Текст книги "Особенная дружба "
Автор книги: Roger Peyrefitte
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Между тем, Отец де Треннес, возможно, уедет. Куда же он направится? Вряд ли в другой колледж, так как он выпускник этого. Он может, без сомнения, навестить своих племянников: он может уйти в отставку и культивировать свой непотизм [непотизм, также кумовство – фаворитизм, предоставляемый родственникам или друзьям, вне зависимости от профессиональных достоинств]. Или же, если действительно обратится к Богу, то сможет удалиться в монастырь. Там у него будет досуг, чтобы медитировать от классического текста «О небольшом числе избранных», и извлекать из этого пользу. Ещё он может перейти в другой орден, если сочтёт подобное целесообразным. Насчёт этого Жорж был недостаточно информирован: он помнил только, что существует около 150 мужских монашеских орденов или что–то вроде того. В случае, если такое возможно, то Отец де Треннес, очевидно, столкнется только со слишком богатым выбором. Однако, скорее всего, он утешится, вернувшись в археологию. Он отправится на Ближний Восток, и снова увидит Грецию. Её древние храмы станут для него убежищем, раз его не смогли защитить принципы тамплиеров.
«Bon voyage [счастливого пути, фр.], Отец!» подумал Жорж: «Простите меня за то, что прогнал вас за городской вал. Возможно, однажды, в один прекрасный день, мы снова встретимся на родине Феогнида. И вы, господин воспитатель, теперь молитесь в той комнате, где молились Люсьен и я; простите меня за то, что заставил вас подчиниться, как в заповеди «бодрствуйте и молитесь». И, возможно, в будущем, в ваших интересах молиться немногим меньше, а бодрствовать немногим больше».
Ну и ну! Морис снова рыдает! Полноте, мой дорогой приятель! Может ли быть, что ты, будучи мужчиной среди женщин, оказался мальчиком среди мужчин?
Жорж повернулся на другой бок и натянул на уши одеяло, стараясь заглушить звуки рыданий Мориса.
Утром, на побудке, все увидели, что вместо воспитателя появился префект студий. Большинство мальчиков, должно быть, подумали, что Отец де Треннес заболел. Утро восстановило и Мориса, который появился совершенно спокойным, пряча свои секреты под такой же беззаботностью, как и у Жоржа. Он либо смирился со своей судьбой, либо, хорошенько подумав, пришел к выводу, что будет прощён.
Они спустились на медитацию. Лицо настоятеля выглядело осунувшимся и уставшим. Очевидно, он не спал этой ночью. Он был не выбрит. Жоржу вспомнилась фраза Отца де Треннеса о «лице уважающего себя человека». А разве мог он забыть то собрание в один из октябрьских вечеров, когда официально объявили об изгнании Андре? Его интересовало, чем грозит это прекрасное весеннее утро, но он оставался более–менее спокойным по отношению к действиям руководства колледжа; он знал, что судьбой связан с друзьями.
Печальным голосом настоятель зачитал текст, касающийся тягостных тайн Розария, плодами которых были, в частности, покаяние, смирение и спасение души. Чтение обладало всей атмосферой конкретной аллюзии, для тех, кто был в состоянии это понять. Это походило на поучения проповедника на Уединении, осуждающие интеллектуальные вольнодумства, под которыми подразумевались обстоятельства случившегося с Андре. Тем не менее, Жорж удивился, когда настоятель не сделал каких–нибудь намёков на произошедшее этой ночью: безусловно, исчезновение его наиболее высоко ценимого воспитателя студий требовало некоторых пояснений. Быть может, настоятеля смущал тот факт, что перед ним по–прежнему находится ученик, пойманный им, как было указано, в комнате воспитателя, потому что другой ученик, до сих пор остававшийся ему неизвестным, разоблачил это безобразие? А это было самое форменное безобразие, которое он не мог, на полном основании, решится публично осудить: случай оказался ещё более деликатным, чем в деле с Андре. Это заставило бы его краснеть за свой орден и колледж. Тем не менее, он мог бы вспомнить пословицу о том, что «Один плохой монах не испортит всё аббатство».
