Текст книги "Особенная дружба "

Автор книги: Roger Peyrefitte

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Однако его главным спасительным средством была демонстрация угрызений совести, дающая ему свободный доступ к отцу Лозону: конечно же, ведь юный Мотье должен был частенько бывать у него? До и после тех бесед Жорж болтался в коридорах первого этажа, делая вид, что любуется фотографиями школьных групп, которые были развешаны, согласно датам, по стенам; самой последней исполнилось три года; ни на одной из них не было того мальчика.

Во время перемен, будучи в полном порядке, Жорж под разными предлогами навещал лазарет. Он подумывал об обморожении, которое лечил в компании с Люсьеном, и был почти обижен на него за то, что теперь стало невозможным повторить этот трюк.

Наконец, настал тот день, когда мальчик оказался на надлежащем ему месте в церкви, и счастье Жоржа было так велико, что он позабыл про все свои невзгоды. Первое февраля было днём Св. Игнатия [Игнатий Антиохийский, 35–107, муж апостольский, священномученик Древней Церкви, третий епископ Антиохийский по апостоле Петре и Еводе, ученик Иоанна Богослова]. И Жоржу вспомнился припев старой песенки: «Демократическая Свадьба», или «Свадьба дочери президента Фальера» [Арма́н Фалье́р, 1841–1931, президент Франции 1906–1913)]; песня была где–то раскопана кузинами Жоржа, которые оказались в восторге от имен свадебных гостей:

Дед Игнатий

Кузен Панкратион

Дядя Целестин

– Через два поколения, – сказал Жоржу его кузина Лилиан, – ты и твоё имя будут казаться такими же смешными.

Тот мальчик как всегда был серьезен, читая молитвы и не сводя глаз с алтаря, как будто он дал клятву никогда не смотреть на Жоржа, который больше ни на кого не глядел.

На причастии всё оказалось как в утро перед рождественскими каникулами – их разделял только Люсьен. Но он тоже был непреодолимым препятствием. Отказавшись от возможности просить совета у Люсьена, Жорж чувствовал, что не сможет попросить того о помощи, хотя бы и пассивной. Тут было замешана не только его самооценка, но его понимание тайны.

На следующий день, в четверг, настоятель сказал господину и мадам де Сарр, приехавшим на ежемесячное свидание, что их сын будет избран в Академию колледжа. Жорж был доволен: мальчик может отказываться смотреть на него в церкви, но будет вынужден сделать это в трапезной, когда его провозгласят членом академии.

Воскресенье. Зеленые литургические цвета каждого воскресенья после Крещения не могли, конечно же, ввести в заблуждение: его надежды должны были осуществиться.

Жорж, чье имя только что огласили на весь зал, поднялся принимать аплодисменты. Он повернулся к настоятелю; но, одновременно, его глаза обратились к мальчику, которому был посвящен его триумф. И вечером того великого дня, когда он шёл вместе со своими новыми коллегами на первое заседание академии, он по–прежнему думал о нем. Он ценил мальчика выше славы и известности, и ему было жаль, что тот не сможет засвидетельствовать этот триумф; ему пришло в голову, что Марка подобное бы не впечатлило.

С серьёзностью академики пересекли внутренний двор, с серьезностью поднялись по главной лестнице. В дверях приёмной настоятеля их степенность нарушилась и возникла жуткая свалка: каждый из этих серьезных господ хотел захватить стул, коих было всего восемь на пятнадцать академиков, и даже эти восемь были весьма жёсткими, хотя и не так, как скамья, на которой вынуждены были сидеть оставшиеся семеро. Только три ученика из класса философии стояли в сторонке и с презрением наблюдали за суетой. В их привилегию входила возможность пользоваться тремя креслами, из числа стоявших у настоятеля в кабинете – они имели обивку. Как только все стулья были распределены, троица из класса философии постучалась в дверь кабинета настоятеля и невозмутимо вошла туда, по большей части как к себе домой. Их коллеги последовали за ними, со стульями, или, помогая нести скамью.

