что префект юниоров наблюдал за движением из зала, но поднял правую руку в качестве последнего приветствия.

Жорж уселся за стол в огромном пустом зале с притушенным светом, и приступил к ужину, такому же, как у воспитателей. Сильно же его волнует привилегия, из–за которой так суетятся обычные чтецы! Склонив лицо, он задумался. И мысль оказаться таким образом лишённым всего, впервые в этой комнате заставила его почувствовать своё одинокое положение, почти одиозность. Он попытался представить себе общежитие, где Александр, готовящийся ко сну, без сомнения, задумался над словами из О подражании Христу.

Уходя, служитель попросил Жоржа погасить свет, когда он закончит с ужином. Теперь Жорж оказался в полном одиночестве. Вишни, служившие ему десертом, были великолепны, намного больше тех, что давались мальчикам, и там были две горсти.

Он положил их в ящик Александра.

Аромат сирени заполнял внутренний дворик. Жоржу вспомнились слова Отца де Треннеса о том, что этот запах нарушает сон, мальчиков. Он действительно беспокоил Жоржа, однако в дневное время, ибо напоминал ему об Александре: действительно, частенько, находясь в студии, он через открытое окно созерцал кусты, усеянными цветами, и представлял себе, что их аромат доносит до него дыхание его друга.

Отец де Треннес ожидал его на пороге, у дверей общежития. Он остановил Жоржа и, понизив голос, сказал:

– Ну, полагаю, ты доволен: тайное свидание, страстные взгляды на публике…

– Что за свидание? – сухо произнёс Жорж.

Его целью было немедленное нападение, чтобы стало совершенно ясно, что он не потерпит браконьерства в своих заповедниках. Но прежде чем произносить так много слов, он попытается, чтобы обвинение было чётко высказано. Приём открылся ему по причине того, что он, по сути, никогда нечего не признавал. Он будет игнорировать тот факт, что, для глаз, знавших, что нужно искать, его позы на кафедре свидетельствовали против него. Конечно же, он не был обязан оправдываться по поводу своих слов или поступков такому человеку, как Отец де Треннес; он никоим образом не был ему подотчетен.

Отец, по–видимому, не обиделся: он неторопливо продолжил:

– Во время последнего перемены начальной школы их старший воспитатель студии пришёл переговорить со мной. Я попросил его предоставить мне цифры просивших разрешения покинуть студию в его отделении, классифицировав их по причинам, по которым их испрашивали. Я сказал, что мне это нужно для некоторой сравнительной статистики – я обожаю статистику. Это была детская игра, чтобы заставить его сказать мне, что разрешение на посещение Отца Лозона было предоставлено только одному Александру Мотье. Этот визит совпал с вашим собственным отсутствием: это доказывает то, что я подозреваю. С самого начала вы, право, должны были понять, что не сможете соревноваться со мной в ловкости. Я буду или вашим другом или вашим врагом: выбирайте.

– На вашей встрече сегодня вы и ваш друг, конечно же, должны были обсудить мой подход к нему, который я осуществил через посредника, ради вашего общего блага. Мне хотелось убедить его стать моим кающимся; что должно было успокоить вас – за неимением вашей души, я поместил бы его душу под свою опеку. Несмотря на ваше недоверие и его отказ, я придумал, как неожиданно удовлетворить вас обоих: вы могли любоваться друг другом на протяжении всего ужина этим вечером. Я подумал, что таким путём внушу вам, хотя и с опозданием, чувство дружбы и благодарности по отношению ко мне. К сожалению, кажется, что я был не прав, и тон, который вы выбрали для разговора, не позволяет мне изменить мой собственный: я больше не буду намекать вам; я буду приказывать.

– Завтра, во время полуденной перемены, вы пойдёте и приведёте младшего Мотье – его воспитателя я предупрежу – и вы оба проследуете в мою комнату. Там вы проделаете своего рода взаимную исповедь, и она будет сопровождаться личным признанием, которого вы избегаете. Мое прощение окажется пропорциональным вашей искренности.

У Жоржа не было никакой надежды уснуть пораньше той ночью, и никакого желания засыпать; и, кроме того, у него не было ни какой предрасположенности к слезам, даже к слезам ярости. С равнодушием он решил, что этот человек должен быть уничтожен, так же, как он решил устранить Андре. И его новое решение не стоило ему угрызений совести. Однако он не думал, что совершает хороший поступок, стремясь избавить колледж от такого человека, как он избавил его от такого мальчика. Его заботило не общее благо, а только своё собственное. В деле с Андре он колебался, потому что мальчик не сделал ему ничего плохого; но в случае с Отцом де Треннесом, желавшим ему зла, таких колебаний не было. Священник иногда бывал любезным и всё ещё интересным, но еще больше он был вероломным и коварным. Их молчаливый договор был нарушен.