Когда прозвенел звонок, настоятель закрыл книгу и оглядел свою аудиторию. При всей своей уверенности, Жорж слегка вздрогнул: вот и настал тот самый момент. Медленно, тоном беспредельной важности, ещё никогда не слышимым от него мальчиками, настоятель произнес следующие слова:
– Я прошу вас посвятить сегодняшние утренние молитвы и причастие монсеньору де Треннесу, который покинул нас.
Это было все: кажется, что надгробная речь, посвящённая Отцу де Треннесу, оказалась короче, чем у Николя Корне. Все: но этого было достаточно.
Потрясение прокатилось по всему старшему дивизиону колледжа. Почти все присутствующие имели некоторые основания испытать шок: самые юные – потому что Отец де Треннес интересовался ими; все остальные – потому что их интересовал Отец. Многие выглядели неожиданно задумавшимися; они, вероятно, задавались вопросом, не последуют ли за этим событием серьезные последствия для них самих. Как и предвидел Люсьен, новость была воспринята с оживлением. То есть, всего за несколько недель Отец де Треннес смог нанести такое количество ущерба? Учебный год заканчивался на ещё более захватывающей ноте, чем начался. На пути к церкви неоднократно упоминалось имя Андре – в устах тех, кто пытался успокоить себя: и среди их числа отметились не только черные овцы. И, без сомнения, они были правы. Тут не имелось повода для неоправданной тревоги. Тем временем шумиха поднялась уже не среди мальчиков: это переливали из пустого в порожнее Отцы.
Во время службы Люсьен спросил у Жоржа мнение насчёт случившегося.
– Я думаю, что поймали Мориса. Если хочешь знать, то выглядит он очень странно.
Люсьен развернулся и посмотрел на брата Александра.
– Он уткнулся в свою книгу. Как и все остальные. Отец де Треннес будет рад: он начал с просьб о твоих и моих молитвах, а сейчас вся старшая школа молится за него, или, хотя бы притворяется.
Жорж мог бы рассказать ему, что за Отца де Треннеса уже всю ночь молился настоятель; и мог напомнить Люсьену, что Андре тоже был высоко оценен молитвами старшей школы. Люсьен в течение трёх месяцев молился за Жоржа; и, если это тоже чего–нибудь стоило, Жорж молился за Люсьена. По крайней мере, можно сказать, что в Сен—Клоде, как и в поэзии Ферзена, сердца, если не души, пребывали в молитве.
При подходе к престолу отметился своим рвением Морис. Как будто это объявился старый Люсьен, Люсьен, пребывающий в возбуждении от благодати, одновременно поучительной и очистительной. Никто из старшеклассников не переговаривался; причастие было единодушным – а единодушие внушало доверие настоятелю, в отличие от Отца де Треннеса.
За завтраком, что выглядело необычайным исключением, не совершалась Deo Gratias. Тем лучше; завтрак должен был закончиться раньше, и последующая перемена окажется дольше. А ещё, Жорж получил улыбку от Александра; тот всё ещё пребывал в неведении относительно тех потрясающих событий, причиной которых служил он, только что нашедший под своей салфеткой вишни со вчерашнего ужина Жоржа.
Их старый воспитатель, восстановленный в своей прежней должности, вышел на игровую площадку и был тотчас окружён мальчиками. Его спрашивали, почему настоятель сказал «господин де Треннес» вместо «Отец де Треннес», что это значило, и действительно ли, что Отец отказался от сана ради того, чтобы посвятить себя научной работе.
На что воспитатель ответил:
– Tu es sacerdos in aeternam [Ставший священником всегда священник – лат.].