Затем все встали на колени, для молитвы. Потом настоятель подтвердил избрание Жоржа и вручил ему диплом. Это был лист бристольского картона, украшенный медальонами, представляющими всех великих людей эпохи Людовика XIV. Герб Короля—Солнце простирал свои лучи над именами академиков. Настоятель произнёс несколько слов напутствия новичку, в которых не преминул упомянуть про двух бывших учеников, являвшихся гордостью школы, и которые до избрания в Институт [Институт Франции (фр. Institut de France) – основное официальное научное учреждение Франции, объединяющее пять национальных академий] были членами академии Сен—Клода.

Они сели. Жоржу было не слишком комфортно на скамье. Он мог только надеяться, что место Анатоля Франса в Колледже Мазарини [он же Коллеж Четырёх Наций (фр. Collège des Quatre—Nations), французский коллеж, часть исторического Парижского университета. В начале XIX века в нём разместился Институт Франции] будет более удобным.

Настоятель прочитал сонет, написанный им – «Жена фермера». Когда сонет был анонсирован, несколько академиков переглянулись с хитрыми улыбками. Жорж уже был в курсе того, что настоятель писал по праздникам сонеты, которые зачитывал в ходе сессий академии. «Жена фермера» заканчивалась следующим образом:

Когда вернетесь ввечеру с полей или хлевов

Запах вашей добродетели наполнит дом.

Следующий академик выступил на тему маркизы де Монтеспан [официальная фаворитка короля Франции Людовика XIV в период с 1667 по 1683 годы, мать его семерых детей]; они покинули хлев и одним прыжком очутились в отеле Рамбуйе [знаменитый парижский литературный салон эпохи Людовика XIV]. Затем последовал поворот к Боссюэ: вторая половина этой встречи была посвящена ему.

Один из членов начал чтение надгробной речи Великого магистра Наваррского колледжа [Всемирную славу Боссюэ снискали «Надгробные речи» (Oraisons funèbres), которые он писал с 1656 г.], посвящённой Николя Корне. Настоятель выступил, критикуя теорию, что текст речи не являются подлинным; он считал, что речь содержит некоторые отрывки редкой красоты и поэтому должна быть реабилитирована. К тому же, он был, несомненно, рад, что настоятель Наваррского колледжа стал одним из пожалованных титулом Великого магистра, что должно было вдохновить Орла из Мо [прозвище Боссюэ] на красноречие; он, вероятно, верил, что это производит впечатление на его студентов–академиков.

Сидя в глубоком кресле, он продолжал бдительным оком скользить над другими. Он скрестил ноги, демонстрируя толстые подошвы туфель. Его пальцы играли медным ножом для разрезания бумаги, кромсая лист, на котором были выгравированы слова: «Бог и Франция». Время от времени он постукивал рукой по подлокотнику, останавливая читающего: для того, чтобы подчеркнуть слово или комментарий к мысли, и заключая каждый из таких перерывов словами: «Разве не так, господа?» После чего все присутствующие кивали головами в знак согласия.

Высказываясь насчёт надгробной речи, Жорж остановился на некоторых особенностях из Les Caresses [Ласки – стихотворения Жан Ришпе́на, 1877], которые дал ему почитать Морис, и которые, как показалось ему, были не слишком хорошего вкуса. «Любовь, в которой я нуждаюсь, любовь, которая сжигает…» Тем не менее, Ришпен был членом Французской Академии, как и Боссюэ. А состояли ли они в дни прилежный юности членами какой–нибудь академии типа Сен—Клода?