Не позднее, чем завтра утром Жорж планировал обсудить с Люсьеном ответные меры. Тот, безусловно, будет рад навредить воспитателю в качестве мести за Андре. Начинание, очевидно, будет очень рискованным: сообщники Жоржа находились во власти Отца, ибо, обвиняя его, они тем самым обвиняли и себя. Его престиж, его находчивость, и доверие настоятеля – всё это защищало священника. Может быть, задавался вопросом Жорж, стоит признать, что Отец слишком силен для него, и смириться, выполнив его приказ? Такая мысль была как тяжела, так и кошмарна. Он решил заснуть и для этого лег на спину в совершенной неподвижности.

Он услышал, как воспитатель вошёл в общежитие; как обычно, его чётки задевали полы рясы. Молится ли этот человек по–настоящему, или только притворяется? Складывает ли он индульгенции, которые приобрёл, как имел обыкновение делать раньше Люсьен? Если он был членом Братства Розария, то каждый шарик его чёток стоил ему двадцать пять дней. Или же, как Карл V [Карл V Габсбург, 1500–1558, король Испании (Кастилии и Арагона), король Германии, император Священной Римской империи. Крупнейший государственный деятель Европы первой половины XVI века, внёсший наибольший вклад в историю среди правителей того времени.], он складывал свои победы? Победы над грехом, или победы греха? Он может сложить великое множество вещей, так как любит статистику – например, количество своих цитат; или своих избранных мальчиков; или же своих племянников.

Жорж был уверен, что Отец направляется к нему, возможно, желая возобновить разговор. Он сделал вид, что спит. Он понял, что Отец встал у кровати, а затем приблизился к его подушке. Он ощутил на своём лице аромат его дыхания. Он пребывал в чрезвычайном волнении, но умудрялся поддерживать видимость сна. Ещё никогда в своей жизни он не испытывал такого приключения – когда некто касается его, пока он делает вид, что спит. Что будет дальше – электрический фонарик или роза? Он ждал только какого–нибудь намёка на пробуждающие действия; после чего он со всей серьёзностью попросит Отца, чтобы тот оставил его в покое.

Однако священник ушел, а затем сделал два или три круга по общежитию. Он остановился у другой кровати и, наклонился над её владельцем, точно так же, как только что проделал это над Жоржем. В этот раз им оказался Морис. Жорж передвинул голову на край подушки, чтобы получить лучшую точку обзора. Отец уселся на прикроватную тумбочку и наклонился вперед. Подобным действием, он, без сомнения, закончил обзор всех лиц, с которыми мог поговорить.

Нет, Морис поднялся, они должны заговорить. Звук их голосов не достиг ушей Жоржа: не удивительно, что подобные ночные диалоги никого не тревожили. Отец де Треннес встал и вернулся в свою комнату. Спустя несколько секунд с постели поднялся Морис, тщательно разложил постельное белье, и тихо удалился. Дверь Отца де Треннеса открылась, впуская его.

Дрожа от волнения, Жорж всматривался в темный прямоугольник двери и такой же пустой прямоугольник внутреннего окна, самым тщательным образом занавешенного шторами. Это не мешало ему представить себе комнату так же ясно, как если бы он находился внутри неё – печенье, бутылка с ликёром, аналой, бутылки с туалетной водой, резиновая ванна – и Морис.

В мгновение ока его озарила мысль, что тут есть шанс поквитаться со священником. Ему ещё раз предлагалось чудо, как и в деле с Андре; он не знал, кого благодарить за подобное, святых или античных богов.

Судьба Отца де Треннеса была, несомненно, предрешена. Один только факт нахождения одного из мальчиков в его комнате посреди ночи непоправимо погубит его. На мгновение Жоржу стало жаль, что из всех людей именно Морис окажется той жертвой, которую следовало принести. Но он не мог ничего исправить, так как необходимо было действовать немедленно. Завтра истекает срок полученного им ультиматума, а сегодня ночью его гонитель может оказаться в его милости. Очень многое должно случиться для того, чтобы обратить вспять его позиции. Разве возможно, что подобное когда–нибудь повторится? Сегодня Жорж столкнулся с выбором победить или быть побежденным, убить дьявола или быть убитым им. Эти мысли заставили его отбросить в сторону возникший было импульс симпатии к Морису. К тому же, разве это был не тот самый Морис, которому поручалось следить за Александром во время каникул? Значит, следовало продемонстрировать Отцу Лозону, чего стоит верный ему соглядатай; так же, как и настоятелю узнать цену своего воспитателя. Опять же, а разве это не был тот же самый Морис, который пытался заинтересовать Александра Отцом де Треннесом, и привести его к нему в комнату? Он заплатит за свой цинизм или за свою наивность. Он будет принесен в жертву ради того, чтобы спасти младшего брата, которого он пытался развратить. По правде говоря, всё это выглядело весьма поучительно.