Они лицемерно притворились, что верят сентенции, высказанной воспитателем в качестве отговорки. Считая при этом, что там должна быть какая–то совершенно простая причина ухода Отца: кое–кто решил, что заболел член его семьи; другие – что он получил богатое наследство. Воспитатель избавился от них, обязав приступить к игре – они должны были вернуть традицию игр, но свобода от этой обязанности, предоставленная Отцом де Треннесом, была объявлена, по крайней мере, до конца этого дня.
Одна большая группа мальчиков, с представителями всех классов старшей школы, сплетничала в углу. Жорж и Люсьен, увидев там Мориса, подошли к нему. Здесь мальчики, не удовлетворённые отговоркой их старого воспитателя, пытались узнать правду об их прошлом воспитателе. Правду ли?
Здесь, возможно, говорили слишком много: несколько ораторов, казалось, были озабочены тем, чтобы скрыть правду друг от друга, обращаясь, с этой целью, к двусмысленностям, любимому приёму в их дискуссиях.
Морис предположил, что Отец связался с женщиной из местных. Но возможно ли это? Ближайшая деревня не могла предложить ничего, кроме девочек–гусятниц, а рыночный город, чуть лучше укомплектованный, находился на расстоянии часа езды на велосипеде. Юный щеголь с четвертого курса выдвинул более логичную гипотезу о романе с несколькими его товарищами по курсу, которым Отец де Треннес оказывал определенное благоволение. Имена были известны, но теоретик отказался их называть. Люсьен напомнил им, что, если теория окажется правдой, то таких нарушителей среди них скоро не останется. Кто–то снова вернулся к подопечным Отца: он всегда подозревал нечто: однажды ночью, проснувшись в общежитии, он увидел, как Отец де Треннес разглядывал кое–кого из спящих, светя электрическим фонариком. Но Жорж оборвал все домыслы по этому поводу, заявив, что Отец де Треннес рассказывал ему о своей практике чтения молитв над теми, кто плохо спит.
Один из самых старших мальчиков заявил, что ни одна из этих историй не обладает каким–либо здравым смыслом. Он считал, что Отец де Треннес был безразличен к девочкам–гусятницам так же, как к младшеклассникам и молитвам. Он настаивал, что Отец был ученым и непредвзятым скептиком; к тому же он был популярен, и завоевал дружбу старших мальчиков. Большего и не требовалось, чтобы возбудить ревность среди учителей, и между ними возник заговор, чтобы избавиться от него. Их присутствие проглядывает во всем этом деле.
Представитель курса философии во время обсуждения этой гипотезы высказал мнение, что источник неприятностей воспитателя находится в другом месте. Отец де Треннес пострадал не от гнева их школьных учителей – ибо вопрос о том, чтобы он остался в Сен—Клоде навсегда никогда не стоял – а от гнева других членов его ордена, которые, без сомнения, оказались в его тени.
Он был вызван, чтобы отчитаться – Бог знает, за что! Возможно, у него возникли проблемы из–за восстановления языческих храмов. Философ, выдвигая такую идею, напомнил им о девизе одного из религиозных орденов:
Ad majorem Dei gloriam, Ut in omnibus glorificetur Deus [к вящей славе Божией, дабы во всём был прославлен Бог – геральдический девиз Общества Иисуса, иезуитского монашеского ордена] и т. д.
Все эти преследования священников священниками всегда проводились под именем Бога. Раньше Отца бы посадили в замок, и держали бы на хлебе и воде. Ему, по крайней мере, повезло, что инквизиции больше не существует. Вольтер и Права человека оказали прекрасную услугу, даже самим священнослужителям.
Около десяти в студию за Морисом пришел префект, и Люсьен толкнул Жоржа, поздравив его таким образом с правотой. Судя по обмену взглядами, это произвело впечатление на всех в комнате. Теории, выдвинутые на перемене, уступали место реалиям. Опасность быстро забылась, но продолжала существовать. Это означало, что мальчики оказались перед лицом сурового испытания: должно начаться просеивание их рядов.