На следующий день на мессе мальчик наконец–таки посмотрел на него: очевидно, он узнал вчерашнего героя. Он знал его имя, и даже его христианское имя – с момента провозглашения Жоржа академиком прошло всего ничего. И, если случайно, он тоже был назван Жоржем, то, без сомнения, заметил такое счастливое совпадение их имён, данных им при крещении. Но Жорж, сидя лицом к нему, думал и о других вещах, главным образом о том, что спустя несколько минут, на причастии, они будет стоять рядом друг с другом. Люсьен, в попытке избавиться от своих добрых дел, в компенсирующем рвении вызвался служить все мессы на этой неделе, приступив к трудам с сегодняшнего дня. В результате его отсутствия два его соседа в очереди к престолу [стол, находящийся в середине алтаря] должны были соседствовать непосредственно друг с другом.

Жорж проникся очарованием подобной перспективы. Он рассчитывал на то, что наконец–таки получит какое–нибудь положительное преимущество. Он еще не знал, что будет делать, но понимал, что такую представившуюся ему возможность он не может и не должен упустить. Их судьба, его и того мальчика, будет зависеть от краткого мига, который будет происходить каждое утро в течение последующих нескольких дней. Но в то первое утро Жорж, не имея никакого плана, ничего не добился: мальчик, в любом случае, был слишком увлечён происходящим в церкви, чтобы замечать хоть что–нибудь рядом с собой.

На следующий день Жорж понадеялся привлечь к себе внимание обильным использованием душистого лавандового масла для волос; но что тот запах лаванды для мальчика, который всем своим сердцем отдаётся причастию? И он, конечно же, правильно поступал, не в состоянии даже представить себе, что кто–то, с какими–то сомнительными целями, осмелится сделать подобное в таком места и в такой обстановке. Даже у Жоржа возникли некоторые трудности в упрочнение его сердца против собственных угрызений совести. Но, сказал он себе, тот, «кто хочет конца, не жалеет средств». Это была не его вина. Другого пути он не ведал. Тем не менее, ему стало интересно, что подумает мальчик в ответ на сделанное им, и у него возникла некая тревога, что вместо соблазнения, он шокирует его. И каждого последующего причастия он ожидал в таком же состоянии тревоги. И опять, удовольствие, на которое он надеялся, оборачивалось для него страданием.

В среду Жорж коснулся локтя того мальчика, когда там задралась одежда; в четверг он попытался повторить это снова, более нарочитым образом. Он начал чувствовать злость оттого, что его соседство по–прежнему полностью игнорируется. В пятницу – 10 февраля, он отметил эту дату – Жорж был полон решимости преодолеть такую чрезмерную добродетель. Сопротивление, с которым он встретился, становилось невыносимым, и наступала пора обострить дело: ангел–хранитель и Амур Феспида застыли в споре; кто–то из них должен был признать поражение.

Перед причастием он с ласковой иронией наблюдал, как тот мальчик погружается в свою молитву и концентрируется на каждом слове мессы – мессы Св. Холастики, Богородицы. Как же он стряхнет с того юного и девственного школяра всю его торжественность!

Когда мальчик подошёл и встал рядом на колени, Жорж намеренно сжал его руку. Он считал себя совершенно спокойным и собранным, но его собственные действия напугали ему больше, чем ожидалось, и он на мгновение устрашился, что отступит. Попытки, которые он предпринимал ранее, были ничем; сегодняшняя, в своей преднамеренной настойчивости, показалась почти кощунственной.

Он был нетерпелив в желании вернуться на место и прикрыть лицо руками в обычном жесте ритуального уважения. Оттуда он сможет взглянуть на мальчика между пальцами: без сомнения, он найдет его покрасневшим от смущения.

Ничего подобного – мальчик молился! Без сомнений, он, должно быть, один из самых непорочных по духу! Ведь только существа из плоти и крови движимы человеческими чувствами. Всё выглядело так, словно святотатство Жоржа оказалось тщетным. Но прежде, чем Жорж смог дать ход мыслям об этом открытии, он увидел, как мальчик раскрыл глаза и уставился на него. Выражение его лица означало удивление – и удивление, лишенное благожелательности.

Очевидно, демонстрация Жоржа была неправильно понята: господин де Сарр был сочтён несколько невоспитанным. Жорж был разочарован, но обнадёжен. Могло случиться и хуже, а теперь он был волен продолжать.