Жорж решил разбудить Люсьена, чтобы обсудить этот вопрос с ним. Он был уверен, что воспитатель не станет подслушивать из–за шторы. Но, подумал он, Люсьен, принимая во внимание его чувства насчёт доносительства, может иметь мнение, противоположное его собственному, и не будет рад, если его мнение проигнорируют. А Жорж точно знал, что предложит сделать. Это дело касается только Александра и его самого. Он более не обязан информировать Люсьена о своём поведении по отношению к Отцу де Треннесу после того, как, согласно совету Люсьена, должен был держать Александра в курсе событий. В одиночку, он отплатит Отцу шантажом с доносом.

Он встал, надел тапочки, накинул куртку поверх пижамы и застелил кровать так, чтобы скрыть своё отсутствие – как научил его Отец. Затем, встав на колени, он вырвал листок из своего маленького блокнота и, оперившись на свой ящик для туалетных принадлежностей, написал в тусклом свете ночника:

Немедленно идите в комнату Отца де Треннеса [Allez donc à l'instant chez le père de Trennes]

Он посчитал на пальцах: получилась александрина [Александрийский стих – французский двенадцатисложный стих с цезурой после шестого слога, с обязательными ударениями на шестом и двенадцатом слоге и с обязательным смежным расположением попеременно то двух мужских, то двух женских рифм.] – александрина, который должна спасти Александра. Вот настоятель обрадуется! Он оценит, когда до него дойдёт весь смысл содеянного. Он прибежит сразу же, как только бегло взглянет эту строку, любопытствуя узнать, почему превратно истолковывается его замечательная проповедь, произнесённая им в воскресенье, и что он должен там обнаружить.

Жорж вспомнил, что по краям страниц его блокнота имеется позолота – деталь, которая может выдать его, если воспитателю случится увидеть эту страницу. Он убрал блокнот в карман и вырвал страницу из тетради, хранимой им в ящике своей тумбочки. Он написал послание еще раз и перечитал его. Его рука, которая была довольно тверда, пока он писал, задрожала, когда он развернул бумагу к свету. Это был прекрасный образчик сочинения, созданный им, даже превосходивший тот, в случае с Андре. Это была не простая ябеда.

То, что он держал в руке, было анонимным письмом. На мгновение Жоржа охватил стыд от позорной сути своего поступка. Может, ему ещё раз обратиться к законам рыцарства? «Нет рыцарства без доблести». Несомненно, хватило бы и одного такого поступка. Но мысль об Александре, даже ещё более настойчивая, чем о Люсьене в том октябре, заставила его стать безжалостным.

Он сложил бумагу, и с ней в одной руке и со своим фонариком в другой, с великой осторожностью отправился в путь. У комнаты Отца де Треннеса он почувствовал запах сигаретного дыма. Без сомнения, египетские сигареты.

Коридор был погружён в темноту. Жорж включил фонарик. Он ощущал себя вором, идущим на преступление. Сравнивая, как он обычно делал, настоящее и прошлое, он вспомнил свою последнюю ночную экспедицию, когда Александр попал под арест после своей записки к нему. В ту ночь он был готов пожертвовать собой ради мальчика, наказанного из–за него. Сегодня он собирался предать одного из своих учителей и одного из своих одноклассников; и ради того же мальчика.