Исключат ли Мориса, как это было с Андре? А разве Люсьен не ощутил тень тревоги? Жоржа, склонившегося над своим заданием по греческому, посетило видение Отца де Треннеса; будто бы священник, сам обожающий греческий, перед своим отъездом предрешил судьбу Жоржа. Наконец, дверь снова открылась, и все подняли глаза: это вернулся Морис. Он выглядел слегка самодовольно. Немного погодя, когда больше никого не вызвали, вся студия, казалось, освободилась от подавленности. Они снова могли дышать.
Покончив со своим заданием, Жорж одолжил из книжного шкафа студии короткий трактат о церковном праве. Его мысли были спокойны в отношении его самого, но он ощущал беспокойство от того, что, возможно, придётся испытать Отцу от своего духовенства. Мысль о заточении в замке произвела на него впечатление. Он обнаружил, что «проступка» Отца де Треннеса нет среди «оговорённых случаев» и, следовательно, он не подлежит «лечащему наказанию, иначе называемому порицанием»: а именно, отлучению [экскоммуникации], интердикту [в римско–католической церкви временное запрещение всех церковных действий и треб (например, миропомазания, исповеди, бракосочетаний, евхаристии), налагаемое папой или епископом. Часто интердикт налагался на население целой страны или города, гораздо реже – на отдельных лиц. Интердикт в отношении определённого лица обычно называют отлучением от церкви (экскоммуникацией). Существуют 3 вида интердикта.] и отстранению. Что касается «карательных наказаний» или «искупающих» наказаний», то Отец де Треннес, по–видимому, мог быть подвергнут им только во «временной» форме, а не в «вечной». Для этого имелись «дисциплинарные санкции»: – а именно, специальные посты, пожертвования, искупительные работы, и духовные упражнения в религиозном учреждении. Значит, всегда и везде, где бы он ни оказался, упражнения Отца де Треннеса, должны оставаться, несомненно, только духовным.
После обеда, как только начался перерыв в занятиях, Жорж был проинформирован воспитателем о том, что с ним желает поговорить настоятель. Ему предоставлялась большая свобода действий, чем Морису, но это был скорее плохой, нежели хороший знак.
– Началось, – сказал он Люсьену, добавив, – Ave, moriturus te salutat [Славься, идущие на смерть приветствуют тебя, лат. перефраз Ave, Caesar,
Настоятель продемонстрировал замечательную проницательность, выйдя прямиком на того мальчика, который одновременно был соучастником Отца де Треннеса, и его предателем. Еще до обеда, когда префект студии сказал Жоржу, что он не потребуется как чтец, Жорж почувствовал беду. Его необычайно быстро сместили. Честь, которую ему оказали, безусловно, вряд ли была им заслужена, но он неплохо с ней справился, хотя ему позволили прочитать жизнь только одного святого. Теперь, понял он, причины, заставившие его имя навечно попасть в список чтецов, переписали его в совершенно другой список.
Тем не менее, ему было всё равно. Боевое настроение прошлой ночи покинуло его. Он считал, что любая защита окажется бессмысленной, к тому же ему было тошно защищать самого себя. Он вообще не станет отвечать; и без содрогания выслушает объявление о своём исключении, по крайней мере, после того, уверится, что и Александр тоже исключён. И перед своим уходом от настоятеля передаст тому оригинал таинственного послания, подброшенного под его дверь; после своего ухода он оставит того человека сильно сконфуженным.
Жорж входил в покои настоятеля так спокойно, словно это был Отель Рамбуйе. Настоятель сидел спиной к свету возле открытого окна, через которое проникал аромат сирени. Он не мог, конечно, знать, что это обстоятельство напомнит Жоржу кое–что из сказанного Отцом де Треннесом, и вызовет в его воображении образ младшего Мотье, заставив Жоржа вспомнить тех двух людей, относительно которых он и был вызван в эту комнату. Настоятель указал на стул.