Суббота. Еще два дня и возвращение Люсьена положит конец их счастливым причастиям. Не теряя времени, нужно было вести предприятие к завершению. Жорж совершил серию быстрых толчков локтем: несомненно, у мальчика не должно остаться иллюзий, что Жорж не балуется грубыми шутками. Вернувшись на место, и даже прежде, чем прикрыть лицо, мальчик взглянул на Жоржа: на этот раз он выглядел заинтригованным. Очевидно, он начал подозревать, что в поведении Жоржа имелся некий смысл.

Для последнего утра Жорж придумал новый жест, который не должен был оставить ни одного сомнения у мальчика. В то время, когда они находились у алтаря, он привёл свое колено в соприкосновение с мальчиком.

На этот раз успех был полным. Вернувшись на место, мальчик уставился на своего странного Vis–à–Vis. До окончания службы их глаза не раз встречались. Жорж решил улыбнуться ему, но побоялся не получить ответа. Улыбка не оправдает его поведение, если его намерения не будут поняты должным образом. Тому мальчику достаточно разок понять всё как надо, и улыбка появится сама собой.

На Высокой мессе они соприкоснулись друг с другом. Жорж, чтобы сохранить спокойствие, периодически читал несколько строк богослужения для Семидесятницы [3‑е воскресенье перед Великим Постом или 9 воскресение перед Пасхой] – ибо, как говорил настоятель, они были «вступающими в Семидесятницу» и зеленые литургические цвета уступили место фиолетовым – в знак покаяния. Однако сердце Жоржа полнилось не покаянием, а надеждой. Это не для него в текстах этого дня излагался De Profundis [129‑й псалом из книги Псалтирь, покаянная молитва]. Его настроению больше соответствовала Аллилуйя! Хвалебная песня. Evoè Bacche!

Но что должен был подумать мальчик о сеньоре [старшем школьнике], имевшем так мало уважения к святыням, и чьё внимание – вдобавок ко всему сомнительного свойства – сосредоточилось на нём? Ну, все, что он думал о новом члене академии, так это то, что он, несомненно, узнал о нем гораздо больше, чем неделю раньше.

В очередной раз Жорж занял первое место по сочинению и был этому рад. Тот мальчик едва ли мог не гордиться тем, что является объектом интереса старшего мальчика, блистающего своими работами, одного из первых учеников из класса его старшего брата, и к тому же, обладавшего таким знатным именем. Что касается самого мальчика, то он оказался вторым в своём классе. Это место продемонстрировало большой прогресс, и Жоржу нравилось думать, что это могло быть связано и с прогрессом в сочинениях. Вероятно, это был ещё один благоприятствующий знак; знак того, что, возможно, их взаимоотношениям покровительствуют музы.

И, тем не менее, во время большой перемены Жорж был в состоянии сильнейшего беспокойства; он наблюдал за Морисом, возвращавшимся назад после свидания со своим младшим братом, что, согласно правилам, ему дозволялось делать по воскресеньям. До сих пор Жорж был рад этим визитам, ибо они казались своего рода тонкой связью с тем мальчиком. Однако, на этот раз у него появилось желание, чтобы Морис не ходил туда, ибо тот мог поинтересоваться, а мальчик мог что–нибудь рассказать о его manoeuvres. Приветствие Мориса успокоило его: тревога была напрасной, а секрет не разглашён. Но что послужило тому мотивом – стыд, или соучастие?

На причастии в понедельник утром Жорж оказался отделен от мальчика, который из–за этого выглядел удивлённым. Чтобы до него дошла причина этого изменения, Жорж повернул голову в сторону Люсьена, вернувшегося на свое место. Мальчик мог сообразить, что их интрига была такой же тайной для их соседа, какой она была для его брата. И выражение лица мальчика послужило доказательством, которое ожидал увидеть Жорж.