Под дверью комнат настоятеля не было видно света. В это время он уже должен был спать. Жорж развернул записку и протолкнул ее под дверь, написанным вверх. После чего ударил по двери кулаком. Монсеньор настоятель должен проснуться! Ответа не последовало. Может настоятель спал как убитый в тени крыльев Орла из Мо? Жорж задумался над этим, но без особого беспокойства; ему было нужно, чтобы его обязательно услышали. Его больше заботило, чтобы его записку не приняли за розыгрыш. Он боялся только того, что читатель его записки прибудет на место происшествия слишком поздно. Предприятие в отношении Отца де Треннеса принесёт выгоду только тогда, когда тот будет пойман in flagrante delicto [на месте преступления, лат.]. Морис там уже добрых пять минут, и Жорж подсчитал, что десять минут – это все, на что он может рассчитывать. Разъяренный мыслью о провале, он постучал громче, и, наконец, знакомый голос ответил изнутри. Он стукнул ещё раз, чтобы подтвердить, что тут действительно кто–то находится, а затем выскочил из прихожей. Он пробежал вдоль коридора, кончиками пальцев касаясь стены в качестве ориентира, до тех пор, пока не приблизился к дверям общежития. Он достиг их, не включая фонарика. Тут он остановился, испугавшись мысли, что Отец может поджидать его. А настоятель может оказаться не слишком далеко позади! Предатель оказался зажат между двух огней? Соединив таким образом трёх джентльменов благородных кровей, последующая сцена не стала бы испытывать недостатка в пикантности.

Жорж снял тапочки и на цыпочках, босиком, проследовал мимо комнаты воспитателя. Добравшись до прохода между кроватями, он присел. Вернувшись к своей кровати, он поспешно выскользнул из куртки, и, вернув её на обычное место, так, чтобы не было заметно каких–либо изменений, быстро зарылся в постель. Его чувства сильно отличались от того, что он ощущал в ожидании катастрофы, которая должна была обрушиться на Андре. Нет, на этот раз он уже не боялся того, что должно случиться. Его экспедиция, несомненно, взволновала его; он был сильно потрясён, когда отец де Треннес склонился над его постелью, и когда он наблюдал за тем, как Морис покидает свою кровать; но теперь он был спокоен, только нетерпеливо ожидал, когда поднимется занавес над организованной им драматической сценой, единственным зрителем которой он окажется. Получалось, что он создал литературное произведение, которое, ко всему остальному, должно было сохранить его счастье и исполнить его месть.

Кто–то вошел в общежитие. Затем раздался стук в дверь Отца де Треннеса. Жорж приподнялся на кровати, глядя в сторону прихожей, по–прежнему такой же тёмной, как и раньше, но он смог разглядеть там ещё более темную фигуру. И вдруг испытал волну разнообразнейших будоражащих ощущений; он понял, что только что наделал. Тотчас он смог расслышать краткий обмен словами, но голоса звучали слишком тихо, до той поры, пока настоятеля не возвысил голос, воскликнув:

– Открывайте! Я приказываю вам открыть!

Теперь наступил черёд воспитателя выслушивать такие слова.

Внезапно возник поток света: и Отец де Треннес очутился лицом к лицу с настоятелем. Жорж, в суматохе своих чувств, не смог расслышать, о чём они говорят. В тот же миг появился Морис, и, сдерживая рыдания, направился к своей кровати.

Дверь в комнату Отца де Треннеса была по–прежнему широко открыта. На краткий миг выражение Отца де Треннеса оставалось вызывающим. Затем, хотя его посетитель, смотрящий ему прямо в глаза, не произнес ни слова, он медленно опустил голову и встал на колени. Затем дверь закрылась.

Жорж оглядел кровати в спальне. Ни одна живая душа не пошевелилась. Никто, кроме него, не стал свидетелем этой сцены. Следовательно, никто будет знать, что Отец де Треннес, несмотря на всю свою гордость, учёность, иронию и коварство, был вынужден смириться перед настоятелем, уже не его другом, а его судьёй и представителем его ордена. Сон общежития был потревожен этой катастрофой не больше, чем слезами Мориса. Единственными бодрствующими душами в спальне оказались только два очевидца последнего визита Отца де Треннеса в эту комнату.

В разгар тишины, так близко расположенной к очагу шторма, Жорж оценил весь уют своей собственной постели. Мало–помалу, его раскаяние уступило место удовлетворению от итога, достигнутого хитростью. Правда, ему было жаль Мориса, чьи бедствия напомнили ему о страданиях Люсьена в ту ночь, когда исключали Андре. Ему было жаль даже Отца де Треннеса, который вскоре пострадает от тысяч обид, нанесенных ему его же духовенством. Но, после всего, разве они оба не получили по заслугам? Теперь они должны обратиться к Богу, как это было с Люсьеном. Жорж заставил их вернуться на правильный путь. И правда, каким успешным миссионером он оказался! Его дружбы привели к массовым обращениям! Так как множество людей будет трудиться во славу его спасения, то ему самому больше нет нужды обращать на подобное хоть сколько–нибудь внимания.

В то же время он избавился от своих земных трудностей. Он был свободен. Он опять стал хозяином своей судьбы.