– Я заметил, – произнёс он, – что ваши позиции в сочинениях не так хороши, какими они были, начиная с Пасхи.
Он протянул руку за бумагой со своего стола и продолжил, ознакомившись с ней:
– Вы стали четвертым в английском языке, в то время, как вы были вторым в последнем семестре, а перед этим были первым. Вы стали третьим по латыни, будучи дважды первым до этого. По греческой грамматике вы были в одном случае вторым, в другом – третьим. В воскресенье вы узнаете, что ваши оценки ныне ещё менее удовлетворительны. Короче говоря, за исключением греческой литературы, вы провалили все ваши еженедельные сочинения этого семестра. Что является причиной подобного, мой мальчик?
Жорж с улыбкой ответил, что это, должно быть, невезение, потому что он уверен, что в этом семестре старается также сильно, как и в прошлом, к тому же, пришпоривая себя перспективой ежегодной церемонии вручения наград. И в той области, где, несмотря на его усилия, им были потеряны позиции, он рассчитывал на финальное сочинение – «секретное сочинение», результаты которого, пока не оглашённые, должны были восстановить их.
– Я боюсь, – сказал настоятель, – что вы могли быть взволнованы, в некотором смысле отвлечены от занятий.
– Если бы это было так, – ответил Жорж, – то я должен был потерять своё положение и в греческой литературе.
Решая не отвечать на обвинения, он наметил для себя выглядеть потрясённым и расстроенным; но события, очевидно, приняли более благоприятный оборот, и подобное не могло не развлечь его.
Жорж напустил на себя скромный вид, как в тот день, когда получил поздравление за свой интерес к Святому Тарцизию. Однако, под прикрытием этого он был горд, что безошибочно угадал хитрость, посредством которой на него пал выбор читать в трапезной прошлым вечером. Настоятель наклонился к нему и взял его за руку.
– Мальчик мой, я хочу, чтобы ты посмотрел в мои глаза. Ты сидишь на свету, и я могу читать в твоей душе посредством глаз.
Короткая пауза; Затем, медленно:
– Вы находились под влиянием монсеньора де Треннеса.
Жорж притворился изумленным.
– Я? Ни в коем случае, господин настоятель!
– Кто поспособствовал вам в вопросе чтения в трапезной?
– Отец де Треннес любил делать вещи, которые доставляют людям удовольствие, без какой бы то ни было просьбы.
– Ваш ответ задевает меня, из–за чувств, которые связывают меня с господином де Треннесом. Но, мое праведное любопытство ещё глубже. Тут присутствует предельно серьёзный интерес, так что я обязан говорить прямо. По крайней мере, в этом, как и в другом случае, с которым вы приходили ко мне, я, в некотором смысле, рад иметь дело с таким отважным, благородным парнем, и с таким чувством долга, как у вас. Обстоятельства выбрали вас если уж не успокоить, то просветить меня. Я ограничусь в своём расследовании опросом вас и только вас. Я не сомневаюсь, что вы понимаете причину моего дознания, а также, важность хранить неукоснительное молчание по этому поводу, в отношении любой третьей стороны. Я хотел бы добавить, что все, что вы, возможно, скажите мне, не будет доведено до сведения того человека, который, главным образом, вовлечён в это, и вообще не будет никаких последствий для каждого, находящегося под нашей крышей. Но не стоит забывать, что в ваших ответах вы берёте на себя обязательства, совершенно независимые от ваших религиозных обязательств, причем не только в отношении себя, но и в отношении тех мальчиков, к которым, возможно, мог иметь отношение господин де Треннес, в качестве священника.
– Помните Божественные слова: «Горе тому, кто введет ребенка в заблуждение!»
– Господин де Треннес обладает даром внушать доверие и, согласно тому, что он рассказал мне, многие из здешних мальчиков обращались к нему за наставлением. Но, главное, я хотел бы увериться в том, что под прикрытием этого не случилось чего–нибудь – какого–нибудь опрометчивого поступка, о котором бы пришлось скорбеть. И с этой целью я задам вам два вопроса.