Стало ясно, что мальчик уже флиртует с Жоржем, но насколько осознанно? Он частенько поглядывал на Жоржа, но смысл его взглядов оставался неясен. Однако Жорж видел, что вопреки своему притворству на мессах, мальчик стал, по сути, невнимателен к ним. И Жорж заметил еще одну деталь, которая могла иметь значение. Беспорядочные локоны мальчика в то утро были превосходно расчёсаны.

На следующий день, идя к алтарю на причастие, Жоржу удалось проскользнуть перед Люсьеном, который пробормотал:

– Что это с тобой?

– Произвожу изменения, – ответил Жорж.

Мальчик, должно быть, понял, что этот манёвр требовал смелости и заслуживал награды; вернувшись на место, он улыбнулся. С какой радостью Жорж получил и вернул эту улыбку! К тому же, он чувствовал некоторую гордость, добившись своей цели, ловко выверяя степень каждого наступления. Он испытал пьянящее возбуждение от триумфа, самого желанного среди всех его побед. В своей жизни подобного он ещё не испытывал.

И одновременно это было его возвращением в сообщество. Отныне как никто другой он будет вынужден читать все богослужения, потому что теперь станет невозможным встречаться с глазами того мальчика без улыбки. Ему даже придется избегать возможности стоять рядом на причастии. Теперь, когда контакт был установлен, не имело никакого смысла рисковать и привлекать внимание, как к мальчику, так и к себе. Теперь они должны сдерживать свои чувства: важнейший этап уже был пройден.

Неделя прошла спокойно. Каждое утро глаза Жоржа и мальчика встречались, задерживались, и расставались; Потом каждый читал свой молитвенник. Жоржу приносило удовольствие выискивать пищу для любви в дневной литургии. То, что было случайной забавой, стало теперь нормой; всё божественное принимало на себя новую человечность. Слова, относящиеся к святым этого дня, он считал своими: «Ты разместил над моей головой корону из драгоценных камней», или «Приди, в твоем великолепии и твоей красоте, одержи победу и царствуй». Были ещё и другие фразы, не совсем в его вкусе: «Счастлив человек, боящийся Господа!» «Похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть». Мальчик читал те же самые тексты: но видел ли он их в том же свете? И какие из них были ему ближе?

В воскресенье наступила Семидесятница. По пути в церковь Жорж повторял те фразы снова и снова, словно упражнение в сценической речи; настоятель довольно быстро протараторил их в своей утренней речи. В честь Семидесятницы тот мальчик надел красный галстук, который производил впечатление совершенно нового. Он, должно быть, заметил, что по воскресеньям Жорж носил точно такой же, со своим синим костюмом. Он, несомненно, знал о том, что цвет, который он выставил напоказ, является цветом любви. За несколько минут до причастия он закрыл книгу и серьёзно глянул на Жоржа: он ждал минуты их встречи?

У алтаря Жорж аккуратно следовал за Люсьеном, который был, соответственно, отстранён в сторону, и локоть мальчика коснулся руки Жоржа. Белая ткань слегка колыхалась на покрываемых ею руках.

Жорж возненавидел себя за порчу своего собственного счастья размышлениями, которые не мог отогнать: разве это было чем–то большим, чем детское издевательство над младшим?

Во всяком случае, именно это предположение было воспринято Люсьеном, потому что тот никак не прокомментировал этот новый инцидент.

На этой неделе мальчик стал третьим по историческому сочинению, а Жорж – вторым в своём классе. Каждый из них потерял по одному месту. Жорж подумал о предметах последующих недель – географии, математике, естественных науках – они могут заставить его соскользнуть ещё ниже – трудно списывать, когда это может привести к оригинальной работе. По, крайней мере, ему повезло в том, что он был первым по сочинению, когда нуждался в авторитете. Теперь же это его не заботило; пусть лавровый венок учёности уступит место короне из драгоценных камней.

Когда все результаты недели были зачитаны, он повернулся, чтобы посмотреть на мальчика, и встретился с ним взглядом, потому что у них мелькнула одна и та же мысль. Отныне, они могли обмениваться улыбками и в трапезной.