Восстановлением порядка и власти занялся настоятель, но это был тайный триумф Жоржа. За счет человека, научившего его этому выражению, он снова тайно одержал победу.

Он вознёс настоятеля, свергая воспитателя – он, мальчик четырнадцати с половиной лет, чьё задание по латыни было возвращено ему в тот же день с припиской учителя: Вы можете сделать это лучше.

Ну, его труд в эту ночь был не плох, совсем не плох. Скандал, спровоцированный его вмешательством, пожалуй, больше подходил художнику, чем писателю. Он был достоин того, чтобы оказаться на конкурсе, только не в Académie des Palinods[литературный конкурс], а в Beaux—Arts [конкурс изящных искусств]. Что–то подобное в стиле больших картин можно увидеть в галереях. «Феодосий взывает к Амвросию в притворе собора Милана». Или «Людо́вик I Благочестивый кается перед епископами в Аттиньи». Или «Император Генрих IV у ног Григория VII в Каноссе». Все это можно выразить иначе – «рука руку моет, вор вора кроет».

Вероятнее всего, в сей момент оба героя дня, один из которых, по крайней мере, был хорошо выбрит, бок о бок стояли на коленях, видя, как каждый из них возносит молитву за соседа. Но их мысли, как и мысли их учеников за молитвой, находились, конечно же, в другом месте. Начнем с того – понял ли Отец де Треннес, как случилось, что там оказался настоятель? Настоятель не стал объяснять Андре, как было обнаружено его стихотворение: расскажет ли он Отцу, что привело его к той комнате? Станет ли считать Отец де Треннес, что оказался жертвой случая, или доноса своего коллеги, или мальчика? А если он подозревает Жоржа, то простит ли ему полученный удар, так же охотно, как сиенский дворянин простил Святого Бернардина? Он же должен понимать, что загнал Жоржа в угол. Он злоупотребил преимуществом, предоставленным ему знанием античности и жития святых. Его призывы к непорочности начали становиться слишком уж лихорадочными, его цитаты – чрезвычайно навязчивыми; к тому же там была одна цитата, о которой он забыл, хотя она была из Мюссе:

Те, кого вы выбираете, призваны быть чрезмерно непорочными! (Vous les voulez trop purs, les elus que vous faites!, фр.)

Настоятеля, со своей стороны, безусловно, весьма интересовал способ, которым его известили. Естественно, он понимал, что это был кто–то из спальни старшеклассников. В прошлый раз он наказал Жоржа, хотя и номинально, за то, что тот покинул общежитие без разрешения.

Но в этом случае у него имелись основания думать, что другое тут было невозможно: хорошие поступки должны совершаться и без разрешения. Во всяком случае, он, несомненно, увидит в случившемся доказательство добродетели своих подопечных, которое не может не успокоить его, даже если он будет таким же безжалостным к Морису, как и к Андре.

Каким бы не оказался исход дела, Жорж не мог отделаться от тревоги из–за случившегося. Если Мориса выгонят, то, конечно же, и Александр уйдёт тоже, и на следующий год поступит в другой колледж, куда должен будет последовать, согласно своему обещанию, и Жорж. А почему бы, с таким же успехом, не сделать это и Люсьену? А там Жоржу предстоит компенсировать Морису весь урон, который он нанёс ему, так же, как он сделал это в случае с Люсьеном.

Морис ничего не потеряет из–за этих изменений. Он тоже обретёт друга, который будет по–настоящему хорош. Андре переведётся в тот же колледж. Будучи вшестером, они не станут бояться обвинений в особенной дружбе. Для полноты картины их объединение должно получить известность как Collegium Tarsicio [Общество Тарцизия, лат.].

К тому же, возможно, под гнётом немилости, Сен—Клод покинут совсем не Жорж, Александр, Люсьен и остальные. Воспитателю только и останется, что, в качестве мщения или из–за своей педантичности, вытащить на свет грязное бельё из школьного шкафа. В этом случае опала станет почти неминуемой. Но подобное едва ли возможно. Настоятель окажется первым, кто категорически откажется верить в то, что Сен—Клод стал логовом подобной мерзости.

Да и нужен такой обвиняемый только для того, чтобы играть пассивную роль и покорно подчиняться. Дело, согласно актуальному выражению tu quoques [и ты такой же, англ.], представят как клевету Отца де Треннеса. Жоржу вспомнилась угроза Александра написать Папе, когда его духовник отказал ему в причастии. В таком случае они смогут угрожать написать в правительство. В их силах спровоцировать всесторонний скандал.