– Первый: вы когда–нибудь находились в комнате господина де Треннеса ночью? Второй: заметили ли вы кого–либо еще, кто там бывал? Я не спрашиваю ни деталей, ни имен, только «Да» или «Нет»; этого будет достаточно.
Жорж, услышал первый вопрос, снова притворился удивленным. Затем, услышав второй, он напустил на себя задумчивый вид. Таким образом, он ощутил себя судьёй человека, которого предал. Отец пытался принудить его к признанию, навлекающего на него позор; теперь от него требовалось признать вещи, навлекающие позор на его гонителя. Этого не будет: Жорж спасся из ловушки Отца де Треннеса: теперь он может себе позволить избавить Отца де Треннеса от наказания.
Он вернёт тому будущее, нетронутым, будущее, которое, как думал Жорж, им разрушено. Он оставит ему свободу распоряжаться самим собой, быть тем, кем он был, как Андре, который остался свободным и самим собой, и, конечно же, включая всё остальное.
Его не очень тронуло упоминание о его «обязательствах». Это значило, что он должен компенсацию Отцу де Треннесу: он должен восполнить, с помощью лжи, урон, который он нанёс тому посредством своего вранья. Что касается тех гипотетических мальчиков, чья невинность должна быть защищена, то они должны позаботиться об этом сами. Настоятелю, если Отец де Треннес был прав, нужно только почитать Святого Августина [Августин Блаже́нный [354–430, христианский теолог и философ, влиятельнейший проповедник, епископ Гиппонский].
Епископ Гиппонский мог бы научить его в данном случае большему [он считал, что у детей нет непорочности и духовной чистоты], чем епископ Мо, так что настоятель, может статься, будет склонен прибавлять к проклятию людей, которые вводят мальчиков в заблуждение следующее: «Но сколько же имеется детей, вводящих людей в заблуждение!»
Тем временем, настоятель казалось, по крайней мере, наполовину удовлетворился тем, как вёл себя Жорж, поскольку тотчас повторил только свой второй вопрос.
– Хорошо. Вы кого–нибудь заметили?
Жорж посмотрел ему прямо в лицо и спокойно ответил:
– Нет. Я никогда не видел, чтобы кто–нибудь входил в комнату Отца де Треннеса, и даже больше – я сам никогда не заходил туда. Более того, я уверен, что, если кто–нибудь ходил бы туда, то я, наверняка, услышал бы об этом.
Покинув покои настоятеля, Жорж разорвал оригинал своей записки на бумаге с позолоченными краями, и подсунул обрывки под основание статуи святого Тарцизия, таким образом, сделав с этим примечательным документом то, что он не успел сделать со стихотворением Андре.
Святой Тарцизий не защитил друга Люсьена, но он защитил Люсьена и защищал Мориса. Он, несомненно, защитит и Отца де Треннеса. Во всяком случае, Жорж был рад тому, что снова удалось обмануть настоятеля, таким образом, отомстив за себя человеку, который стал орудием другой его мести.
Он перенёс обиду на настоятеля потому, что тот символизировал собой абсурдные правила и слепую власть. Каков же был этот выдающийся человек, чьи риторические прелюдии завершались точно так же, как и у Отца де Треннеса! Его неискренний трёп о работах Жоржа и его намеки на его благочестивость весьма соответствовали той ханжеской злобности, которую он нечаянно проявил во время неприятностей с Александром. Он мог винить только себя, ибо, утверждая, что надо обязательно говорить правду, в дальнейшем вызвал этим обман, большой обман – как те деревенские священники, которые, аплодируя каждому благочестивому слову Полиевкта, спровоцировали контрдемонстрацию.