В начале большого послеобеденного перерыва в занятиях, когда Люсьен ушел практиковаться на пианино, а Жорж наблюдал, как Морис собирался в свой обычный поход в юниорскую школу, он неожиданно увидел брата Мориса, входящего в комнату, и почувствовал себя жертвой иллюзии.

Морис, по–видимому, был удивлён не меньше, чем он сам: определённо, он не привык к подобному уважительному вниманию своего младшего брата. Тот отвёл старшего брата в угол двора и передал ему письмо. Пока брат читал, мальчик держал голову задранной вверх, как в церкви, как будто искал кого–то. Наконец он увидел Жорж, но посмотрел на него без улыбки.

Взгляд мальчика был таков, что Жорж не решился подойти поближе. Но когда он получил ещё один, не менее серьезный взгляд, то понял, что имелось в виду. Мальчик пришел только ради него и тем самым подтвердил победу Жоржа.

И вот Морис с выросшим нетерпением возвратил письмо назад: младший брат не захотел его дочитывать. Жоржу пришло в голову, что тот, на самом–то деле, не хочет читать его вовсе, и, должно быть, раздумывает с тревогой: «Почему он никогда не подходит? Ну что, разве ему сложно сделать так, как поступил я?».

Люсьен передал мяч в руку Жоржа. Тот бросил его в нужном направлении, а затем побежал, чтобы поймать его снова. Морис поймал его первым и поднял руку, чтобы бросить обратно, когда его младший брат выбил мяч из его руки. Этот ложный акт вредительства стал ответом на хитрость Жоржа – тот был в состоянии перехватить мяч совсем рядом с ними. Жорж кивнул головой в сторону младшего мальчика и спросил у Мориса:

– Это твой брат?

– Что? Ты не знаком с ним, хотя у вас одинаковые галстуки?

Они вдвоём покраснели, словно цвет их галстуков передался их щекам. С напыщенным и самодовольным видом Морис объявил:

– Позволь мне представить ученика младшей школы Александра, который в скором времени перейдёт в старшую школу; пятый класс, двенадцать с половиной лет, конгрегационалист Пресвятой Девы и, позор его брату, только третий по истории.

И, развернувшись к брату, продолжил:

– Представляю тебе вероятного наследника титула маркиза де Сарра и других титулов, члена местной академии и коллекционера первых мест в классе.

Они все рассмеялись. Жорж пожал мальчику руку, и прикосновение тонких пальчиков взбудоражило его. У мальчика было выразительное лицо, на котором его глаза и мысли сменялись так непрестанно, как билось его сердце. Февральское солнце своими холодными лучами создало ореол вокруг фигуры мальчика. Его глаза, которые Жорж смог наконец–таки разглядеть, были такого же золотистого оттенка, как и его локоны, и непокорная прядка волос сбежала вниз и повисла, словно пытаясь их спрятать. Мальчик отбросил её в сторону изящным движением руки.

Жорж, не осмеливаясь заговорить с ним, вместо этого повернулся к Морису и, не в силах сказать что–нибудь занимательное даже ему, произнёс:

– По–моему, ты заслужил более высокую оценку по истории.

И мальчик, чьи смеющиеся глаза блестели на солнце, посмотрел на брата, и своим ясным голосом ответил:

– Очень мило с его стороны сказать такое.

Во время прогулки Жорж был весьма оживлённым. Он почти обнял Люсьена. И попросил рассказать о самых интригующих деталях его длительных каникул вместе с Андре. Но Люсьен, снова став сдержанным, утверждал, что в рождественском письме от Андре было сказало все, что можно было сказать. Стало ясно, что он полон решимости избегать волнующих воспоминаний такого плана, и, хотя был дружелюбен, но осторожничал. Жоржу хотелось заверить его, что беспокоиться не о чем; тут нет ничего неловкого.

Воскресный сонет настоятеля был озаглавлен «Соловей»:

В спокойной тиши серебристой ночи…

Потом, во время продолжающегося чтения надгробной речи, посвящённой Николя Корне, настоятель посетовал, что чтение жаждет души и сказал чтецу:

– Давай, давай, господин такой–то, добавь немного жизни в своё чтение.

И вскоре, не выдержав, схватил книгу и принялся декламировать текст сам, как будто собрался вылететь из окна вместе с Орлом из Мо. И Жорж подумал, как же ему хочется, чтобы сегодня мальчик оказался тут, даже больше, чем в первый раз – лишь бы привести собрание к чему–нибудь более сносному. Без него академия стала не более чем жалким фарсом, и её нелепые лавры больше не обладали преимуществом, а всё, что могло быть ими пожаловано, оказалось для него скучным. Кроме того, возможно, он имел на них право: он был вторым в сочинениях по французскому и его класс, самый младший, из которого могли избираться в академию, был представлен единственным мальчиком. Конечно же, юный Мотье был явным кандидатом сюда. Почему бы не провести кампанию в его пользу, обнаружив тысячи скрытых достоинств в пяти его сочинениях? Он, Жорж, поступил в академию не только ради того, чтобы доставить удовольствие другу, но и для того, чтобы обеспечить ему членство. Эта мысль служила утешением, потому что вновь не удалось захватить для себя ни одного из стульев, и он даже убедил себя в том, что если Александр и не станет её членом, они выбрали бы скамью, где смогли бы сидеть рядом друг с другом.

После собрания Жорж расстался с коллегами и стал слоняться перед студией юниорской школы. На миг он приостановился перед знакомым окном и заметил мальчика за работой. И тут не осталось никаких сомнений, что образ был не мечтой, а реальностью: мальчик несравненной красоты, сидевший там, был его другом.

Итак, желая сделать Александра академиком, он решил, что следует присоединиться к конгрегации; это было не так уж и трудно. Как тут не понять, что юный Мотье стал одним из Детей Пресвятой Девы Марии только из уважения к руководителю Конгрегации? Ему следует разузнать об этом факте у Мориса. Заседания Конгрегации следуют за академическими. Когда Жорж увидел, что Люсьен направляется в церковь, он сказал:

– Знаешь, думаю, я пойду с тобой в следующее воскресенье. Лозон снова докучал мне, чтобы я присоединился к вам, и у меня появилось ощущение, что моя хорошая оценка по религиозному обучению может оказаться под угрозой.

Не зная, чем занять себя в течение последнего получаса занятий в студии, он достал своего Вергилия и поработал над завтрашним пассажем, который требовалось истолковать. Это был решающий момент в эпизоде с Нисом и Эвриалом [персонажи «Энеиды» Вергилия. Нис, спутник Энея, был влюблен в Евриала], отрывок, который никогда его не привлекал. Делая перевод, он повторно вернулся к первым строкам, относящимся к юной красоте Эвриала; и чертам мальчика он любовно даровал новую жизнь в древнем тексте.

Судьба двух героев, объединенных дружбой, тронула его, и он подумал о том, что нет ничего прекраснее, чем умереть, как Нис на груди Эвриала. Его собственная сила чувств поразила его; он никогда бы не поверил, что когда–нибудь будет лить слезы при переводе латинского текста.

Перед тем, как лечь спать, Жорж был уверен, что, устав от прогулки, заснёт раньше, чем дежурный воспитатель покинет спальню. Ему не хотелось, чтобы замечательный день закончится обычной бесполезной болтовнёй. Он был нетерпелив, желая остаться наедине с собой, с мальчиком, который неожиданно стал его вторым «я». На протяжении всего дня очаровательное видение было фоном его воображения. В тишине спальни оно наконец–таки перешло на передней план его мыслей, где он свободно мог его созерцать.