Отец де Треннес, очевидно, защищался весьма умело; он убедил настоятеля, что тот ночной визит был исключением. Андре тоже был исключением: каждый был исключением, поскольку каждый, каким был, таким и оставался. А разве Жорж не посещал настоятеля, точно так же, как посещал Отца де Треннеса? Они оба, по их собственным словам, выбрали его; он не одобрил ни этот выбор, и не внушал подобного ни своим лицом, ни своей душой.
То, что его выбрал настоятель – показалось ему еще менее лестным, чем выбор Отца; на самом деле, он даже пришёл в ярость от этого. Как мог тот человек представить себе, что он, Жорж де Сарр, окажется обыкновенным доносчиком? С таким же успехом настоятель может себе вообразить, что именно он являлся тем, кто доставил то анонимное ночное послание. Почему они выбрали его?
Когда начались занятия в студии, он нацарапал краткое резюме своего интервью, украсив его несколькими изящными риторическими периодами настоятеля, и подсунул его своему соседу. Потом двое друзей поучаствовали в триумфальной трапезе, во время которой Люсьен внёс свой вклад, дополнив тот довольно–таки странный отчёт Жоржа.
– Пока ты врал настоятелю, – сказал он, – знаешь, о чём нам рассказал Морис?! О своём приключении с Отцом де Треннесом. Кое–кто из парней стал подначивать его насчёт вызова этим утром, спрашивая, по–прежнему ли он думает, что Отца де Треннеса уволили из–за женщины. Он неплохо себя чувствовал, пока шёл обед, поскольку у нас не было Deo Gratias. И после он по–прежнему ничего не говорил, а потом вдруг решился рассказать нам, из–за чего у нас случился приступ смеха.
– Кажется, он спал сном праведника, когда появился Отец де Треннес, разбудил его – нам знаком этот образ действий – и начал говорить о вечной жизни, предложив ему выпить у него в комнате. Конечно же, Морис сказал, что это случилось впервые. Как только они оказались вместе, Отец начал читать проповедь о Святом Венане, замученном в пятнадцать лет – как ты знаешь, это вчерашний святой – короче говоря, новое издание Святого Панкратия, замученного в четырнадцать, Святого Николая Толентинского, ну и так далее. Если бы Отец задержался тут чуть дольше, каждый бы в спальне поучаствовал в вечеринке и стал бы мальчиком–святым.
– Итак, они были там, выпивали и покуривали, когда совершенно неожиданно – Ба–бах! – в дверь. Отец и говорит Морису: «Не шевелись, это, наверное, плохо кому–то из твоих однокашников, или меня требуют на службу». Он подумал, что тот человек уйдёт, а затем продолжает: «Хотя, подожди–ка – сейчас ведь нет никакой ночной службы». Затем послышался голос настоятеля – подумать только! – бормотавший: «Я был вызван прийти к вам». Шутка показалась мне превосходной, но на Отца де Треннеса не произвела впечатления и он её не оценил. Он толкнул Мориса к аналою и потянулся за стихарём, но настоятель стал нетерпелив – и в самом деле, если бы Отец не открыл дверь, то настоятель высадил бы её! Морис говорит, что было очень весело, но я не могу себе представить, как он мог это почувствовать, выслушивая последующий разговор, касавшийся его персоны:
«Что этот мальчик делает в вашей комнате?»
«Он попросил меня выслушать его признание».
«В это время, посреди ночи? Это противоречит каноническому праву».
«Подразумевается, что Отец в праве отступить от канонического права, но под предлогом того, что он сжалится над преступником, нечистая совесть которого не позволяет ему заснуть».
Увы и ах! В следующий момент настоятель, за которым, скосив глаза, следит Морис, замечает бутылку, полупустые стаканы и сигареты, догорающие в пепельнице. Его лицо меняется, и он смотрит на двух нарушителей так, как смотрел бы Орел из Мо, поймав с поличным Лебедя из Камбре и мадам Гийон [Жанна—Мария Гюйон, урождённая Бувье де ла Мотт, чаще называемая Мадам Гюйон (фр. Jeanne Marie Bouvier de la Motte Guyon); 1648–1717, французский мистик, один из крупнейших представителей квиетизма. Учение мадам Гюйон было плохо принято официальной католической церковью. В 1694 году епископ Мо Жак—Бенинь Боссюэ проводит теологическую проверку сочинений Гюйон и обнаруживает в них 30 «ошибок». Боссюэ, заручившись поддержкой папы, добивается заключения мадам Гюйон в тюрьму. В 1695 она как «государственный преступник» была заключена в Венсеннскую крепость, затем в монастырь, а период с 1698 по 1703 год провела в Бастилии.] – практически мифологическая сцена, задумайся об этом! Морису он коротко приказал:
«Вы не исповедовались в пижаме. Возвращайтесь в кровать. Я пришлю за вами утром».
Морис покидает их – Отец выглядит скорее как мадам Гюйон, чем как Меропа, декламирующая: «Варвар, он мой сын!»
– Наша ночь кающихся была вновь поставлена под сомнение настоятелем сегодня, только, кажется, с ещё большей убеждённостью. Без консультаций со справочниками в поисках барона Ферзена. Надо думать, что вмешался Отец Лозон, ты же знаешь, как он предан семье Мотье. Кроме того, Морис смог найти убежище в святых таинствах, сославшись на свои ежедневные причастия, как это сделали мы с Отцом де Треннесом. Морис говорит, что когда он поступил так, то настоятель схватился руками за голову, вопрошая, что же последует дальше. Ты можешь не удивляться, но бедняга оказался в затруднительном положении! Мы пользуемся его собственным оружием для защиты себя от него, и в этом лицемерия не больше, чем его собственного, добываемого им из своего шкафа. В его глазах, ты находишься под крылом Святого Бернардина Сиенского – просто потому, что тебя ему так представили. Короче говоря, что касается Мориса, наш человек, должно быть, решил, что, с одной стороны, не стоит спорить с теми самыми ежедневными причастиями, а с другой – отпустил его с советом причащаться чаще, чем когда–либо, и, конечно же, чтобы тот держал рот на замке – по сути, те же самые инструкции, как и у тебя. Всеобщее молчание по отношению к Отцу де Треннесу. Морис уже приказал Александру быть сдержанным, как могила. Так что, все, что ещё можно прибавить к этому – как ты спас Отца де Треннеса и оставил в дураках настоятеля.
– До сих пор не ясно только одно: как настоятель вообще вылез из своей постели? В делах такого рода всегда есть загадка. Мы так и не узнали, как стихотворение Андре оказалось в руках настоятеля. Если такое продолжится, то я начну верить в ангелов–хранителей.
В легкомыслии, с которым остальные встретили эти события, Жорж нашел утешение раскаянию, до сих пор беспокоящему его. И всё же, ему было больно видеть, как высокая трагедия свелась к фарсу. Даже Морис изменил свою роль! Тем не менее, для их воспитателей все дело закончилось, как в Полиевкте, звучанием «имени Божьего».
И вновь стало возможным вести разговоры в общежитии. Люсьен склонился к кровати Жоржа.
– Я скажу тебе по секрету: Отец де Треннес не обратился к Богу. У него не было даже краткого проблеск света, как у меня в десять тридцать в ночь на 6 октября.
– Откуда ты знаешь?
– Если бы он отказался от дьявола, он также бы отказался от наших пижам и оставил бы их под нашими подушками, прежде чем уехать.
– Возможно, у него не было времени. Он оставит их в качестве жертвы у ног Олимпийца Гермеса.
– Хорошо, но он не сказал настоятелю правду.
– Да, но это из–за Мориса и остальных.
– Кое–кому будет жаль потерять выпивку и печенье.
– Больше всего мне жаль, что не воспользовался шансом расспросить побольше о древности, средних веках, и о современном времени. Его сведения были особенно интересны. Словно тебя будят посреди ночи для того, чтобы послушать, как кто–то произносит речь, неуместную, о красоте…