Жорж опять переживал те минуты, которые стали для него наградой. Он все еще ощущал локоть мальчика у своего локтя, маленькую руку в своей руке. Он мог снова разгадывать взгляд мальчика и повторять его слова: «Очень мило с его стороны сказать такое». Прежде всего, теперь тот мальчик обладал христианским именем, на котором можно было задерживаться, наслаждаясь им; это имя, казавшееся особо избранным, было способно связать того мальчика с его тайным миром; этим именем можно было вызывать его из глубин сегодняшней жизни, как из глубин легенд.

Это стало, некоторым образом, достойнейшим завершением серии чудес. Тот статир Александра Великого из домашнего шкафчика с античными монетами, был самым красивым в коллекции; именно он вдохновил Жорж на эссе о Греции. Кроме того, в его «Истории Античности» имелась замечательная фраза: «Александр, сын Филиппа, славился своей красотой». Сын Филипп? Сын врача? Александр был сыном Юпитером: Разве не так предсказал Оракул?

Жорж не жалел, что христианское имя мальчика отличается от его собственного, из–за чего он счёл его более утончённым. Он даже стал отдавать предпочтение имени Мотье над именем де Сарр. Хотя, его не волновало, что Морис разоблачил его социальное положение и титул. Возможно, это позволит слегка приподняться в глазах того, кто был изумлён его положением, и перед которым он стоял в таком смущении? В тот вечер Жорж пошел и сказал отцу Лозону, что после зрелого размышления принял решение присоединиться к Конгрегации. Святой отец торжествующе улыбнулся и взял его за руку.

– Я очень рад этому решению, ради твоего же блага, – сказал он. – Это откроет для тебя путь к великому счастью. Как ты знаешь, я уже давно считаю, что твое место – быть среди нас, но я не мог не уважать твои причины выжидания – причины, весьма достойные уважения, хотя, на мой взгляд, излишне щепетильные. Поэтому я, конечно же, ждал; я ничего не мог поделать, и был скован тем, что Пресвятая Дева призывает ждать ещё дольше. Это невозможно, чтобы хороший ученик не стал Ребёнком Девы Марии. Это, одновременно и подлинный венец благочестия, и лучше способ добиться хорошего результата в учёбе. К примеру, ты должен помнить бедного Блажана: несмотря на всё его рвение, он так и не смог принять решение присоединиться к Конгрегации; как следствие, он заболел и потерял год своей школьной жизни.

– Я вынужден был колебаться, чтобы не стать опрометчивым, и считал, что его провокационное отношение будет должным образом наказано, но я не могу не изумляться подобному совпадению. Это похоже на другой факт, который ты сможешь проверить сам: какой бы пасмурной не была погода, солнце всегда светит по субботам, даже если оно появляется всего на несколько минут. Как ты знаешь – суббота священна для Пресвятой Девы. В этом случае было бы несерьёзно, даже опрометчиво, приходить к какому–нибудь определенному выводу, поскольку для этого существует бесконечное множество причин, которые важнее следствия; но это еще одно совпадение такого же порядка, и я ограничусь лишь изумлением и любованием подобным.

Жорж спросил, сможет ли он поприсутствовать на следующем воскресном заседании в церкви.

– Ты продемонстрировал столько рвения, что я пойду на то, чтобы избавить тебя от обычного периода наблюдения: следовательно, ты сможешь прийти в следующее воскресение. Конечно же, ты знаешь, что новички сначала, без всяких церемоний, становятся претендентами и только потом, через три месяца – полноправными членами, согласно установленным правилам. То есть, после трех месяцев, но я сокращу испытательный период в твою пользу.

Он справился с календарём на своём столе.

– Сегодня 20 февраля. Следовательно, согласно правилам, твой окончательный прием не должен случиться ранее 21‑го мая. Однако я уверен, что ты предпочёл бы, чтобы это случилось в месяц, посвящённый Той, чьим ребенком ты стремишься стать. Следовательно, мне хотелось бы провести твой полный и официальный приём преждевременно, в воскресенье 30 апреля, которое является кануном месяца Марии.